bannerbannerbanner
Девушка с кулоном на шее

Николай Леонов
Девушка с кулоном на шее

Полная версия

Глава 2

– Гражданин, прекратите морочить мне голову! Здесь вам не социальная служба, чтобы душещипательные истории рассказывать. Идите проспитесь!

В комнатушке три на три метра воздух нагрелся градусов до тридцати пяти, а в стеклянной колбе, отведенной для дежурного полицейского, со всеми причитающимися рабочему месту атрибутами в виде компьютерного монитора, системного блока и пульта управления внутренней и внешней связью, ртутный столбик показывал все сорок. Миниатюрный вентилятор, кое-как пристроенный к столешнице, гоняя горячий воздух, облегчения не приносил. А тут еще обращенец бомжеватого вида с глупостями пристает. Ну, как тут не вспылить?

– Еще раз повторяю: либо вы немедленно покинете помещение отделения, либо я вызову патрульных и они засунут вас в «обезьянник». На неопределенный срок!

С бомжеватого вида мужчиной разбираться досталось капитану Забадаеву. Истории, подобные той, с которой пришел в отделение неизвестный, операми и следаками воспринимались как очередная хохма. И это было понятно. «Сказочников», от скуки таскающихся в отдел с фантастическими рассказами, в любом городе хватало, но у них, в Истре, подобные ходоки стали явлением настолько частым, что, будь в их отделе хоть один писатель, он бы наверняка озолотился за счет этих историй.

И почему-то так выходило, что большая часть рассказчиков появлялась в дежурке именно в дежурство Забадаева. Шутка-каламбур вроде «Забадаев, забодали сказочники, а?» давно бы должна была приесться, но почему-то не приедалась. Забадаев был уверен: стоит ему пойти с историей незнакомца к дежурному следователю, и тот непременно выдаст коронную фразу, после чего весь отдел будет ржать и подкалывать капитана не меньше недели. Это была одна из причин, почему он так энергично выпроваживал очередного «сказочника» из дежурки и почему так злился, что тот не желал уходить.

– Идите, гражданин, – в очередной раз повторил Забадаев. – Идите подобру-поздорову. Не мешайте людям работать.

– Не могу я уйти! – с отчаянием в голосе возопил мужчина. – И не только потому, что пригнал к вам во двор автомобиль, полный трупов. Трупы – это в вашей юрисдикции. Вы же полиция, в конце концов, а не я. Уйти я не могу, потому что идти мне, по факту, некуда. Я не знаю, кто я, как меня зовут, где я живу и что из себя представляю. Я абсолютно дезориентирован, десоциализирован и эмоционально раздавлен. Помимо этого, я нуждаюсь в профессиональной медицинской помощи, на оказание которой, по законам Российской Федерации, имею полное право. Поймите, наконец, вам от меня не избавиться. Какие бы комплексы вас ни донимали, вам придется мне поверить и препроводить к компетентному сотруднику. Вы обязаны мне помочь, и точка!

Мужчина произнес речь на одном дыхании, ни разу не сбившись, не заикнувшись и не тратя время на подбор слов. Так, будто произносить речи для него дело привычное. Забадаев не привык, чтобы бомжи и деградировавшие личности вставляли словечки типа «десоциализация» и «юрисдикция». К тому же меткое замечание о комплексах капитана наводило на мысль, что человек этот основательно изучал психологию личности или что-то подобное. Ведь, по большому счету, докладывать о приходе нового обращенца, как в шутку называли в отделе заявителей, он не желал только потому, что не хотел выслушивать подтрунивания коллег.

Признавать правду Забадаев умел. Взвесив все «за» и «против», он пришел к выводу, что на этот раз в дежурку пришел человек, действительно нуждающийся в помощи, однако спешить с докладом все равно не стал. Положил руку на аппарат внутренней связи, погладил кнопку вызова дежурного следователя и снова убрал.

– Ладно, поступим следующим образом, – обратился он к мужчине. – Сейчас мы выйдем во двор, вы покажете мне свою машину, и, если ваши слова подтвердятся, я отведу вас к следователю.

– Отлично! Не об этом ли я твержу битых полчаса? Пойдемте, вы все увидите своими глазами. Уверен, даже ваш пресытившийся кровавыми картинами мозг не в состоянии представить себе то, что ему предстоит увидеть.

– Ладно, ладно, не важничайте, – пробурчал Забадаев, выходя из стеклянной колбы. – Подумаешь, труп. Это ж не картина маслом.

– Да уж, не картина, – согласился мужчина. – Эстетически – так уж точно.

Во двор он вышел первым, но к машине идти отказался, сославшись на «тонко организованную нервную систему», которой не под силу вынести подобное зрелище повторно. Забадаев подошел к вишневой «девяносто девятой», дернул водительскую дверь. Та оказалась не заперта.

– То, что вы ищете, у заднего сиденья, – подсказал мужчина. – И настоятельно рекомендую чем-то прикрыть дыхательные пути. Запах там не самый благоприятный для вдыхания.

– Иди ты! – отмахнул Забадаев. – Запах ему неблагоприятный, умник хренов.

Но как только дверь автомобиля открылась, он сразу забыл про недовольство. Тошнотворный запах разложения ударил в нос с такой силой, что, будь в желудке капитана хоть какая-то пища, в то же мгновение оказалась бы на асфальте. Забадаев сунул руку в карман кителя, поспешно достал оттуда носовой платок, прикрыл им нос и рот и только после этого смог заглянуть в салон. На полу возле заднего сиденья стояли два мешка из-под сахара – один побольше, другой поменьше. Все, как и говорил обращенец.

Двумя пальцами правой руки Забадаев осторожно отогнул край ближайшего мешка. Позывы к рвоте усилились, как только он увидел содержимое. Мешок был наполнен частями человеческого тела. Сверху красовалась культя человеческой руки, посиневшие ногти выделялись на фоне желтушного цвета кожи, почему-то ассоциируясь в воображении капитана с переспевшей сливой. В голове промелькнула мысль: надави посильнее, и брызнет. Вернув край мешка на место, он хлопнул дверцей и повернулся к обращенцу.

– Теперь вы мне верите? – задал тот совершенно глупый вопрос.

– В отделение. Живо! – успел произнести Забадаев, прежде чем его вывернуло наизнанку прямо на глазах обращенца.

Мужчина бомжеватого вида оказался личностью культурной. Он прошел в дежурку, корректно оставив без комментариев слабость сотрудника правоохранительных органов, за что тот был ему весьма признателен. В душном помещении тошнота вернулась, но на этот раз Забадаев сумел с ней справиться. Глотнув воды из пластиковой бутылки, он набрал номер кабинета дежурного следователя и, осторожно подбирая слова, доложил:

– Товарищ майор, тут у нас ЧП назрело.

– Что еще за ЧП, Забадаев? Снова обращенцы забодали?

Шутке следователя Забадаев не удивился, лишь злорадно усмехнулся, представив, насколько осложнится жизнь майора Иванченкова буквально через несколько минут. «Уверен, ближайшие недели тебе будет не до шуток», – мысленно произнес он и невозмутимо продолжил доклад:

– На парковке стоит автомобиль марки «ВАЗ‐2199», без номерных знаков. В салоне автомобиля находятся два пластиковых мешка с останками человеческих тел. – И, не удержавшись, подколол: – Поздравляю с «расчлененкой», товарищ майор.

Тот даже трубку на аппарат положить не успел, так спешил. Выскочив в помещение дежурки, он налетел на Забадаева, как коршун на цыпленка:

– Что за шутки, капитан? Какая еще «расчлененка»? Ты что, перегрелся? – Вопросы сыпались из уст майора вперемешку с нецензурной бранью. – Учти, Забадаев, если это шутка, она тебе дорого обойдется.

– Во двор выйдите, – подал голос бомжеватого вида мужчина. – Все лучше, чем сквернословить в стенах учреждения, призванного поддерживать общественный порядок.

Майор скосил взгляд в сторону говорящего, увидел, кто перед ним, и снова выругался.

– Это что еще за явление? – грубовато поинтересовался он. – Снова бомжей привечаешь, Забадаев?

– Это, товарищ майор, главный свидетель, – с наслаждением проговорил капитан. – Этот гражданин пригнал автомобиль и сообщил о найденных в нем трупах. Заявитель, товарищ майор.

– Заявитель? Он? – Майор окинул мужчину брезгливым взглядом. – Свидетель, говоришь? Ладно, тащи свой зад в мой кабинет, а я пойду посмотрю, на самом деле все так скверно, или вы с капитаном на пару тут «беленькой» балуетесь.

Майор вышел во двор. Вернувшись буквально через минуту, он молниеносно заскочил в стеклянную колбу дежурного, сорвал трубку с пульта и заорал во всю глотку:

– Дежурная бригада на выход! И криминалистов захватите. У нас «расчлененка»! – После чего снова помчался на улицу, бросив через плечо капитану: – Этого в «обезьянник».

– Вы же велели в кабинет, – напомнил Забадаев.

– Ты что, оглох? В «обезьянник», живо!

Забадаев чуть смущенно улыбнулся и, обращаясь к мужчине, приказал:

– Следуйте за мной, гражданин. Посидите в «обезьяннике» до выяснения. – И добавил для поддержки: – Да вы не переживайте, там сейчас пусто. Как на курорте.

– Уж наверняка лучше, чем в кабинете не совсем адекватного человека, наделенного к тому же неограниченной властью, – прокомментировал мужчина. – Ведите, товарищ капитан, я возражать не стану.

Забадаев сдержал улыбку. «Наивный человек. Думает, что здесь кто-то станет слушать его возражения», – мимоходом подумал он. Клетка «обезьянника» пустовала: местные дебоширы еще не активизировались, а те, кого задержали накануне, уже свое оттрубили. Капитан открыл решетчатую дверь, пропустил мужчину внутрь, защелкнул замок и развернулся, собираясь вернуться на свой пост, но мужчина остановил его вопросом:

– Этот ваш майор, он как вообще?

– В каком смысле? – Забадаев сделал вид, что не понял вопроса.

– В плане рационализма. Я вот все думаю, не напрасно ли пришел сюда? Может, разумнее было бросить машину на въезде в город и дойти пешком? Проблем бы определенно меньше было.

– Это с какой стороны посмотреть. – Забадаев невольно задумался. – Укрытие от правоохранительных органов информации о совершенном преступлении может быть квалифицировано как соучастие.

– Жизненный опыт подсказывает мне, что в моем случае вопрос соучастия так и так будет рассматриваться, – заметил мужчина. – Вот я и интересуюсь: ваш майор, он человек разумный? Или мне следует готовиться к худшему? Я ведь вам уже сказал, что ничего не помню, и это действительно так.

 

– Что, и имени своего не помните? Действительно не помните?

– Увы, никаких конкретных воспоминаний. Помню, что шел по лесу, что было холодно и невыносимо хотелось есть. А зачем я пришел в этот лес и какие события этому предшествовали, не имею ни малейшего представления.

– Возможно, это последствия шока, – предположил Забадаев. Тут в дверях показался майор, и он поспешил закончить разговор: – Да не переживайте вы так, майор во всем разберется.

Забадаев вернулся на пост, а мужчина, отойдя от решетки, уселся на скамью, устремил взгляд в пол и задумался. Положение его было незавидным, это он и без восстановления памяти понимал. То, что он добровольно сообщил о найденных трупах, должно, по идее, его реабилитировать. Но он не мог не понимать, что отсутствие памяти этот факт перечеркивает. Как знать, может быть, он совершил кровавое преступление, собирался замести следы, и тут память его оставила? Забыв о совершенном преступлении, он решил, что это сделал кто-то другой, и лишь поэтому пригнал машину в отделение полиции. Возможно такое? Вполне.

Додумать мысль он не успел, майор отдал приказ отвести его в допросную. Что такое допросная, мужчина спрашивать не стал, но звучало название куда более угрожающе, чем просто кабинет. Воображение услужливо подсовывало красочные картины, где эта самая «допросная» выглядела устрашающе, ассоциируясь со словом «пыточная». Серые каменные стены, бетонный пол, крюки и цепи, на которых подвешены тела тех, кого требуется «допросить». Всюду кровь, выбитые зубы и следы экскрементов, красноречиво указывающие на то, что далеко не каждый может выдержать подобный «допрос». А еще неизменное ведро с ледяной водой где-то в уголке «пыточной». Как без него? Надо же как-то приводить в чувства допрашиваемого.

– Чего застыл? – донесся откуда-то издалека чей-то голос. – Поднимайся, дружище, высиживать времени нет.

– Быть может, мне потребовать адвоката? – поднял глаза на говорившего мужчина. Это был Забадаев. – Ведь мне положен адвокат?

– Не лезь в бутылку, – посоветовал Забадаев. – Майора лучше не злить. Пойдем, все образуется, вот увидишь. Ты, главное, не ври, он этого не выносит. Говори правду, и все будет хорошо.

Мужчина был благодарен за совет, хоть какая-то конкретика. Не врать так не врать. С этим проблем не будет, ведь правды он все равно не знает, значит, и скрывать что-то причины нет. Забадаев отвел его в комнату, ничем не напоминающую страшные картины, которые минуту назад рисовало воображение. Вполне обычная комната, два на два метра, с квадратным столом, прикрученным к полу. Рядом стояли два стула, друг напротив друга. Маленькое, не больше полуметра, окно забрано густой решеткой. Но ни крюков с цепями, ни, тем более, ведра с ледяной водой в комнате не было.

Металлическая дверь с встроенным смотровым «глазком» захлопнулась, как только майор переступил порог. Мужчину к тому времени усадили на один из стульев. Руки и ноги оставались свободны. Наручники на него не надевали, что несколько успокаивало. «Значит, записать в преступники меня не успели, – сделал он вывод. – Может, пронесет», и, подняв глаза на майора, спросил:

– Мне начинать говорить?

– А есть что сказать? – задал встречный вопрос майор.

– Не знаю, успел ли доложить ваш коллега, – начал мужчина, – но ситуация осложняется тем, что моя память сыграла со мной злую шутку. Дело в том, что я ничего не помню.

– Так! Удобно. – Первое слово прозвучало зловеще. – И чего же конкретно ты не помнишь?

«Странный вопрос, – тут же напрягся мужчина. – Судя по нему, ничего хорошего ожидать от майора не приходится. И как меня угораздило так вляпаться?» Секунду спустя он сосредоточился на остатках воспоминаний и принялся излагать свою историю. Он думал, что майор станет перебивать, задавать встречные вопросы и требовать более подробных ответов, но ничего подобного не произошло, тот вообще никак не реагировал, сидел и молча слушал. Мужчине показалось, что майору скучно, что свои выводы он успел сделать еще до начала рассказа и все попытки донести до него абсурдность ситуации заранее обречены на провал.

Выводы мужчины оказались не беспочвенными. Как только он завершил короткое, скудное на конкретику повествование, майор поднялся, вызвал конвоира и велел проводить задержанного в камеру. Не в «обезьянник», откуда его забрали, а именно в камеру. Мужчина попытался возразить, объяснить, что он не преступник и сажать его в камеру излишняя предосторожность. Но майора его попытки не тронули. Бросив на него презрительный взгляд, он просто взял и ушел. Не сказав ни слова!

Конвоир, оставшийся с ним в комнате, тоже не был настроен на беседу. Как только мужчина открыл рот, он бросил на него такой свирепый взгляд, что желание разговаривать отпало мгновенно. Так он и дошел до камеры, без единого звука, без объяснений и поддержки, а оставшись в полном одиночестве, прислонился лбом к обшарпанной стене и застонал. Что его ждет? Чем обернется глупый альтруистический поступок? Почему, ну почему он не подумал о последствиях заранее?

Он понимал, почему, обнаружив трупы в машине, тут же помчался в полицию. Так поступают законопослушные граждане. Это правильно и закономерно, только вот проблема в том, что он не уверен, относится ли сам к этой категории. С одной стороны, раз поступил он правильно, с точки зрения общепринятых норм и правил, значит, есть надежда, что таковым и является: законопослушным гражданином, придерживающимся общепринятых норм и правил. В полиции разберутся, что с ним произошло. Они помогут восстановить события, помогут вернуть память, а быть может, и всю жизнь. Примерно так он рассуждал, когда гнал автомобиль по пыльным городским дорогам.

С другой стороны, он не мог не понимать, что является удобным объектом, на которого легко списать любое преступление, так почему бы не сделать это? Что означает слово «висяк» и каково отношение к подобным делам в органах, мужчина помнил. Память – штука сложная. Он не мог вспомнить своего имени, адреса и даже рода деятельности, которой занимался до всего этого кошмара, но для того, чтобы вспомнить отвлеченные понятия, типа определения преступления, которое невозможно раскрыть, даже усилий прикладывать не приходилось. Они всплывали в памяти легко и непринужденно.

А еще он точно знал, что возраст его далеко не юношеский, и, глядя на свои ладони, догадывался, что ему вряд ли когда-либо приходилось зарабатывать на жизнь физическим трудом. Судя по речи, он не относился к так называемой категории простолюдинов из глубинки, и что такое «глубинка», тоже знал, помня, что город Истра находится в Московской области. Но как только попытался выудить из памяти название места, где родился и вырос, мозг будто заволокло плотным туманом, пробиться сквозь который никак не получалось.

В какой-то степени его радовало, что сцены убийства в памяти не возникали. Это вселяло надежду. Он не убийца, потому и не видит подобных сцен. Но так ли все просто? Возможно, как раз это и послужило толчком к потере памяти, организм таким образом защищает мозг от сильного стресса. Защитная реакция организма. Вот снова: что такое защитная реакция, он понимает, а откуда взялись эти знания, понятия не имеет. Быть может, он ученый? Или врач? Какой? Психиатр, например.

Точно! Нужно занять себя чем-то полезным. Не стоять же вечно возле стены, обтирая лбом грязную краску? Можно попытаться вспомнить, что он знает о психиатрии. Или о других видах деятельности. Какие вообще бывают профессии? Начнем с врача. Что он знает о медицине? Скальпель, стетоскоп, разрыв бедренной артерии, кетгут, переливание крови. Он долго перебирал слова, пробуя на вкус специальные медицинские термины, и все же пришел к выводу, что вряд ли был когда-то врачом.

Профессию полицейского отмел однозначно. Ничего, кроме тревоги и какого-то подспудного страха, эта профессия у него не вызывала. Затем пошли учителя, научные сотрудники, астрономы и астронавты. Чуть позже – продавцы, офисные работники, банкиры и страховые агенты. Под конец очередь дошла до дворников, уборщиц и подсобных рабочих, но ни одна из перечисленных профессий щелчка в мозгу не вызвала. Ничего! Пустота абсолютная.

А ведь ему казалось, что он выбрал самый многообещающий аспект человеческого существования. Семья и работа, не это ли основа человеческой жизни? Попытки вспомнить семью он предпринимал, еще будучи в лесу, но и они положительного результата не дали. Нет, такие понятия, как «мать, отец, сестра, брат, сын» и прочие названия близких родственников, из памяти не улетучились. Но есть ли у него жена, родились ли от него дети и живы ли родители?..

И так по всем пунктам. Друзья, коллеги, знакомые? Информация засекречена. Любимые книги, фильмы, стихи? Информация засекречена. Популярные виды отдыха? Информация засекречена. Да что отдых, когда он даже не сумел вспомнить, что предпочитает есть на завтрак! А ведь сколько их было, завтраков? Десятки тысяч. День за днем он садился за стол, расставлял на нем тарелки, наполнял чашку, а теперь не может вспомнить, ни как выглядел этот стол, ни цвет тарелки, ни название напитка, который наливал в чашку. Он и чашку-то не помнил.

– Абсурд, абсурд! Нет, это полный абсурд! – громко воскликнул мужчина, чтобы окончательно не свихнуться.

Одиночество угнетало. «Интересно, так было всегда, или боязнь одиночества я приобрел вместе с амнезией?» Вопрос возник спонтанно, будто из ниоткуда. И тут же всплыл термин, обозначающий боязнь одиночества: аутофобия. Специфический термин в очередной раз навел на мысль, что профессия психиатра, или хотя бы штатного психолога может оказаться тем видом профессиональной деятельности, которым он занимался не один год. И сразу после этого мысль заработала с новой силой.

Сколько в стране может быть психологов? Действующих, приносящих определенную пользу – не так уж много. А если брать психиатров, так те вообще наперечет. «Если я хороший психиатр, значит, мое исчезновение должны заметить. Оно не может пройти незамеченным, так ведь? Так. Сколько дней я ходил по лесу? Два? Три? Возможно, и больше. Значит, в настоящий момент меня уже должны искать. Подать в розыск, передать мои приметы по всем областям и регионам. Интересно, по истечении какого срока пропавшего человека объявляют в федеральный розыск? Не важно, сколько бы времени ни понадобилось, меня непременно найдут. Человек – это вам не иголка в стоге сена. Он не может пропасть бесследно, особенно если он жив. Или может?»

Поначалу мысли успокаивали, но вскоре нервная дрожь охватила все тело. Память, так жестоко выбросившая его из реальной жизни, подленько подсовывала воспоминания неких абстрактных ситуаций. То ли из художественных фильмов, то ли из литературы, а может, и из жизни. Все они начинались одинаково: человек пропал, идут круглосуточные поиски, количество поисковых отрядов впечатляет. А потом трагический конец: найден мертвым в лесных зарослях, выловлен утопленник, убит неизвестными. И изредка: поиски не дали результата. Вердикт – пропал без вести. Эти мысли не успокаивали. Нет, не успокаивали.

Что, если и его поиски не дадут результата? Неужели он так и останется безымянным мужчиной с кучей расчлененных трупов в угнанной машине? Интересно, за угон машины ему тоже светит срок? И как тогда будут считать? По совокупности преступлений? Скорее всего, так. Но ведь он может оказаться и невиновным! Он чувствует, что невиновен. Нет, напрасно он не потребовал адвоката. С ним можно было поговорить не только о том, что его ждет, но и о том, как вернуть то, что составляет основу жизни любого человека. Как вернуть прошлое?

Головная боль вернулась с новой силой. Почему он не попросил таблетку у того полицейского, который вызвал майора? Фамилия у него смешная. Забадаев. Наверное, в детстве его дразнили все, кому не лень. Может, и сейчас дразнят. Интересно, дразнил ли кто-то его самого? Этого он вспомнить не мог. Может, попытаться снова? Мужчина напряг память. Он почти физически ощущал работу мозговых извилин, которые представлялись ему в виде длинных трудолюбивых земляных червей, прогрызающих ходы в земле. Только ходы эти никуда не вели.

Ползет его червяк по просторам головного мозга, кажется, еще немного, доползет он до края, и тогда все встанет на свои места. Нетерпение захлестывает, точно морские волны песчаный пляж, но только волна откатывается назад, когда приходит понимание: края нет! И облегчения не будет, и на места ничего не встанет. Впереди бесконечность. Как бесконечны галактики, так же бесконечна его амнезия. Нет спасения, нет выхода. Ничего нет!

В полном изнеможении мужчина рухнул на топчан, застеленный тонким матрацем. Откуда-то из глубины сознания всплыла картина, где строгий конвоир пинками поднимает заключенного с топчана. В дневное время на нарах можно только сидеть. Лежать – ни в коем случае. Не положено – так комментирует грубое обращение с заключенным сам конвоир. В голове промелькнула мысль: вот сейчас появится злой конвоир и заставит встать. Скажет сакраментальное «не положено», двинет по зубам, не потому, что ты не послушался, а так, для профилактики, чтобы другим неповадно было. Кому другим? А пес его знает. В фильмах конвоиры так и поступают.

 

Мысли неслись дальше, но фиксировать их мозг перестал. Тело расслабилось, благословенное забытье завладело всеми членами. Мужчина заснул.

Конвоир не появился, никто не столкнул спящего заключенного с жесткого топчана кованым сапогом. Про него как будто забыли. Прошло двенадцать часов, прежде чем в «глазок» камеры заглянул конвоир. К тому времени день перешел в глубокую ночь, и придираться к нарушению правил внутреннего распорядка было уже неактуально.

Особых распоряжений относительно задержанного конвоиру не поступало, поэтому он просто понаблюдал за спящим, чтобы убедиться, что тот дышит, затем закрыл смотровое окно и перешел к следующей камере. Мужчина этого не заметил. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и время от времени стонал. Раны на теле ныли, но причиняли куда меньше неудобств, чем кавардак в голове, поэтому мозг и цеплялся за спасительный сон, чтобы как-то восстановить равновесие. Сон без сновидений, без эмоций. Впереди ожидали тревога и неизвестность. Но это потом, а сейчас – спать, спать, спать…

Майору Иванченкову было не до сна. С того момента, как дежурный Забадаев сообщил о чрезвычайном происшествии, он трижды успел получить нагоняй. Сначала от начальника отделения, полковника Бородина, когда докладывал о происшествии. Затем от начальника городского управления, когда тот лично прикатил в отдел, чтобы получить информацию из первых уст. И, напоследок, от самого главы городского округа Истры, за промедление с докладом о ситуации, выходящей за рамки штатной.

А почему, собственно, все шишки на него? Ему и так не повезло. Приди этот чмошный обращенец на два часа попозже, и отдуваться пришлось бы подполковнику Стругову, он как раз после майора на дежурство заступает. Но нет, закон подлости так не работает. Он уж если бьет, так сразу под дых. Чтобы не продышался. И все равно несправедливо. Он свою часть работы выполнил четко: обращенца задержал и даже допросил, бригаду криминалистов на место происшествия отправил, начальству доложил незамедлительно. Чего еще они от него ждали? Что он начнет звонить во все колокола, собирая вокруг отдела толпы зевак и журналистов?

Журналисты, правда, сами прознали. Часа не прошло, как они налетели, словно коршуны. Начали кружить вокруг отдела, камеры настраивать, микрофоны свои паршивые в лицо совать. Еще и за них влетело. Почему не предусмотрел? Почему допустил утечку информации? Это он-то допустил? Да он каждому, кто в отделе был, лично кулаком грозил, и не только кулаком, чтобы они язык за зубами держали. Понабрали болтунов, а отдувайся Иванченков.

Полковник Бородин тоже хорош. Приехал, руками помахал, приказов тупых наотдавал и отчалил. Поехал с докладом к высоким чинам, а что из этого вышло? Только лишний раз отдел подставил. Теперь дело взято под особый контроль, а это значит, не будет майору продыха, пока он преступление не раскроет. Хорошенькое дельце! Подсуропил ему Забадаев. И ведь как радовался, паршивец. «Поздравляю с «расчлененкой»!» Урод! Пускает в дежурку всякую шушеру, а честные менты за это выговоры получают.

По большому счету, выговор – не самое страшное. Да и ситуация с шумихой майору на руку. Посидели высокие чины, поразмышляли, послушали его, майора, доклад и пришли к выводу, что дело лучше сразу передать более компетентным в таких вопросах служащим. На Петровку доложили, помощи затребовали. Те, разумеется, сперва заартачились, на местных списать хотели, но разве главе городского округа откажешь? Не отказали. Обещали выслать крутого специалиста.

Вот майор и сидел в кабинете в половине первого ночи в ожидании прибытия человека с Петровки. Кого пришлют, его не предупредили. Сказали: жди. А сколько ждать, неизвестно. И позвонить, чтобы уточнить, некому. Бородин злой как черт, к нему лучше не соваться, а до остальных майор не дорос. Когда он прибудет, этот спец с Петровки? Может, сегодня, а может, через неделю. Иванченков без понятия, как у столичных принято. Пожрать и то не отойдешь, иначе Бородин совсем взбесится, если он московского спеца проворонит.

Чтобы хоть как-то убить время, майор вызвал конвоира, узнать, чем занимается его подопечный. Тот доложил: спит обращенец. Вот засранец! Подогнал отделу «глухаря», а сам дрыхнет. Майор сейчас тоже с удовольствием «на массу бы надавил», да какое там! Криминалисты отчет в спешном порядке составили, так по их отчету вообще что-то непонятное получается. Майор и лезть в эти дебри не собирается. Пусть столичные разруливают, а он всего лишь мелкая сошка областного масштаба. Ему ли кровавые преступления раскрывать?

На самом деле майору было слегка обидно. Казалось незаслуженным такое принижение его способностей. Он, между прочим, тоже не первый год в органах. И с убийствами дело имел, и с убийцами. «Расчлененкой», правда, ни разу заниматься не приходилось. Но, по сути, чем она таким особым от простого убийства отличается? Мешки криминалисты патологоанатомам сдали, те части тел по группам разложили, получили три трупа. Три так три. Даже лучше, чем один, легче пропажу обнаружить. А действия тут для всех одинаковы, хоть для столичных спецов, хоть для провинциальных простофиль.

Начинать поиски нужно с местных обращений. Сколько заявлений о пропаже родственников фиксируется за день? Да сколько бы ни фиксировалось, все их обработать нужно. Майор взялся было за это дело, и тут обнаружил, чем «расчлененка» от целого трупа отличается. Тела-то у майора в наличии имеются, а вот личные вещи, по которым можно было бы эти тела опознать, отсутствуют. Да что вещи, тут похлеще засада! Оказалось, что у всех трех трупов отсутствуют головы, а это похуже отсутствия пиджака и ботинок. Как без головы опознавать?

И все же заявления майор обработал. Запрос сделал по области, все заявления в кучу собрал и три часа кряду читал галиматью, которую со слов родственников следователи в рапорте пишут. Наржался до рези в животе. Что только родственники не указывают в графе «особые приметы»! И царапины от детской игрушки-трещотки, которые вместе с пропавшим двадцать лет в размере росли. И чернильные пятна на запястьях, появившиеся в результате неаккуратного обращения с писчими принадлежностями. Сколотый зуб, волосатые ноги, след от частого использования кухонной терки, гематома в затылочной области от удара сковородой. Один написал, что жена его, когда спит, глаза монетками закрывает, так у нее на веках гербы с двуглавым орлом отпечататься могли. Слышали вы когда-нибудь нечто подобное? Отпечатки двуглавого орла!

С заявлениями майор закончил к девяти и решил, что для одного дня потрудился достаточно. После этого просто сидел в кабинете, выжидая время. Полистал газету, написал формальный отчет, заполнил бланк допроса подозреваемого, а спец с Петровки так и не появился. В половине второго ночи терпение майора закончилось. Он погасил свет и вышел из кабинета. «Пусть сами своего спеца встречают, мне тоже отдых полагается», – решил он и поехал домой.

Для страховки, правда, дежурного предупредил, чтобы тот вызывал немедленно, как только столичными гостями запахнет. Обезопасив себя таким образом, он уже не думал ни о гневе Бородина, ни о трупах, разложенных на столах морга. Мудрость древнего царя Соломона, заявившего когда-то, что всему есть свое время, майор Иванченков принимал как руководство к действию. Раз уж он решил, что пришло время для отдыха, значит, так и следует поступить, а остальное подождет.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24 
Рейтинг@Mail.ru