Николай Лединский
Амулет. Книга 3
Не кради
(Библия, Исход, глава 20, стих 15).
Глава первая. Григорий.
Я устал от удушающего запаха жасмина, преследовавшего меня во все время нашего пребывания в Бангкоке. К тому же при посадке на самолет меня увили жасминовыми гирляндами с головы до ног, и я ощущал себя жертвой. Отделаться от цветов было не просто из соображения этикета: черт знает, не нанесу ли обиду буддийским сердцам сидящих вокруг меня тайцев, думал я, если начну срывать с себя это цветочное великолепие, надетое на меня под восхищенное завывание толпы в аэропорту. Жасмин не давал мне жить: от него у меня разболелась голова и потек нос. Отвратительно: люди безответственно вешают на тебя гирлянды, не спрашивая, нет ли у тебя аллергии или непереносимости к предложенному запаху!
Я решил избавиться от цветов в туалете, не привлекая ничье внимание. Как только самолет набрал высоту, я поднялся со своего кресла и пошел в хвост, прижимая к себе цветы, чтобы не цепляться ими. Сопровождали меня сладчайшие улыбки стюардесс.
Меня опередил мужчина средних лет. Походка, спина, вся его фигура были крайне напряжены; пальцы, сжимавшие ремень спортивной сумки, даже побелели. От него исходила ощущаемая мной агрессия. Ее волны настолько били по моим нервам, что я забыл про досаждавшие мне цветы и невольно, как бы защищаясь, приложил руку к месту, где у меня находился амулет. Неожиданно у меня перед глазами, как на экране, замелькали огонь, куски искореженного металла, обугленные обломки, изуродованные тела людей…
«Господи! Это же наш самолет!» – распознал я в общей куче обгоревшие трупы Стаса и свой.
Я оглянулся: пассажиры сидели на своих местах, моторы гудели ровно, почти неслышно. Мужчина передо мной по-прежнему крепко сжимал сумку. Сумка! Я вдруг понял, будто заглянул в нее, что в ней бомба. Значит, в этот раз террористический акт произойдет не где-то, не по телевизору, а с моим участием в качестве овцы для заклания!
«Как он пронес бомбу в самолет? – задал я себе дурацкий вопрос, и тут же посмеялся над собой: – А ты подойди к нему и скажи, что он смухлевал и потому должен покинуть приличное заведение».
«Для начала мне нужно просто поговорить с ним ни о чем», – решил я и осторожно коснулся его плеча. Мужчина резко обернулся. В его глазах я увидел не то, чтобы решимость, но какой-то отчаянный, подобный стихийному бедствию, фанатизм. Как будто у него нарушилась нормальная работа мозга, и он в состоянии пойти на все, включая убийство других и себя.
Я улыбнулся ему и как можно добродушнее произнес: «Григорий», не переставая при этом кланяться, как китайский болванчик. Человек посмотрел на меня откуда-то из далекого далека. Потом, повинуясь то ли своим традициям восточной вежливости, то ли моему талисману, который я прижимал у себя под одеждой, вымучено улыбнулся и прошептал: «Исхан». Голос давался ему с трудом, но связующая духовная нить между нами установилась, и я ухватился за нее. Я еще сильнее прижал священный камень и призвал на помощь все Высшие силы, о которых только имел представления. В груди моей словно зажегся золотой шар, он разрастался и разрастался, заполняя меня сияющим светом.
Я взглянул Исхану прямо в глаза и сказал:
– Не делай этого. Не взрывай, потому что ты об этом пожалеешь. Тебе внушили, что ты попадешь в рай, но за убийство невинных душ ты растворишься в черной бездне. Ты умрешь дважды: и здесь, и среди мертвых.
Я говорил на русском, но меня почему-то не удивило, что стоявший передо мной человек меня понял. Что-то свыше, видимо, помогало мне.
Я продолжал:
– Кроме того, у тебя есть двое детей, старая мать и жена, хотя ты ее не любишь, но ты за нее отвечаешь. Ты обязан подумать о них. Если ты сейчас погибнешь, то кто позаботиться о них? Не делай этого. Это тебе говорю я… – И тут вдруг у меня вырвались слова, совершенно несвойственные мне: – Это говорю тебе я, Верховный жрец храма Солнца!
Как ни странно, моя речь, вернее, чья-то энергия, сопровождавшая ее, произвела на Исхана впечатление. Он просветлел лицом, поставил сумку на пол и покорно, опустив глаза, сказал на своем гортанном языке, что он не будет делать джихат. Удивительно, но я, говорящий только по-русски, понял его. А может, в тот момент я был не я? Может, моим языком говорил и моими ушами слушал кто-то другой?
«Что это было? – подумал я, входя в туалет. – Словно я несколько минут спал или бредил».
Я снял с себя цветочное облачение и вернулся к Стасу.
Мой террорист спокойно сидел на своем месте.
Мне очень хотелось рассказать об угрозе Стасу, но сдерживало одно простое обстоятельство: начни я обвинять человек в желании взорвать самолет, Стас и другие вполне обосновано потребовали бы от меня доказательств. А какие доказательства у меня были, кроме сомнительного предчувствия? Никаких, и потому никто мне не поверил бы. «Но может, пронесет и без шумихи? Ведь Исхан обещал не взрывать;», – успокаивал себя я.
«А вдруг у Исхана есть сообщники в самолете? – забеспокоился я снова. – И они независимо от него взорвут свои бомбы?» Я стал внимательно разглядывать пассажиров. Это занятие мне ничего не дало: выявить террористов визуально было невозможно, а мужчин подозрительного восточного типа сидело множество, выбирай любого. Что касается энергетики, то никаких злодейских вибраций я больше не ощущал. Что это означало, отсутствие опасности или временное бездействие талисмана, нельзя было понять.
Весь полет, который длился не так уж и долго, всего три с половиной часа, я провел в страшном напряжении. Я мысленно убеждал Исхана не причинять зла.
Мои ли молитвы, слово ли Исхана, данное Верховному жрецу, или еще что сделали так, что наш самолет приземлился благополучно.
Я слепо шел за Стасом, направляясь к выходу из аэропорта, чтобы сесть в такси, и невольно вздрогнул, когда кто-то схватил меня сзади за рукав. Я обернулся: передо мной стоял забавный-презабавный человечек. Таких показывают в эксцентрических кинокомедиях: именно им в лицо попадают тортами, с ними случаются самые смешные падения или что-нибудь в этом же духе. Это было нелепейшее создание, лысое, с клочьями то ли седых, то ли пегих волос по обе стороны головы, которая имела яйцеобразную форму; в очках с толстыми стеклами; с большим мясистым носом. Мужчине было далеко за пятьдесят, а одет он был как подросток: футболка невероятной расцветки, бриджи до середины икры. С плеча свешивался веселенький, кислотный, как сказали бы в молодежной компании, рюкзачок с игрушечной обезьянкой. Я подумал, что этот комедийный персонаж перепутал меня с кем-то, и, улыбнувшись, отрицательно замотал головой, показывая, что я, наверное, не тот, за кого он меня принимает. Человек, тем не менее, упрямо продолжал лопотать на непонятном мне английском языке и при этом пытался пожать мне руку. Не видя в его желании ничего предосудительного, я согласился на рукопожатие.
Он затряс мою руку и представился:
– Джером Ван Донген, – это единственное, что я понял из потока его слов.
– Стас, подожди! – крикнул я ушедшему вперед Стасу. – Я не понимаю, что этот человек от меня хочет.
Стас подошел с озабоченным видом:
– Да, Гриша, в чем дело?
– Вот, разберись, пожалуйста, – кивнул я на Джерома. – Узнай у него, что ему нужно.
Стас обратился к нему и затем перевел мне:
– Этот человек благодарит тебя.
– За что? – спросил я, недоумевая.
Стас опять переговорил со странным человеком и сообщил:
– Ты каким-то образом спас жизнь этой нелепице.
Теперь уже Стас смотрел на меня вопросительно.
– Я никому ничего не спасал, – запротестовал я. – Я, между нами скажу, Стас, никого не лечил! Не надо меня обвинять в том, в чем я не виноват!
– Перестань, – отмахнулся мой друг, – кто ж тебя обвиняет?! По-моему, наоборот: тебе предлагают вознаграждение.
Воспитанный в России, где, прикрываясь обещаниями вознаграждения, жулики отнимают последнее, я предложил Стасу, как более опытному в общении с проходимцами, выяснить, на чем хочет «нагреть» нас этот клоун.
Мой напарник вступил с ним в переговоры и вскоре сообщил:
– Мистер Ван Донген сказал, что он является хозяином большого отеля на Бали и приглашает нас быть его гостями. Абсолютно бесплатно! Он делает это из благодарности за то, что ты спас ему жизнь. Я ничего не понимаю, – склонился Стас ко мне, – ты что, когда ходил в туалет, пропустил его без очереди и спас от разрыва мочевого пузыря?
Мне все это надоело, и я заявил:
– Скажи ему, пожалуйста, членораздельно, что я никого не спасал, и пошли отсюда.
Стас очень старательно и долго вдалбливал человечку, надеюсь, мою мысль, в ответ выслушал целый залп английских слов и коротко перевел:
– Мистер пытается убедить меня, что ты спас наш самолет от террористов.
В глазах моего внезапно растерявшегося друга я прочитал большую заинтересованность.
– Это правда, Грег? Ты действительно спас нас?
– Я не хочу ничего объяснять. Я устал от всех моих пророчеств и чужих предположений! Я нуждаюсь в отдыхе. Если этот человек, на твой взгляд, не жулик, а просто дурак: бесплатно предоставляет нам гостиницу, что ж, поехали к нему, сэкономим деньги!
Стас, очевидно, обратил мою мысль в более вежливые выражения, потому что Джером Ван Донген радостно захлопал в ладоши, обхватил нас обоих за плечи и поволок по направлению к выходу из аэропорта.
Тут к нам подскочила некая русская дама из туристического агентства, которое должно было помогать нам здесь расселиться (не по просьбе ли короля Тайланда?). Представившись Ириной, она сказала, что собирается нас сопровождать в гостиницу. Я вежливо ее поблагодарил, добавив, что в данный момент нас уже разместили и поэтому мы отказываемся от услуг ее туристической компании. На лице Ирины я прочитал глубокое разочарование и даже возмущение.
Она сказала:
– Не стоит связываться, особенно за границей, с неизвестными и непонятными людьми. Почему бы вам не поехать по уже запланированному маршруту? Тем более, что мы приготовили вам обширную туристическую программу.
Меня всю жизнь раздражала настырность в женщинах, особенно по отношению к мужчинам, которые сами по своей природе настырны. Поэтому я ответил довольно резко:
– Простите, Ирина, мы не отказываемся от вашей туристической программы в принципе, если она покажется нам сколь-нибудь интересной. А теперь оставьте нас, пожалуйста, в покое.
«Попасть под опеку веселого человечка, – подумал я, – и быть обманутым им гораздо приятнее, чем быть обманутым нашими соотечественниками, которые давно промышляют за границей за счет таких простаков-туристов, коими являемся мы со Стасом».
– Хорошо, – сменила тон Ирина. – Тогда сообщите мне, в какую гостиницу вы поедете.
– Вот, мистер Ван Донген вам объяснит.
Мистер Ван Донген внимательно выслушал Ирину и вежливо вручил ей свою визитку, несколько раз произнеся слово «Шератон», видимо, название отеля.
На этом, пытаясь соблюдать остатки приличия, я распрощался с Ириной. Мы со Стасом сели в ожидавшую Ван Донгена машину и отправились к нему в гости.
На его отеле, когда мы приехали, я увидел пять звездочек, что придало мне благостное настроение. «Почему бы не пожить в свое удовольствие в пятизвездочном отеле за чужой счет? – как заправский халявщик подумал я. – В конце концов, если Ван Донген начнет подкладывать нам свинью, мы заметим это».
– Да, Стас, – шепнул я своему другу, – спроси его на всякий случай, не собирается ли он нас обманывать?
Стас поморщился от моей плебейской грубости, но все-таки спросил Ван Донгена, не потребуются ли от нас оплата или какие-то обязательства. На что балийский буржуин схватил мою руку и, потрясая ее, растроганно зачастил: «Non! Non! Non!».
«Ну и отлично, – подумал я, – главное теперь: не давать ему никаких денег и не подписывать никаких бумаг». Последнее время я настолько сдружился со Стасом, что радовался за его экономию как за свою.
Ван Донген отдал краткие приказы слугам, и нас разместили в роскошном, многоместном номере. Самым прекрасным в нем было то, что его окна выходили на лазурный Индийский океан, а прямо перед отелем расстилался великолепный, пустынный пляж, куда в любое время мы могли через свой отдельный выход пойти искупаться.
– Чудесно! – выдохнул Стас, оглядевшись, и принялся распаковывать свой чемодан.
В номере неожиданно раздался звонок. Стас взял трубку. Закончив разговор, сказал, что мистер Ван Донген через полтора часа ждет нас внизу в ресторане, хочет с нами пообщаться.
После восторгов купания и отдыха на личном пляже, мы стали собираться в ресторан в предвкушении сытного и вкусного обеда.
Спустились вниз. Там в отдельном кабинете нас уже ждал наш новый знакомый. Его забавные волосы по краям головы были на этот раз более-менее уложены. Он переоделся, и костюм на нем был вполне презентабельным, но сам он держался как придурок с миллионами: приветлив, мозгов нет и готов бросать деньги направо и налево. Именно с такой личностью мечтает подружиться каждый русский!
Мы со Стасом несколько церемонно уселись за стол. Вокруг сейчас же засновали услужливые смуглые официанты, подавая непривычные, но на вид очень вкусные блюда…
Я с нетерпением ждал, о чем пойдет разговор. Но Ван Донген, как и все в таких случаях, болтал обычные фразы о погоде, природе, продуктах, ценах… Стас неустанно переводил. Хозяин поинтересовался, какого мы мнения о Бали. Положа руку на сердце, за считанные часы пребывания в этой стране я не мог составить о ней никакого мнения. Все, что мы увидели по дороге из аэропорта, это маленькие приземистые строения под огромными пальмами, зеленые заросли, много белых заборов и, в общем-то, больше ничего. Никаких особых красот мы не успели разглядеть, да и есть ли они здесь? Но, тем не менее, я решил держать марку приятных во всех отношениях гостей и, растянув губы в самую большую улыбку, поднял большой палец руки вверх и несколько раз, как козел, потряс головой, показывая, какая прекрасная страна эта Бали.
Мои непосредственность и столь красноречиво выраженный восторг вполне удовлетворили господина Ван Донгена, его лицо буквально расплылось в блаженной улыбке. Словно пылкий юноша, для которого возлюбленная – Бали, он принялся с жаром объяснять нам, что эту страну он выбрал для себя уже много лет назад, что лучше ее нет в мире и о прелестях других стран он и слышать не желает.
Я и Стас переглянулись – такое воодушевление зрелого мужчины показалось нам довольно забавным. Мы захотели узнать подробности:
– А чем можно объяснить ваше увлечение? В чем причина такого выбора?
– Видите ли, господа, моя страна, – Ван Донген поочередно оглядел нас, горделиво выпрямился и торжественно провозгласил: – моя страна – это единственное место на земле, где я чувствую себя по-настоящему свободным человеком! Будь моя воля, я хранил бы Бали как зеницу ока. Окружил бы остров флотом кораблей и не пускал бы туда никакую духовную заразу. Создал бы на острове отдельную полностью самоуправляемую зону и придал бы ему исключительный статус в мире, обеспечивающий балийской цивилизации приоритет во всех мировых вопросах. Ни в коем случае нельзя мешать Бали развиваться на собственных основаниях. Это самая свободная территория, что есть сейчас в мире.
– А что, по-вашему, значит быть свободным? – не мог не спросить я.
Наш собеседник тут же, как по заученному, ответил:
– Свобода – это когда человек никоим образом не зависит от государства! Только тогда он может развивать свои мысли, свой труд, вообще делать то, что ему по силам, а не то, что позволено государством. Государство никогда не стремится развивать самодеятельность личности – оно действует грубым насилием и это свое насилие называет правом, нарушение же права – преступлением. Более того, оно вмешивается в любые отношения человека с человеком, разделяет людей и становится между ними как посредник. Во всей истории человечества не найти ни одного государственного устройства, которое не культивировало бы насилие, не уничтожало бы личность, способствовало бы ее гармоничному развитию. Вот поэтому я и пришел к выводу, что без разрыва паутины государственной связи, удерживающей человека, никакая свобода невозможна. И хотя Карл Маркс, великий учитель вашего народа, утверждал, что жить в обществе и быть свободным от общества невозможно, я считаю, что он, по большому счету, ошибался.
Едва Стас перевел, я воскликнул:
– Почему?!
Стас тут же насел на философа, добавив к моему короткому вопросу много чего от себя.
– Вы абсолютно правы, мы, действительно, так или иначе работаем на общество, – Ван Донген отвечал, словно автомат, и так же переводил Стас, – но мы должны хорошенько различать государство от общества. Другой ваш учитель, Сталин, сказал, что каждый человек в государстве – это винтик, кажется, или шпунтик – точно не помню, – который должен дисциплинированно делать назначенное ему дело и больше ничего.
Он говорил свободно и убежденно, как будто такие разговоры для него были делом привычным:
– А кого волнует самоценность этих винтиков? Государство использует их, а потом выбрасывает за ненадобностью…
Я молчал, решив дать ему выговориться, и рассуждал сам с собой:
«В общем-то, он, конечно, прав, наше государство не торопится заботиться о нас. Безобразия в экономике покрываются не только за счет нефти и газа, но и за счет недоплаты бюджетникам, а нашим бабкам-дедкам их доходов и на еду-то едва хватает; накопить со своих пенсий они могут разве что себе на гробы… Если государство согласилось с библейским принципом «не кради», так и не воровало бы. А как, в действительности, российская власть понимает свои собственные законы? Вообще-то воровать нельзя, но кое у кого – можно. Нельзя воровать у государства, но само государство может обворовывать своих граждан. Может платить им мизерную зарплату и пенсию, устраивать обвалы рубля… и нагло обеспечивать на украденные деньги роскошную жизнь себе. Российские политики обещают народу одно, а делают другое, нечто противоположное обещанному. Это тоже воровство – доверия между людьми».
– Государство использует вас, – продолжал наш новый знакомый, подчеркивая свои слова выразительными жестами, – использует и навязывает свою систему ценностей. А наш остров Бали, – тут он выдержал почти театральную паузу, – это совершенно другой мир. Он другой даже для индонезийцев, проживающих на соседних островах.
Балийские порядки поражают на каждом шагу… Балийцы, например, называют себя двумя именами: тайным именем для узкого круга и формальным, записанным в паспорте, – для широкого круга людей.
Паспорт на Бали – это аксессуар, навязанный силой власти, поскольку Бали входит в состав Индонезии. В конце 60-х годов, когда Индонезия проводила перепись населения на Бали, выяснилось, что обиходные имена одни и те же у многих людей, а фамилий вообще нет. Тогда балийцы, чтобы отделаться от государства, которое в то время не только переписывало население, но и вводило паспорта и регистрационные карточки, стали записываться под вымышленными именами. Иногда эти имена обозначали вещи, явления природы, название деревьев, животных и птиц, иногда балийцы называли себя известными им голландскими именами (голландцы долго жили на Бали), иногда американскими, а иногда и русскими (в то время Россия дружила с Индонезией, особенно было популярно имя Юрий, первого космонавта планеты), можно встретить балийца по имени Иван, Никита, балийку Наташу, Людмилу и т.п. Государственные имена местное население обычно использует только на службе или в официальных беседах.
Но у балийцев есть и обиходные имена, которые используются в повседневном общении, а также имена личные, сакральные (они передают сущность человека). Сакральное имя определяет брахман, и оно известно только самому человеку и его родителям. Тайный мир балийцев прекрасен отсутствием государственности. В нем нет тюрем, а полиция существует только для вида.
Ван Донген, чувствуя наше внимание, все больше распалялся:
– Конечно, во главе острова Бали формально стоит губернатор, назначенный индонезийским государством. Есть и региональные, городские начальники… Но рядом идет и другая жизнь, самобытная, та, которую балийцы переняли из глубины веков. Достаточно сказать, что по общеиндонезийскому календарю балийцы только ходят на работу в государственные учреждения. Все остальное, – времена года, праздники, дни рождения… – определяются по традиционному календарю.
– Это трудно понять, – перебил его я. – Кто же у вас управляет народом?
– Общины! – Ван Донген мгновенно переключился на другую тему. – Каждая община, ее у нас называют поджара, – это сообщество людей, знающих друг друга буквально с рождения. В нее входит обычно не более пятидесяти человек. Если деревня большая, организуется несколько поджар. Община – это соседи, они решают все соседские проблемы: как провести дорогу, прорыть канаву, построить мосты и т.д. Самоуправление. Это древний балийский способ жизни, напоминающий в российской истории Новгородское вече, – Ван Донген широко улыбнулся сначала мне, а потом Стасу: возможно, в его улыбке была ирония, дескать, вы, русские, владели счастливым талисманом, и потеряли его. – Почему людям выгоднее и разумнее собираться общинами, а не думами и не госсоветами и никого никуда не выбирать? Потому, что любые выборы подразумевают неправедную передачу властных полномочий от народа к его представителям. В ваших парламентах и сенатах говорят неизвестно о чем и неизвестно для кого, обсуждения тянутся годами, потому что со временем меняются избранники, их интересы, позиции, мнения… Они забывают, кем они были, и ориентируются на то, кто они есть. В общинах же люди выступают не за кого-то, как, например, в российской Думе, а за самих себя. Тут нет представителей, тут каждый голосует за решение своих проблем. Членов общины немного, и в ней каждый знает каждого. Получается нечто вроде одной большой семьи. Результат таков, что на всем архипелаге Индонезия, состоящем из многих тысяч островов, райский уголок существует только на острове Бали.
«Интересно, стоило ему заговорить о поджаре, как у него сразу изменился и голос, и манеры. Теперь он не жестикулирует и говорит совсем по-другому: спокойно, рассудительно, с достоинством», – мне было интересно не только слушать, но и наблюдать за ним.
– Согласитесь, было бы смешно, если бы люди, которых волнует система организации их сельского хозяйства и система орошения их земель, вдруг начали обсуждать что-то совершенно отвлеченное, вроде того, кому ближе сидеть или кому дальше стоять, или какие особые привилегии предоставить отдельным членам общины, или какой установить выходной день, – он говорил ровно, без запинок, как будто читал написанное. – На поджаре люди обсуждают только то, что им по-настоящему важно и интересно, ни на что другое они не хотят тратить ни слов, ни времени, ни энергии. Они делают практически все, что хотят, ибо сами себя кормят. А сами себя кормят потому, что сами все решают. Сами решают свою жизнь, что столь редко в американо-европейской цивилизации…
– И что, у них никогда не возникают конфликты, которые можно погасить только силой? – у меня опять не хватило терпения дослушать.
– Ну, если кому-то надо выпустить излишнюю темную энергию, то он идет на петушиные бои, это у нас единственное место, где люди с полным упоением могут свистеть, кричать, вопить, топать ногами – выражать свои эмоции как угодно. Разве это не прекрасно, – вдруг усмехнулся Ван Донген, – что люди выплескивают эмоции не в уличных боях, а на бое петухов? Сколько экономится оружия, медикаментов и гробов?!
«Да, – не мог не согласиться я, пропуская мимо ушей юмор, – прекрасно, что каждый человек здесь ценен самим фактом своего существования и потому чувствует себя действительно человеком».
Ван Донген продолжал:
– Вы, живущие в больших государствах на материке, платите огромные деньги тем, кто заседает в ваших парламентах и правительствах. Вы содержите их, а они не чувствуют свою ответственность перед вами, они упиваются своей важностью, своим положением, своим красноречием, упиваются собой; они бесконечно что-то обсуждают, но не решают ни один из насущных для вас вопросов. И при этом вы прекрасно знаете, что все принимаемые ими решения суть произведения корысти, обмана, борьбы партий, что в них нет и не может быть истинной справедливости.
Все, что говорил Ван Донген, было вполне логично и разумно. С ним трудно было не согласиться, но, тем не менее, во мне нарастало глухое раздражение, хотелось как-то защитить наше государство.
Почувствовал прилив патриотизма и Стас:
– Погоди, Гриша, сейчас я его осажу! – тихо сказал он мне.
И задал Ван Донгену вопрос, содержание которого я узнал из ответа.
– Дело в том, что нам не нужны суды, – рассмеялся хозяин гостиницы, – потому, что у нас не существует преступности, как проблемы, которую надо решать системно.
Тут уже я и Стас удивились в один голос:
– То есть, как это – не существует?!
– Да очень просто, – спокойно отвечал Ван Донген. – Я же говорил, здесь живут общинами. А в общине каждый знает про каждого все. У нас невозможно ничего скрыть. Даже свадьба начинается с того, что собираются родственники и друзья жениха и невесты и подробнейшим образом рассказывают обо всем, что было в жизни новобрачных и хорошего, и плохого. Перебирают все – с самого дня рождения и до дня свадьбы!
– Да как же можно так жить: все время на виду, под контролем, все время с оглядкой на родственников? – обратился ко мне Стас, как к единомышленнику, и тут же спросил об этом певца балийской свободы.
– Именно так и живут в общинах! Человек не поступает плохо как раз потому, что он всегда на виду. А если он все же совершит что-то дурное, то позор его поступка ложится и на него, и на всю его родню и будет сохраняться поколениями. Очевидно, что нормальный человек не станет навлекать на себя такую беду.
Джером говорил чуть снисходительно, как опытный лектор.
– Балийцы живут в девственной природе. Они намеренно встраивают свои дома, дороги, производства в окружающую среду. Если надо, сдерживают свои потребности, чтобы только сохранить баланс с природой. Балийцам не нужна бурная техногенная цивилизация. Они, конечно, пользуются автомашинами и мотоциклами, имеют телевизоры и холодильники, но они по своему мировоззрению противятся тому, чтобы города и технические сооружения вытесняли природу. Они стараются «вписаться» в природный ландшафт (на Бали даже действует постановление собрания общин: не строить зданий выше верхушек пальм). Пример Запада с его небоскребами и технической экспансией совершенно не согласуется с балийским представлением о счастье человека. Здесь радуются жизни, потому что принимают ее такой, как она есть, и им не нужен никакой допинг. По этой причине они не курят, не пьют спиртных напитков и не употребляют наркотиков.
«Ну и чудеса! – удивился я про себя. – Оказывается, есть в мире люди, которые не пьют? Черт знает что творится…»
– Островитяне – как дети, – продолжал тем временем Ван Донген, одновременно наливая вино в три высоких бокала. – В те времена, когда сюда пришли голландские завоеватели с ружьями, – к сожалению, я являюсь потомком одного из них, – балийцы вышли сражаться с ними, вооруженные всего лишь палками… Потом, после перехода острова под юрисдикцию Голландии, ему очень повезло: про него как будто забыли. На протяжении трех с половиной веков Голландия, обозначая свое присутствие, никогда не навязывала Бали своих порядков. Поэтому здесь, как нигде в мире, сохранились в первозданном виде древние традиции и культура, в отличие, например, от культуры майя, которая сильно пострадала от испанских завоевателей. И народ на острове продолжал жить по-прежнему, так, как ему нравилось. Только поэтому на Бали сохранились общинность, самобытность и уникальная чистота души коренного населения. Именно поэтому я утверждаю, – в его голосе снова зазвучали нотки восторга, – что остров Бали – это рай на земле! Туристы из так называемых развитых стран, приезжающие на Бали толпами, думают, что местные жители смотрят на них снизу вверх. Как глубоко они ошибаются! Балийцы смотрят на приезжающих с любопытством, но никому не завидуют. Они словно говорят: «У вас своя жизнь, а у нас – своя, и нам хорошо». Балийцы настроили для туристов множество отелей по всему острову, создали в них атмосферу европейской и американской роскоши, весело обслуживают гостей, но при этом ни на йоту не отступают от самих себя и своего очень духовного восприятия жизни. Лично я не смог бы жить ни в одном другом месте на земле! Я – человек, ненавидящий государство, – я упиваюсь жизнью только здесь.
Ван Донген поднял свой бокал и воскликнул:
– За благословенный остров Бали и его не испорченный цивилизацией народ!
Его слова звучали так искренне, а от него самого исходила такая невероятная энергия, что противиться ему было совершенно невозможно. Мы со Стасом дружно подняли бокалы и с удовольствием выпили.
После этого я, расслабившись, принялся размышлять, присматриваясь к местному патриоту, который тем временем вступил в оживленный разговор о чем-то со Стасом.
«В России анархист – нечто среднее между попом-расстригой и студентом-недоучкой. Неприкаянный, проповедующий отрицание и бунтующий человек. А Ван Донген – совсем другое… Надо быть очень сильным человеком, чтобы при всех личных проблемах, которые порождают его анархистские взгляды, найти свою нишу. Этот Ван Донген, конечно, не жалкая фигура под черным флагом анархизма, виденная мной у Гостиного Двора на Невском, а неординарная зрелая личность, которая наслаждается гармонией жизни. Его единственный законодатель – разум, ставящий на место права справедливость и заменяющий власть общественным творчеством. Разве это не прекрасно – научиться управлять самим собой, возвысившись над государством, его чиновниками и учреждениями? Ван Донген, как и весь балийский народ, исповедует устройство общества снизу вверх путем свободного объединения, а не сверху вниз, как российское правительство и его ниспровергатели. Да, этот человек – анархист, но его анархия – не беспорядок, а всего лишь безвластие, означающее естественное равновесие всех сил в обществе».
Я чувствовал, что он присматривается ко мне, причем более внимательно, чем к Стасу. Мне тоже было интересно, каким образом он понял, что я остановил террориста в самолете.
Мысль Ван Донгена, которую Стас перевел мне, видимо, для того, чтобы я не скучал, показалась мне ответом на мой вопрос.
– На этом острове все люди живут с открытым сердцем и чистой душой. И я, живя среди них, научился им подражать. От этого мои чувства и восприятие обострились. Я безошибочно распознаю хороших людей, – он широко улыбнулся Стасу, – когда же я сталкиваюсь с темной, злобной силой, я всегда испытываю огромный внутренний дискомфорт. Наверное, мы оба с вами, – он бросил на меня многозначительный взгляд, – почувствовали сегодня что-то одинаковое.
