Николай Костомаров
Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей
Полотняный промысел в России Петр застал в крайне первобытном состоянии, хотя изобилие пеньки и льна указывало, что в этой стране при трудолюбии и умении жителей этот промысел мог бы процветать. В июне 1714 года дозволено было завести полотняную фабрику иностранцу Тимерману с правом продажи своих полотен как в России, так и за морем, но с платежом пошлин. В 1718 году 26 января заведена компания (Алексей Нестеров, Борис Карамышев, Иван Зубков, Аникиев, Цимбальников и Турчанинов) для выделки полотен, скатертей и салфеток. Царь велел отвести учредителям двор, дозволял набирать в компанию желающих и отдал им завод на 30 лет. Учредители просили, чтобы царь запретил другим лицам торговать этими товарами, которые они будут производить. Царь обещал, но с условием, если они через год подадут ему записку, что у них есть чем содержать завод. Другая полотняная фабрика в 1720 году была отдана с привилегией на 30 лет в компанию, директором которой был голландец Томес. Каждый компанейщик при поступлении давал от себя вклад в общий капитал тысячу рублей и, состоя в компании, освобождался от выбора в службу. Компания имела право приглашать заграничных мастеров, заключать с ними контракты, выписывать из-за границы все нужные материалы, но с платежом пошлин. Компании давалось право беспошлинной продажи своих товаров сроком на пять лет, но оптом, а не враздробь. Для распространения искусства делать полотна компания имела право брать из русских в ученики и работники, но с тем условием, что взятый ученик должен был пробыть на фабрике сначала в качестве ученика три года, а потом уже подмастерьем. 24 мая 1720 года в Москве была поручена иностранцу Тимерману парусная фабрика. Он получал из казны двадцать тысяч рублей с обязанностью доставлять в адмиралтейство по три тысячи кусков парусины в год, а остальную парусину, выделываемую у себя, мог продавать в народ и деньги, взятые с продажи, доставлять в фабричную казну как царское достояние, себе же за труд он получал 10 %. 18 июня того же года запрещено привозить из-за границы коломенки и другие полотняные ткани низших сортов, а высшие – позволено ввиду того, что в России в то время выделывались только низшие сорта. 16 ноября 1720 года повелено отпускать за границу русский холст и полотна, но не узкие, а широкие. По свидетельству иностранца Вебера, посетившего Россию в царствование Петра, приготовляемое в России полотно из туземного льна не уступало в достоинстве голландскому полотну.
Старообрядческая Выгорецкая пустынь в XVIII столетии
Суконные заводы поощрялись преимущественно с целью обмундирования войск, и потому было запрещено покупать заморское сукно на мундиры. Для успешного производства этого промысла еще в 1712 году велено собрать компанию из торговых лиц, а в случае несогласия вступить в компанию положено тащить в нее неволей. В 1719 году существовавший казенный суконный завод в Москве, у Каменного моста, приказано было отдать в компанию купцу Щеголину с товарищами с обязательством расширить производство сукна до того, чтоб не только удовлетворялась потребность в обмундировании войска, но сукно шло бы и в продажу. Эта компания получила ссуду в 30 000 рублей на три года без процентов; ей позволено выплачивать свой долг в казну сукнами, с привилегией в течение пяти лет продавать сукно беспошлинно. Вступившие в компанию освобождались от обязательной государственной или общественной службы. Компания могла принимать в ученики лиц свободного звания, выписывать иноземных мастеров и инструменты. Вывоз за границу шерсти из России был запрещен ради того, чтобы эта компания имела возможность удобно покупать себе материал, зато эта компания не могла возвышать цены на сукно.
В июне 1717 года подканцлеру Шафирову и тайному советнику Толстому поручено было учредить в России фабрику всяких шелковых материй и парчей, которые они должны были обрабатывать через нанятых во Франции мастеров. Им позволялось в виде привилегии набирать по желанию как русских, так и иностранцев в ученики, изготавливать золотные, серебротканные, шелковые и шерстяные материи, парчи, штофы, бархаты, атласы, камки, тафты и всякого рода ленты, галуны, чулки и пр. В помощь себе они получили от казны бесплатно готовые дворы в Москве, Петербурге и других городах, а тем лицам, которые у них будут работать, обещаны места под жилища на вечные времена. Эта компания могла пятьдесят лет беспошлинно торговать по русским городам и селам, а заграничную торговлю вести на общих основаниях, с уплатой пошлин. Компания была подчинена сенату; местные власти не должны были вмешиваться в ее дела. Наконец, в обеспечение ее прибытка запрещалось не принадлежащим к ней лицам производить такие товары, которые производила компания, кроме лент, чулок и галунов, а из-за границы запрещался ввоз иностранных шелковых изделий; но в 1719 году члены компании донесли царю, что их мануфактуры не в состоянии удовлетворить парчами все государство, и поэтому сами просили разрешить ввоз парчей из европейских государств. Царь дозволил в продолжение двух лет привозить ежегодно на 100 000 рублей шелковых штофов и продавать их в петербургских лавках по торговому уставу. В июле того же года этой компании дозволено было беспошлинно покупать в Китае тонкий шелк. Кроме фабрики барона Шафирова и К° была заведена другая шелковая фабрика в Москве Алексеем Милютиным. В марте 1718 года ему была дана привилегия выпускать шелковые ленты, нанимать свободно мастеров, брать учеников и не платить никаких податей, пока не утвердится начатый им промысел. 14 марта 1721 года дозволено было всем людям заводить шелковые фабрики. Учредители пользовались привилегиями на 50 лет, а вступавшие к ним в компанию – от 10 до 15 лет со времени своего вступления.
Указом 1 февраля 1720 года определено завести в Киеве фабрику зеркал и хрустальной посуды.
Для усиления всякой заводской, промышленной и мануфактурной деятельности Петр (17 января 1721 года) освободил всяких основателей заводов и их товарищей от службы на полтора года после учреждения завода, а на следующий день после этого (18 января того же года) дозволил купцам и заводчикам покупать населенные имения.
Петр всячески старался привлекать наибольшую массу золота и серебра в Россию и запрещал вывоз того и другого в другие государства.
В 1719 году царь приказал отбирать червонцы и ефимки у торговцев, ездивших за границу из Малороссии, а выдавать им русские деньги, оставляя им на платежи пошлин на границе только небольшое количество иностранной монеты. Все купцы, которые вели заграничную торговлю, должны были платить пошлину иностранной монетой, а прусский талер принимался в казну от купцов по 50 коп., тогда как в текущем обращении эта монета ходила по 90 коп. и выше. Казна имела тут свои выгоды. Была при этом еще другая выгода казне: получаемые от купцов в уплату иностранные монеты переделывались на денежных дворах в русскую монету, а при переделке казна оставалась в прибыли по крайней мере 7 %. Сохранились от описываемого периода царствования Петра памятники, на основании которых можно составить себе понятие о денежном достоянии Русского государства того времени. В 1721 году на всех денежных дворах было денег на сумму 559 355 рублей. Сверх того следовало получить по подряду ефимков и меди на 141 835 рублей, и в недоимке с разных чиновных людей было 225 546 рублей 32 алтына три деньги, а всего 882 315 рублей 28 алтын. К уплате же в разные места следовало в итоге 1 536 884 рублей 6 алтын. Таким образом, даже и в том случае, когда были бы взысканы все недоимки, оказывалась недостача в 388 022 рубля. Все золото и серебро, получаемое с пошлин, взимаемых за привозные в Россию товары, а также конфискованное золото и серебро и получаемое в качестве штрафов указано было доставлять на денежный двор. Правительство нашло, что доставка и возка их были стеснительны, а во время пожаров медных денег много погибало; по этой причине вместо алтынников было велено делать серебряные пятикопеечники 70-й пробы. Из медных денег оставались в ходу только одни полушки, и то в небольшом количестве.
Церковь, построенная по рисунку Петра I в Петрозаводске
Главное управление церковью в эти годы находилось в руках рязанского архиерея Стефана Яворского, блюстителя патриаршего престола. Стефан Яворский, несмотря на свой высокий пост, тяготился своим положением, жаловался царю на неудобство жизни в Петербурге и просил милостивого отпуска, но не получил его. Ни Петр не чувствовал к Стефану большого расположения, ни Стефан к Петру, но Петр считал Стефана честным и полезным человеком, а потому и удерживал его вопреки давнему желанию рязанского архиерея удалиться от дел и уехать на родину в Малороссию. При своей недоверчивости к великорусскому духовенству Петр медлил с постановкой архиереев, и в 1718 году Стефан доносил ему, что из епархий Киевской, Тобольской, Новгородской, Смоленской, Коломенской к нему присылаются старые залежалые дела, которые он решить затрудняется; ставленников много, а ставить их некому: без архиереев быть невозможно. Государь приказал выбрать кандидатов и подать себе их список, а вперед для таких избраний присылать добрых монахов в Невский монастырь, чтобы «таких не наставить, как тамбовский и ростовский». Затем велено архиереям поочередно приезжать в Петербург и проживать там, «начиная свое бытье с января». Им отводились места, на которых они сами могли выстроить себе подворья. Петр ввел эту меру, чтобы самому ближе и даже лично знать всех архиереев в своем государстве. Архиереи с этого времени уже не могли более вмешиваться в какие бы то ни было светские дела, если не получали на то особого царского повеления. Уже давно лишили их права управлять самим имениями. Они могли пользоваться только доходами с них, получая их из Монастырского приказа. Только по особенной милости право распоряжения своими вотчинами получил в 1713 году вологодский архиерей. Монастырские же вотчины, взятые прежде от монастырей в заведование Монастырского приказа, 16 октября 1720 года были возвращены вновь в управление архимандритам и игуменам.
Царь показал некоторую заботу об улучшении материального и духовного состояния белого духовенства. В феврале 1718 года указано готовить заранее кандидатов на священнические места для того, чтобы места не оставались праздными, а так как по большей части духовное звание было наследственным, то велено поповских и причетнических детей заранее обучать, чтобы они были годны со временем получить сан священника. При церквах надлежало иметь старосту, который обязан был выстроить священнический дом, поступавший преемственно от одного священника к другому. Приходскому духовенству запрещалось иметь собственные дома в своем приходе, а если окажется у какого-нибудь священника собственный дом при церкви, то следовало выплатить ему из церковных денег стоимость дома, а после его смерти отдать этот дом его преемнику на священстве. Домовые церкви должны были быть все упразднены.
Забота о благочестии повлекла к целому ряду полицейских правил. В конце 1714 года указано, чтобы все люди обоего пола ежегодно исповедовались. Священники должны были доносить архиереям об уклоняющихся от исповеди, архиереи же отправляли список их к губернаторам и ландратам. Светские власти накладывали на виновных штрафы сообразно их состоянию: такого рода штрафы составляли особую статью государственного дохода. По воскресным и праздничным дням запрещалось торговать. Посты до такой степени строго соблюдались, что сам царь, хотя и недолюбливал их, но не решался есть мясо в посты иначе, как испросив на то разрешения константинопольского патриарха. В 1718 году, по ходатайству царя, константинопольский патриарх разрешил не только лично ему, но и всему православному российскому войску употреблять мясо в посты за границей, во время походов, кроме семи дней, предшествующих причащению Св. Тайн.
По отношению к инородцам, обитавшим в восточных пределах России, прилагались заботы о распространении среди них христианской веры. В декабре 1714 года указано сибирскому митрополиту ездить по инородческим землям, сжигать языческие мольбища и приводить жителей в христианскую веру, обещая новокрещенным льготу в ясаке и давая им в подарок холст на рубахи.
Иезуитская пропаганда закидывала было свои сети в Россию, но неудачно. В одной из московских слобод иезуиты основали свой монастырь и успели совратить несколько поступивших к ним в обучение учеников, но в апреле 1719 года царь приказал майору Румянцеву выпроводить иезуитов за границу, а тех из них, у кого в письмах окажется что-нибудь подозрительное, не выпускать и арестовать. Многие из шведов, находившихся в плену, и иностранцы, поступавшие на русскую службу, принимали православие, и на разрешение константинопольского патриарха Иеремии 4 августа 1717 года был предложен вопрос: следует ли переходящих в православие лютеран и кальвинистов перекрещивать? Иеремия сослался на решение своего предшественника Киприяна, отвечавшего на такой вопрос, что их перекрещивать не следует, а надлежит только помазать миррой. В феврале 1719 года состоялось подтверждение не перекрещивать лютеран.
Петербург при Петре Великом. Гостиный двор. С гравюры 1716 г.
Раскольники облагались двойным окладом против всех других подданных, а женщины – вполовину против мужчин. Но этот закон породил большие злоупотребления со стороны священников: они с корыстной целью записывали раскольников православными, взяв с них взятки, а раскольников избавляли этим способом от платежа двойного оклада. От царя не укрылись эти уловки: указом 16 марта 1718 года он поручил произвести следствие одному архимандриту. За открывшуюся в первый раз вину объявлялось заранее прощение с угрозой ссылки в каторгу, если впредь будет делаться то же. Но трудно было уличить священников, потому что раскольники сами притворно обращались в православие для вида; поэтому издан был указ (14 марта 1720 года), объяснявший, что все раскольники могут чистосердечно придерживаться раскола, только платя двойной оклад, и затем не должны страшиться уже какого-либо другого наказания. Чтобы по возможности лишить раскольников старых книг, на которых держались их уклонения от господствующего строя церкви, царь приказал (17 мая 1721 года) доставлять на печатный двор все харатейные и старопечатные книги, находившиеся в лавках для продажи и в частных домах для собственного употребления, и получать вместо них новопечатные в таком виде, в каком принимает их церковь. В 1721 году обнаружилось, что в Москве продавались разные изображения, иконы и молитвы с раскольническими чертами. Велено было все это описать и забрать, а вперед ничего подобного не продавать. Петр обращал внимание не только на раскольничьи книги, но и на такие, в которых замечалось в ином смысле что-нибудь не сходное с признанным православной церковью учением. 31 октября 1720 года государь узнал, что такие книги выходили в Киеве и Чернигове. Так, в черниговской Ильинской типографии издана книга «Богомыслие», где заметны были «лютерские противности». В месяцеслове, изданном в Киеве, Киево-Печерский монастырь назван ставропигией константинопольского вселенского патриарха, тогда как ему следовало называться ставропигией всероссийских патриархов, а не константинопольского. В этом виделось старое желание малороссиян не подчиняться московской церковной власти. Царь постановил правилом каждую духовную книгу прежде напечатания давать на просмотр высшего духовного начальства.
Не благоволя к раскольникам, Петр не оставлял в то же время гонения на русское платье и бороды и издал в конце декабря 1714 года указ, угрожавший за торговлю русским платьем и за ношение русского платья и бороды ссылкой в каторгу и лишением всего движимого и недвижимого имущества. В сентябре 1715 года в Петербурге даже запрещено под страхом лишения имущества и ссылки в каторгу торговать скобами и гвоздями, которыми подбивались сапоги и башмаки старого образца.
По-прежнему Петр вел войну с суеверием, прикрывавшимся личиной религии, и в особенности не давал внедряться ему в новопостроенном городе Петербурге. 7 мая 1715 года объявлялось по всей России, что в церкви Исакия Далматского во время литургии плотничья жена Варвара Лонгинова кричала, что она испорчена, а когда ее потащили к допросу, созналась, что она это затеяла по злобе на плотника, который поколотил ее деверя. По этому поводу царь велел приводить в приказы всех кликуш, к которым в старой Руси чувствовали суеверный страх. В 1718 году в Петербурге один священник распространил слух, что у иконы, стоявшей у него в церкви, творятся чудеса. Петр призвал его во дворец с иконой и приказал сотворить чудо, а как чуда не случилось, то Петр приказал отправить обманщика в крепость, наказать кнутом, а потом лишить сана. Архиереям по всей России приказано смотреть, чтобы в их епархиях не было потачки кликушам и беснующимся, чтобы невежды не почитали за святые мощи неведомых и не освидетельствованных церковью умерших, не боготворили бы икон, а ханжи не вымышляли ложных чудес. Точно так же Петр в 1718 году приказал по всей России губернаторам и комендантам собирать родившихся уродов, вроде, например, двухголового животного или двух сросшихся животных[189]. Мертвых уродов приказано класть в спирт или двойное вино, а народу внушать, что уроды родятся не от дьявольского наваждения, как думали в старой Руси, но от повреждений в организме матери, например, от испуга и т. п.
Зимний дворец. С гравюры 1716 г.
Вид Петербургской стороны
Показывая вражду и презрение к старинным суевериям, Петр смотрел таким образом даже на многое, что с давних времен вошло в существенные признаки русской православной церкви. Нет сомнения, что такое недружелюбное отношение к отечественным верованиям развилось у Петра после его знакомства с Западной Европой, начавшегося в Москве в Немецкой слободе и усвоенного после путешествия в протестантских странах. Одной из самых резких черт, так сказать, размолвки Петра со старинным православием были его забавы со всешутейшим и всепьянейшим собором, о котором мы уже упоминали выше. Составив под этим названием из своих любимцев целый кружок пьяниц, Петр не слишком щадил чувствования своих приближенных, волей или неволей в его забавах должны были участвовать и такие особы, которым совсем не под стать было шутовство: к ним можно причислить Никиту Моисеевича Зотова, носившего звание шутовского патриарха, и Петра Ивановича Бутурлина, в 1706 году нареченного петербургским шутовским митрополитом. Всешутейший собор собирался часто, смотря по тому, как приходила государю мысль созвать его в виде развлечения от трудных занятий. В 1713 году Петру вздумалось женить своего шутовского патриарха, несмотря на то что последнему было уже 70 лет. Зотов с рабской покорностью не устыдился потешать царя, просил только, чтоб ему дозволили «в Москве супружество принять неразглашательное и от разбивки злых человек петербургским жителям сокровенное». Но не так отнесся старший сын Зотова, Конон Никитич. «Предвари, – писал он к царю, – искушению дьявольскому… таким ли венцом пристоит короновать конец своей жизни, яко ныне приведен отец мой через искушение? Смело называю искушением, понеже премудрость Соломонова таковыми гнушается, написавши, яко трех вещей возсмерде его совесть, из них же гнуснейшее быть перед ним старых прелюбодейство, суще умаленных смыслу. По сей пункт отдаю последний мой сыновский долг, душевным плачем моля Ваше Величество, дабы изволение Ваше причинствовало его совести умному о себе расположению». Сын Зотова беспокоился тогда не по поводу одного соблазна видеть своего старика-отца делающим дурачества по царской прихоти: он боялся и будущей своей мачехи, которая, как он справедливо предполагал, для того пойдет в замужество, «чтобы здесь нас, детей его, лишить от Бога и от Вас, государя, достойного нам наследства… Изволит говорить нам отец наш: я бы и рад отречься моей женитьбы, но не смею Царское Величество прогневать, столько-де стариков собрано для меня и платья наделано. Все сие рассудя, помилуй и его старость, и нас, сирот, которых ты так долгое время изволил иметь под своим кровом… помилуй и яко богоподражательный царь». Но эта слезная просьба осталась неуслышанной: Зотова женили для смеха на вдове Стремоуховой и справили шутовскую свадьбу в Москве. Новобрачных венчал Архангельского собора девяностолетний священник. Сам Петр занялся устройством свадебного торжества, продолжавшегося весь январь 1715 года. На свадьбе присутствовали разные государственные сановники, царица Екатерина, вдовствующие царицы с дочерьми, все знатные придворные дамы, из которых одна боярыня Ржевская носила шутовской титул князя-игумении. Все это было разодеты по распределению Петра в разные шутовские наряды, все шло в сопровождении грома музыкальных инструментов, медных тарелок, свистков, трещоток, производивших дикий и нестройный шум, с колокольным звоном всех московских церквей, с пьяными криками московской черни, которую царь приказывал поить вином и пивом, с возгласами: «Да здравствует патриарх с патриаршей!» Опасения сына Зотова были недаром: у детей шутовского патриарха с мачехой действительно вышел разлад. Старик Зотов жил недолго: в 1717 году его уже не стало, а в декабре того же года произведен был шутовской выбор ему преемника, нового князь-папы. Замечательно, что это совершалось в то время, когда Петр с нетерпением ожидал привезения в Россию своего несчастного сына, готовясь дать волю своей подозрительности и производить ряд пыток и казней, повествование о которых наводит дрожь. Петр сам начертал устав или чин избрания, пародируя совершавшийся прежде церковный чин избрания патриарха. Вместо себя Петр предоставил играть роль царя новому сценичному царю, князь-кесарю Ивану Федоровичу Ромодановскому, сыну носившего прежде это комическое звание князя Федора. В написанном Петром чине избрания шутовского патриарха так пародируется церковный чин избрания действительного патриарха: «Собравшимся на старом дворе папы и седшим архижрецам начинают оные петь песнь Бахусову, потом восходит князь, великий оратор, на высокое место и чинит предику, увещевая, дабы прилежно просили Бахуса и не по каким факциям, но ревностным по оным сердцем избирали и потом идти всем в каменный дом, по учрежденной конклавии». Здесь, в шутовском виде, были певчие, попы, дьяконы, архимандриты, суфраганы, архижрецы, князь-папины служители. Пародировалось несение образа, как делалось при избрании патриарха, – такую роль играл здесь «Бахус, несомый монахами великой обители». В каменном доме театральный государь, князь-кесарь, говорил членам всешутейшего собора речь, напоминающую речи, некогда произносимые царями при избрании патриархов. Потом происходил выбор из трех кандидатов. Перед избранием совершалось осязательное освидетельствование нового князя-папы, посаженного на прорезном стуле и закрытого покрывалом. Это была насмешка над обрядом, совершавшимся некогда, как говорили, при избрании римских пап, когда кардиналы удостоверялись, что новый первосвященник есть действительно мужчина. Обряд этот, если только он в самом деле совершался, возник оттого, что в IX веке по Р. X. была обманом избрана в папы женщина под видом мужчины. По окончании баллотировки, совершаемой яйцами, новоизбранного поздравляли, величали многолетием, потом сажали в громадный ковш и несли в собственный его дом, где опускали в чан с вином. За избранием следовало поставление. Чин поставления, начертанный Петром, был пародией поставления архиереев. Поставляющий, возглашая: «Пьянство Бахусово да будет с тобой», намекал на священные слова: «Благодать Св. Духа да будет с тобою». Подобно тому как архиереев заставляют произносить исповедание веры, шутовской князь-папа исповедовал поклонение уродливому пьянству. Описывая свое пьянство, новопоставляемый говорил: «Вином яко лучшим и любезнейшим Бахусовым чрево свое яко бочку добре наполняю, так что иногда и ядем, мимо рта моего носимым, от дрожания моей десницы и предстоящей очесех моих мгле, не вижу, и тако всегда творю и учити мне врученных обещаюсь, инако же мудрствующие отвергаю, и яко чуждых творю и… маствую всех пьяноборцев, но яко же вышерек творити обещаюсь до скончания моей жизни, с помощью отца нашего Бахуса, в нем же живем, а иногда и с места не двигаемся и, есть ли мы или нет, не ведаем (пародия на слова Священного Писания: “о нем же живем, движемся и есмы”), еже желаю тебе, отцу моему, и всему нашему собору получить. Аминь». Следовало рукоположение во имя разных принадлежностей пьянства, пересчитываемых одна за другой: пьяниц, скляниц, шутов, сумасбродов, водок, вин, пив, бочек, ведер, кружек, стаканов, чарок, карт, табаков, кабаков и прочее. Потом следовало облачение новопоставленного с произнесением символических выражений, напоминающих облачение первосвященников. Например: «облачается в ризу неведения своего»; флягу возлагая, произносилось: «сердце исполнено вина да будет в тебе»; нарукавники возлагая: «да будут дрожащи руце твои»; отдавая жезл: «Дубина Дидана вручается тебе, да разгоняеши люди своя». Первый жрец помазывал крепким вином голову новопоставленного и делал образ круга около его глаз, произнося такое выражение: «тако да будет кружиться ум твой». Наконец, на него надевали подобие первосвященнической шапки с возгласом: «венец мглы Бахусовой возлагаю на главу твою, да не познаеши десницы твоей, во пьянстве твоем». Все хором пели «аксиос». Новопоставленный садился на бочку, игравшую роль первосвященнического седалища. Он испивал Великого Орла – так назывался огромный кубок – и давал пить из него же всем другим. Пением многолетия оканчивался чин поставления. Новым князь-папой, или шутовским вселенским патриархом, был Петр Бутурлин, до того времени состоявший в звании петербургского шутовского владыки. Его избрание производилось 28 декабря 1717 года, а поставление – 10 января следующего года. С тех пор мы находим известия о довольно частых празднествах, устраиваемых Петром со своей всепьянейшей коллегией. Люди, близкие к царю, носили, по воле его, в звании членов этой коллегии непристойные клички. Преследуя старорусские обычаи и насмехаясь даже над тем, что в старину входило в область благочестия, царь не уничтожал старинного славления в праздники, напротив, в рождественские Святки со своими приближенными и с духовенством сам разъезжал от двора ко двору при громе литавр и бубнов. Гости ели и пили у каждого хозяина и получали денежные подарки. Кроме таких способов забавляться любимым увеселением Петра было катание по воде. Это увеселение Петр часто отправлял в Петербурге на Неве. Его вельможи должны были разделять с ним такую забаву и брали с собой музыкантов, держать которых у себя в доме было в обиходе домашней жизни знатных особ. Нередко царь плыл по Неве на острова или в Екатерингоф, в устроенный им для Екатерины сад. Там приготовлялись завтрак или закуска, причем собеседники пили венгерское вино. Но самыми веселыми для царя празднествами были спуски на воду новопостроенных кораблей. Прежде всего совершался церковный обряд освящения. Когда корабль снимался и пускался по воде, гремели литавры и трубы, палили из пушек в крепости и в адмиралтействе, потом следовали поздравления от всех приближенных, наконец, происходил завтрак в каюте новоспущенного корабля и при этом всегда была самая обильная попойка. В этих случаях этикет не соблюдался: царские корабельные мастера обедали рядом с царем, и он пил за их здоровье. Всегда в таких торжествах берег Невы усеивался множеством народа; иногда царь угощал народ на воздухе.
По временам царь устраивал примерные морские битвы; обычно одной стороной командовал сам царь, противной – кто-нибудь из вельмож, чаще Меншиков или адмирал Апраксин. По окончании маневров шло пиршество с попойкой. Главное, что поглощало внимание Петра и составляло постоянный предмет его забот, это было развитие русской морской силы, образование русских мореходцев.
В 1712 году велено было построить три корабля в 60 пушек, 20 полугалер и 150 бригантин, для чего потребно было 11 000 человек рабочих и 24 555 служителей. Смета издержек на постройку составляла 170 777 рублей и на провиант для содержания рабочих 220 580 рублей. На петербургской верфи происходили неустанные кораблестроительные работы под наблюдением голландских мастеров, которых Петр ласкал и любил. Не жалея средств для создания русского флота, царь скоро поставил его на такую ногу, что в 1717 году было 28 военных линейных кораблей с количеством пушек на самых больших кораблях 90, на самых меньших 52; на них было 13 280 человек, но еще ощущался недостаток в 7671 человеке для составления полного экипажа для всех кораблей. В этом же году сделано было распоряжение учить матросов грамоте, цифири, навигации, артиллерии, плотничьему и кузнечному мастерствам.
Издержки на флот в 1712 году простирались до 434 000, в 1714 году сумма эта возросла до 651 316 рублей, в 1715 году – до 800 000, а в 1721 году расход на все морское дело, с включением содержания приписанных к нему заводов, достигал до 1 142 977 рублей.
Желая привить на Руси судостроение по западным образцам, Петр объявил войну древнему русскому судостроению. Указом 28 декабря 1714 года он запретил ходить в море на судах прежнего строя – на ладьях и кочах, а вместо них приказал делать галиоты и другие суда иностранного пошиба, с иностранными названиями; срок для существования судов старой формы он назначил два года, а по нужде – три года; после чего все старые подлежали уничтожению. В ноябре 1715 года состоялся подобный же указ: запрещалось делать суда со скобками по старому обычаю, а велено непременно конопатить доски с досками. Приказано разослать конопатчиков в те места, где делались суда, а все старые суда заклеймить. Если вопреки этому указу будет продолжаться постройка судов со скобками, то виновные в этом за первый раз подвергались штрафу, а за повторение своей вины – ссылке в каторжную работу. Весной 1716 года из судов, которые везли в Петербург провиант, велено допускать только суда, выстроенные по новому чертежу. Строгие указы против судов старого покроя повторились в 1717 и 1718 годах. Затем 18 ноября 1718 года в Ладогу и по рекам Волхову, Мсте до Вышнего Волочка, в места, где издавна строились суда, отправлен был подпоручик Румянцев объявлять повсюду, чтоб в будущем строились суда по установленному царем способу. Посланный должен был внушать жителям, что это делается для их пользы, ставить им на вид, какой вред произошел за четыре последних года на Ладожском озере. Румянцев должен был все суда старого устройства перестроить и отправить в Петербург с кладями с тем, чтобы уже оттуда им не возвращаться, а все начатые, но недостроенные суда старого покроя при себе изломать. Но осенью в том же году установлено с «новоманерных» судов брать обыкновенную пошлину, а с судов старого покроя в будущем 1719 году – вдвое, в 1720 же году – втрое и так далее по годам прибавлять; затем задержанные в Петербурге старые суда велено было освободить. Правительство стало держаться точно такой же политики со старыми судами, какой держалось в отношении старообрядцев: прежде хотели их совершенно уничтожить, а потом стали дозволять им существовать, но с платой огромного налога. В виде привилегии в 1719 году царь дозволил крестьянам Соловецкого монастыря ходить на судах старого покроя до тех пор, пока эти суда не сделаются негодными к плаванию, но вместе с тем запретил им строить вновь староманерные суда под опасением ссылки в каторгу. В июне того же года отправлен был корабельный мастер в Ярославль осмотреть тамошние лодки, называемые романовками, и все лодки старого манера переделать по утвержденному образцу, наблюдая, чтоб отнюдь не было судов со скобками, под опасением штрафа 300 рублей за каждое судно. Для постройки и починки судов по разным северным рекам – Волхову, Сквири – и по Онежскому озеру приказано завести верфи.
