Николай Коняев
Житие Федора Абрамова
© Коняев Н.М., наследники, 2023
© ООО «Издательство «Вече», 2023
Задуманная автобиографическая повесть затем получила название «Из жития Федора Стратилата». Он хотел поведать со всей откровенностью о своей нелегкой судьбе, о том, как, начиная с младенчества, ему удавалось выживать и одолевать самые тяжелые обстоятельства. Он хотел начать повесть с того дня, когда мать упросила священника не нарекать его именем Касьяна…
Л.В. Крутикова-Абрамова.Жива Россия
Пролог
Собрат праведного Артемия
Встань, брат, и поскорее отойди от этого места: ведь ты не знаешь, что на этом месте многие претерпевали лютую смерть; итак, встав скорее, иди в путь свой.
Честный же мученик Христов Федор, встав, сказал:
– Про какой же страх и ужас ты говоришь, матерь?
Раба Божия Евсеевия ответила ему:
– Чадо, на месте этом завелся громадный змий, и потому сюда никому нельзя придти…
Страдания мученика Феодора Стратилата
Меж крутых берегов, поросших то темным ельником, то светлыми, выстланными беломошником сосновыми борами течет река Пинега. На правом берегу ее стоит село Веркола.
Как утверждает предание, новгородцы, плывшие на челнах по Пинеге, вбили тут «верхний кол», чтобы обозначить северную границу русских владений.
Здесь, в Верколе и родился в 1532 году мальчик Артемий, которому суждено было просиять в сонме русских святых…
1
Рождение праведного Артемия совпало с завершением земной жизни великого русского святого Александра Свирского, глазами которого наяву увидела Русь Святую Троицу.
Можно говорить о случайности этого совпадения, но разве есть что-то случайное в Божием мире?
Еще тогда, в 1532 году, преставился, простудившись на охоте, царь Василий III Иоаннович. Правительницей страны стала Елена Глинская – мать трехлетнего наследника престола, будущего царя Иоанна Грозного.
Однако и это, столь значимое в истории событие, непосредственного отношения к будущей короткой жизни Артемия не имело…
Он родился в крестьянской семье, и родители его – отец Косьма по прозвищу Малый и мать Аполлинария – как занимались землепашеством, так и продолжали заниматься.
Небогата северная земля.
Коротко – всего три месяца! – здешнее лето. Много трудов надобно приложить, чтобы вырастить на этой земле хлеб. Некогда внимать дальним слухам, некогда думать о несбыточном…
Схватили в Москве при попытке побега в Литву дядю царицы – Михаила Глинского… Казнили за попытку поднять восстание дядю наследника престола – князя Андрея Старицкого… Необыкновенно возвысился любимец Елены Глинской – боярин Иван Овчина-Телепнев-Оболенский…
Вести об этом, может быть, даже и не доходили до затерянной в лесных чащобах Верколы…
Когда умерла правительница страны Елена Глинская, ее любимца – князя Ивана Овчину-Телепнева-Оболенского бросили в тюрьму и заморили голодом. Началась борьба в окружении восьмилетнего наследника престола. Выходцы из Литвы Бельские боролись с природными Рюриковичами – Шуйскими.
Победили Шуйские…
«Князь Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея… – вспоминал потом сам Иоанн Грозный. – Нас же с единородным братом моим начали воспитывать, как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чем воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и, положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун… Кто же может перенести такую кичливость? Как исчислить многочисленные страдания, перенесенные мною в юности?»
2
Но и об этих происходящих в далекой Москве событиях ничего не знали и не могли знать в Верколе.
Артемий рос…
Как и принято было на Руси, родители воспитывали его в страхе Божием и христианском благочестии. И он и вырос кротким и послушным мальчиком. Может быть, даже более тихим, чем хотелось его родителям.
Известно, что уже с пяти лет – в тот год умерла в далекой Москве правительница Елена Глинская и начали морить голодом в тюрьме ее любимца, боярина Овчину-Телепнева-Оболенского – разлюбил Артемий детские игры, стал чуждаться общества сверстников.
Холодны и долги зимы на Пинеге.
Коротко и жарко здешнее лето.
Коротко и детство здешних ребят. Как и другие веркольские дети, Артемий рано начал помогать отцу в нелегкой крестьянской работе.
Смолянисто-душно пахнут густые ельники, на лесных пожнях тучами налетает на косцов мошкара, жалят слепни. И манят, манят в такую жару берега Пинеги, где раскалены солнцем прибрежные камни, где обжигает ноги чистый речной песок, где, прохладная и светлая, струится Пинега.
Но некогда отлучиться с пожни – коротко северное лето…
Шуйские недолго торжествовали победу. Хотя и был увезен в Белоозеро и там задушен Иван Бельский, но скоро скончался и князь Иван Васильевич Шуйский. По приказу тринадцатилетнего царя псари затравили Андрея Шуйского. Федора Шуйского отправили в ссылку – власть снова вернулась в руки Глинских.
И подрастал, подрастал грозный царь.
Говорят, что, когда родился он, по Русской земле прокатился гром, молния блеснула, земля поколебалась…
И чем старше он становился – тем страшнее становилось на Руси. Когда государь в семнадцать лет венчался на царство, забушевали в Москве пожары. Падали тогда колокола, а по улицам ходили прозванные «сердечниками» чародеи и вынимали сердца из людей…
Но еще до этих пожаров, еще до венчания шапкою Мономаха грозного царя, при рождении которого гром гремел, молния блистала и дрожала поколебленная земля, в далекой северной Верколе 23 июня (6 июля нового стиля) 1545 года прогремела своя гроза.
Артемий был на пашне, когда из-за черного ельника встала огромная, во все небо, туча. Тугой порыв ветра налетел из-за кустов, вихрем взметнуло пыль и сухую траву, раздался оглушительный треск, и молния ударила в дерево, под которым, укрываясь от дождя, молился двенадцатилетний отрок Артемий.
С молитвою и взошел он на небеса.
Когда подбежали к мальчику взрослые, тело его было уже бездыханным, а в изумленно распахнутые глаза заливалась дождевая вода.
3
Неисповедимы пути Господни.
Непостижим для ума человеческого Божий Промысел.
Неведомо было веркольцам, что милосердный и премудрый Господь восприял в Свои небесные обители душу праведного отрока Артемия, чтобы стал тот перед Его Престолом молитвенником и заступником за грешных людей…
Не поняли этого односельчане Артемия.
Так тихо, так молитвенно, в таком послушании жил отрок, что и не разглядели его веркольцы, не успели рассмотреть за своими заботами и трудами…
Долго стояли они над бездыханным телом, крестились испуганно. По суеверию своему посчитали они неожиданную кончину блаженного отрока – судом Божиим, наказавшим мальчика за какие-то тайные согрешения.
Плакала Аполлинария, мать Артемия, тяжело вздыхал отец Косьма, прозванный Малым…
Неумолимы были односельчане.
– Нельзя хоронить отрока, – говорили они. – Великий грешник, видать, был, коли постигла его небесная кара.
Отнесли тело в глухой лес, положили на землю, покрытую белым мхом. Сверху прикрыли хворостом и берестою и поставили изгородь из бревен – обрубку…
И ушли. И скоро забыли про Артемия.
На тридцать два года забыли…
Эти тридцать два года – годы правления царя Иоанна Грозного.
Большие дела творил государь. Слухи о них и до далекой Верколы доходили.
В 1553 году Казань покорена была.
Потом Астрахань.
Потом в Ливонии царь воевал…
Потом совсем уж дивные появились слухи. Будто бы, осерчав на москвичей, забрал семью государь и переехал в Александровскую слободу. Началась на Руси опричнина.
Опричники казнили на Москве без суда, убивали людей прямо на улицах. Не пощадили даже святителя, митрополита Филиппа. Выволокли из Успенского собора и увезли в Тверской Отроч монастырь. Там Малюта Скуратов и задушил Исповедника правды.
А потом грозный царь уже не людей казнил – целые города.
Когда казнили Новгород, монахов забивали палками, а простых новгородцев привязывали к саням и сбрасывали в Волхов.
Об этих казнях в Верколе услышали от прибежавшего из Новгорода монаха. Рассказывал инок, что и в Пскове не принял Иоанн Грозный хлеба-соли от горожан…
И тогда подошел к нему псковский юродивый Никола и сказал:
– Покушай, Иванушка, хлеба-соли. Одной человеческой кровью сыт не будешь…
Крестился Агафоник, дьячок церкви Николая Чудотворца, вспоминая рассказы монаха… Сегодня пошел в лес по ягоды, а все одно – страхи московские из головы не идут. Снова и снова осенял себя крестным знамением.
И вот перекрестился еще раз и узрел свет посреди сосновой чащи!
Сморгнул дьячок, но не пропало сияние.
Ближе подошел Агафоник…
Под вековыми соснами покосилась прогнившая обрубка, а за нею – над кучей лесного мусора свет сияет. Стоит над землей и никуда не уходит.
Помолился Агафоник и только тогда вступил за полусгнившую оградку. Разрыл ветки, приподнял потемневшую бересту и увидел, что на земле отрок лежит, будто только заснул…
И еще раз осенил себя Агафоник крестным знамением, узнавая в отроке сверстника своего Артемия, убитого грозою тридцать с лишним лет назад. Только состарился за эти годы Агафоник – морщинистым лицо стало, выпали зубы, волосы на висках побелели от седины, а Артемий таким же юным, как тогда, тридцать два года назад, остался…
Весть о находке дьячка взволновала все село. Отправились веркольские мужики в лес.
Бородатые, степенные, стояли они над нетленным телом. Многие из мужиков моложе Артемия были. Только от родителей и слышали, как молния убила на пашне мальчика.
– Не будешь слушаться, – пугали родители, – будешь грешить, Бог и накажет тебя, как Артемия! Бог все видит…
И вот уже не из этих детских страхов, а въяве явился Артемий перед ними. Нетронутый ни дикими зверями, ни беспощадным тлением, лежал на беломошнике, такой же чистый и светлый, каким и был.
Долго спорили мужики, что делать с телом. Одни предлагали здесь закопать в землю, другие говорили, что надобно перевезти тело в церковь.
На том и порешили.
Отвезли Артемия в веркольскую церковь святителя Николая Чудотворца, положили в гробу на паперти, прикрыв сверху берестою, которая и в лесу покрывала нетленное тело.
Было это в 1577 году.
И никому из веркольских мужиков и в голову тогда не пришло, что не грешника они отыскали в лесу, а праведного чудотворца…
Опять не разглядели веркольцы Артемия…
Ну, а состарившейся Аполлинарии, матери праведного отрока, было в ту ночь видение.
Под утро предстали перед нею два дивных юноши. Один в дорогой одежде, в алом плаще, в узорчатых сапогах… Другой же – босой, в простой холщовой косоворотке.
Были это первохристианский мученик, римский воин Уар и… ее сын Артемий!
Небесный свет исходил от них[1].
4
А следующим годом отмечают наши летописи вспышки эпидемии на новгородской земле. Попущением Божиим распространилась на двинской земле страшная лихорадка – трясовица.
Многие умирали.
Особенно часто – женщины и дети…
Пришла болезнь и в семью веркольского крестьянина Каллиника. Заболел сынишка. На глазах таял…
Всю ночь молился отец об исцелении сына. И уже под утро вспомнил вдруг Каллиник об Артемии, которого знал еще по детским годам, нетленное тело которого в прошлом году перевозил из леса в церковь.
Не стал медлить отец – совсем худо становилось сыну…
Пошел в церковь Николая-Чудотворца, припал на паперти к гробу, а потом, отломав кусочек бересты, прикрывавшей нетленные мощи, привязал к нательному кресту больного сынишки.
И выздоровел сын.
Обрадованный отец рассказал о чуде односельчанам – и словно спала пелена с глаз. Ясно увидели они то, что не могли разглядеть ни при земной жизни отрока Артемия, ни при обретении нетленных мощей.
Толпами собирались теперь веркольцы у гроба отрока Артемия, пели молебны праведнику. И умилосердился Господь – отступила от Верколы злая болезнь.
С этого дня начала расти слава праведного Артемия, веркольского чудотворца.
Уже не только веркольцы шли к гробу праведного отрока.
Толпы скорбящих притекли в Верколу из соседних сел.
Шли за помощью к праведному Артемию поморы с берегов Белого моря, шли рыбаки с Мезени, мчались на оленьих упряжках зыряне и самоеды…
Все новые и новые исцеления совершались у чудотворцева гроба. Начали совершаться исцеления и вдалеке от Верколы, по молитве к праведному отроку Артемию.
И все еще царствовал грозный царь Иоанн IV Васильевич.
В 1578 году военное счастье отвернулось от его армии. Начались неудачи в Ливонской войне, а тут еще и Стефан Баторий объявил войну России, взял Полоцк, Великие Луки, осадил Псков…
Иван Грозный предлагал возвратить ливонские города, но Баторий требовал в придачу и Псков.
В седьмой, и уже последний, раз женился Иоанн Грозный. В жены взял Марфу Нагую. Еще – убил в припадке гнева своего старшего сына Ивана, требовавшего помочь осажденному Пскову.
Псков – слава Богу – поляки не взяли.
В 1581 году в деревне Киверова Гора было заключено перемирие с поляками на десять лет. Иоанну Грозному пришлось уступить полякам всю Ливонию.
В 1583 году заключили мир и со шведами, отдав им Иван-город, Ям и Копорье…
А на следующий год, собравшись поиграть в шашки, умер царь Иоанн IV Васильевич Грозный…
В том году, и устроили веркольцы при церкви Николая Чудотворца особый придел, куда – тело на ощупь было мягким и теплым! – перенесли мощи праведного отрока Артемия, положив их в новый гроб.
Повторим еще раз, что события, происходящие в пинежском селе Веркола, очень мало были связаны с событиями, происходившими в Москве, точно так же, как события жизни царя Иоанна Грозного никак не связаны с событиями жизни крестьянского отрока Артемия.
И если мы рассматривали одновременно жизнь русского царя и крестьянского мальчика, то только потому, что у Господа нашего нет больших и малых людей, нет сословия благородного и подлого.
Все равны перед Богом.
И чистая молитва крестьянского мальчика порою слышнее Господу, чем пышные молебны…
Все в руце Господа.
В Его воле из ничего сотворить все, а из всего – ничто. Величие превратить в ничтожество, а ничтожество – в величие…
В Евангелии от Матфея сказано: «Тогда приведены были к Нему дети, чтобы Он возложил на них руки и помолился, ученики же возбранили им.
Но Иисус Христос сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное».
Подобно этим детям пришел ко Господу праведный отрок Артемий. Пришел с чистой молитвою и светлой душою, с сердцем, наполненным кротостью и послушанием.
И Господь взял его к Себе, в Свои небесные обители, чтобы был Артемий молитвенником и ходатаем перед Престолом Божиим за всех страждущих и угнетенных, за своих земляков-веркольцев и за всех православных христиан.
5
Великие чудеса происходили четыре столетия подряд и продолжают происходить и сейчас по молитвам к праведному отроку.
Монастырь же в Верколе возник так.
В 1635 году ехал в Мезень воевода Афанасий Пашков, которому суждено будет стать героем великой русской книги «Житие протопопа Аввакума».
Правда тогда еще далеко было до встречи Афанасия Филипповича с огненным протопопом.
У поворота на Верколу возница остановил сани.
– Чего остановился? – спросил воевода.
– Нешто к чудотворцу Артемию не заедем поклониться?
– Поспешай своей дорогой! – приказал суровый воевода. – Недосуг нонче…
И тогда разболелся у Пашкова сын Иеремия (Еремей), который тоже станет героем книги протопопа Аввакума.
Мальчик был уже почти при смерти, когда Пашков, вспомнив свою греховную торопливость, дал обет съездить с сыном к праведному отроку Артемию.
Услышав это, Иеремия сам встал и, держась за оконце, спросил отца: «Каким путем надо ехать к чудотворцу Артемию?»
Пятьдесят верст надобно было проделать Пашковым, но когда они приехали в Верколу, когда приложились к святым мощам, Иеремия сразу излечился.
И тогда воевода Афанасий Пашков в лесу, где были найдены мощи праведного отрока, построил на месте сгнившего сруба церковь во имя чудотворца Артемия, устроил кельи и поставил ограду.
В 1647 году по Указу царя в эту монашескую пустынь были перенесены святые мощи праведного отрока.
Веркольцы были недовольны, но и они понимали, что Артемий вернулся туда, куда они сами отнесли его после грозы, прогремевшей над Верколой в 1545 году.
Теперь Артемий вернулся уже в монастырь.
Строгим был – «друг к другу в келию без великой нужды не ходить, разговоров неполезных всемерно уклоняться, в коридорах для бесед не останавливаться, быть и наедине всегда одетому, почитать друг друга, особенно старших летами» – монастырский, словно с жизни праведного отрока списанный Устав…
В Артемие-Веркольском монастыре часто останавливался по дороге на родину в село Сура Пинежского уезда святой праведный Иоанн Кронштадтский. Его хлопотами и молитвами в 1897 году в монастыре был построен двухъярусный собор в честь Успения Богородицы и Рождества Христова, а само здание монастыря и монастырский двор обнесли высокой кирпичной стеной, по которой можно было проехать на тройке.
Последним настоятелем Веркольского монастыря был епископ Павел (в миру Петр Андреевич Павловский)[2].
Монастырь – братии насчитывалось 185 человек – процветал вплоть до революции.
6
А потом пришли недобрые времена…
В конце ноября 1918 года в Веркольский монастырь прибыл отряд красноармейцев. Часть братии ушла в другие монастыри, а те, что остались в обители, были расстреляны на берегу Пинеги. Тела их сбросили в воду, и в тот день многие веркольцы видели ясный свет, восходящий к небу над местом расстрела иноков.
В декабре 1918 года в Верколу прибыла комиссия по вскрытию мощей, но в раке Артемия Веркольского чекисты обнаружили только угольки да кусочки ваты.
Вот тогда и припомнили веркольцы, что еще полгода назад, в праздник святого Артемия (5 августа) рака не открывалась, как это делалось ранее, и сделали вывод, что, предчувствуя приближающуюся беду, монахи спрятали святые мощи праведного отрока…
Впрочем, единомыслия среди жителей села по этому поводу не было, потому что сыскались очевидцы, которые сами видели, как вышел в белой рубашечке праведный отрок из ворот монастыря и исчез в лесу между деревьями…
А через год, 29 февраля 1920 года, на другом берегу Пинеги, напротив монастыря, на верхнем – «высоком» – конце Верколы в семье Александра Степановича Абрамова родился ребенок, которого назвали Федором.
«У грамадянина села Веркола[3] Александра Степановича и жены его Степаниды Павловны Абрамовых сын Федор. Восприемник грамадянин того же села Александр Федорович Белоусов», – говорится в ведомости о родившихся с 23 ноября 1919 года в Веркольском приходе…
Стоял високосный год.
Трещали разрываемые морозом бревна.
В Пинеге стояли белые, в Верколе – красные.
Страшнее лютого холода разрывало жизнь будущего писателя это противостояние.
7
Меж крутых берегов, поросших то темным ельником, то светлыми, выстланными беломошником сосновыми рощами, течет Пинега.
На пять верст по крутояру растянулись улицы Верколы. Под крутояром, расстелился вдоль реки неоглядный, заливной луг.
А за рекою, на другом берегу Пинеги выступает из-за леса монастырь праведного Артемия Веркольского.
В виду этого монастыря и рос будущий писатель.
Рассказывают, будто еще в раннем детстве Федор Абрамов сказал, что ему хочется стать похожим на праведного Артемия…
Вообще-то мальчика, родившегося в високосном 1920 году, могло и не быть.
В 1950 году в наброске, озаглавленном «Новый роман», Федор Абрамов расскажет историю замужества матери…
Она была красивой и скромной девушкой, и влюбилась она в своего веркольского парня Степана…
Она ему «впала в сердце», – запишет писатель, стремясь определить чувство, которое владело Степаном. Молодых уже считали женихом и невестой, и, наверное, они поженились бы и жили счастливо, но в бесхитростные планы влюбленных неожиданно и властно вмешалась судьба.
В Верколе появился Александр Абрамов, будущий отец писателя.
«Он лет семь работал на заводе[4]. Но в городе он не прижился – кроме пары штиблет и гармоники никакого богатства не накопил. Но его пара, гармонь произвели сильное действие на деревенских. Стали говорить: Олекса человеком вернулся, капиталы привез. Вишь и гармонью обзавелся… Словом, отец стал сразу же заметным парнем. Хотя и происходил из бедной многодетной семьи.
В первый же праздник он всю деревню покорил игрой на гармони и городскими песнями (благородными, модными) о любви и страданиях. Отец, действительно, играл превосходно. Слухи об этом дошли до наших дней.
На первой же гулянке отцу приглянулась моя мать, и он решил сватать ее».
Происходило это, по-видимому, в 1904 году.
Тогда, если основываться на данных переписи 1897 года, Степану Кирилловичу Абрамову было уже 69 лет, его сыновьям: Павлу – 35 лет, Александру (Олексе) – 26 лет, дочерям; Василисе – 35 лет, Параскеве – 21 год.
Степан Кириллович вначале попытался отговорить сына, объясняя, что Степаниду за него не отдадут и лучше и не позориться, а подобрать ровню, но Александр уперся. Кроме Степаниды ему никто был не нужен.
Видя, что «загорелся парень», Степан Кириллович хитростью решил получить то, добиться чего в честном сватовстве он не рассчитывал.
Когда пришли в дом будущего тестя, Степан Кириллович повел разговор о детях, а потом заговорил о Степаниде. Он сказал, что о ней идут слухи, хочет де самокруткой выйти за Степку.
«Отец Степаниды был большой самодур. Тут же взбесился».
– За Гашку-дурачка отдам! – закричал он.
Сват только этого и ждал.
– Зачем за Гашку-дурачка? – сказал он. – Отдай за моего Александра. Чем не парень.
«В это время с гулянья вернулась мать. Отец ее схватил за руку, подвел к моему отцу, снял с божницы икону и, недолго думая, благословил их.
Мать несколько раз падала в обморок. Ее отливали водой. Отец готов был уже на попятную, но дед со стороны матери и слышать не хотел.
Назавтра была сыграна свадьба».
Этому романтическому сюжету «нового» романа, записанному Федором Александровичем Абрамовым, существенно противоречат воспоминания его сестры Марии Александровны Абрамовой:
«Мать в своей семье была самой младшей… Ее отец умер рано. Землей был наделен только он один. А у бабушки было пять человек детей и все девчонки. И всю жизнь до замужества ходили по работницам, чтоб прокормиться. А мама моя побиралась с коробкой в руках. «Помню, – говорила она, – снег-то начнет таять, а я босая ходила, с проталинки на проталинку перескакиваю, ногу подтяну под себя и опять бегу».
Вот такое было ее детство.
Мать говорила, что отец никогда на нее ни разу рук не приложил, плохим словом не обозвал»[5].
Впрочем, не столь уж и важно, почему Степанида Павловна вышла замуж не за Степана Андреевича, а за Александра Степановича.
Так было суждено ей, и Степанида Павловна не стала противиться судьбе.
Холодны и долги зимы на Пинеге.
Коротко и жарко здешнее лето.
Смолянисто-душно пахнут густые ельники, и манят, манят в такую жару берега реки, где раскалены солнцем прибрежные камни, где обжигает ноги чистый речной песок, где, прохладная и светлая, струится сама Пинега.
Но некогда отлучиться с пожни – коротко северное лето…
Некогда своевольничать – надобно продолжать русскую жизнь. В трудах, любви и послушании проходила жизнь Абрамовых, и дом их наполнялся детьми.
Один за другим появлялись на свет братья и сестры Федора Абрамова.
В 1905 году родился Михаил, в 1911 году – Николай.
В 1914 году родился Василий[6].
В 1917 году – Мария.
А в 1920 году родился и сам Федор. Случилось это Великим постом, в неделю Торжества Православия…
Долгие и снежные зимы на Пинеге…
И так спокойно, так тихо вокруг, что далеко слышна здешняя молитва, до самого неба достигает она, где предстоит престолу Божию крестьянский мальчик – праведный отрок Артемий и молится Богу о грешных людях…
При крещении священник хотел дать будущему писателю, как и выходило по Святцам, имя Касьян. Однако мать умолила батюшку не делать этого. Недавно (8 (21) февраля) праздновалась память Федора Стратилата, именем которого называли многих мужчин в роду Абрамовых.
Федором и нарекли младенца.
8
Федор Александрович Абрамов вспоминал, что мать рассказывала ему, как отделил их дед, «дав им одну малую избу да чашку и ложку». Случалось, что в доме не было хлеба. Отец хватался за любой заработок, но удача не сопутствовала ему. И все равно он не расставался с гармонью. И когда бывало особенно тяжело, он брал гармонь и изливал в музыке всю свою душу.
Мать говорила, что ничего подобного она не слышала.
«Бездомной собакой заливалась гармонь.
Потом вдруг отец играл Комаринского и пускался в отчаянный пляс. Было жутко видеть пляшущего с отчаяния бедняка».
Однако «отчаяние» тут употреблено для выразительности, так сказать, для красного словца.
Судя по другим свидетельствам, Александр Степанович Абрамов никогда не терял присутствия духа.
Даже когда ему ампутировали застуженную ногу, он не впал в уныние. Из Карпогорской больницы написал тогда матери, чтоб детскую обувь в починку не отдавала – сам скоро вернется и все починит.
А через несколько дней пришла телеграмма: «Приезжайте за телом».
Была распутица, и старший брат Михаил один ездил за отцом, умершим от заражения крови.
Случилось это в 1922 году.
Федору Абрамову было тогда всего два года.
Он был седьмым по счету и пятым из оставшихся в живых детей.
Еще он оказался последним ребенком в семье…
Вспоминают, что, когда гроб с телом отца стоял в избе, сердобольные женщины расплакались, упрашивая Бога, чтобы «прибрал малого».
Мать сердито прикрикнула на плакальщиц.
– Не умирать он родился – жить!
Женщины испуганно перекрестились – им показалось, что Степанида помешалась с горя.
«Да, мама хлебнула горя… – вспоминала Мария Александровна Абрамова. – Помощи ждать было неоткуда. Нужно было все самой делать и моему старшему брату. Он с 15 лет стал робить за мужика. Тут и Николай с Василием помогали. Потом и мы подросли, стали тоже помогать. Вода, дрова, корм для скота – это наша с Федором была работа. На мельницу с ним тоже ночевать ходили, чтоб мельник наше зерно молол. Мама о нас заботилась. Никогда не давала лечь спать голодными. Если уснем, то будила нас и заставляла есть. Федю особенно оберегал старший брат Михаил. Но и нас он никогда не наказывал…
Во время страды старший брат забирал всех на сенокос на дальние пожни верст за тридцать»[7].
Первый жених Степаниды, ставший за эти годы Степаном Андреевичем, не забыл о прежней любви и всячески пытался помочь бывшей невесте, превратившейся в многодетную вдову, но она отказывалась от его помощи, чтобы не давать повода для сплетен.
И все же Степан Андреевич помогал, и однажды даже вспахал ночью абрамовское поле.
Степанида увидела это, приехав на пашню со старшим сыном Михаилом.
«Как в сказке…» – говорит Федор Абрамов, вспоминая эту историю. – Однако помощь в деревне со стороны Степана не могла оставаться долго секретом. Кто-то заметил Степана на поле Степаниды и рассказал его жене. Разъяренная женушка, которая знала о старой любви Степана, прибежала к матери. Мы в то время обедали (мне было полтора года). Жена Степана Андреевича при нас, детях, стала всячески оскорблять мать. Старший сын побелел. Он долго неподвижным взглядом смотрел на мать. А та, пристыженная и униженная при своих детях, больше всего боялась старшего. И вдруг старший поднялся и гневно сказал:
– Не смей оскорблять маму»…
Когда жена Степана умерла, Степан снова пришел к Степаниде Павловне.
– Ну, теперь, Степаша, мы будем вместе… – сказал он.
Степаниде Павловне было тогда всего тридцать четыре года.
Она посмотрела на детей и покачала головой.
– Нет, Степан, поздно, – сказала она. – Я буду жить для детей.
«Вышняго повелением тученосным облако небо помрачившим, и молниям блистающим, грому же восшумевшу с прещением, испустил еси душу твою в руце Господеви, премудре Артемие, и ныне предстоиши Престолу Владыки всех, о иже верою и любовию приходящим к раце твоей, подаяя исцеление всем неотложно, и моляся Христу Богу спастися душам нашим!»
9
«Мама, Степанида Павловна, неграмотная крестьянка, которая с трудом умела ставить три печатных буквы, – говорил Федор Абрамов в день своего шестидесятилетия. – Но крепкая, неглупая, властная и работящая женщина, рано овдовевшая… твердой и уверенной рукой повела нашу семейную ладью. В 1922 году, когда мы остались без отца, старшему было пятнадцать, младшему (я был младший) шел второй год, и у нас была всего лишь коровенка. А за восемь лет, когда мы вступали в колхоз, мы своим трудом, наша ребячья коммуния сотворила чудо: у нас было две лошади, две коровы, был бык, была телушка, был добрый десяток овец – все это мы наделали»[8].
Подвиг матери, вырастившей пятерых детей и поднявшей хозяйство, был бы невозможным, если бы старший сын Михаил не занял место «брата-отца».
«Он стал для меня и для всей нашей семьи тем же, чем был Михаил Пряслин для своей семьи», – говорил Федор Абрамов.
Пожертвовав учебой и своим будущим, Михаил работал за взрослого мужика, взвалив на свои плечи заботу о младших. Соседи вспоминали, что поначалу Федор «бегал в портяном», а когда Михаил пошел в лес, у Федора появилась ситцевая рубашка.
Тремя же классами ограничилось образование второго брата Николая. Как и Михаил, он пошел работать на лесозаготовки, но вскоре вступил в партию и выдвинулся по руководящей линии, стал начальником в Кушкополе.
Младшие Абрамовы тоже работали: сестра Мария пошла в школу только в 12 лет. Она вспоминала, что утром до школы должна была прясть, а в школу часто носила, кроме учебников и тетрадей, таз с бельем – прополоскать на переменке.
Брат Василий – брат-друг, как будет называть его Федор Абрамов! – окончив семь неполных классов, поступил работать переписчиком в контору.
Потом он окончит курсы, а еще позднее заочно выучится на учителя, но только самому младшему Федору посчастливилось получить не заочное, а полное образование…
Промыслительно, что к получению его Федор Абрамов приступил, постигнув в семье основы братской взаимопомощи, впитав азы христианской веры и нравственности…
Ведь ему одному из всей семьи Абрамовых предстояло получить настоящее образование.
Одному и за всех…
