Николай Кондратьев
Лекарь-воевода (Окончание); Победитель
– А чьи гробы в крытых повозках отправили?
– Княжескую семью да кого поважнее из челяди. И в голых разобрались…
Помолчали. Коконя сполз со скамьи и, захватив свою суму, спросил:
– Ну, я пойду, пожалуй?
– Ступай с богом. Там тебя покормят, а завтра зайди, еще кое-что спрошу, да и награжу.
Пискнула дверь за Коконей. Аника еще раза два прошелся по горнице. Встал и Клим.
– Я, пожалуй, тоже пойду. Спаси Бог тебя.
Аника без слов понял Клима и задерживать не стал:
– Будь здоров, Климушка.
Заутра Аника наведался проводить Клима. Они отошли в сторонку. Хозяин за ночь как-то осунулся. Наверное, не ложился, он тихо сказал:
– У меня еще известие, ночью приехал человек, коего посылал на Шексну. Струг, что ждали в Горицах, почему-то задержался на сколько-то дней, потому речники спешили. С княгиней Евфросинией поплыли еще дюжина монашек, в миру высокого звания. Им натопили судную избу и хватились где-то на другой день у каких-то Городищ. Все монашки угорели до смерти!.. Тут же торопливо поделали гробы, незнатных зарыли на неизвестном кладбище, а кого познатнее дальше по уделам развозят. Упокой, Господи, души их! Заметь вот что: угорели они в тот же день, когда казнили князя Владимира! Вот так-то!
Клим перекрестился и, потупившись, стоял, не в силах произнести слово. Аника продолжал:
– Княгине Евфросинии Бог судья, она многого хотела, может, и виновата в чем перед государем. А чем виновата инокиня Александра, в миру Евдокия Остина, вдова князя Юрия Васильевича, невестка государя? До самой смерти князя мучилась с мужем ненормальным. Или тоже невестка государева инокиня Катерина – тем и виновата, что удерживала мужа от разгула со свекром-батюшкой, государем всея Руси!..
Гулька со стражником уже в седлах. Клим к ним присоединился, так ничего не сказав, лишь поклонился Анике, а тот наставительно добавил:
– Якову Аникиевичу скажи и Зоту: пусть гоняют всех и в хвост и в гриву, а срок держат. Я попробую уговорить о сни-схождении, но знаю: государь супротивников не жалует. С богом.
Скачка многочасовая освежила голову, подумать времени хватало… В Вологде, пока Гулька с приказчиками готовил судно, Клим зашел в одинокую церквушку, сделал богатый вклад и заказал на помин души вновь преставившейся инокини Екатерины, в миру Евдокии.
Священник долго гадал, кто же это был такой щедрый, а с виду неказистый? И кто же такая Евдокия?..
5
Теперь на дворе мещанина Соли Вычегодской Клима Акимова, Одноглаза Безымова большой дом по-белому с двумя пристройками, баня, конюшня, сарай для скота, кладовые, амбары – обстраивается помаленьку. Вот сейчас плотники ставят отдельную избу для почетных гостей, которые каждый день бывают. А живут тут, кроме воеводы Клима, его товарищ-помощник Фокей Трофимович с женой, сыном, которому третий годик, и дочерью – скоро год ей, да стремянной воеводы Гуля, Гурий Афанасьев с женой и сыном, еще конюх, а может, дворник иль хозяин всего двора Кион со старухой Стефанидой. По праздникам же приходит к ним Кирилл – гость желанный, большой руки иконописец и пока послушник создаваемого Введенского монастыря.
Как видим, народу полно, а вот последнее время дома только бабы да ребятишки, и командует всеми Кион, тот со двора редко отлучается. И началось все с приезда хозяина неделю назад. Он еле добрался на судне – по Вычегде густая шуга шла. И хотя реки еще не встали, уже на следующий день все разъехались в разные стороны, да еще прихватили с собой приказчиков и подьячих. Оставшиеся Бога молили, чтоб не случилось беды какой с близкими. А Василиса чуть не каждый день в церковь бегает, свечки ставит… Наконец, на радость всем, с хрустом и скрежетом Вычегда стала.
Первое дело – собрать людей в десятки и сотни, а они рассыпаны по Сухоне и Вычегде. Этим сбором занят воевода с помощниками. А на Зоте – подготовка обоза, на каждую сотню – семь подвод с запасами на дальнюю дорогу для людей и коней. К примеру, с лишком две седмицы пути до Ярославля. Это в Святки и мясоед, то есть для всех шести сотен на день побольше десяти пудов мяса и пудов под тридцать хлеба, а там лука, толокна, да на четыре сотни лошадей без малого сто пудов ячменя и овса. Выходит три подводы одной еды на день. По пути придется не раз пополнять.
И вот еще задачка для Зота. От Соли до Ярославля пять сотен верст с лишним. То есть пеший вой в пути износит одни кожаные сапоги или три пары лаптей, да две смены теплых онуч. Может, выгоднее нанять по две подводы на десяток? Известно: зимой гужевой – дешевле некуда! Решение Зота и воеводы: от Соли до Устюга все движутся своим ходом. От Устюга до Галича – пешие на подводах, а дальше, как сотники развернутся.
Сразу после Рождества в Соль Вычегодскую начали приходить первые десятки ополченцев. Из них собрали пешую и конную полусотни, снабдили обозом и пустили в путь, повел их Савва Медведь с подьячим. К тому времени приказная изба приготовила список поселений по пути движения и расстояния между ними. По этому списку Клим с Медведем и подьячим наметили места ночевок и дневок. Теперь Савва должен был проверить, справедливы ли эти наметки. А главное – сколько можно было разместить людей в этих местах, не делая зимних станов. Все старались, чтобы собрать полное ополчение в Костроме, передохнуть и прийти в Ярославль готовыми незамедлительно следовать дальше.
Медведь вернулся, ушли еще три сотни с разрывом в один-два дня, а сейчас в пути две последние – пешая и конная, с ним Клим и Медведь. Миновали Галич, до Костромы осталось два перехода. Погода благоприятствовала: легкий мороз и отсутствие сильных метелей позволяли надеяться, что поход завершится благополучно, и ополчение будет в Ярославле за два-три дня до Масленицы.
Однако на отдание праздника Богоявления (14 января) с полночи подул порывистый ветер. Из села, где ночевали, вышли, было еще терпимо – ветер и поземка немного сильнее обычного. Полагали – погода разгуляется, в разрывах быстро бегущих облаков проглядывало голубое небо. Отправились, как всегда, после плотного завтрака. Первой вышла пешая сотня и обоз, с ними Клим и Медведь. Конники выкармливали и поили коней, задержались примерно на час, но к середине дня нагоняли ушедших вперед и после отдыха уходили вперед готовить место ночевки себе и пешим.
Ближе к полудню ветер разгулялся, крутил со злобной силой, подняв в воздух горы снега, бросая их во все стороны, валил людей с ног, сбивал лошадей с дороги. Стало ясно, что длительное время двигаться дальше или возвратиться назад невозможно. Ураган прихватил их на открытой местности, по которой они двигались уже верст пять. Попадались лишь отдельные придорожные деревья, обглоданные ветром, и низкорослый кустарник, занесенный до верхних веток. Да особо и не осмотришься – в двух саженях уже ничего не видно, а колючий снежный ветер забивал глаза. Трудно было высматривать придорожные вешки, из которых маленькие оказались занесенными, а большие выдраны.
Особенно тяжело было обозникам: ветер сталкивал груженые сани и лошадей в сугробы. Пешие вои пришли на помощь, обоз медленно, но продолжал двигаться. Впереди десяток наиболее здоровых воев, соединившись плечо к плечу, сопротивлялись безумству ветра. Эти молодцы ногами и палками нащупывали в снегу твердь дороги и отыскивали сохранившиеся вешки. Двигались они медленно, обоз подтянулся – возчик задней подводы старался не терять из виду задок впереди идущих саней. Сотник же пешей сотни ушел к последней подводе, он с несколькими воями следил, чтобы кто-нибудь, не дай бог, не отстал.
Клим спешился и тянул своего коня рядом с Гулькой. Стремянной с надеждой вглядывался в понурую фигуру воеводы, ожидая от него действий, которые спасут обоз. Однако Клим считал, что сейчас самое разумное хотя и медленно, но двигаться по дороге. Иное дело, если здесь был бы лес – можно было бы загородиться и переждать непогоду. Но вокруг леса не видно и не слышно шума ветра в больших деревьях. Идти искать лес в незнакомой местности рискованно. Конечно, в крайнем случае можно встать здесь, посреди дороги, санями и лошадьми загородиться от ветра и ждать. Таким образом людей можно спасти ценой потери большинства коней. Это оставлял он на крайний случай.
Вдруг впереди раздался многоголосый вопль, размытый ветром. Обоз встал. Клим продолжал идти. Вои прятались от ветра за гружеными санями. Возчики хлопотали у лошадей, освобождая их морды от наледи. А пурга старалась намести вокруг подвод сугробы повыше.
Вот мечущееся скопление воев. Оказывается, упала лошадь и придавила возчика. Развязав поклажу, его положили между мешками, Клим не стал смотреть раненого, как он мог ему помочь на таком ветру? Возчика укрыли и вновь завязали, осталось надеяться на выносливость и на Господа Бога. Кроме того, сломалась оглобля, ее уже починили, положив на излом два черенка от лопат и затянув запасными ременными вожжами.
Пришел Савва, приблизив лицо, сказал Климу, что где-то тут рядом, он помнит, должна быть деревушка, из-за малости не помеченная в дорожном списке. Все ж там можно передохнуть. Клим согласно кивнул головой и добавил:
– Давай, Савва, веди! Наше спасение и сохранение коней в движении.
С большим трудом тронулся обоз. Лошади упирались изо всех сил, но, чтобы сдвинуть сани, воям приходилось раскачивать их. И вот тут вскоре природа сжалилась – ветер начал стихать. В снежной круговерти проявились силуэты соседних подвод, потом следующих… Люди вздохнули полной грудью, лошади пошли ходчее, хотя сугробы остались теми же.
Приоткрывшаяся видимость принесла неожиданную неприятность. Впереди показались избы. Раздался крик: «Дере-евня-а!» И недавно набранные ополченцы забыли, что они вои: оставили подводы и бросились к избам, толкая друг друга. Несколько воев, не добежав до изб, устыженные, возвратились к подводам. Сотник, вырвав кнут у возничего, пытался с его помощью остановить бегущих, но те, увертываясь, не обращали внимания на его крики. Клим остановил его:
– Сейчас ничего не поделаешь, дай им прийти в себя. А сам запомни, кто остался и кто вернулся – это твоя опора.
– Десятники-то, десятники! Пятеро тоже сорвались! – сокрушался сотник.
– Благодари Бога, что не все. Подумай, может, заменить придется. А пока веди обоз, я с Саввой пойду в деревню.
У первой избы два здоровенных мужика держали воя, а третий, седобородый, орал, махая кулаками. У одного мужика синяк под глазом, другой свободной рукой держал у носа горсть порозовевшего снега. Вой крикнул: «Воевода!» – указал на подходящего Клима и вырвался. Седобородый поспешно обернулся и, не увидев ничего угрожающего, заорал пуще прежнего:
– Тоже мне воевода! Туды распротуды! Распустили воев! Наших бьют!
Клим подошел и громче седобородого гаркнул:
– Здорово, мужики!!
Мужики нестройно ответили, а седобородый замолчал. Клим немного тише спросил:
– Мне староста надобен.
– Я – староста, – ответил седобородый.
– Так вот, староста, сейчас в деревню войдет небольшой обоз, а следом за ним сотня конников. Все полузамерзшие и напуганные. Так что ежели будем шуметь, добра не будет. Как тебя звать?
– Акимом, – отозвался староста, начиная осознавать беду, свалившуюся на него.
– Акимом моего отца звали, вечная ему память! А меня Климом кличут, полутысяцкий опричного ополчения. Прежде всего ты мне должен сберечь обоз в двадцать коней.
– Да ты что! Где я…
– Аким, ты хочешь сохранить свою деревню? Тогда думай и отвечай. Овин у тебя есть?
– Овин-то… В нем хлеб немолоченный.
– Худо, вовремя нужно молотить! Далеко он?
– Хлеб же там!
– Ты что, хочешь погубить у меня коней и воев?! Повторяю, где овин? – Клим поднял плеть.
Мужики угрожающе двинулись к воеводе. Медведь поправил саблю, рядом встал Гулька и спасшийся вой. Мужики попятились. Из метельной белести на улицу въезжали подводы обоза. Староста уныло ответил:
– Овин тут рядом, на околице.
– Хорошо. Вот подъедут все, посылай своих, кого поумней, чтобы снопы сдвинуть, возчики помогут. Очаг там есть?
– А как же.
– Теперь, как сберечь конников? – Староста развел руками. – Скажи, у вас такие метели надолго?
– Нонче зимой ни одной не было, это первая. Так не меньше седмицы крутить будет.
– Село поблизости есть?
– Верст двадцать.
– А лес, бор самый близкий?
– Есть. Верстах в пяти…
– Не пойдет. Ближе. Учти, сам поведешь нас в такую вьюгу.
– Небольшой есть, в версте примерно.
– Ладно, поведем туда конников.
– А как же с этими? Ведь набились… А у меня дети, старики, больные…
– Вот сотник. С ним разберетесь. Обмороженных и слабых по избам, а здоровых по баням, ригам и в овин, там, думаю, места хватит. А теперь пошли в избу, где свободнее. У нас помяли одного, лечить будем.
С саней сняли неудачливого возчика, он слегка постанывал. Изба, к которой подвел староста, была прочно заперта, на дворе лаяли псы. В щели забора виднелись молодцы с дубьем. Вызов хозяина остался без ответа. Клим приказал ломать ворота. Появился молодой мужик и впустил Клима и еще человек пять. Возчика раздели, положили на скамью. Клим ощупал его, тот, сдерживая крик, скрипел зубами. Приказал нащепать толстых лучин, завернул их онучами, обернул грудь, убежденно сказал: «Ничего страшного. Ребра помяли слегка», а сотнику и старосте поручил решить, сколько сюда еще воев на постой ставить.
Вышел Клим на улицу, забитую ветром со снегом, и только сейчас ощутил разницу между теплом избы и снежною круговертью.
К деревне приближались конники, они спешились и шли по трое в ряд, тянули за собой коней. При малейшей остановке припадали к ним – закреплялась дружба воя с конем. Не заходя в деревню и не давая время на отдых, сотня повернула резко в сторону в еще большие сугробы. Впереди шли два мужика с палками, рядом Савва. Клим на ходу объяснял сотнику и десятникам, а те воям, что в версте их ожидает укрытие, не объясняя какое. Из обоза взяли и раздали воям топоры, пилы, лопаты.
Клим понимал, что светлого времени осталось не более двух часов. С Медведем договорились, чтобы он поторапливал проводников. Те смотрели на приготовленные топоры и пилы и горевали:
– Погиб Темный бор! А сколько там грибов было!
Клим взял у Гульки повод своего коня, и они с ним влились в тесный строй уставших конников.
6
Наверное, только через полчаса изменился тон завывающей бури, появился глухой шум, вскоре переросший в рев – боролись два великана: ураган с преградой из деревьев. Вокруг из белеси все чаще и чаще выныривали мечущиеся на ветру небольшие деревья, потом побольше, и вот они на просеке – по обеим сторонам – деревья. Теперь скрипели, трещали в завывающем ветре только вершины, а внизу проносились отдельные порывы. Просека пошла на подъем. Вожаки и первые конники остановились, остальные подтянулись, заходя в чащу.
Клим заранее договорился с Медведем о сооружении укрытия. Клим помнил, как построить кудеяровскую ледянку, но здесь не было глубоких лесных оврагов, опять же требовалось время, да при таком ветре… Свое укрытие Савва назвал большим чумом, и при учебе его сооружали. Десятники знали свои обязанности, теперь, когда стало ясно, что делать, все пришло в движение. Савва объяснил мужикам, что нужно для чума, они оказались толковыми, необходимое место было найдено без проволочек.
Для центральной части большого чума необходимы несколько вековых деревьев, стоящих рядом. С обеих сторон к ним подваливали другие так, чтобы их вершины зависали на кроне стоящих, а комели лежали ровным рядом. Уже через полчаса, повалив два десятка деревьев и выровняв их, образовали огромный шалаш, внутри которого сдвигали снег, срубали кустарник и свисающие сучья приваленных деревьев. Мелким ельником закрывали щели между деревьями, чтобы не сдувало их ветром, приваливали большими сучьями. Внутри настелили толстый слой лапника. Теперь ветер врывался только с торцов, которые быстро перекрыли. Завели лошадей и принялись их кормить.
Сумерки охватили лес, в чуме стало совсем темно. С двух сторон у торцов шалаша очистили снег и зажгли долгий костер, на который клали сухостойные сосны целиком, обрубив ветви. Невысокие языки пламени породили движущиеся тени и отражались радужными блестками в глазах коней. На кострах установили котлы десятков, грели воду и приготовляли жирную саламату. Пар и дым исчезали струйками в зеленых стенах чума-шалаша. Стало теплее, но было страшно тесно, кони стояли бок о бок в два ряда. Люди теснились между ними и с обеих сторон костров. Люди после еды сразу засыпали, иной раз стоя, прислонившись к лошади, ухватившись за седло. Десятники следили, чтобы вои переобувались в запасные портянки.
Кое-кто обморозил щеки, нос, один – ногу. Клим с Гулькой лечили – смазывали гусиным салом, бадейку которого Гулька прихватил из обоза. А снаружи свирепствовал ветер и усиливался мороз. Вдруг порыв ветра раздвигал ветви, и на людей и лошадей обрушивались горы снега. В образовавшуюся щель совали срубленную ветку и заплетали разогретым орешником…
На следующий, второй день бурана построили еще один чум поблизости, стало просторнее. Люди почувствовали себя бодрее, все пили подогретую воду, Клим запретил есть снег, даже лошадей поили растаявшим снегом.
На третий день Клим отправил с мужиками в деревню пять конников во главе с Медведем, которые туда вешили дорогу, а обратно из обоза привезли корм лошадям и людям. В общем, жизнь налаживалась. При постоянно горящих долгих кострах было достаточно тепла, тем более около лошадей. Медведь рассказал, что в деревне сотник справился со своей сотней и нашел общий язык со старостой. Помог убрать хлеб из овина и переселил туда многих воинов, оставив по избам только слабых и больных. В свою очередь староста Аким просил передать приглашение воеводе и сотнику: он им хорошо оборудовал за эти дни баню. Однако Клим остался с воями.
Буря свирепствовала еще четыре дня. А на Ефимия Великого (20 января) ветер будто ножом отрезали, но хватил мороз. Клим с сотником конных и Медведем выехали в деревню. На совет вызвали и старосту. Тот уверял, что во всех селениях застряли обозы и они сегодня тронутся в путь. Сам он уже отправил людей выставлять вешки вдоль дороги. Ветер, по его словам, «выдулся», и дня два-три будет ясно и морозно.
Клим решил: пешей сотне и обозу выйти сегодня и остановиться на ночь в селе, куда они не дошли в день начала бурана. Конная же сотня выйдет сегодня ночью с тем, чтобы с двумя дневками быть завтра вечером в Костроме
7
В Костроме, к стыду десятников и сотников, подсчитали: за переход обморозились и заболели два десятка воев и три возчика. Их перевели в строгановское подворье, оттуда с попутными обозами вернутся по домам. Дело для заболевших безрадостное: вои одежду и жалованье получили, грамоты подписали, по которым придется отрабатывать. Пять основных сотен, вместо выбывших, Клим заполнял из шестой, считавшейся воеводской, сотником которой был Савва Медведь. Себе он отбирал наиболее ценных воев и сейчас отдавал с большой неохотой. Про самих воев и говорить нечего!
Два дня Клим дал на отдых, а сам налегке решил выехать в Ярославль завтра. А теперь ехал на подворье еще раз осмотреть больных. Навстречу ему два всадника, по одежке – его вои: полушубок, меховые штаны, сапоги и треух. Однако ж он не помнил в сотнях такого малорослого воя с коротко стриженной бородкой да еще на красавце коне в сверкающей сбруе. Рядом – юный воин с заплечницей, видать, стремянной. По росту их не отличишь.
Боже! Какой же это незнакомец!
Вот они сблизились и молча принялись тискать друг друга.
– Друг мой, Неждан! Не можно узнать тебя! Мне тысяцкого обещали, не ты ли?
– Сто лет тебе здравствовать, воевода Клим Акимович! Не тысяцким, а простым воем к тебе иду. Примешь? Как видишь, и одежкой твоей запасся.
– Придется принять
– То-то… Ты вот, Клим Акимыч, лукавишь, что не признал меня. Я такой же. Только вот не сообразил – коня и сбрую не по чину дали. Ну да ладно. А вот про тебя скажу: облик у тебя мещанина Соли Вычегодской Безымова, воеводы Одноглаза, и никого более! Понял? Я бы не узнал, да мне тебя показали. Исполать тебе!
…За то время как Клим начал встречаться с разными воями и стражниками на Вычегде-реке и на Сухоне, он изменил свой облик. Вои обычно носили короткие волосы на голове, а то и вовсе стриглись наголо. А Клим, наоборот, отпускал волосы. Да и Вере нравились его мягкие, послушные пряди – это, пожалуй, последняя память о ней! Теперь, на иноземный манер, волосы чуть ли не до плеч, посреди головы пробор. На правую часть лица чуб спадает, прикрывает рассеченную бровь и темную впадину пустой глазницы. Волосы белесые и вроде как бы золотистые слегка. И еще одна новая примета – бороду в ширину отпустил, издали голова квадратной кажется. Так что, действительно, узнать его стало непросто…
Клим никуда не спешил, и Неждан пригласил его к своему знакомцу, у которого сам остановился. Скоро они вдвоем сидели за столом в малой светелке, перед ними стояли кубки, но они забыли про вино. Сблизив головы, тихо разговаривали. Неждан с самого начала предупредил, что все знает о воеводе Строгановского удела.
– Сразу видно: хозяин – дошлый мужик! – продолжал Неждан. – И все скверно, ежели он скрыл от воеводы, зачем государю спешно потребовалось ополчение. Должно тебе быть известно, что ныне опричное войско громит новгородские земли, потребовалось подкрепление.
Клим тяжело вздохнул:
– Нет, Неждан, Аника не стал бы скрывать. Он полагал, что вои идут в Ливонию. Что касаемо новгородских дел, то Аника ожидал опалы государевой на Новгород, ибо бродили там людишки Изверга – самозванца нового.
– Так, так, – будто обрадовался Неждан. – Об Изверге слышали! Поведай, до чего вы с Аникой дознались.
Клим передал без утайки разговор в пути и собственное решение идти к Пимену.
– Да-а! Аника много лишнего узнал! – сожалел Неждан.
– Он догадывался раньше… Давал мне понять.
Неждан продолжал размышлять вслух:
– В его интересах, пожалуй, помалкивать… Он советовал идти к Пимену?
– Аника не верит новгородскому архипастырю.
– Разумно. Это был бы твой бесславный конец. Пимен всю жизнь мечтал стать верховным князем церкви. Потому оклеветал Филиппа, но не вышло. Теперь новый ход… И вдруг ты – искатель правды! С первых же слов он поймет, что в товарищи ты не годишься. И оказался бы раб Божий Клим в подвалах монастырских. А они, поверь мне, обширнее и надежнее подвалов Разбойного приказа! И пытать там умеют.
Клим отрицательно качал головой:
– Не могу согласиться! Архипастырь – как человек – может ошибаться, но умышленно идти на преступление – не верю!
– Да-а… Помнится, раньше уже приходилось от тебя слышать что-то похожее.
– То было иное… А теперь верно, что опричники в Новгороде ловят Изверга?
– И да и нет. Тайный сыск идет, может, год уже, и список виновных у Малюты каждодневно растет. А кого шукают, не ведомо. Говорить о нем заказано и поймать – надежды никакой. Берегут его, видать, люди властные… Государь северным землям никогда не доверял. Потому держит там своих доглядчиков. И вот полгода назад один из них привез из Новгорода дворянина Волынского Петра, кой покаялся государю, что знает, где хранится грамота о тайном сговоре новгородцев с Литвой. В Новгород поскакали верные люди. Петр привел их в новгородский храм Святой Софии, из-за иконы Богоматери извлек свиток, опечатанный печатью архиепископа Пимена. Оказалось – это письмо, где новгородцы просили Великое княжество Литовское помочь низложить Иоанна Васильевича, а великим князем московским поставить князя Владимира Старицкого. В благодарность за содеянное земли новгородские переходят в Литовское княжество! Как видишь, в свитке ни слова об Изверге. Однако ж письмо подписано первыми власть предержащими людьми, числящимися в списке Малюты Скуратова. Накануне Крещения прибыли опричники в Новгород и теперь берут на правеж всех по тому списку и всех других, кто подвернулся. Священнослужителей, купцов, ремесленников, казнят и правых и виновных, грабят и разоряют монастыри и храмы. Убивают торговых людей, передают огню их достояние, кое не смогли увезти с собой опричники…
– Это же кромешники! – воскликнул Клим. – Государь не знает об этом! Он…
– Знает. Сам наблюдает с моста, как сталкивают в Волхов семьи, попавшие под опалу, с бабами и ребятишками. А тех, кто сразу не пошел ко дну, по его приказу добивают опричники с лодок!
– Не верю! Помазанник Божий и так… – возмутился Клим. – Не от тебя бы слышать этот поклеп на государя! Сам ты ничего не видел? Веришь брехунам всяким!
– Новгородские избиения не зрил, но говорили мне люди, коим верю, как самому себе! И верю потому, что насмотрелся на остатки Твери.
– Зачем о Твери? Разговор-то про Новгород!
– Ой, Клим, каким ты недоверчивым стал! Не узнаю! Все ж остынь, а я по порядку расскажу. Так вот, государь завладел грамотой – письмом новгородцев. Был он тогда в Александровской слободе. Туда собралось все опричное воинство, кто говорит две, другие – семь тысяч. Государь вызвал туда князя Владимира с семьей и погубил их. Может, ты и этому не веришь?
– Слышал… Спаси, Господи, души невинных.
– Ну а государь и двор его молились и пировали, а потом вдруг все исчезли, осталась лишь охрана двора. Даже когда, точно никто не знает, вроде – в первых числах декабря. Тысячи всадников – это не пылинка, а затерялись. Где-то появился слух, шепотом передавали: государь возникал то в Твери, то в Торжке – уходил на полночь. Шепчут, дрожат. Почему? Чтоб дознаться, побывал я в Твери, и вот что узнал. Государь прямо из Александровской пошел в Тверь. По пути всех встречных передовой отряд убивал, деревни выжигал. В Твери объявили: не выходить из домов под страхом смерти. Малюта объезжал улицу за улицей, по каким-то известным ему приметам выбирал дома, убивал в них всех, дом поджигал. Кое-кого отводили на допрос, эти люди исчезали. Все так напугались, что хорошо знакомые мне боялись откровенно рассказывать. Хоронить потом пришлось сотни… За Тверью лихая судьба постигла Торжок, Вышний Волочок, Валдай.
– Не пойму, зачем же бить людей? В чем они провинились? Ну, новгородцы провинились, будто бы хотели уйти в Литву. А Тверь, Торжок?
– Вот я и спрашивал себя и друзей. И, оказывается, били тех, кто как-то связан был с Извергом. Избивают так, чтобы и памяти не осталось.
Всех разговоров не переговоришь за один раз. Решили назавтра ехать вместе, а чтобы сподручнее беседовать, Неждан взял у знакомца возок.
Клим не мог не верить Неждану. С другой стороны, он спрашивал себя: как мог государь, Божий ставленник, истреблять своих подданных?! Невольно приходила мысль: уж не безумство ли?
В возке он услыхал о последних часах жизни разжалованного митрополита Филиппа. Тот жил в заточении в Саввском монастыре близ Валдая. К нему государь послал Малюту за благословением. Посланец рассказал Филиппу, что государь наложил опалу на Пимена, главного обидчика Филиппа. Государю казалось, что Филипп будет рад беде доносчика-лжеца, и государь получит благословение от уважаемого святителя. Однако Филипп проклял Малюту. Скуратов вышел из кельи старца и объявил, что схимник задохнулся от сильно натопленной печи.
Клим перекрестился и засомневался:
– Дорогой Неждан, как я могу поверить сказанному? Кто подслушал разговор Малюты со старцем? Кто знал о намерении царя? Пустой домысел сие.
– Тебе что, мало: вошел Малюта к здравствующему старцу, а ушел, когда тот Богу душу отдал? И, надо полагать, кто-то слышал, какое наставление давал государь верному слуге своему. И другое тебе скажу: подозреваю, что Филипп знал о том самом Изверге, был он у него. Не получил ли он благословение? Вот тогда произошел иной разговор между Малютой и Филиппом, когда тот узнал, что государь идет громить самозванца!
Кто мог ответить на этот вопрос? После размышления Клим спросил Неждана:
– Как могло получиться, что недоверчивый государь сразу поверил Петру Волынцу? Ты хорошо помнишь письмо? Там замешано низвержение государя? Если они замыслили уйти в Литву, то им все равно, кто Москвой правит.
– Верно. Эти сомнения и меня посетили. Потом, какой смысл долгое время хранить такое письмо заговорщикам? Откуда у Петра сведения о нем? Потом, совпадение подписей со списком крамольных семей?
– Откуда тебе известен список опальных?
– Раз говорю, значит, известен, не весь, конечно.
– А все ж, может, подделка то?
– Если подделка, то людей дошлых. Дьяки сверяли печати, подписи…
– Ладно, что веришь дьякам… А Петр Волынский небось в гору пошел?
– Да нет. Слышал другое: большой куш хапнул, по кабакам ходил, всех угощал, потом тихо сгинул. Много непотребства знал.
Прикидывали с разных сторон, и каждый раз выплывало недоброе, непонятное. Предварить опалу на Новгород не удалось. С Пименом государь первым расправился и продолжал наказывать новгородцев. С горечью от бессилия Клим предложил:
– Может, пойти и покаяться государю? Тогда за что бичевать других?
Неждан нахмурился и резко прервал Клима:
– Не большого ума дело, когда полагал спасти от опалы новгородцев посещением Пимена. А пойти к государю еще глупее, прости Христа ради. Я не верю, что Иван не может поймать Изверга, борзые у него натасканные. Скорее, не хочет. Ему страшен не сам Изверг, а люди, готовые пойти за ним. Вот Иван и вылавливает их, и казнит, а шумят, будто они в Литву собираются. Ты покажешься, Иван наверное поверит и возликует, а Малюта потихоньку придушит тебя – ему не привыкать. И не станет помехи вылавливать противников, гоняясь за Извергом! Так что придумай что-нибудь другое.
– Тогда нужно уничтожить Изверга! – решительно сказал Клим.
– О! Это уже лучше! – согласился Неждан. – Но такое дело не легкое. Однако помочь могу…
Обсуждение отложили на потом, когда определится, куда посылают ополчение. Но путь продолжался, и Клим узнал о многом другом. Оказалось, Кудеярово братство почти распалось. Одни осели на землю, в казаки подались, другие воли захотели, разбойничками стали. Но Кудеяр жив, под ним небольшие ватажки, в Рязанщине больше, но и в Прилитовье есть. Прежние атаманы тоже осели, больше от старости. Про себя Неждан так сказал:
– Я, к примеру, во Владимире кожевенный торг имею. Ватажникам иной раз помогаю. У меня в Разбойном приказе дружки есть, один еще с тех пор, как мы Юршу спасали, Ивашко Сухоруков. Теперь он в гору пошел, первым дьяком стал.
Клим откровенно удивился:
– Первым дьяком стал, а твой хомут до сих пор таскает?! Давно б сбросить должен.
– Он пробовал. А у меня там еще знакомец завелся, тот предупредил. Ивашко, видишь ли, отпустил вора Кочергу, пообещав воровство того забыть, ежели я, то есть Неждан Скоморохов, исчезну. А вышло, что жена и дочь Ивашкины исчезли; пошли к вечерне и пропали. Весь Разбойный приказ на баталки поставили, сколько невинных похватали и искалечили. Меня с Кочергой тоже хватились. Ан никого. Только через седмицу поспокойнее стало. И тут вечерком идет Ивашка из приказа, позади него стражник. А тут я навстречу. Сразу не признал; я успел шепнуть, мол, хочешь видеть жену, отпусти стражника, он тебе не надобен, а меня веди домой. Тут около меня двое мужиков появились. Понял Ивашка, и пошли мы с ним вдвоем. Крепко поговорили. Все грехи его вспомнил. Поклялся он мне тогда быть моим вечным данником и не замышлять ничего дурного. В ту же ночь жена и дочь невредимыми явились. Потом мы с ним не раз заморское вино попивали, когда он во Владимир жаловал или я в Первопрестольную.
