Николай Иванович Хрипков
Болтуша
– Уезжаешь? Тебе же только через неделю на вахту.
– Нина! Давай присядим! Спокойно поговорим.
Он первым сел на диван, ногой отодвинул сумку, в которой лежало его нижнее белье, выстиранное и поглаженное.
Произошло что-то серьезное, что угрожает ее счастью.
– Нина! Ты красивая баба, – проговорил он глухо и потупившись, как школьник, которого вызвали отвечать невыученный урок. – Извини! Женщина. Ты умная. И хозяйка ты хорошая. Я люблю тебя. Поверь! Люблю! Но я должен сказать об этом. Я долго собирался сделать это. Но я не могу больше. Ты никогда не закрываешь рта. Тебя несет, несет и несет. Телевизор смотреть не возможно, потому что ты постоянно и всё комментируешь.
– Но, милый мой, сладенький Лёнечка, я привыкла всегда высказывать своё мнение.
– Дай мне сказать! Раньше я мог хоть на хоккей пойти, отвести душу. Но сейчас ты идешь со мной. Ты стала заядлой болельщицей и кричишь громче всех на арене и беспрерывно комментируешь.
– Но…
– Помолчи! Весь матч ты не закрываешь рта: визжишь, орешь, прыгаешь, ругаешься. Раньше я мог хоть пойти на рыбалку, посидеть в тишине. Но теперь и ты стала заядлой рыбачкой. И весь берег оглашается твоим воплем, если ты поймашеь рыбку.
– Но…
– Я знаю, что ты хочешь сказать, что ты живешь моими интересами, моими увлечениями. Что мне интересно, то должно быть интересно и для тебя. Но я хочу и для себя оставить хоть что-то. Для себя одного. Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не звонила мне на работу. У меня такая работа, что я не могу отвлекаться. Она требует всего моего внимания. Да и не скрою, что я не слушаю тебя. Просто мэкаю, бэкаю, хмыкаю, чтобы показать тебе, что я слушаю тебя. А на самом деле не слушаю. Телефон лежит в сторонке, а я продолжаю работать. Ну, такая у меня работа, что я не могу отвлекаться.
– Но…
– Помолчи! Ведь ты не можешь ни с кем вести диалога, беседы. Тебе нужно говорить одной. И ты никого не слушаешь. Главное, чтобы только ты говорила, не закрыая рта. На любую тему. Тебе без разницы. Если ты поздравляешь кого-то, то твое поздравление растянется на четверть часа. И это в лучшем случае. И от твоего поздравления никто не может получить удовольствия. Все устанут от твоего от тебя и будут ждать только одного, когда же ты наконец замолчишь. А ты не можешь замолчать. Ты всё знаешь. Ты можешь говорить на любую тему, даже такую, о какой ты не имеешь никакого представления. Скажи тебе «органическая химия» и ты полчаса будешь говорить об органической химии, ни аза не понимая в ней. Потом…
– Что же еще?
– Вот это твое сюсюканье.
– О чем ты, миленький?
Она втянула плечи в голову, как делает человек, который ожидает пощечины, и поглядела на него исподлобья.
– Вот эти твои уменьшительно-ласкательные суффиксы: приветики, роднулечки, тетечка Людочка, дядечка Витечка, братишечка, сеструлечка, собачулечка, кошулечка…Ну, ладно, когда с малышом сюсюкают. Это понятно. Но со взрослыми людьми! А мена как ты называешь? Лёнечка, Лёнусик, Лёнчик, Лёнёк, муженька, мужа. «Ой, а что это там моя мужа делает?» Муж – он, мой, мужского рода. Не надо этих уменьшительно-ласкательных суффиксов, этой патоки, которой ты заливаешь свою речь. Называй меня просто Лёня, муж. Поверь, это мне гораздо приятней, чем твои сюсюканья. Без этих уменьшительно-ласкательных суффиксов речь звучит гораздо энергичней, живей. А это твое словотворчество, неологизмы. «А на какой остановульки вы выходисимо?» Меня корежит от этих слов. Неужели ты этого не чувствуешь?
– Я всё поняла, Лёнечка. Я исправлюсь! Клянусь! Только не уезжай, пожалуйста! Хочешь я на колени встану? Ну, что мне сделать , Лёнечка? Ты же мое сердце разобьешь!
– Я уже решил. Я билет заказал.
– Ты меня бросаешь?
– Нет! Я не бросаю тебя. Я хочу жить с тобой. Я люблю тебя. Но я устал, я не могу. Не знаю. Не хочу я тебя бросать. Но и жизнь рядом с тобой становится невыносимой. Я еле сдерживаюсь, чтобы…
– Ударь, Лёнюсик! Ой, Лёня!
– Перестань! Пожалуйста, стань другой! Научись молчать! Как там у Козьмы Пруткова? Если у тебя есть фонтан, заткни его. Дай фонтану отдохнуть! А твой фонтан работает без отдыха.
– Если ты бросишь меня, я не смогу без тебя жить.
– Да не бросаю я тебя. Ну, пойми ты это, Нина! Ты мне дорога, любима. Не хочу я тебя бросать. Я хочу отдохнуть от тебя. И перестань ты разговаривать с собакой, с котом, с мебелью, с машиной. Это в какой-то пьесе, не помню какой, мужик здоровается со шкафом: «Здравствуй, многоуважаемый шкаф!» И все зрители смеются.
– И с тобой нельзя?
– Да можно! Но не рассказывай про свою работу, про начальника, международную политику, про долбодятлов на дороге. И каждый день одно и то же. С вариациями, правда. Если постороннему человеку послушать тебя, то он подумает, что ты того… фи-фи. Извини! Но ты перескакиваешь с одной темы на другую и забываешь, о чем говорила до этого.
– Лёня! Я всё поняла. Я исправлюсь. Клянусь! Я буду другой. Только не уезжай, пожалуйста. Давай я сумку разберу. Приготовлю ужин. У нас там есть еще бутылочка вина.
Запиликал телефон.
– Всё! Такси.
Он чмокнул Нину в щечку. Она хотела броситься ему на шею, расплакаться. Но сдержалась.
– Всего лишь три месяца. Обещай, что я вернусь к другой Нине
Он подхватил сумку. Она бросилась повиснуть у него на шее, но не успела. Он был уже у двери. Хлопнул, даже не обернувшись.
Прошла по квартире, из которой, как ей казаось, вынули душу, села в кресло, уронила лицо в ладони и заплакала, приговаривая сквозь слезы:
– Как мне плохо! За что так со мной? Я кому-то сделала плохо!
Она почувствовала на ладонях теплое дыхание. Это была Маргуша, их собака. Нина обняла ее и поцеловала в мокрый нос. Маргуша откинула голову назад и и задрала глаза к потолку.
–
Она не могла это держать в себе. Собака Маргушка и кошка Василиса были благодарными слушателями. Но ей хотелось ответного сочувствия, жалостливым слов и чтобы кто-то тоже всплакнул вместе с ней, кляня жестокосердных людей, которые лишены понимания и сочувствия и не могут постигнуть ее тонкой души и глубоких чувств. Кому она могла излить свою боль, кто для нее был самым близким человеком? Муж? Ла, до сегодняшнего дня она считала именно так, поэтому все свои терзания изливала ему.
Но он только что нанес ей рану. И нужно успокоиться и переосмыслить всё, изменить себя. Лёня дал ей ясно понять это. И конечно, она изменится, будет другой, такой, какой он хочет видеть ее.
Сын? Иногда они созванилась. Но он долго не выдерживал ее словоизвержения и прерывал: «Извини, мам! Мне некогда. Работа. Надо бежать!» Она понимает, что он ее так до конца и не простил. Но стал относиться всё же иначе. Мягче. И ни разу не осудил ее. Наверно, понимал ее. Но он вырос, провел детство и юность, считай без матери, если не считать ее редкие наезды и деньги, которые она высылала родителям.
Она даже ни разу не взяла его в город, чтобы сводить в зоопарк на атракционы. Сейчас особой нужды и теплоты к ней он не испытывал. Так что сын отпадал. Он просто ее не будет слушать. И ее переживания ему до фонаря. Почувствует только раздражение.
