Николай Иванович Голобоков
Зимними вечерами
А этот удав, в маске её, Бэллы… начала живьём заглатывать очередную жертву в свою бездонную требуху, ногами вперёд. Теперь не побежать, не убежать, не прибежать, а – приползти к её чреву… в её утробу.
… Однажды видел, как уж, на берегу пруда затягивал, сокращаясь всем своим змеиным телом, лягушку. Она уже была наполовину внутри, внутри его пасти, задние лапки, с перепонками уже там, а передние безнадёжно висели, у самого входа в Рай. Глаза выкатились из своих мест и смотрели на мир, умываясь горькими слезами. Вот. Думалось тогда, вот судьбина, бедняга…
Я, тогда, у того пруда, стоял и смотрел, а они, так спокойно – он, удав, делал своё дело, и, и на меня, ноль. Не испугался, не пожалел эту жабу, и не вернул её к своим родным и близким, они, и лягушка и уж, вершили дело…Кто кого сгрёб, тот того и в лоб, хотя она, жертва пошла ногами вперёд…в бесконечность. А ноги этой бедной, несчастной, как теперь и они, лапки с перепонками не плескались в озере, прудике лягушачьего царства дома, а в желудке этого чудовища…
Теперь вот и он…по самое де – де в мутной воде. Не сопротивлялся, – медленно, медленно…начинал понимать как сладко и горько там у неё в желудке, как, да как, может это всё-таки так и положено. Он мужик, хоть ещё и не знавал, не ведал такого чуда. А теперь сама судьба даёт ему шанс. Сделать то, что должен мужчина. Так говорили бывалые, на пляже,– посадить дерево, построить дом и родить ребёнка…
А и мыслей уже никаких не было…домик…огородик. Да и какие могут быть мысли, таам, у неё, как говорят мужики, побывавшие в желудке у кита.
Теперь. Сейчас…?
Там внизу у него что-то, будто закипел чайник и пошёл пар как из труб паровоза на узловой станции Джанкой. И, и, она тоже огнём сладострастия уже пылала, на всех парах того же паровоза…как бедный Сергей Лазо, кажется, в топке сгорел ни за что… уже, пылала…Она пылала хоть бы что…
А его верный греховодный дружок, ну, это…инструмент, мешал её упражнениям по науке, далеко не райских наслаждений. А он никак не достиг хотя бы одного. Такие муки. Танталовы муки! Она уже целовала его так и там, где и не знал, что это возможно. Ругнулась, откуда только у неё такой набор, такое количество, ттаааких словечек. Перекатила – повернула его на спину, для практического применения такой, на, на, науууки…
Сама легла на спинку сверкая и маня всеми своими какими -то чакрами, как она шептала…
Надо же какие они, эти чакры, а мужики говорили, что это чары. Пацаны в ремесле это матом только величали.
Он лежал на спине и таращил свои глаза на звёзды.
… Его семейные чёрные трусы с тугой резинкой и парусины, до самых, до колен изображали брезентовую военную плащ палатку, похожую по размерам, на египетскую пирамиду, но не четырёхугольник.
Стояла эта палатка – пирамида по всем правилам – ровно и высоко, ориентированная на четыре стороны света, складками. А посредине подпорка из железобетона как на пограничном столбике…Не, нет, скорее это был корабельный пиллерс, учили по спецтехнологии, теории кораблестроения…
Она нежно прикоснулась к столбику-пиллерсу, который был так близко и … недосягаем…
И тут он вспомнил как в академии – ремеслухе, ребята пели…матюкальные песни…тебе мерещится, головка конская и ядра пухлые как у слона. В чистом виде без, редакторской конспирации, оно было грубым и резким, но это дало ему маленькую передышку, он, оказывается, пропел это заклинание вслух и без прикрас, она быстро опомнилась и погладила легонько верхушку палатки,– пирамиды.
Ой, мамочка! И почти завыл.
Что-то там, где пограничный столбик-пиллерс – ирамида, прирос к земле, больно резануло. Первая мысль после такого, пришла не сразу. Неужели она оторвала и выбросила его, такое добро, которое ему ещё пригодилось бы…? Оторвала или отломила у самого корешка, сломала как сухую кукурузную палочку после сбора урожая. И теперь тааам, там – ничего.
Такое бывает. Говорили мужики, когда купались на море. Они всё знают …Они бывалые, – посидевшие и, поседевшие.
Она отпрянула от него и нежно легла на спину. Ну, смотри! Посмотри. Полюбуйся, какая красота. А ты, а ты чешешь деде, как будто в беде. Радоваться надо, смотри!
Он глянул.
… Спустя годы, такое не видел даже когда лепили и рисовали натурщиц. Все были то старые, то какие-то присушенные, одни морщины и никакого учебного наглядного пособия, так необходимого для изучения анатомии и грамоты. Успокаивали студентов…Ребята шутили, нам бы лучше не наглядную, для мастерства. Вон, Леонардо, вообще посещал, рисовал, там, где резали этих жмуриков, тоже для науки в анатомических залах… А тут…такая… такое. Ну, куда не шло…
А может так и надо…
*
Взрыв, вопля, ослепил-оглушил, в ночи, степь бескрайнюю Кубани. Дикий, душераздирающий её крик…
Он сел на своё ложе и, и увидел, как на её прекрасном животике, у самого её пупка барахтается, помахивает маленькими крылышками, ещё не совсем оперившийся птенец, а совсем низко совершенно бесшумно, пролетела ночная всевидящая сова. Она обронила свою добычу, которую, несла своим птенцам на вечернюю трапезу.
Гнездо другой птахи, было на макушке стога…
… Кричала она и взвизгнула так, что задремавшие свахи в штанах, проснулись и прибежали…почти кавалерийской рысцой…
С поличным. Ура, чуть не скандировали они. Свершилось
*
Зажужжали карманные два фонарика «жучка». Осветили её голенькую. Полковник оценил боевую обстановку, быстро схватил, сгрёб как врага народа, подрастающего поколения, швырнул…к, такой мматерри, не глядя в её ясные очи, куда глаза не глядели даже. И, как настоящий советский офицер, хоть и на пенсии, с гордостью, радостью окружающих и сочувствующих лиц…продекламировал, как на параде, что всё-таки хорошо, это не летучие мыши заблудились, не отказала их боевая акустическая сверхсекретная радиолокация.
Это был уже не отец. Это был настоящий тактик и стратег военного искусства.
… Медленно, неотвратимо лучики света, и четыре глаза заговорщиков искали причины, сорвавшейся, так тонко продуманной операции.
Радости, результата их титанических усилий в этом задушевном, наполненном любовью, сватовстве сводничестве, не было.
Не получилось.
Осечка вышла.
Опять!
Потом говорили, что им сватам, могли бы пришить эту статью, не дай Бог был бы испуг со смертельным исходом. Статья, за групповуху. Мужики говорили. Они всё знают…
Отсидели не зря.
А в семейных трусах, с тугой резинкой, верёвкой, и ноги до самых, до самых, до колен закрыты этим барахлом…поняли…Такое великое стратегическое действо не состоялось бы даже у Геракла в ту ночь, когда он совершал свой тринадцатый подвиг. Невозможно. Броня крепка и танки наши быстры. Но тут не пройти, и не проехать.
А на обнажённом красивом животике дочери он, её папа увидел, увидели… только пёрышки от дохлого уже почти птенца, который видимо и свалился с макушки стога. Решил отец.
… Сова, бесшумно, кружила вокруг стога.
А она, птаха, искала пропажу. Такой ужин птенцам. Пропал. И столько людей…
Факты упрямая вещь. Алиби налицо, ой, нет. На её животике…
Он укутал своё сокровище в покрывало. Взял её, как охапку сена и унёс.
А в небе прогремел гром …генеральским голосом…
– Вылитая мама.
Вот тебе и яблонька.
Здесь тебе и яблочко…
*
Р а з н е с ч а с т н ы й Адам. Неужели, в самом деле и Адама так учили.
Потому его и чтут. Веками. За тяжёлые муки, познания, а не вкуса яблока – запретного дерева познания жизни.
Неужели и его прекрасная Ева угощала таким вот яблочком. Да и костюм, тогда парадный, был другого покроя – фиговый листочек. Сейчас такие не растут.
А этот лопух, напялил брезентовые, да ещё и на верёвочке, и тугой резинкой… трусы.
Так с тоской и горючей слезой умывались – рыдали, отчим лопуха…
И, полковник.
….. Это первые, печатал на Коме, до операции, зрение было уже два процента. Напечатать как эпиграф…
Поросята зайчики
Утро наступало незаметно. Сначала появился бирюзовый свет – свечение в панорамных огромных, во всю стену, окнах. Потом светильник, что ночью рисовал силуэты мебели, и картинок, небольших, но уже их можно было так назвать – картинки. Казалось и светильник, сам собой, стал светить ярче, потому что пейзажи и натюрморты на стенках развешенные и поставленные, где только можно было их пристроить. Всё стало проявляться. Будто рассеивался туман.
За окном – панорамой, уже было почти светло, свет исходил от снега.
Снег рождал рассвет.
Вот уже и картинки чётко говорили в полный голос… Мы не детские, мы уже можем себя величать картинами. Импрессионистические мазки, громко говорили: вот и мы здесь, проявляемся, сначала из детского букваря, потом сразу – ма ма. Так они, первые, по складам – мазки, начинающего и вот первые маленькие шаги – в карьер.
Не спеши, кисть, не торопись. Но смотри и не засни, шагай смело.
Вот он и рассвет! Это виновник непонятного света… Снег, почти на голову, но он, снег – дарил рассвет.
Ещё вчера были полянки, зеленеющие первой травки. Почти весенней. Как в Крыму, у нас. Дома. А здесь. На севере, утром, опять снег. Ну и что? Это же Лапландия – страна тысячи озёр, и столько же радостей.
Сегодня ярмарка, ездовые собачки и олени, о которых мечтал после всех кавказских путешествий, там, дома.
Ах, собачки, всю жизнь казалось, ждал эту сказку. Да ещё прокатиться с ветерком, на морозе. Но природа, жизнь, берут своё. Весна идет.
Сначала снег ушёл. Уехал от колёс авто. Вышло, появилось и солнышко.
К обеду, в окно третьего этажа, было видно и травку и листочки прошлогоднего урожая, под елями снова зелень, а сверху на макушках, щёлканье сорок.
Гости тихонько ходили по непривычно большой квартире, и не знали чем бы это им заняться, чтобы не греметь, не мешать спать хозяевам: дочери, зятю, внучке. Людмила подошла к окну, и, пошло поехало:
– А что это таам, а кто соседи, а почему частные дома и нет заборов. Дома двухэтажные, а забор где, собаки кошки, грядки затопчут… нет, не поряядок.
Так россияне судили финнов, всё не так как у людей, ну, в России. Глаза у жены хоть и не слепыша, но видит уже не так, как сорок лет назад.
И вот, смотрела, смотрела, диву далась, почему, в лесу, правда частники… близко, бегают поросята, вот вам и порядок.
Странные эти финны. Правда сын говорит, что северяне всё – таки примороженные, – собачки гуляют на поводке, с намордниками, и в штанах и в телогрейке, а, у поросят – ни того ни другого. Дааа… Что-то они недотягивают, как моя мама говорила – недотёпы.
Подслеповатая россиянка, вдруг долго пялилась, рассмотрела, что один кабанчик, а может юная хавронья, начала рыть землю быстрыми движениями, быстрых лапок. Почти как зайчик в цирке, барабанщик, всем на радость.
Глюки. Подумалось. Но чем больше она, всматривалась на парнокопытную будущую хавронью, тем больше убеждалась, что она – хрюша ещё и урод.
Она точно помнила, ещё в детстве, шахте номер тринадцать, – селение, где она родилась, у них был поросёнок, но он был настоящий, с пятаком, хвост, эдакой запятой, с кисточкой, уши были лопухами, скроенные со дня рождения, а тут как два перископа, на подводной лодке, она видела в Севастополе, нет! Тут что – то не так. Точно у финнов поросята не наших кровей. А может клоны?! Это американские пройдохи, подсунули добрым финнам, какого – нибудь муданта.
Во! Опять поросёнок, снова лапками барабанит – роет. Да ещё что – то там ест. Лапки, у поросёнка – ноги и копыта, парнокопытное, в мире животных, в передаче видела, не могла же я так ошибиться, думала гостья. Пойду, давление померяю, вчера и жирной и солёной и копчёной рыбы, опять наелась. Вот, видимо и пошли галюны.
– Коль, смотри, поросёнок прыгает, как заяц! Иди. Скорей, смотри. Урод, какой – то…
Дед спал там же, в зале, на раскладушке, и уже делал йоговскую зарядку, просил не мешать. Потому что упражнения требуют счёта, большой концентрации ума и внимания.
… Рраз, два три – вдох. Рраз – три, не мешай. Задержка дыхания. Концентрация, на, половой чакре. Неет, ошибка. На Саха – сраце. Нет. Ошибка. Не отвлекай, бабка!
– Какая, хрен свинья в столице, номер два, – Таамперее?…
– Говорил, не ешь рыбу…
– Так ты же сам говорил, зять угощает, надо есть. У нас такого нет. Тааакаая рыбка… Вкуусно.
– Отойди, а то видгепаю.
Тааак. Вдох. Ох, да вчера Пасси – зять, почти сынок, угощал пивом, рраз, два, задержка. Две бутылочки финского. Стоп, концентрация внимания на пупке, солнечном сплетении.
– Опять, половая чакра, а, а потом ещё две Балтики, русской девятки. Вот тебе и срака срара, в позе лотоса. Ой! Скорее, где только у них удобства?!!
– Коль, смотри, три поросёнка, нет, один заяц!!!
– Маать твою. Ты давление меряла? В туалет ходила?! Может у тебя уринотерапия пошла в темечко, извилины, где не её должно быть место?!! Извилины, а не моча.
Дед Коля, быстро оценил экологию, братской и родной теперь страны, потому что дома он ночью, всё равно просыпался, а тут отключился, спал сном младенца, как и его родная любимая и единственная жена, которая всё – таки переела рыбки. У неё зашкаливало давление дома, а тут ещё, и, и, и зайчики – поросята, запрыгали в затуманенном мозгу, не взирая ни на какую экологию.
… Она, моя единственная, почти по уши влезла в окно – панораму – форточку. И уже ей виделось похожее, но ближе к оплывшим часам художника формалиста, Сальвадора Дали.
Она, теперь уже видела и нашего родного Кузю, такого милого домашнее деревенского, беспородного – умного пёсика, почти без шерсти, только немного на шее непонятные клочья, толи вырвали ему за право, быть ближе к соседской шавочке, больше его самого в три раза, куда ж его только глаза зажмуренные смотрели, да и как нашего пёсика, хоть и беспородного, можно было сравнить, с зайцем, хоть и финским, тем более, с поросёнком. Точно. Клон! Американского чёрного юмора, не Богом созданными, нашими братишками младшими.
– Коль, смотри, Кузя, точно. Смотри, наш Кузя…
– Сколько давление?!!
– Сто тридцать.
– Во! Правильно! Уезжали, сто восемьдесят было. Валокордин, дёрнула – сто пятьдесят без закуски. А тут рыбы хряпнула тройную норму, сердцу вопреки…
– Что же теперь делать?!
– Попробуй, ноги холодные?
– Ага, Коль. Холодные….
– Ну вот, сначала ноги холодные, а потом и тело. Говорил. Потерпи. Неет. Рыбка хороша. Пасси, – зятёк выбирал. Тёщу угостил. Лучше бы цианистого, – не долго, хоть бы мучилась. А тут будешь часами загибаться. Скорой у них нет. Здесь все здоровые. Потом летаргический сон, месяца три – от рыбы, она же в спячку зимой у них ложится, как у нас, в России, медведи…
И будешь, как спящая царевна…На севере диком, на семи верстах, от тёпленького Гольфстрима. Но никакого Гольфстрима, с подогретой магмой забайкальской, горячей, как в Бурятии у нас.
– Да ну, тебя.
Она скрутила свой любимый аргумент из трёх пальцев, как веский контр аргумент, несогласия с моей доброй концепцией, понимания любви зятя и экологии финнов. И вообще показала пальцем, куда я должен был, по её мнению убраться восвояси…
…Зайцы, поросята и Кузя.
Воот, сейчас всё совпадает по йоге. И счёт пошел и медитация с расслаблением. Визуализация цветных энергий, органов и членов, а зашкаливало на другую чакру.
Он вспомнил, перед сном, любимый зять – сынок, финн, открыл новую упаковку, коробку – ящик пива, только уже финского – экологически чистого, но, правда, от такого пива, не побежишь в си бемоль криво, только запах кваса или медовухи, которую в России продают шустрые, при дороге, бражники.
– Выпьешь литр такой медовухи, и только просишь.
– Сынок хоррошша медовуха, но не берёт за ухо, а только останавливай машину, где лесопосадка…да поскорей. Так и ехали в Крым, и пили, как вчера эту медовуху, а медитировать не получалось. Пел дед только песенку – частушку, ещё в ремесленном училище пели. А тут дорога у нас не то, что у финнов, гоп, гоп. Вот дед и пел. Гоп, гоп Зоя, кого кусала стоя. А дальше…Дальше не получалось – щёлкали зубами, дорога плохая.
И дед, гость, опять продолжил свои занятия мировой зарядкой дружественной страны – Индии.
… Оп, гоп. Задержка дыхания. И. И снова зятёк открыл три бутылочки своего национального бесполезного пива.
– Коль, Коль! Ну, иди, глянь! Красотааа, какаяааа…
– Что, жена. У тебя уже остыли и ноги и роги?
Понял, что пересолил своим детским юмором…
Она сунула, под самый нос, своему ненаглядному, свой, самый непобедимый, самый веский, аргумент, – противовес его философских рассуждений, и дед понял, что это последнее, сто сорок третье предупреждение. Перед правосудием. И, миром это не закончится. Пришлось программу регенерации своего бесценного организма провести по укороченной программе, тем более, что зятёк уже манил малиновым перезвоном ещё полных бутылочек, маленькие, почему – то, чекушки, манил, этим перезвоном музыки, и аккордами ксилофона – бутыллофона. У деда слух был абсолютный, он понял, что в коробке упаковке, ещё есть не только порох в пороховницах, и не ошибся, половина бутылочек, сверкали своими золотистыми головками и, шептали, не проходи мимо. Испробуй, оцени, экологически чистой водички, а не водочки родных соседей.
Но дед, – таки решил сначала убедиться, что жена, хоть и того, но ещё жива, тем более, она уже утверждала, на поляне одни зайцы. И это подтвердила внучка, которую уже пробудили эти милые угадайки. Она, внучка, поняла юмор деда, и пошёл дуэт…для бабушки.
– Бегемот, смотрите, а может морская непарнокопытная корова, с хвостом русалки?!
Дед старательно, покрутил своими зрачками, навёл резкость. Как теле объективом, в своём допотопном Зените С. Протёр глаза, по системе Йогов, и удивился как хамелеон: И, было чему. Он чуть не упал на колени, в слезах благодарности перед женой, что она ему открыла, правду, и только правду, почти как в русском правосудии, правду, правду, как самый справедливый и гуманный суд.
На поляне, прямо перед нашим, теперь уже на целых пять дней, окном паслись и разгуливали три огромных зайца – поросёнка, пародия на беспородного, лысолохматого Кузю!!!
Они, зайцы, мама их умница, кормила, как медведи кормятся перед спячкой – результат – лохматый блестящий мех, шуба – слой жира, ещё столько же, два слоя, а потом уже сильные беговые – портняжные мускулы, как и положено по законам анатомии. Они любезно дарили нам свои улыбки, нам, аборигенам, России. Чистили лапками, свои тройные губы.
Рыли – барабанили землю, что то там доставали, и, снова, лапками, лапками. Такое было ощущение, что зайцы смеются над нами. Но саамое, ой, коронка, была потом. А пока мы все собрались и смотрели, но ведь и она была права, что это три вида братьев наших меньших. Они, упитанные, выше среднего, поросёнка. Лохматые, как наш Кузя. Грива льва – собаки, И, конечно, что – то от зайца осталось.
Уши, точно были его, хвост – заячий, и, равнодушие, которое он проявлял, показывал, нет, просто не реагировал на нас.
Мы открыли вертикальную фрамугу – форточку, и все головы до самого пупка, висели над поляной. Но зайцы только хихикали, и, барабанили лапками, потому, что у них не принято показывать пальцем на висок и крутить там, показывая, что в голове – Торричелевая пустота…
Но кончилось всё плачевно – покинули нас братишки меньшие, а может и старшие – по разуму. Ну, как покинули, я не верил, что лисица такое отмочить может. Но вот зайцы отмочили. Удалились они нехотя, вышагивая, а, не прыгая, как нормальные полуголодные, от бескормицы зимней, они шли как перекормленный кот. Ноги катили живот по траве, и, только хвостик, беленький кончик, помахивал, прощаясь с ротозеями. То ли им было трудно подпрыгивать, берегли свой откормленный беременный живот, то ли они вообще отвыкли прыгать по – заячьи, но только шли, ехали, как на тройке с бубенцами, подвыпившие наши предки в древней Руси и, так докатились строем к дороге. А по ней, уже, хоть и праздник, и выходные дни, машины ходили, как обычно.
Так вот, эти пешеходы, в красивых шубках зайцев…шли, топали, один за другим, строем, как ходят – идут детишки в детском садике, у нас в колхозе, да и в городе – столице Крыма так топают, под неусыпным оком воспитателя.
… Автобус промчал своим ходом, как обычно, не обращая внимания на таких пешеходов, как было дело, не под Полтавой, – в Тампере.
Там перед светофором, наш, с нашей бригады, керамистов, Лёшка, тормознул – красный свет, рогом не попрёшь, как у нас, говорил он, Лёха.
А.
А тут, мать твою – лиса, прошла стерва, на, на зелёный свет. Перед самым носом, капотом моего автооо… Так он наш член бригады, потом пол рабочего дня матерился, тем более он охотник, два охотничьих с собой возит в машине. Эх, жаль не Россия наша. Рыдал он, рассказывая нам это чудо дисциплины даже у зверюшек Финских. Половина дня улетело, в грустных рыданиях всех органов и членов всей нашей бригады, тогда, в Тампере.
А туут. Совсем не так, как у нас.
Правда. Они, зайцы перекормленные поросята…стояли на тротуаре строем.
А Финны, прохожие…не беспокоились.
Не пинали и не просили их, заяйчиков, чуть – чуть подвинуться и не мешать человекам двигаться по тротуару и не кричали, что бы те ушли на свою тропу, или ещё дальше, к, к своей или другой ядрёной матери…
Для них это обычно, они смотрели как мы, в России смотрим на зайца в электричке или автобусе. Они, хозяева здесь такие, как и все в этой стране. Живёт, ходит, работает. Радуется. И легко, свободно дышит. Думает, читает и чтит знаки и законы.
А какая таам у нас, котоклизьма, случится завтра, Буш, Брежнев или Сталин? Он просто живёт. Дышит и радуется.
Дед вспомнил, как то, видел, вышли финны из сауны, совершенно спокойно окунулись в проруби спокойно вышли, сели на лавочку, посидели, побеседовали, и, потом спокойно пошли, а не побежали, сломя голову в тёплую баню.
И, когда дед рассказал это зятю – сыну, тот невозмутимо ответил, а что, на улице тепло плюс шесть, а прорубь, лёд… – Ну, это ничего, тепло, это не проблема.
А зайцы подождали, прошёл автобус. Прошли прохожие, потом и они, повертели своими головами, вправо, влево и, пошли. Тихо, вразвалочку, как важные персоны, а не трусливые зайцы.
Сердца пришельцев из России, переполняло непонятное чувство. Нужно было успокоить стресс, или как говорил, их покойный дед – стряс.
Вот, тот, который совсем ещё юный, как он сам считал, подумаешь, через двадцать восемь дней ему всего лишь семьдесят два, так он вспомнил поведение своих земляков, гостивших в Хамменлине.
Но те ребята, хоть и моложе, а умишком не вышли. Они пришли, приехали из центра города, а дом друга и хозяина, был в лесу, так вот случилось это здесь. В лесу ничего никто и не сказал бы, а туут, ну придурки, как сказали аборигены тундры.
… Российский, дед дословно вспомнил их речитатив.
– Ну, понимаешь, Николай, увидеть эту красавицу лису, это понятно, но нервы, я же охотник, сразу весь…Команда в ружьё, ну ладно это лес. А тут, мать твою, стоим мы у светофора, как дураки.
Машин нет, трасса Тампере – Хельсенки пустая, дома, в своей аборигении я бы уже свистел по трассе, а туут, стоим, как те чукчи, ждём пока нерпа хвостом махнёт. Стоим и так мирно беседуем матом, а светофор как залип, светит…и тут, ты не поверишь – на другой стороне бежит лиса, красавица, хвост целый воротник для моей жены, пушистый, с белым кончиком, я, от злости начал топтать ногами, даванул на газюлю. Машина завыла, сердце оборвалось, что я делаю?
Движок угроблю, а она, стервоза, хоть бы хрен, лиса, долбанная, подошла, не то слово, она, сучка, проплыла. Покружила, в ритме вальса, падло, и, села у светофора, какого же ты хрена уселась?! Я уже хотел, сам понимаешь, монтировкой её по бесстыжей морде, лисьей, врезать, искушает моё терпение, но одумался во время. Законы у них строгие. Визу закроют. Сразу. А она, аспид рода человеческого, кровопийца сердца моего, эта лиса. А я, аж, поседел!
А она…
Посидела, – не поседела, просто посидела, потом посмотрела, поглядела… налево, направо, и, пошла по переходу, по зебре. Потом свернула с тротуара и, потихоньку, кровопийца сердца охотника, мать её, не глянула даже на меня. А я. Позор моим седеющим волосикам, орал, материл её, дуррой обзывал, гаишником обматюкал, русским, хуже слов уже не было. Так что ты думаешь? Она, стерва, ещё и рядом с машиной, прошлась, продефилировала, ноль на меня, и потом потихоньку ушла на поляну. Я чуть не врезался во встречную. Всё смотрел на неё. Заразу хитрозадую.
Потом ещё долго ходил по комнате, ругался на придурков – законотворцев. Соседей. В такое положение сунуть. Как псу под хвост, великую братию охотников.
Он долго потом ходил по комнате мастерской. Молчал. Прошёл в туалетную, помочил голову, как от головной боли – панацеей, холодной водой. Пришёл и процедил сквозь зубы, не раскрывая рта. Выдавил.
… – Я, после этого случая, седеть начал.
Потёр виски кулаками. И добавил.
– Ну что ты, пережить такое.
– Зять – сын, просто не понял такого страдания юного Вертера. Ему, как и нам, и зайцам, было непонятно, что тут не так. А всё- то было просто. Не тот менталитет.
И дед, который ещё юный, как он сам говорит, тоже вспомнил, видел, как лисица шла там же, где рассказывал и видел его товарищ и земляк – абориген, он, дед, тоже видел и поведение неадекватное, не по лисьи, с остановкой на светофоре, и тротуаре, и, полное безразличие к братьям в штанах.
Только он, дед, вспомнил забайкальские встречи, с братишками, старшими, медведь побольше этих, и понял, что это их, лесная тропа – их тротуар, но светофор, они – зверюшки, не виновны, что их тропу, по которой ходили их, звериная родня, интеллигенты в третьем поколении, люди, хоть и законопослушные Финны, взяли и построили дорогу, со светофорами, а они, эти светофоры, нужны лисицам и зайцам, как красавцу, пенсионеру – ишаку, пятая нога…Но, если ишак – ослик, бывает использует пятую ногу, по прямому назначению, так это только на пользу, и он более чётко и с большим усердием выполняет глобальную задачу ишачиного семейства, по проблеме России, увеличение народонаселения, не так как скажем Китайцы. Но с поставленной задачей по демографии, решают лучше, чем дума, которая не дума.
У живности ползающей, бегающей и летающей, как утверждают знатоки – охотники, есть пути дороги. Вон, черепахи, океаны, им по колена, находят, где стать матерью героиней. Без пелёнок и памперсов, как у людей. Они годами ходят, летают, ползают, этими путями дорогами, трассами, и тут с дурру двадцать взяли и построили дороги и тротуары. Великая вещь – зов природы, инстинкт, если хотите. Вот они и ходят, согласно законам матушки – природы. А не прихоти дорожных грейдеров, авто и водителей – охотников, с двустволками.
И ходят они правильно.
… Как бы там ни было, но после свидания с зайчиками, хоть и уродливыми, жизнь гостей и хозяев пошла слегка наперекос. На семейном совете, за утренним дегустированием всех блюд, которые никак не хотели, зашкаливать давление гостям, всё – таки зайцев реабилитировали: из уродов – мутантов, похожих на испражнение художников – абстракционистов. Умудрилась Земля – Мать выдать на гора, уже после всемирного потопа, если память моей лысой и седой, голове, не изменяет, это был Иероним Босх, а год сотворения его шедевров, дай Бог памяти…– тысяча, четыреста…, нет, это было в…году? Да Бог с ним. Когда. Он, этот художник, показал своим одногодкам, да и нам, которые уродствуют, в год водолея. Что нас ждёт по переходу, в параллельный мир… как только, золотая застёжка, прихлопнет верхнюю часть, нового жилища – ореховый или сосновый гробик, заколоченный простым гвоздём. Там Ад. Даа, это художник изобразил… Ад во всём его великолепии. И, как бренное тело ещё живое, терзают эти монстры. Видели как крокодил жрёт – терзает свою жертву. Так это было бы счастье.
Схватил, красавчик – аллигатор, бедненькую зебру или косулю. Крутанул, хвостом…сделал три оборота под водой…и, и, и, завтрак уже в раю. Он ничего и не почувствовал. О законе души, реинкарнации он не успел и подумать. Раз, и, нет. Уснул…
… Ладно, дорогие гости и хозяева, это уже не смешно. Давайте о хорошем.
А, что бы гости со страху, не уничтожили весь запас съестного, с перепугу – от страха, решили перейти к другой теме…
… Аах. Какие хорошие всё – таки зайчики. Снова и снова рассказывали друг другу, как они лапками, гребли барабанили земельку. Доставали там травку корешки, как они забавно умывали свои тройные верхние губы, которые, казалось, то улыбались, то хохотали, только вот непонятно, отчего им, зайчикам так было смешно и радостно, кто – то даже мечтательно пропел: а как бы было хорошо, погладить ему животик. Говорят, кошку гладят – лечатся. Они, кошки, знают, когда и где что болит у человека – ложатся, мурлыкают и лечат. Поглаживание котика – снимает стресс.
Потом слегка удалившись, от зайчиков, в который раз, рассказывали друг другу, какие они красивые. И пушистолохматые. Эх, жаль не поверят, если рассказать, да и, кому. Кому это интересно… в год всемирного потопа – дефолта.
Но пиво, улыбки родных, воспоминания, о тех минутах, вошло, вросло в незаржавевшие рецепторы Души.
Их будут согревать и радовать – солнечные мелодии зайчиков.
Проснувшегося вдруг детства.
– Видеть.
– Чувствовать.
– Понимать.
Они все, ещё долго – долго будут жить и дышать этим.
