Николай Иванников
Восемь пуль людоеду

Роман Макарович, естественно, не кричал и не свистел, хотя испытывал огромное желание сделать это. В волнении он расхаживал от стойки к стойке, а когда прозвучал заключительный гонг и рефери поднял Витусу руку, он проскользнул между канатов, подхватил Витуса за под мышки и подбросил вверх. Витус с улюлюканьем взмыл над головами рефери и своего огорченного соперника. Девчонки с визгом рукоплескали, мальчишки издавали непрерывные боевые кличи.

Из-за стола поднялся главный судья, кашлянул прямо в микрофон и объявил:

– И, наконец, финальный бой наших соревнований… На ринге Антон Савченко, центральная спортшкола, и Вадим Савин, Юго-Западный микрорайон.

Зал загудел, заголосил, заглушая микрофон. Тошка ударил перчаткой о перчатку и поднялся со стула; друзья хлопали его по плечам и подталкивали в спину.

«Главное – разозлиться, – говорил он себе, перелезая через канаты. – Сейчас я разозлюсь, и все будет в порядке. Я сильнее этого парня с Юго-Западного, все так говорят. Пусть он тяжелее, но у меня техника лучше. Так тоже говорят».

Он вышел на ринг и огляделся. Казалось, что все смотрят на него, а впрочем, так оно и было. Вон мальчишки, все еще машут руками и орут, но он уже не обращает на это внимание. Он полностью готов к бою. Ага, а вот и отец – тоже машет ему рукой. Должно быть, он специально отпросился с работы, чтобы увидеть финальный бой. А вот и Ирка. Только что пришла. Лезет сквозь толпу и что-то кричит. Ладно, сестренка, потом все выскажешь, сейчас не до тебя.

Слева толпа зашевелилась, расступаясь. Савин идет. Роста он невысокого, его светлая стриженая макушка едва заметна в толпе, но Тошка знает – не в росте дело.

Он снова посмотрел направо, где бесновались его болельщики. Ирина уже пробилась сквозь толпу, она была уже почти в первом ряду и что-то кричала, пытаясь оттолкнуть с дороги грузного и неповоротливого дядю Ваню, отца Костика Жмыхова. Разобрать смысл слов Тошка был не в состоянии, сначала он пытался прислушиваться и даже приставил перчатку к уху и крикнул, не слыша самого себя: «Что?!», а потом махнул рукой. «Потом, Ирка. Не до тебя…»

Он похлопал себя перчатками по голове, взлохматив коротко остриженные волосы, и повернулся к противнику, пытаясь дружелюбно улыбаться, как и положено участнику соревнований.

– Поприветствуем друг друга, – предложил рефери и отечески похлопал но спинам обоих мальчишек.

Но Тошка его не услышал. Он уже и не улыбался, а руки его так и замерли на уровне головы.

Напротив него, всего в каком-то метре, стоял Плохиш. Он гоже не мог отвести глаз от своего противника, и тоже не двигался.

«Вот мы и встретились», – подумал Тошка. И понял вдруг, что больше не волнуется. Исчезло волнение, словно его и не было. Он даже забыл, что находится на ринге, что вокруг толпа народа и что здесь вовсе не место для выяснения личных отношений. Вокруг уже никого не было – лишь он и Плохиш.

Он медленно огляделся. Ему казалось, что кругом стоит полная тишина – мальчишки молча размахивали руками и открывали рты, словно рыбы, и только Ирина уже не кричала, просто смотрела на него странным взглядом, одним из тех, от которых у Тошки мурашки ползли по спине. Глядя на сестру, он кивнул: «Я все сделаю как надо, не беспокойся». Ирина не отводила от него глаз, и в какой-то момент Тошке показалось, что она отрицательно качает головой. Тогда Тошка небрежно скинул со своего плеча руку рефери и подошел к канатам. Роман Макарович тут же кинулся к нему.

– В чем дело, Антон? Ты хочешь что-то сказать?

– Да, хочу, – сказал Тошка.

– Что?

– Бой надо отменить.

Роман Макарович отпрянул и вытаращил глаза.

– Отменить? Ты что говоришь, Антон? Зачем отменять? Почему?!

– Так надо.      .

– Ты с ума сошел! Это же финал! – Роман Макарович помолчал, не находя слов. Потом наконец нашел: – Ты что, испугался? Брось, я никогда этому не поверю! Не надо бояться, злись, Антон, злись!

– Да я не боюсь, – Тошка поморщился. – Дело не в этом.

– А в чем же тогда?

Тошка вздохнул. Сказал с расстановкой:

– Если бой не отменят, я его убью.

– Что? – Тренер опешил. Лицо у него непонимающе вытянулось, на мгновение окаменело, а затем его сломала широкая улыбка.

– Тошка, не дури! Что за смешные отговорки? Не бойся, малыш, задай ему перца!

Тошка вздохнул.

– Ну, хорошо. Вы не оставили мне выбора. Но только не говорите, что я не предупреждал.

Он вернулся в центр ринга. Рефери смотрел на него удивленно – впервые в его практике боксер отказывался приветствовать своего противника. А впрочем, это личное дело боксера.

– Бокс! – скомандовал рефери, взмахнув рукой.

Плохиш сразу закрыл лицо перчатками – лишь маленькую щелочку оставил для обзора – и запрыгал, постепенно отступая. Тошка даже не поднял рук.

– Боишься, – сказал он, усмехаясь. – И правильно делаешь, Плохиш, – тебе самое время бояться. Потому что сейчас я тебя убью.

Рефери ничего не мог понять. И никто не мог понять, только Плохиш понял все – это было заметно по тому, как он побледнел. И вдруг кинулся вперед. Тошка пропустил удар, но Плохиш не думал, что противник даже не попытается увернуться, и перчатка прошла по лицу лишь скользом.

– Почти попал, – прокомментировал Тошка. – Плохой удар. Сразу видно, что ты мало тренировался и драться предпочитал с девчонками. Что ж, теперь попробуй подраться со мной, Плохиш!

Он сделал шаг вперед, легко отбил руку Плохиша в сторону и нанес ему удар в голову. Плохиш не успел закрыться, и его отбросило к канатам. Тошка не стал дожидаться, когда Плохиш очухается, он напрыгнул на своего врага и резким хуком сбил его с ног.

– Брэк! – крикнул рефери, выставив руку перед Тошкой, но тот не обратил на это никакого внимания. Он оттолкнул рефери, подскочил к Плохишу, который, ошалело мотая головой, пытался подняться на ноги, и серией ударов отправил его обратно на пол.

– Брэк, брэк! – кричал рефери за спиной. – Савченко, прекрати немедленно!

– Тошка, перестань! – раздался крик из-за канатов. Должно быть, тренер.

«Ну и пусть, – Тошка крепче стиснул зубы. – Я предупреждал… А теперь меня не остановить…»

Он взял Плохиша за голову, поднял с пола и крепко врезал лбом ему в переносицу. Плохиш снова упал, разбрызгивая кровь, которая потоком хлынула у него из носа. Рефери схватил Тошку за руку, пытаясь удержать, но это его только разозлило.

– Отпусти! – Тошка вырвался, снова подскочил к Плохишу и принялся бить его, не давая возможности встать.

– Получи, сука, сволочь, гад! Как ты ее бил?! Ногами? Вот, получи ногами! А теперь вставай! Поднимайся, я тебе говорю!.. Уйди! – это он крикнул судье, который предпринял новую попытку оттащить Тошку от Плохиша, но она, как и в прошлый раз, закончилась неудачей.

Тошка рывком поставил Плохиша на ноги и в два удара загнал его в угол. Плохиш предпринял было попытку уйти в глухую защиту, но Тошка не позволил ему сделать это.

– А как ты бил Костика Жмыхова, гад? Ты ему глаз выбил, скотина! Хочешь, я тоже выбью тебе глаз?

Он обхватил Плохиша за шею, наклонил и с размаху ударил коленом в глаз. Плохиш закричал.

– Что – больно? – наклонившись, Тошка выкрикнул ему прямо в лицо. – Костику было больнее! Сейчас ты узнаешь, что такое настоящая боль!

Тошка разогнул Плохиша, отошел от него на шаг и вдруг с криком пнул его в грудь, прямо в сердце. Плохиша прижало к стойке, и на секунду он окаменел с перекошенным лицом. Потом медленно осел и вытянулся на полу. Больше он не двигался.

Тошку наконец скрутили, а впрочем, он и не сопротивлялся. Его утащили с ринга. Он видел, что к Плохишу бежит женщина в белом халате, склоняется над ним. старается нащупать пульс… Похоже, она в крайней растерянности – свое присутствие на соревнованиях она считала просто рутинной обязанностью, перестраховкой, и вот надо же – понадобилась! И не знает, что делать…

Когда Тошка проходил через толпу, перед ним расступились. Только один человек остался стоять у него на дороге – Ирина. Она подождала, когда брат поравняется с ней, взяла его за руки и стала неумело развязывать перчатки. Он не вырвал рук и ничего не сказал, только едва заметно улыбнулся.

Никто им не мешал.

Плохиш остался жив. Его немедленно увезли в больницу, где он и провел весь последующий месяц.

Тошка и раньше был не слишком разговорчивым подростком, а после этих соревнований стал попросту замкнутым. Его отношения с сестрой с той поры изменились – теперь Ирина не относилась к нему, как к младшему братцу, которого раньше называла не иначе как «раздражающим фактором». Теперь они стали равными, хотя и нельзя сказать, что между ними завязалась дружба.

Секция бокса центральной спортивной школы после Тошкиного финального боя была лишена всех заработанных очков, команда не вошла даже в пятерку лучших. После длительного расследования Роман Макарович был уволен с работы, а Тошку не раз навещал следователь и задавал много вопросов. Тошка в основном молчал.

Однажды он навестил Романа Макаровича прямо у него дома. Тренер был небрит, сер, а в квартире стоял тяжелый алкогольный дух.

– А, Тошка, – сказал тренер, покачиваясь. – Проходи, будь как дома.

– Я ненадолго, – Тошка прошел в комнату, озираясь. Обстановка была спартанской – Роман Макарович был холостяком и не слишком заботился о порядке в квартире.

– Чай будешь?

Тошка повел плечом – чаевничать в подобной атмосфере было выше его сил.

– Нет, спасибо. Я просто зашел попросить прощения.

– Прощения? За что?

– За то, что я так подвел вас.

– Чушь, – Роман Макарович отмахнулся. – Потом мальчишки мне рассказали, почему ты так поступил. Ты все сделал правильно.

– Значит, вы на меня не обижаетесь?

– Конечно, нет, малыш, не говори ерунды. На твоем месте я поступил бы точно так же. А если нет, то стал ненавидеть бы сам себя. Тут и говорить не о чем.

– Правда?

– Конечно, правда. Я вообще никогда не вру, малыш.

Тошке сразу же стало легче.

– Это хорошо, – сказал он. – Тогда я пойду?

– Ну, если ты торопишься…

Тошка заулыбался.

– Вообще-то, чай не такая уж плохая идея, – сказал он.

Глава 5 (1993 год)

Этот сон приснился ему под утро и был похож на кошмар. Он видел мертвую женщину, лежащую на мокрой земле, видел ее растрепанные волосы, перепачканные в грязи, видел вытаращенные глаза, в которых навсегда застыло выражение ужаса и страдания, видел окровавленный рот, чуть приоткрытым, словно в последний момент жизни женщина собиралась что-то сказать, но смерть не дала ей сделать этого. И еще он видел свои собственные перемазанные кровью пальцы, рвущие еще теплую, но уже мертвую плоть, слышал хруст выворачиваемых суставов и резиновый скрип, с каким зубы пережевывали плохо прожаренное несоленое мясо…

Другому это могло показаться страшным бредом. Но он-то знал, что это не так.

С тоскливым криком он вскочил с кровати. По лицу стекали холодные капли, одеяло насквозь было пропитано потом.

«Сейчас все пройдет, – подумал он. – Это всегда проходит. Это только сначала страшно до судорог, а через минуту все уже задергивается туманом, а через пять минут все забывается вовсе и снова приходит сон. А уже утром все будет, как всегда. Надо уснуть. Мне просто необходимо уснуть и обо всем забыть! Все будет хорошо…»

Будильник загрохотал, оглушая, – он вздрогнул всем телом. Отбросил одеяло, схватил будильник и с силой швырнул его на пол. Грохот стих.

«Так быть не должно, – подумал он, прячась под одеялом с головой. – Я должен уснуть. Я должен все забыть…»

Но все уже было бессмысленно. В полной неподвижности пролежав около получаса, он наконец открыл глаза, глубоко вздохнул и сел.

«Надо вставать. Надо идти на работу, будь она проклята… И надо держать себя в руках, может, еще ничего страшного и не случится».

Но в последнем он был совершенно не уверен.

В одних трусах он вышел из дома, оглядел дворик и, подхватив с крыльца пустое ведро, зачерпнул воду из бочки, стоящей под желобом водостока. Вода была теплой, застоявшейся, по ней плавали водомерки, но он не обратил на это внимания – выплеснул ее, как есть,

прямо на голову. Прислушался к себе: не стало ли легче? Нет, не стало.

«Да и черт с ним! – подумал он, неожиданно разозлившись. – Никакие воспоминания не должны отравлять жизнь. Что было – то прошло!»

Он так решил. Однако он чувствовал, что с этого дня что-то переменится. И очень страшился этой перемены.

Побрившись и приняв холодный душ – не торопясь, как обычно по утрам, – он выгнал машину и отправился на работу. Будничные дела основательно заглушили в нем пробудившийся после многолетней спячки страх, однако ближе к вечеру случилось то, чего он так боялся.

Все произошло неожиданно. Его автомобиль отказался заводиться. Помучив стартер, он в конце концов вышел наружу, открыл капот и, проклиная «эту старую рухлядь», какое-то время ковырялся в двигателе, хотя и без всякой надежды – он мало что понимал в технике. Потом посмотрел на часы, сплюнул и захлопнул капот.

«Бессмысленно, – подумал он, обтирая руки тряпкой. – Пусть стоит в ограде, завтра починю. Придется возвращаться своим ходом».

Он уже много лет не пользовался общественным транспортом и не мог объяснить, почему боится этого. Он знал, что ответ сидит где-то в подсознании, и достаточно лишь слегка копнуть… Но он боялся делать это. Даже думать об этом не хотел. Пусть все идет, как есть. Не надо ничего менять, ведь только богу известно, к чему это может привести…

Он запер машину и неспешно направился к ближайшей станции метро.

Последний раз он пользовался услугами метрополитена пару лет назад, когда вот так же по чистой случайности на время остался без автомобиля. И все обошлось. Но в тот раз было уже достаточно поздно, народу в метро было мало, да и на темных улицах редко можно было встретить случайного прохожего.

А сейчас шестой час вечера, час «пик». И это его пугало.

Непроизвольно втягивая голову в плечи, он спустился в метро. Несколько минут стоял перед входом, подглядывая за действиями других пассажиров. Потом неумело разменял в автомате крупную купюру и, затаив дыхание, прошел через турникет.

Ничего не случилось. Ничего и не должно было случиться, но с некоторых пор он опасался любых отклонений от привычной жизни. Он во всем ждал подвоха и был в какой-то мере удивлен, когда осознал, что ничего не происходит. Никто не обращал на него никакого внимания, только какой-то ворчливый дедок, пройдя через турникет, подтолкнул его в спину:

– Ну, что встал на проходе? Ты или туда, или сюда! Встанут туг, понимаешь, и торчат, как столбы, ни пройти, ни проехать…

Он торопливо посторонился. Поддергивая на костлявом плече драный рюкзак, ворчливый дед проследовал к эскалатору, и вскоре его блестящая лысина исчезла в глубине подземки.

Подталкиваемый обгоняющими его людьми, он подошел к эскалатору. Словно озорной мальчишка прыгнул на верхнюю ступеньку и пошатнулся, схватившись за плывущий рядом поручень. И почти сразу же сделал для себя первое открытие: поручень двигался быстрее лестницы, и время от времени приходилось перехватываться.

С эскалатора он спрыгнул неуверенно и снова едва не упал.

– Осторожнее, мужчина, – сказал кто-то за спиной. – Ребенка раздавите.

Он поторопился отойти в сторону и затерялся в толпе, ожидающей прибытия поезда. Он не часто присутствовал при таком скоплении народа и в первый момент почувствовал легкое головокружение, в глазах поплыло. Стало не по себе.

«Где же поезд? Где этот проклятый поезд?!»

Электронное табло над входом в тоннель показывало, что предыдущим состав ушел три минуты назад, но он не знал, с какой периодичностью ходят поезда и потому это ему ничего не сказало.

Головокружение усиливалось. Он почувствовал, как из-за этого в нем начинает нарастать раздражение, и, чтобы не высказать вслух своего недовольства, крепче стиснул зубы. На спине выступил пот, рубашка неприятно прилипала к телу.

Через несколько минут из тоннеля повеяло прохладой, донесся шум, и синий поезд, вылетев наружу, замер у перрона.

«Наконец-то!»

В вагоне было тесно, толпа оттеснила его от выхода и прижала в двери в конце вагона. В следующем вагоне, так же тесно прижавшись к стеклу дверей, стояла молоденькая девушка, студентка должно быть. На мгновение они взглянули друг другу в глаза, и, заметив, что девушка улыбается, он поторопился отвернуться. Раздражение, возникшее у него еще на перроне, как-то очень уж неожиданно превратилось в какой-то навязчивый, необоснованный страх.

«Что со мной? – подумал он, почувствовав, как отчаянно заколотилось у него сердце. – Чего я испугался? Неужели этой девчонки в соседнем вагоне? Но с какой стати?! Почему я должен бояться какой-то соплячки?»

Он снова покосился в стекло на двери. Девушка уже не смотрела на него – неподвижным взглядом она уставилась в темноту туннеля за окном и не мигала.

«Соплячка…» – еще раз подумал он. И в этот момент внутри у него все оборвалось. Он понял вдруг, что девушка эта как две капли воды похожа на ту, которую он видел в том страшном бреду сегодня утром.

Он снова зажмурился и вжался в дверь, обеими руками вцепившись в ручку. «Убежать… убежать… – повторял он, словно молился. – Спрятаться, скрыться…»

Открыть глаза он решился только на конечной станции, когда пассажиры покинули вагон и на смену им в поезд устремились другие, тоже все на одно лицо – мертвенные, окровавленные, вместо слов издающие отвратительные резиновые скрипы.

Сломя голову он бросился из вагона, расталкивая суетящихся пассажиров. Вслед ему неслись возмущенные возгласы, но он не понимал их смысла, они казались ему страшным дьявольским хохотом.

Выскочив на перрон, он заметался. Рванул налево, наткнулся на какую-то женщину, в ужасе оттолкнулся от нес. рванул направо, ударился о колонну, развернулся. прижался спиной к холодному мрамору. Толпа быстро рассасывалась, разделившись на две почти одинаковые части – одна устремилась к эскалатору слева, другая – к эскалатору справа. На него никто не обращал внимания… Почти никто. Только та девушка, которую он заметил у дверей соседнего вагона, никуда не шла. Она стояла, положив руки на висящую у нее на плече сумку, и смотрела на него. Прямо в глаза. А может быть, это была и не та девушка, сейчас все люди были для него на одно лицо – страшное, мертвое лицо! – но ему почему-то казалось, что это именно она.

Прижимаясь мокрой спиной к холодному мрамору, он медленно отошел за колонну и сполз вниз, обхватил голову руками.

– Вам плохо? – услышал он.

Сначала не поверил, что обращаются к нему, но голос прозвучал в такой непосредственной близости, что он на всякий случай поднял глаза. Рядом стояла та самая девушка.

– Вам помочь? Может, вызвать врача?

Он потряс головой.

– Нет-нет…

Он понял вдруг, что уже почти перестал бояться. Крови на лице этой девушки он уже не видел, как и не слышал больше резинового скрипа, и голос у нее оказался очень мягким, приятным.

Оттолкнувшись спиной от колонны, он распрямился. – Спасибо, – сказал он.

– За что? – девушка улыбнулась, и тут он впервые понял, что не может не смотреть на эту улыбку.

– Вы очень внимательны к людям. В наше время редко предлагают помощь, даже если видно, что человеку действительно плохо. Чаще всего люди думают: «Это не мое дело», или: «Мне сейчас некогда», или просто: «Да он пьяный!», и бегут прочь.

Девушка пожала плечами: мол, я не такая. Она ничего не сказала, и он понял, что сейчас она повернется и уйдет, и больше они никогда не увидятся. Он не мог этого допустить.

– Вы сильно торопитесь? – спросил он.

Девушка снова пожала плечами.

– Не очень. Собственно, вообще не тороплюсь, но я очень хочу есть, поэтому мне надо домой.

– Есть предложение, – сказал он, воодушевившись. – Тут рядом, прямо над нами, – он потыкал пальцем в высокий потолок, – есть кафе. Там очень мило, и я мог бы угостить вас неплохим ужином. В знак благодарности, так сказать, за внимание к людям. Я сегодня получил зарплату, – он хлопнул себя по нагрудному карману, в котором лежал бумажник, – и так получилось, что мне не с кем это дело отметить. Как вы к этому отнесетесь?

Девушка оценила его продолжительным взглядом аквамариновых глаз и, вероятно, только сейчас заметила, что имеет дело с человеком весьма незаурядной внешности: От него так и веяло огромной внутренней силой и интеллектом.

– Ну-у… Вообще-то, я не против. Но только у меня одно условие: кафе я выберу сама.

– К вашим услугам.

Девушку звали Наташа, она оказалась студенткой архитектурно-строительного института и жила совсем недалеко от станции метро, всего в нескольких минутах ходьбы. Она проживала вместе с родителями, и у нее было два младших брата.

А что дама будет заказывать?

Дама заказала французский салат и пельмени в горшочке.

А что дама будет пить?

Нет-нет-нет! Только кофе!

А может, все-таки – «Старый замок»?

Ну хорошо, пусть будет «Старый замок»…

Минут через сорок он уже не представлял, как раньше мог жить без этой девушки. Он был влюблен! Так же страстно, как и тогда, много лет назад, когда случилась та страшная история, о которой никто не знал, кроме него самого и старых кедров в таежной глухомани…

В тот вечер они долго сидели в кафе. А когда он проводил Наташу до дома и за ней захлопнулись тугие подъездные двери, он окончательно понял, что снова влюблен. Как мальчишка. И ни минуты не может жить без объекта своей страсти.

Ночью он плохо спал. Практически глаз не сомкнул, так и проворочался всю ночь с боку на бок, превратив простыню в пропитанный потом комок. Наташа ни на секунду не шла у него из головы; чтобы заснуть, он даже нарочно попытался думать на отвлеченные темы, но это не помогало.

Успокоение не пришло и на следующий день. Он ни о чем не мог думать, ничего не мог делать. Думал только о ней, о своей Наташеньке. Около трех часов дня он наконец не выдержал и позвонил ей домой (она оставила ему номер телефона).

По ее голосу он понял: она давно ждала этого звонка. Старалась не подавать виду, но ждала. Они договорились встретиться. В том же самом кафе, в восемь часов вечера.

В этот раз на встречу он поехал на автомобиле, купив у торговки букет цветов, и вчерашний вечер как бы повторился вновь. С той лишь небольшой разницей, что теперь они были гораздо ближе друг к другу. Он держал ее руки в своих, и она не возражала против этого.

А потом они целовались. Он был в восторге, он наслаждался собственными ощущениями.

Потом они целовались у него в машине.

– Я хочу, чтобы ты увидела мой дом, – сказал он. – Я уверен, тебе понравится…

Наташа не возражала. Он купил бутылку шампанского, и они отправились к нему домой. Он волновался, как малолетка – он уже очень давно не был с женщиной, много-много лет. Ему даже показалось, что это с ним впервые. Он был влюблен и вовсю наслаждался этим…

Но когда ночью он неожиданно открыл глаза и увидел перед собой совершенно незнакомое, желтое от лунного света лицо, он почувствовал опустошение. Наташа крепко спала и была по-прежнему прекрасна, но он не узнавал ее и вообще не мог понять, как еще несколько часов назад мог сходить по ней с ума. Теперь он хорошо видел, что это совсем не та женщина из его сна – совершенно на нее не похожа. Как он мог перепутать?

Опустошение как-то очень быстро перешло в раздражение, а то, в свою очередь, – в ненависть. Он встал с кровати и какое-то время смотрел на спящую девушку. Сердце у него забилось сильно и гулко, почти болезненно, и он все пытался угадать, предвестником чего это может являться, но в голову ничего не шло. Его заполняла ненависть, и скоро она заполонила его полностью.

Но зато теперь он знал, как поступит.

Он прошел на кухню, пошарил на полках, нашел топорик для рубки мяса, взял в ванной таз и вернулся в спальню. Потряс девушку за плечо.

– Просыпайся, – сказал он.

Наташа открыла глаза. Зевнула, закрывая рот маленькой ладошкой.

– Что, уже утро?

– Нет, еще ночь.

– Понимаю, – девушка улыбнулась. – Сегодня ты не оставишь меня в покое…

– Не оставлю, – сказал он.

И взмахнул топориком.

Костя Жмыхов пришел ночью. Непрерывно зевая, Антон впустил друга в квартиру, показал жестом: «Проходи на кухню», и, закрыв дверь, направился следом за ним, подтягивая трусы.

На кухне Костя по-хозяйски залез в холодильник, распечатал бутылку лимонада и облокотился на подоконник. Антон сел на холодный табурет, обняв себя за плечи.

– Как дела с работой? – поинтересовался он. – Нашел что-нибудь?

После окончания техникума они с другом уже второй месяц искали работу, но ничего подходящего не подворачивалось. Это раздражало. Отец звал Антона к себе на стройку, но его это не устраивало: во-первых, он ни в чем не хотел зависеть от родителей, а во-вторых, не желал расставаться с Костей. Друзья решили работать вместе. В мечтах это выглядело очень просто, а на деле оказалось почти нереальным.

– К черту работу, – сказал Костя, поправляя черную повязку, которая прикрывала ему выбитый в детстве глаз. – Все это лажа.

– Да? – сказал Антон. – И какая же муха тебя сегодня укусила?

– Муха тут ни при чем. Просто сегодня я встретил одного своего старого приятеля, и он подал мне одну интересную мысль.

Антон не стал спрашивать, что это за интересная мысль. В первую очередь он предпочел поинтересоваться:

– И что это за приятель?

Вопрос был резонный. Многочисленные «старые приятели» Костика порой подавали ему настолько «интересные» мысли, что Антону зачастую не оставалось ничего другого, как только разводить руками и качать головой. Иногда ему стоило больших трудов убедить своего друга, что все его «интересные мысли» не более чем обычная чепуха, авантюры, в которые здравомыслящий человек не станет влезать ни за какие коврижки.

– Ты должен его помнить, это Серега Кошкарев, он учился в нашей школе, в одном классе с твоей сестрой.

Антон покивал – Кошкарева он помнил. Этот квадратноголовый огромный парень, на весь Овражий славившийся своей недюжинной силой и вместе с тем беззлобным нравом, некогда был влюблен в Ирину, но поскольку характер имел стеснительный, то напрямую признаться в своих чувствах не находил смелости и лишь однажды решился передать записку объекту своей страсти через ее младшего брата. Антон к этому поручению отнесся со всей серьезностью, записку вручил из рук в руки, правда, не преминул сделать парочку язвительных замечаний. Ответа от Ирины Кошкарев так и не дождался. Она не хотела его обижать, но подходящего ответа так и не смогла придумать. Тошка очень переживал по этому поводу – ему страшно хотелось, чтобы сестра дружила с этим мощным, всеми уважаемым парнем, и он никак не мог понять, как она посмела отказать ему.

Говорят, с тех пор Кошкарев многого добился. Особо крупным бизнесменом он не стал, но имел довольно широкую сеть торговых киосков в городе и окрестностях, раскатывал на импортном автомобиле и пользовался сотовым телефоном.

– Да, я помню Кота, – сказал Антон. – Но не могу представить его в качестве поставщика «интересных идей».

– Ты все поймешь, как только услышишь, ЧТО он мне предложил. Ты помнишь старый Дом пионеров?

– Помню, – сказал Антон. – И что с того?

– Там есть большой подвал, который сейчас никто и никак не использует.

– Да-да, я знаю этот подвал, одно время мы там играли. Но мне непонятна связь между нашей работой и этим подвалом.

– Сейчас все поймешь. У меня уже давно бродили кое-какие мысли относительно этого подвальчика – я хотел сделать там что-то вроде забегаловки. Днем это было бы обычное кафе, а ночью – ресторан, возможно даже со стриптизом.

– Хм, – сказал Антон. – Со стриптизом? Ничего себе идейка!

– Вот и я говорю – это было бы здорово! – обрадовался Костя, видя, что друг огорошен его сообщением. – Такие заведения очень прибыльные, особенно если учесть, что во всей округе пока нет ни одного подобного. Если мы будем единственными, то и все клиенты будут только нашими.

– Ты так говоришь, будто мы уже решили открывать этот ресторан.

– А почему бы и нет! – воскликнул Костя. – Это и есть та самая интересная мысль, о которой я тебе говорил. Зачем нам искать работу, если можем ее сделать сами себе? К тому же работать на себя гораздо приятнее, чем на дядю. Лично мне эта идея нравится!

– А мне не очень, – Антон скептически помотал головой. – Я хорошо помню, что представляет собой тот подвал. Ты хоть раз задумывался, во сколько обойдется один только ремонт? Где мы возьмем деньги? И это только ремонт. А все остальное? Ведь ресторан – это не только чистый подвал, это еще и столы, стулья, еда, напитки, официанты… Потребуется просто прорва бабок, нам никогда столько не достать.

– Спокойно, я все продумал, – успокоил Костя друга. – Мы возьмем ссуду.

– Ссуду? Ты с ума сошел? Кто нам ее даст? Думаешь, в банке тебя встретят с распростертыми объятьями? Да с тобой там даже разговаривать не станут! К тому же ссуду надо возвращать, и с процентами… Нет, твоя затея не кажется мне удачной.

– Ты меня недослушал. Я вовсе не собирался брать ссуду в банке.

– А где же тогда? Сомневаюсь, что найдется какой-нибудь идиот, который даст тебе собственные деньги.

– «Нам», Тошка, «нам». Не мне одному, а нам с тобой. Такой человек есть, и он очень заинтересован.

– Только не говори, что Кот согласен дать нам деньги. Он не такой кретин.

– Вот как раз потому, что он не кретин, он и изъявил желание вложить свои деньги в это дело. Я уже печенкой чувствую – у нас будут большие бабки.

– А с чего это вдруг Кот так расщедрился? Это на него не похоже.

– Видишь ли, дело в том, что у него есть одно условие, – сказал Костя осторожно.

– Л. так я и думал, что есть какой-то подвох! И что же это за условие?

– Пока не знаю. Но это, как мне кажется, касается тебя. Во всяком случае, Кот сказал, что обсуждать условие будет только с тобой.

– Не знаю, Костян, я не уверен, что мне эта затея нравится.

– Тошка, не дури! – вскричал Костя. – Это же золотое дно! Я не знаю, что там за условие придумал Кот, но мне кажется, каким бы оно ни было, нам надо соглашаться. Такой случай больше не представится! К тому же нам все равно не найти такую работу, куда бы нас взяли обоих. Никому мы не нужны, разве ты этого еще не понял? А так у нас будет собственное дело. Наше дело!

– Ну, не знаю. – Антон поднялся с табурета, взял чайник и отхлебнул из носика. Утер губы кулаком. – Собственно, пока не станут известны условия, которые выдвинул Кот, я не вижу смысла обсуждать этот вопрос.

– Согласен, – тут же сказал Костя. – Сейчас обсуждать ничего не будем. Но обещай, что тщательно обдумаешь этот вопрос.

– Обещаю, – сказал Антон. – Когда, говоришь, Кот назначил тебе встречу?

– Завтра в девять утра, в том самом подвале. Он сказал, что ему надо там ко всему внимательно присмотреться…

На следующий день к девяти часам утра, как и было уговорено, друзья отправились в бывший Дом пионеров. Кошкарев был уже дам – по крайней мере, его «Опель» стоял у парадного крыльца.