Николай Гейнце
На вскрытии

Полная версия

Точилов почитался в селе первым человеком, и мир всегда приглашал его для обсуждения казусных дел, хотя он давно, по старости лет, как он уверял, отказался от выборных должностей. Впрочем, на своем веку он послужил обществу, немыми свидетелями чего были похвальные листы, выданные ему начальниками губернии и развешанные по стенам в рамках за стеклами. Власти в селе он не потерял, а служба отнимала время, которое ему было дорого, – он был приискатель, то есть, кроме крестьянского надела, имел свой небольшой прииск. Я застал его маленькую семью, состоящую из старухи-жены и младшей дочери, девушки лет девятнадцати (три старших были замужем; одна даже за купцом, о чем Иван Павлович очень любил говорить), в моей комнате за чаем.

Увидав меня, обе хозяйки заторопились было подавать обедать, но я заявил, что подожду доктора, и присел к столу.

– Ну, чайком не побрезгуйте; не кирпичный – байховый, – заметил хозяин.

Я не отказался.

– А Вацлав Лаврентьевич в «анатомии»? – спросил он, беря из рук жены стакан и подавая мне.

– Да, и я было пошел туда, да сбежал, не вынес.

– Непривычному человеку оно, точно, муторно ^[3]; не раз тоже я на своем веку там бывал; уж на что, кажется, человек неслабый, а все слюна возжей.

– Ужасно! А главное – ничего не поделаешь, – согласился я, вспомнив разговор с доктором в присутствии.

– Я, вот, когда в головах ^[4] ходил, одно средство придумал, – помогало, – заметил хозяин.

– Какое же?

– Солил.

– Что солил? – удивился я.

– Покойников, – невозмутимо продолжал Иван Павлович. – Посыпешь, это, на лед соли, положишь его, тоже сольцей обсыпешь, он и в сохранности. Соль-то у нас недорога. Многие головы и по соседним селам то же делали, а потом перестали, потому народ стал не в пример бесстрашнее, да и строгости уже не те…

– Разве не те!? Прежде, как говорил Вацлав Лаврентьевич, по полугоду трупы вскрытия ждали – какие же тут строгости!