Николай Гарин-Михайловский
Дворец Дима
Потом они сели на извозчика и поехали. Легче стало Диму, и чужой себе и всем, он сидел, сгорбившись, рядом с Егором.
А кругом в садах так радостно щебетали птички. садилось солнце и в золотой пыли светились. деревья, кусты. Вот открылась даль, вся в блеске заката с золотым небом, там, где садится солнце, где как будто туман горит над землёй. Или то ещё тоже земля, невидимая, призрачная, с неведомой в ней жизнью?
Егор говорит что-то о смерти. А что значит смерть и жизнь после смерти? Может быть, это значит, что после смерти все уходят туда, в ту даль, где собираются теперь все вместе: и земля, и небо, и солнце, где так светло, вон в той точке… Умрут все: и он, и мама, и папа, и все братья, и сёстры, и тёти, и все пойдут туда.
«Ах, хорошо тогда будет, – скорей бы только умирать всем», – думает Дим.
– Когда я умру, мне можно будет бегать, Егор?
– Можно.
Он быстро, быстро тогда побежит вон туда, к тому светлому.
– Ох, Боже мой, Боже мой, – говорит, подъезжая к дому, Егор, – лица на вас нет… и что только будет, что только будет!
– Ничего не будет, Егор, – отвечает Дим, – я скажу, что мне сделалось дурно – вот и всё, и мы взяли извозчика.
Но напрасно волновался Егор: мать Димы не приезжала ещё, так и спать лёг Дим, не дождавшись её. В первый раз он был рад этому. Он так устал, что, как лёг, так и заснул. Он крепко и хорошо спал всю ночь и утром, проснувшись, лежал в своей кроватке свежий и бодрый, ни о чём не думая.
Но, когда к нему вошла мама, он вдруг сразу всё вспомнил, что было вчера, и ему стало так неприятно и неловко, что он закрыл глаза.
– Ты спишь, Дим?
Сердце Дима стучало, в ушах шумело, и он никак не мог ответить: ему не хотелось отвечать. Ему было на кого-то за что-то обидно, хотелось жаловаться, упрекать в чём-то. Хотелось рассказать всё вчерашнее, но он так страшно поклялся Егору.
Он сделал усилие и открыл глаза.
– Какие у тебя сегодня мутные глаза, – сказала мама, наклоняясь и целуя его.
И он поцеловал маму, но ему показалось, что он целует не маму, а кого-то другого. Он быстро отвёл глаза и тихо спросил:
– Где Егор?
– Егор в саду.
Значит, Егора не прогнали. Дим облегчённо вздохнул. Он вспомнил, что вчера целый день не видал маму и хотел было спросить её, где она была, но подумал, что мама теперь не скажет уже ему правду. И он не может маме правду сказать. И так скучно и пусто стало на душе у Дима, и он опять вздохнул и подумал: «Ах, скорее бы уже все умирали». А мама всё смотрит на него, наклонившись к нему, и грустно говорит:
– Бедный мой мальчик, может, ты сердишься на свою маму за то, что она тебя вчера на целый день бросила?
В ответ Дим порывисто обнял её за шею и, прижимаясь, сразу смочил ей всё лицо своими слезами.
– Милый мой, милый мой, дорогой…
И мама горячо, испуганно целовала лицо Дима, ручки его и грудь.
Слёзы облегчили Дима, он опять смотрел на маму и улыбался ей сквозь слёзы. И всё, что было вчера, показалось вдруг Диму таким далёким. «Только ничего не надо говорить маме», – подумал он.
Он озабоченно оделся, напился молока и вышел на балкон.
Вон Егор копает грядку. Егор угрюмый, озабоченный копает и ни на кого не смотрит. Позвать его? Нет.
Мама села играть. Ах, скорее бы приходила Наташа. Только он и её заставит поклясться, что она не скажет ничего ни его маме, ни дяде.
А вот и Наташа. Она подошла близко, близко к Диму и, кивая у него под самым носом головой, сказала:
– Ну, здравствуй, здравствуй! Потом она села и заговорила:
– Дядя Коля приехал… Я плакала, а он мне сказочку рассказал. Я тебе расскажу её. Есть такой дворец – знаешь? И сад, и ангелы – и там дети. А когда дети плачут – знаешь – ангелы собирают их слёзы в такие маленькие чашечки, – вот такие, и потом поливают цветочки в саду: хорошенькие цветочки, нигде таких нету… А те слёзы, которые не попадают к ангелу в чашечку, те падают, – на пол падают, – вот так, – и делаются жемчугами… Понимаешь? Ангелы собирают этот жемчуг и строят из него детям дворец.
Наташа наклонилась к самому уху Дима и, кивая головой, грубо сказала:
– А у мамы моей много, много жемчуга… Хорошая сказочка?
– Очень хорошая! – сказал Дим.
– А где этот дворец? – спросила Наташа.
Дим вдруг вспомнил то светлое, что видел он там, где садится солнце, и сказал:
– А я знаю, где он, – я его вчера даже видел: там, где солнце, небо и земля сходятся вместе и гам всё прозрачное, – я вчера его видел. Его можно видеть каждый день, когда садится солнце… Но слушай, Наташа, это после, а теперь я тебе что-то скажу, но только побожись, что ты не скажешь моей маме и моему дяде.
И Дим так строго уставился в Наташу, что даже скосил глаза.
– Только я не хочу, если страшное, – сказала Наташа, – я не люблю страшного, – я потом ночью всегда кричу.
– Нет, нет, не страшное…
И Дим, понижая голос, сказал:
– Ты знаешь: у меня есть братики и сестрички.
– Родные или двоюродные?
– Родные! И родные и двоюродные.
Наташа подумала и строго сказала:
– Ты, значит, меня обманывал?
– Нет, я и сам не знал, – мне Егор вчера сказал; и, знаешь, мой дядя не дядя, а папа мой… И знаешь? Я даже видел вчера всех братиков и сестричек… Мы потихоньку с Егором подошли и всё видели через ограду…
Дим хотел было рассказать Наташе, как он и папу увидел в окне, но ему стало так неприятно, что он ничего не сказал.
Наташа пригрозила Диму пальчиком и сказала:
– Ну, смотри… А ты кого больше любишь: меня или братиков и сестричек?
Дим смутился.
– Наташа, – сказал он, – я тебе правду скажу: одинаково.
– А я так не хочу, – сказала Наташа. – Ты меня люби больше, а если не будешь любить, я не буду к тебе ходить… Не буду, не буду: никогда не буду…
Наташа говорила и уже уходила, пятясь задом к лестнице.
– Ну, Наташа… Ну, хорошо, слушай: они мои братики и сестрички, а ты будешь… моей женой…
Наташа быстро подошла к Диму и сказала:
– Знаешь, мы их всех возьмём и пойдём в тот дворец…
– Только, Наташа, в тот дворец можно попасть после смерти…
Наташа подумала сперва, а потом несколько раз ласково хлопнула его по голове, приговаривая:
– Неправда… Вот тебе, вот тебе, вот тебе…
И она убежала, а Дим кричал ей:
– Скорей приходи!
