Николай Гарин-Михайловский
Под праздник
– Этак, батюшка, этак, – ласково, горячо поддакнул Григорий.
– Опять же бороду, усы стрижет, – долбил своим громким деревянным голосом сват. – А то попа ругать учнет: «Ты, слышь, к попу не ходи за поминками, он рубль возьмет, а на мазарки и днем не пойдет, а я ночью помяну, а грош возьму и тот подожду».
– Так ведь и правда, – совсем тихо, нерешительно сказал Григорий.
– Правда-то правда, – согласился и сват.
– Нет, видно, не нам судить его, – вздохнул Григорий. – Вот какое дело стряслось у меня в третьем году: изгадилась хозяйка моя, – сначала не в себе стала непутное молоть. То человек как человек была, а тут и пойдет: плакать, плакать, рвать волосы на себе, и сама на себя такой поклеп взведет, что хоть полицию зови. Иссохли мы оба с ней. Куда уж я ее ни возил: и к знахарю и к святителю – нет помочи. Вот этак же раз Ильюша стук в оконце: «Григорий, а Григорий, что я тебе скажу?» Я высунулся к нему, баю: «А что, Ильюша?» – «Отдай ты, Григорий, что у тебя есть в избе, людям». Только и сказал и ушел. «Слышь, – говорю я хозяйке, – что Ильюша толкует: все, что в избе, отдать людям». Подумали, не дай бог пожар, все так же пропадет, что будет. Скричали народ, что только было в избе – все наголо. Хотел я хомут было назад в клеть снести: только починить внес было его в избу, подумал-подумал: нет, уж, видно, все, так всё… Всё растаскали, будто метлой подмели, одежу, хомут, утварь всю, скамьи, столы: только вот что рамы да стены и остались…
– А из клети? – спросил купец.
– Нет, нет, что в избе только. И вот, скажи ты, унесли всё и хворь унесли. С той самой поры как рукой сняло с бабы и ровно и хвори никакой не бывало.
В это время юродивый опять показался. Григорий понизил голос.
– Все в бане так и живет… А теперь уж постарше стал – трудно стало. «Григорий, а Григорий, строй-ты мне, брат, избу, – старик я стал». И рад бы выстроить, да с каких достатков выстроишь-то…
– Да, – вздохнул купец.
Он не спеша полез в карман, вынул оттуда замшевый засаленный кошелек, долго рылся в нем и, достав гривенник и подавая его Григорию, сказал с ударением на о:
– Отдай-ко… за спасение души Севастьяна…
Григорий, взяв деньги, радостно побежал к юродивому. Жена Григория вышла из избы, облокотилась на косяк и, подпершись рукой, удовлетворенно смотрела…
– Ильюша, вот тебе купец гривну жертвует, – за Севастьява молись…
Юродивый нерешительно взял деньги, а Григорий, возвращаясь к купцу, радостно, умильно говорил:
– Взял, взял…
Юродивый на мгновенье исчез в своем огороде и снова появился. Он остановился на прежнем месте и оттуда тихим, но хорошо слышным полушепотом, робким, напряженно-просительным и в то же время настоятельным, заговорил:
