bannerbannerbanner
Послушание Сталина. Кто Вы, товарищ Сталин.

Николай Фёдорович Шахмагонов
Послушание Сталина. Кто Вы, товарищ Сталин.

Полная версия

 Государь или послушник.

   Однажды мать Иосифа Джугашвили пришла в Тифлисскую Духовную Семинарию и попросила начальство отпустить с ней сына до конца дня по неотложным семейным делам.

   Руководство пошло навстречу, и вскоре они уже шагали по узким и кривым Тифлисским улицам.

   Иосиф поинтересовался, далеко ли они направляются и что это за семейные дела.

– Потерпи, – сказала мать. – Сегодня ты узнаешь очень много важного для себя. Сегодня ты узнаешь правду о своём отце!

– Об отце? Зачем мне эта правда? Вспоминать его не хочется… Как он относился к тебе!

– Тот, о ком ты подумал, не был твоим отцом! – обронила мать загадочную фразу.

– Что? Я не понимаю…

– Потерпи. Недолго осталось. Вон, видишь особняк? Там нас ждут… Просто прошу тебя – ничему не удивляйся. Сегодня ты увидишь очень близких друзей твоего отца – настоящего отца. Они тебе о нём всё расскажут!

   Конечно, эта краткая информация ничего не открыла и ни к чему не подготовила – разве только к тому, что Иосиф решил ничему не удивляться и выслушать всё, что собираются ему сказать незнакомые пока люди. Он даже не стал расспрашивать мать, что это за странное заявление. Какой ещё такой, неведомый и тайный отец? Ведь он до сих пор считал своим отцом Виссариона, от которого никогда и ничего хорошего не видел и от которого натерпелась мать.

   Особняк богатый. У входа швейцар. Иосиф отметил, что Екатерину Георгиевну он, судя по тому, как встретил, знал давно. Никаких вопросов не задавал, а сразу предложил пройти в гостиную на второй этаж:

– Ну вы знаете, в белую гостиную! – сказал он, поклонившись.

   Мать и сын поднялись по мраморной лестнице. На втором этаже встретила горничная, которая распахнула перед ними дверь.

   За покрытым светлой скатертью круглым столом Иосиф увидел двух незнакомцев – один был в полковничьем мундире, второй – просто в обычном гражданском костюме, подчёркнуто опрятном, хорошо подогнанном. Оба встали. Подтянутость и стройность полковника не удивили. А вот под гражданским костюмом второго незнакомца Иосиф безошибочно определил ту же самую военную выправку.

– Присаживайтесь, Екатерина Георгиевна, – с почтением, обращаясь к матери Иосифа, сказал полковник. – Вот здесь будет удобнее, – он придвинул стул и, повернувшись к Иосифу, прибавил: – И вы присаживайтесь, господин семинарист. Какой вы уже взрослый!

– И какое поразительное сходство! – прибавил второй незнакомец, подошедший ближе и неожиданно положивший на стол перед Иосифом фотографию военного в генеральской форме.

   Иосиф взял фотографию, внимательно посмотрел на лицо генерала, от которого повеяло чем-то неизъяснимо родным, тёплым.

– Кто это? – вырвалось у него.

– Ваш отец! – пояснил человек, положивший фотографию. – Ваш отец, генерал-майор Генерального штаба Николай Михайлович Пржевальский!

– Где же он? Он тоже приехал? – спросил Иосиф, решив, что его просто таким образом хотели подготовить к важной встрече.

– К сожалению, он погиб, – вздохнув, сказал полковник, – погиб за Россию, за Веру, Царя и Отечество. Он, талантливый учёный и блестящий разведчик, отравлен на боевом посту – отравлен англичанами…

– Но как же? Мама? – Иосиф повернулся к Екатерине Георгиевне, словно желая найти подтверждение тому, что услышал.

   Она лишь кивнула – мол, всё правда!

– Ваш отец был в Гори, – продолжил полковник, – Лечился после очередной экспедиции в Тибет. Жил у князя Маминошвили.

   Он назвал год лечения – 1878-й. Иосиф посмотрел на мать, словно снова спрашивая, так ли это?

– Князь Маминошвили наш дальний родственник, – сказала Екатерина Георгиевна. – Я часто гостила в его доме. Было мне тогда двадцать два года. С Виссарионом дела не ладились. Дети, которые рождались в семье, умирали. И вот приехал Николай Михайлович! Приехал в начале года, прогостил в феврале и марте. Я как раз была у князя Маминошвили. С Виссарионом мы уже расстались. Встретились с Николаем Михайловичем и полюбили друг друга. Очень полюбили. А в декабре – девятнадцатого числа, на Николин день, родился ты! Мы мечтали о будущем, но… когда тебе было всего лишь десять лет, в семьдесят восьмом году, Николай Михайлович погиб…

– Я родился в семьдесят восьмом году?

– Да! Но записали семьдесят девятым годом. Нужно было скрыть, кто твой отец.

– Ведь он не просто генерал, дворянин – он сын императора Александра Второго, – пояснил полковник.

   Трудно сразу переварить такую информацию, обрушившуюся на юношу, до сей поры полагавшего себя выходцем чуть ли не из самых низов, откуда удалось пробиться благодаря незаурядным природным способностям, позволявшим легко проходить даже сложнейшие предметы Духовной Семинарии.

   Иосиф был в замешательстве. Что-то надо было спрашивать, что-то уточнять. Но столько нужно было спросить, что и не знал с чего начать.

– Что же случилось? Как погиб…, – он сделал паузу и наконец вымолвил то, что непросто вымолвить вот так, неожиданно: – Как погиб отец?

– Он выполнял важнейшую государственную задачу, – пояснил полковник, – Позади были четыре экспедиции. Впереди – пятая, во время которой предстояло дойти до столицы Тибета города Лхасы. Не просто дойти, а этим походом распространить влияние России на тот обширный район, стратегически важный в ближайшем будущем. Вот тогда-то англичане и постарались. Отравление Николая Михайловича сорвало достижения грандиозных планов.

   Иосифу пока ещё трудно было охватить то огромное, важное, что было в планах отца. Пока он в большей степени верил на слово, потому что не верить этим людям, к которым привела его мать, не мог – они были не только симпатичны, они были не только очень расположены к нему, они внушали полное доверие.

   Снова заговорил полковник:

– Я по поручению вашего отца, юноша, опекал вас с самых ранних лет. Ему это было сложно. Служба в разведке занимала всё время без остатка. К тому же он понимал, что враги будут мстить не только ему самому, но и его близким. Коварства англичанам не занимать – это бессовестные, беспринципные, жестокие и низкие люди. Запомните это, юноша. На всю жизнь запомните. Я продолжал опекать вас и тогда, когда Николая Михайловича не стало – на смертном одре он просил меня об этом. Ты вырос грамотным, хорошо подготовленным к испытаниям человеком. Нам известно, что ты интересуешься, – полковник незаметно перешёл в обращении на «ты», – не только духовной, но и светской литературой и что в кругу твоего общения немало бесовского отродья, с которым я, кстати, боролся, борюсь и буду бороться всю жизнь.

– Бесовского? – переспросил Иосиф.

– Ты читал роман Достоевского «Бесы»?

– Да, да, конечно. Потому и переспросил. Но разве ж мои знакомые из этой стаи?

– Да, все они бесы. И у всех у них задача сокрушить империю и пустить по миру Россию и все народы, населяющие её. Мы предлагаем тебе очень трудный и опасный путь. Путь борьбы за Россию.

– Он столь же опасен, как путь моего отца? – спросил Иосиф.

– Он ещё более опасен и ещё более важен, ибо речь пойдёт не о распространении русского влияния на какой-то новый, пусть даже очень важный регион, а о самом существовании России.

– Я немедленно порву со всем бесовским окружением.

– Этого делать не надо… Рвать не надо.

– А что же? Отчего же? – удивился Иосиф.

– Нам неизвестно, как сложится судьба России, мы можем только догадываться, что бесовская скверна глубоко проникла в русскую жизнь, что она поразила не только какие-то круги общества в низах. Она проникла во властные структуры, она пронизала всю вертикаль власти. Мы с товарищем представляем собой учреждение, в котором служат люди, беспредельно преданные Престолу, беспредельно преданные России. Ты готов встать в наши ряды?

   В тот памятный день предстояло дать ответ на предложение серьёзных людей, офицеров разведки, которые знали его отца, которые были не просто его сослуживцами, но соратниками и единомышленниками.

– Что я должен делать?

– Ты готов? Готов к суровым испытаниям, готов не к службе, нет, готов ли к служению? К служению Апостольской Истине, удержание которой заповедано России?

– Готов! Что я должен делать? – повторил вопрос Иосиф, – У меня будет оружие?

– Твоим оружием станет Духовный Меч Русского Православия, меч, выкованный в жестоких сражениях с дикими ордами и Запада, и Востока. Орда Запада ещё коварнее и страшнее орд Востока, поскольку, если ордынцы во время нашествия, по точному определению Александра Невского, полонили тело, то западные Батыи и Мамаи стремились полонить и тело, и душу. Ты по роду своей учёбы знаешь, что спасти душу народа русского ещё более важно, чем спасти тело.

– Я готов принять Духовный Меч Русского Православия. Я готов стоять за Апостольскую Истину. И всё-таки, какие задачи передом мной?

– Предстоит стать своим среди бесовского отродья, предстоит продвигаться в их рядах по их бесовской иерархической лестнице.

– Для чего?

– Если Удерживающий, то есть Государь, который удерживает Россию от смуты, усилиями бесовщины будет изъят из среды, нужно быть готовым к перехвату управления у бесовского отродья, перехвату во имя России – каковой бы она ни стала после смут и потрясений. Но об этом ещё будет время поговорить и поговорить не раз.

   Офицеры Генерального штаба стали прощаться. Разговор окончен. Теперь встречи будут тайными, встречи, на которых Иосифу придётся учиться с азов конспиративной работе в рядах бесовских.

   После встречи в особняке Иосиф Джугашвили вернулся в семинарию и продолжал учёбу – иных указаний ему дано не было.

   Но в мае 1899 года на выпускном курсе Тифлисской семинарии, когда он готовился к последнему экзамену, ему явился святой старец и призвал к себе. Начальство отпустило на время, но Иосиф в семинарию не вернулся. Тем старцем был архимандрит Иерон, настоятель Ново-Афонского монастыря.

 

   В кратком благословлении он сказал Иосифу:

– Грядет царство зверя на Россию. Слуги антихристовы будут уничтожать Русский народ. А ты будешь уничтожать их. Иди!..

   Игумен Иерон благословил Иосифа Иконой Избавительницей – главной святыней монастыря.

   А однажды тёмной июльской ночью 1913 года Иосиф явился в Ново-Иерусалимский монастырь, что в подмосковном Воскресенске. Это – Русская Палестина, это столица исихазма. В монастыре во всех его обителях повторяются христианские святыни и сооружения Святой Земли.

   Гостя ждали. Бесшумно отворились створки Святых Красных ворот Надвратного храма, и экипаж остановился у входа в подземную церковь Константина и Елены. Встретил духовный отец Иосифа, заменивший в деле его окормления ушедших в мир иной отца Иерона и святого праведного Иоанна Кронштадтского.

   Молились всю ночь. После чего Сталин клятвенно обещал чернецам, что сам навсегда останется Православным и будет помнить о Боге, что какие бы бури не пронеслись над страной, уничтожит врагов и вернёт все права Православной Церкви и Веру Православную народу Русскому вернёт.

   Те физические, душевные, нравственные, моральные нагрузки, которые непрерывно сопутствовали деятельности Сталина мог выдержать только человек, духовность которого была невероятно высока, человек, который относился к своему высочайшему посту в государстве не как к месту кормления, а как к Послушанию…

   Недаром Александр Вертинский писал с восхищением, недаром пел песню, в которой были такие слова:

   Чуть седой, как серебряный тополь,

   Он стоит, принимая парад.

   Сколько стоил ему Севастополь!

   Сколько стоил ему Сталинград!

   И в слепые морозные ночи,

   Когда фронт заметала пурга,

   Эти ясные, яркие очи

   До конца разглядели врага.

   В эти черные, тяжкие годы

   Вся надежда была на него.

   Из какой сверхмогучей породы

   Создавала природа его?

   (…)

   Недаром он восклицал в последующих куплетах…

   И в боях за Отчизну суровых

   Шли бесстрашно на смерть за него,

   За его справедливое слово,

   За великую правду его.

   Как высоко вознёс он державу,

   Вождь советских народов-друзей,

   И какую всемирную славу

   Создал он для Отчизны своей!

   … Тот же взгляд. Те же речи простые.

   Так же скупы и мудры слова …

   Над военною картой России

   Поседела его голова.

   А поэт Феликс Чуев, тот самый Феликс Чуев, который выпустил уникальную книгу «Сто сорок бесед с Молотовым», посвящённую именно Сталину и его времени, написал стихи, ставшие песней:

   Уже послы живут в тылу глубоком,

   Уже в Москве наркомов не видать,

   И панцерные армии фон Бока

   На Химки продолжают наступать.

   Решают в штабе Западного фронта –

   Поставить штаб восточнее Москвы,

   И солнце раной русского народа

   Горит среди осенней синевы …

   Уже в Москве ответственные лица

   Не понимают только одного:

   Когда же Сам уедет из столицы –

   Но как спросить об этом Самого?

   Да, как спросить? Вопрос предельно важен,

   Такой, что не отложишь на потом:

– Когда отправить полк охраны Вашей

   На Куйбышев? Состав уже готов.

   Дрожали стёкла в грохоте воздушном,

   Сверкало в Александровском саду …

   Сказал спокойно: – Если будет нужно,

   Я этот полк в атаку поведу.

   Родословная Сталина.

   Но теперь настало время вернуться к тому, что услышал Иосиф во время встречи с сослуживцами и соратниками генерал-майора Николая Михайловича Пржевальского, которого мать назвала его отцом. А он услышал о том, что отец его отца, то есть его дед – император Александр Второй. От такого известия голова может пойти кругом.

   Он, стыдившийся того, что отец горький пьяница и дебошир, издевавшийся над матерью, да и его нередко побивавший, вовсе не отец. А отец – в это трудно было поверить – генерал русской армии, и не просто генерал, а сын императора, пусть незаконный, пусть рожденный, когда Александр Николаевич был ещё наследником престола, но тем не менее, представитель правящей династии.

   Думаю, читатели совершенно солидарны с этим вот возможным недоверием к невероятному сообщению. И хотя мать подтвердила то, что сказали соратники генерала Пржевальского, наверное, у юного Иосифа вопросов было столько, что не сразу и ответить могла на них его мать, Екатерина Георгиевна, урождённая Геладзе.

   И действительно, в ту пору он, семинарист Иосиф, ещё не мог пронзить толщу лет своим пока далеко не Сталинским взором. Но мы, опираясь на законы литературного жанра, постараемся это сделать прежде, чем окунуться в удивительную и так до конца ещё не открытую биографию, того, кто спас не только Россию, но и весь мир от коричневой чумы.

   Признаться, когда я давным-давно, ещё не прикасаясь к сталинской теме, услышал от кого-то – теперь уж и не помню от кого – что Сталин не только сын Пржевальского, но и внук императора Александра Второго, счёл это шуткой, ну или просто очередным розыгрышем – теперь это всё именуется фейком.

   И читатели наверняка решат так же, как и я решил тогда. Но… Давайте не будем спешить с выводами, давайте обратимся к фактам, которые, как бы намеренно не замалчивались теми, кто постоянно следует принципам, озвученным ещё Львом Толстым, заявившим, что «история есть ложь, о которой договорились историки».

   Обратимся к родословной Сталина, и начнём не из самого дальнего далека, не с императорской династии, а с той, которая была матерью Николая Михайловича Пржевальского, тем более её материнство никем и никогда не оспаривалось.

   Матерью Николая Михайловича была смоленская красавица Елена Алексеевна – дочь помещика Алексея Степановича Каретникова, награждённого за службу Государеву личным дворянством и купившего имение в Кимборове, Смоленской губернии.

   Быт дворянских усадеб девятнадцатого железного века… Как прекрасно описан он Тургеневым! А разве не предстаёт он перед нами в незабвенном Пушкинском «Евгении Онегине»!? Да, именно так расцветали в «дворянских гнёздах» несравненные Русские красавицы!

   Как знать, быть может, и Елене Каретниковой была уготована судьбы Татьяны Лариной – замужество по воле родительской, переезд в столицу с вельможным супругом, а, может, и патриархальная жизнь в одном из соседских смоленских поместий, воспитание детей, хлопоты хозяйственные. Но Елена Каретникова самим Провидением была востребована на большее, хотя это «большее» оказалось незримым для обывательского ока.

   Как и все девушки её возраста – дочери соседских помещиков, она получила образование домашнее, поскольку отец её, дворянин лишь в первом колене, стремился следовать общему для всех негласному правилу. И, конечно же, она увлекалась романами, конечно же, была мечтательна. И, конечно же, её волновала судьба Татьяны Лариной. А, быть может, и судьба другой Татьяны – Татьяны Болтовой, героини повести Василия Нарежного, быстро приобретшего популярность в начале века и наречённого литературной критикой первым Русским романистом. Но, кроме исторической повести «Татьяна Болтова», она не могла не прочитать столь же необыкновенно популярные «Славенские вечера», отличавшиеся напевным, лиричным, более поэтическим, нежели прозаическим слогом.

   Сколько восхищения было адресовано в тех поэтических строках великим Державным мужам Земли Русской, сколько нежности посвящено и природе Русской, и Русским девушкам, рождённым этой славной Землёй. «Прелестна заря утренняя, когда ланиты её сияют на чистом небе; благоухающ ветр кроткого вечера, когда веет он с лона розы и лилии; блистательны прелести ваши, девы славенские, когда кротость души и спокойствие сердца изображают светлые взоры ваши!». Не может не взволновать очарование этих строк, посвящённых красавицам священной земли Русской, названной Нарежным «Славенской Землёю», ибо в давние, далёкие времена и Новгородская Русь звалась «Славенией».

   Даже Библия не обошла вниманием славных дочерей Земли этой Славной. В главе 6 книги «Бытия» читаем:

   «1. Когда люди начали умножаться на земле, и родились у них дочери;

   2. Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жёны, какую кто избрал.

   3. И сказал Господь (Бог): не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками (сими); потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет.

   4. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди».

   А славные люди, как говорит нам древняя книга славян «Книга Велеса», и есть славяне. Недаром же и поныне во всём мире столь ценятся женщины, рождённые на славной земле «славенской». И сознавая их необыкновенное достоинство, которое, увы, стало утрачиваться во времена западничества, первый Русский романист и стилист, которому немного было равных, Василий Трофимович Нарежный, обращался к своим современницам через «Славенские вечера», посвященные древности, в новелле, наименованной «Вечер VII: Ирена»:

   «Не подражайте дщерям земель иноплемённых, которые славу свою полагают в искусстве прельщать, не чувствуя влечения сердечного. Тщеславятся они числом побед своих, коварством приобретаемых. Прелестью жизни называют они свободу буйную не покоряться святым законам стыдливости, лучшему украшению пола прелестного. Не подражайте им, дщери российские. Внемлите древней песне моей. Вы познаете, что победы таковы непродолжительны. Время откроет коварство, разврат, сокрытые под личиною кроткой любезности. Тогда исчезнет торжество мнимое, и преступная прелестница будет жертвою несчастною своих замыслов!».

   Была причина в XIX веке восхищаться веками давними, как это делал Василий Нарежный в «Вечере VI»:

   «Веки отдалённые! Времена давно протекшие! Кто из сынов Славена воспомянет об вас без кроткого трепетания сердца и благодарной слезы на глазах – в дань памяти предкам, великим своими доблестями? Тогда величие и крепость духа возводили на верх славы и счастия и красота была наградою достойною. Не обладал тогда древний, измождённый сластолюбец юными красами дщери славенской, хотя бы обладал он златом Востока целого. Веки отдалённые! Времена давно протекшие! Когда возвратитесь вы на землю Славенскую?».

   Да, нравы века девятнадцатого, увы, отличались уже от нравов веков древнейших. И райскому цветку, распустившемуся на исконно русских Смоленских просторах, цветку, по имени Алёнушка, суждена была доля многих юных пташек-горлинок, вылетевших из дворянских гнёзд. Ей суждено было стать супругою нелюбимого…

   Весною 1838 года, следующего за печальным годом России, выдана была первая Смоленская красавица Елена Алексеевна Каретникова за соседского помещика Михаила Кузьмича Пржевальского, человека некрасивого, угрюмого, скучного, да к тому же и летами её старшего.

   Выдана была Смоленская Алёнушка по воле отца Алексея Степановича Каретникова, но против её воли. Правда есть одна немаловажная деталь – отец и сам не хотел того брака, даже за девять месяцев до того отказал от дома через чур настойчивому просителю руки дочери Михаилу Пржевальскому. И тем не менее, весной 1838 году он выдал дочь за нелюбимого ею человека. В те времена подобные браки не были редкостью. Во многих литературных произведениях они уже не раз осуждены.

   Но мы не в праве строго судить Алексея Степановича Каретникова за то, что он выдал свою дочь против воли её за нелюбимого Михаила Пржевальского, поскольку побудили его к тому причины, прямо скажем, существенные и далеко не обычные. А прежде, чем коснуться этих причин, необходимо познакомиться поближе с самим Алексеем Степановичем.

   Был он родом со Смоленщины, служил дворовым у господ, которые в ту пору владели деревней Кимборово. Когда время пришло, призван был на службу Государеву и за свой «гвардейский рост и физическую силу» назначение получил в фельдъегерский корпус, а за необыкновенное усердие в службе оказался включённым в свиту Государя.

   В годы Отечественной войны 1812 года не раз был направляем с депешами особой важности к самому Главнокомандующему генерал-фельдмаршалу Кутузову. К концу службы получил чин магазин-вахтёра, а при выходе в отставку награждён был чином коллежского регистратора и соответственно с этим пожалован личным дворянством по Указу Императора Николая Павловича, не ведая, разумеется, что судьба незримыми нитями свяжет его с сим великим государем России.

   После выхода в отставку остался в Петербурге, где получил должность таможенного смотрителя на пакгаузе. Конечно, новоиспечённому дворянину не очень легко было войти в изысканное столичное дворянское общество, к тому же сплошь помешанное на западничестве и донельзя заражённое вольнодумством. Был он, как и всякий честный солдат, приверженцем Государя и не понимал мнимых прелестей западного безвластия, под личиной которого скрывалась жестокосердная тайная власть тёмных сил. Ему оказалось ближе общество купеческое, которое, может быть, и не отличалось особой манерностью, но, как принадлежавшее к среднему классу, обычно наиболее патриотичному, стояло за твёрдый порядок в Державе.

 

   В этом обществе и познакомился Алексей Степанович с очаровательной (красоту Елене Алексеевне было от кого наследовать) дочерью купеческой Ксенией Ефимовной Демидовой. Алексей Степанович смог зажечь сердце красавицы, поскольку был не только роста гвардейского и сложения богатырского, но и умом и даже внутренней культурой выгодно отличался от остальных женихов, увивавшихся возле богатой невесты.

   Без памяти влюблённый в красавицу Ксению, Каретников с трепетом просил её руки и получил согласие, как самой невесты, так и её богатого и властного родителя. Демидов дал за дочерью хорошее приданое, и молодые Каретниковы решили перебраться в деревню, где сделаться добрыми русскими помещиками и заняться воспитанием детей.

   Алексея Степановича, естественно, притягивало родное Кимборово, и он уговорил наследников своего бывшего барина уступить деревеньку за сходную цену. Так и оказался на Смоленщине, да не один, а с красавицей женой. Провинциальное общество не было столь чванливым, как столичное – соседи приняли Каретниковых тепло и радушно, а новый кимборовский помещик отплатил им тем, что внёс новую, живую струю в провинциальную рутину. Приобщившись ещё во время службы Государевой к пению и музыке, Алексей Степанович создал в своём поместье небольшую хоровую капеллу, завёл музыкантов, и на балах в его доме было всегда одновременно и ярче, и веселее, и в то же время проще и уютнее, чем у других. Не забывал Алексей Степанович и о том, что вышел он не из барского сословия, а потому всегда готов был прийти на помощь бедным, да и просто попавшим в беду людям, никогда не обходил вниманием нищих.

   Молва о хлебосольном помещике, интересном собеседнике, блестящем рассказчике быстро облетела округу, а со временем к этой молве прибавилась и молва другая – молва о необыкновенно красивой дочери, выдавшейся в признанную уже на Смоленщине красавицу-мать.

   Среди соседей тотчас же нашлись и женихи, средь которых, правда, достойных не наблюдалось. Особенно досаждал один – отставной капитан Михаил Кузьмич Пржевальский, человек, по описаниям, «высокого роста, худой, болезненный и некрасивый, с мутными глазами и колтуном на голове», да к тому же ещё и бедный. Бедность, конечно же, не порок, особенно в представлении Алексея Степановича. И вовсе не бедность жениха отвращала от него и саму невесту Алёнушку, и её отца, а прочие вышепоименованные качества этого настырного претендента.

   Род Пржевальских восходил к запорожскому казаку Корнилу Анисимовичу Паровальскому, поступившему в середине XVI века на службу к ляхам, угнетавшим окраинные или, как их именовали, украйные земли Малороссии, постепенно получившие название Украйны, а затем и Украины. Паровальский успел отличиться не только в боях с малороссами, но за «доблести» при разорении Полоцка и Великих Лук польский король Стефан Баторий в ноябре 1581 года возвёл его в шляхетство и пожаловал гербом «Лук», а фамилию повелел изменить на Пржевальский. В переводе с польского означает она – «идущий на пролом». И хотя этот идущий на пролом был осыпан множеством милостей, в числе которых жалование в 1581 году «пяти служб людей» в Сурожской и Велижской волостях, потомки его не пожелали ходить на пролом против России.

   У Казимира Фомича Пржевальского, отца уже упомянутого нами незадачливого претендента на роль жениха Елены Каретниковой, что-то не сложилось с ляхами. Определённый на обучение в Полоцкую иезуитскую школу, он неожиданно бросил учёбу и бежал в Россию, воевать с которой в то время стало весьма и весьма опасно, а тем более совсем не прибыльно. Безвозвратно минули те времена, когда звероподляки бесчинствовали в Русских пределах. Брат Казимира Франц Фомич уже служил в Русской армии, воевал против Наполеона в чине майора. За отличие при Тарутине он был награжден орденом св. Анны 4-го класса, позже был дважды ранен, но неизменно возвращался в строй. Очевидно, не без его влияния перешёл Казимир на сторону России и при крещении в Православную веру стал Кузьмой Фомичом.

   Дослужился до штаб-капитанского чина и сын его Михаил. В 1835 году он вышел в отставку по болезни и поселился в Ельнинском уезде, где отец его Кузьма Фомич служил управляющим у помещика Пилибина.

   И вот в 1837 году Михаил Пржевальский дерзнул просить руки Елены Алексеевны. Алексей Степанович был так возмущён, что не только отверг это предложение, но и вообще отказал Пржевальскому от дома.

   Но…

   Обратимся теперь к другому участнику описываемых событий, к Наследнику Престола, Великому Князю Александру Николаевичу. 2 мая 1837 года кортеж Великого Князя, отправленного отцом, Императором Николаем Первым, в путешествие по России, выехал из столицы. Наследника престола сопровождал поэт Василий Андреевич Жуковский. Император хотел, чтобы сын познакомился с Великой Державой, в управление которой ему предстояло рано или поздно вступить.

   Маршрут путешествия был составлен самим Государем и пролегал по огромному пространству от Санкт-Петербурга через Новгород, Тверь, Ярославль и Кострому на Урал. Намечалось посетить Екатеринбург, Тюмень, Тобольск, а затем возвратиться в Поволжье. Оттуда – через Воронеж, Тулу, Рязань, Смоленск и Бородино прибыть в Москву. Из Москвы через Владимир, Нижний Новгород и Муром предполагалось проехать на юг. А уже затем вернуться в Петербург. За полгода предстояло объехать всю Россию и даже побывать в Сибири.

   «Ты первый из нас в сём отдаленном крае! – писал сыну Император, – Какая даль!.. Но какое и тебе на всю жизнь удовольствие, что там был, где ещё никто из Русских Царей не бывал…».

   А Василий Андреевич Жуковский вспоминал: «Мы летим, и я едва успеваю ловить те предметы, которые мелькают, как тени мимо глаз моих».

   Остановок было много, много интересных встреч, которые давали Великому Князю представление о России. Жуковский вспоминал, что вставали каждый день в половине шестого утра, а ложились за полночь. Великий Князь успевал вести путевой журнал и писать письма родителям. Жуковский с восхищением рассказывал Императрице Александре Фёдоровне: «Великий Князь постоянно пишет к Вашему Величеству, и Вы получаете от него обо всём самые свежие известия. Завидую ему в этой способности владеть пером во всякое время, с незапутанными мыслями, после величайшей усталости… Могу всем сердцем радоваться живым полётам нашего возмужавшего орла и, следуя за ним глазами и думой в высоту, кричать ему с земли: смелее, вперёд по твоему небу! И дай Бог силы его молодым крыльям! Дай Бог любопытства и зоркости глазам его: то небо, по которому он теперь мчится прекрасно, широко и светло: это – наша родная Россия!».

   В путешествии соблюдались указанные Государем строгости и ограничения – никаких балов, никаких торжественных приёмов, никаких увеселений. Жуковский строго соблюдал инструкции. Когда проезжали Тулу, Василий Андреевич получил сообщение о болезни кого-то из родственников. Ну и вынужден был срочно отправиться в уездный городок Белёв, что на берегу красавицы Оки. В Калугу, а затем в Смоленск таким образом цесаревич долен был ехать без своего воспитателя. Отлучка Жуковского, самая краткая, имела чрезвычайные последствия.

   Путь в Смоленск пролегал через уже упомянутое нами село Кимборово, достиг которого Великий Князь Александр Николаевич со свитою тёплым июльским вечером. Было решено заночевать у хлебосольного помещика Каретникова, чтобы в губернском городе появиться утром следующего дня.

   Кимборово… Июль… Летний зной спадал только к вечеру. Повернули к дворянской усадьбе. Лихо развернулись кареты, сверкая в закатных лучах царскими вензелями.

   Алексей Каретников, разумеется, был извещён Жуковским о том, что цесаревич остановится у него перед Смоленском. Всё необходимое приготовил к приёму дорогих гостей. Вышел хозяин навстречу высокому гостю, а за ним супруга с дочерью. По сторонам центральной усадебной аллеи челядь выстроилась.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24 
Рейтинг@Mail.ru