Николай Фёдорович Шахмагонов
Молодинская битва. Куликово поле Грозного Царя

Чуть реже стали нашествия ворогов при правлении деда Иоанна Грозного

Ивана III Васильевича, вступившего на престол в том самом 1462 году. Когда ему было всего пять лет войско его отца Василия II, снова нашествие татар. 7 июля 1445 года под Суздалем последыши орды, татарские царевичи Мамутяка и Якуб разбили русское войско. Москва замерла в ожидании жестокого набега, грабежа, захвата в полон, к тому же пострадала от сильного пожара, возникшего в той панической неразберихе. Вспыхнула очередная усобица. Власть захватил Дмитрий Шемяка, Дмитрий Юрьевич Шемяка из династии московских Рюриковичей, внук Дмитрия Донского, но хану показалось, что выгоднее вести дела с великим князем Василием. Он даже выделил войско, чтобы помочь ему вернуть Московский великокняжеский стол. Но уже в феврале 1446 года сторонники Шемяки составили заговор, схватили Василия Второго, когда он направлялся вместе с детьми своими на богомолье в Троице-Сергиев монастырь и подняли Москве мятеж. В ночь на 14 февраля великий князь был ослеплён по приказу Шемяки, получив с той поры прозвание «Тёмного».

Но и Шемяке недолго довелось сидеть на Московском великокняжеском столе. В 1452 году он был разбит, схвачен и отравлен. Так ещё Василием Вторым было положено начало прекращению кровавых междоусобиц.

Ещё при жизни своего отца Иоанн Васильевич, дед Грозного Царя, стал его соправителем, а после смерти Василия Второго в 1462 году вступил на престол. Ему было всего 22 года, но за плечами уже опыт военных походов, которыми командовал Московский воевода Фёдор Басёнок, но Иван Васильевич являлся официально главнокомандующим. Цепкий ум, храбрость, решительность помогли ему набраться опыта у мудрого воина, что пригодилось в дальнейшем.

Он унаследовал по завещанию отца 16 главных городов, то есть основную и притом значительную часть Земли Русской, причём, вступив на престол, Иван Васильевич строго и точно исполнил завещание отца, отдав братья 12 полагающихся им городов. Вот эта традиция раздачи уделов братьям старшего сына, вступившего на престол, рано или поздно приводила к раздорам, усобицам и грозила смутами. Тем не менее Ивану Третьему удалось удержать власть, укрепить государство, а в 1480 году окончательно избавить Русскую Землю от ордынского владычества и полностью прекратить выплату дани. Отец Ионна Грозного продолжил укрепление Москвы и утверждение суверенитета Русской Земли. Вот тогда-то и стали задумывать лютые вороги о полном уничтожении народа русского путём увода в полон на рабовладельческие рынки всех трудоспособных и истребления тех, в ком нет никакой коммерческой нужды.

Знал юный государь Иоанн Васильевич эту героическую и вместе с тем трагическую историю Московского государства. Знал из книг, из рассказов наставников и особенно из постоянных бесед с митрополитом Макарием, обладавшим особой силой духа, богатыми знаниями и твёрдым приверженцем политики централизации и укрепления родной земли.

Знать то знал, но как продолжить дело пращуров, дело деда и отца, когда далеко не всё боярство, остававшееся ещё у власти, не осознало всей тяжести складывающейся обстановки.

Митрополит Макарий постоянно напоминал, что начинать надо с опасности ближайшей, начинать надо с малого, хотя и не было в деле обороны Московского государства ничего малого. Не было никаких мелочей.

Долгим был разговор юного государя с митрополитом. Состоялся он вскоре после падения Глинских.

А прервало разговор сообщение о том, что прибыли с челобитной к государю послы.

– Кто прибыл? Откуда послы? – спросил государь.

– С правобережья Волги приехало посольство чувашей. Просят принять их по руку твою, государь и великий князь, – сообщил дьяк, доставивший известие.

Принял Иоанн посольство в тронном зале, в присутствии митрополита и лишь некоторых, наиболее, по его разумению, преданных бояр.

Выступил вперёд из посольской группы один, наиболее смелый. Заговорил с почтением:

– Тяжко нам, великий государь, под казанцами ходить, ой тяжко. Не токмо притесняют нас, но и на Русь полон брать постоянно посылают. А мы не желаем того. Мы мира хотим с русскими собратьями. Нет у нас причин для раздора. Нет. Да и у казанцев не у всех причины таковые имеются.

Неплохо по-русски говорил посол. Иоанн поинтересовался, где так языку выучился?

– Был я в полоне, служил русскому боярину. Да потом казанцы налетели, подворье боярина спалили, а его самого убили. Ну а слуг к себе взяли, вроде как своих освободили. Да только в холопах у боярина-то было лучше, нежели в казанской воле, что неволи страшнее.

– Веры какой будешь? – спросил митрополит Макарий.

– Я принял веру русскую, православную, как у боярина-то служил. Да только скрывал то после того, как освободили.

– Имя-то как твоё? – спросил государь.

– Алмантай. Это, по-вашему, как бы «знающий лучше всех». Вот и выбрали меня в послы к тебе, государь и великий князь.

Повелел Иоанн заняться чувашами боярам, посольскими делами ведущим. Правительство после разгона Глинских и их приспешников только складывалось. Подбирал государь людей, верных себе и государству. Неизменно участвовал в работе правительства митрополит Макарий, как-то незаметно пробрался в приближенные к царю священник Благовещенского собора Кремля Сильвестр, затем вошли в ближайшее окружение государя князья Дмитрий Курлятев и Михаил Иванович Воротынский, русский воевода, полководец и боярин из рода, восходящего к одной из ветвей Рюриковичей. Позже, при создании посольского приказа в 1549 году, вошёл в правительство и думный дьяк Иван Михайлович Висковатый, происходившей не из знатного рода. Он стал первым руководителем Посольского приказа и, по существу, основателем русской дипломатии.

Посольство чувашей стало событием важным, событием знаковым. Собрались по этому поводу на особый совет в узком кругу государь с митрополитом Макарием и воеводой Воротынским.

Митрополит сразу сказал:

– Собирать войско в поход на Казань надобно.

Иоанн посмотрел на Воротынского. Что скажет он, воин?

– Маловато силёнок, государь, чтоб на приступ Казани идти. Маловато. Ведь и южные и западные рубежи держать надо. А что, если поляки да Литва с запада, да крымцы с юга ударят?

– Но в поход на Казань идти всё-таки необходимо! – уверенно заявил митрополит. – поддержим чувашей, а там и другие народы от казанцев отложатся.

Сложное это дело – война. Вот, казалось бы, ударить всею силой на Казань, вырвать одну занозу, постоянно впивающуюся в тело России, да ведь у них-то, ворогов всех сторон света, полное взаимодействие, когда речь идёт о разграблении Руси.

А всё же заманчиво ударить, опираясь на новую тенденцию среди вассалов Казани, уставших от жестокого ига.

Митрополит Макарий настаивал, напоминая, что только с начала века казанцы совершили более сорока набегов на Русь, но Воротынский призывал к осторожности и осмотрительности. Напомнил он, что у хана Батыя, когда тот на Русь шёл, был советником агент папы римского рыцарь святой Марии Альфред фон Штумпенхаузен. Его направили для согласования действий орды и западных ворогов Руси. И согласовывал успешно для тёмных сил Запада, ведь едва началось ордынское нашествие, объединённые войска римского епископа и Ордена меченосцев захватили северную часть принадлежавших Пскову и Новгороду земель. Да и шведский король направил сильное войско на Новгород под командованием своего зятя Биргера. Шведы пошли на Новгород, а орда начала завоевание Южной Руси. Совпадение? Увы, нет.

Всё было согласовано, всё точно спланировано. Ведь, когда немецкие псы-рыцари двинулись на Русь в 1242 году, в орде намеренно были собраны русские князья для упорядочения получения дани с «русского улуса». Это не давало возможности княжествам выступить на помощь Александру Невскому. Но и здесь враги просчитались. Как всегда, были биты.

А в канун ордынского нашествия папа римский Григорий направил запрет купцам католических стран на продажу русским товаров, имеющих военное назначение, корабельных снастей, лошадей, пороха и другого имущества, необходимого для ведение боевых действий. Победы в Невской битве и в Ледовом побоище, одержанные над крестоносцами сначала шведскими, а затем ливонскими, сорвали планы западных недругов Русской Земли, но явно показали, что все нелюди всех сторон света готовы объединиться и растерзать священную землю руссов.

И вот теперь необходимо было поступить по известной русской пословице: семь раз отмерь – один отрежь.

Решение на военный поход! Казалось бы, оно просто. Отдал приказ государь, всё завертелось, закрутилось, построили воеводы войска в колонны и… шагом марш.

Но военный поход, война это ведь не только выдвижение войск на указанные рубежи и вступление в бой, это и обеспечение этих войск всем необходимым для того, что бой этот вести.

Юн, слишком юн государь, чтобы охватить всё разом – и политическую важность похода, и военную необходимость, и экономическую его возможность.

А тут ещё осторожность воеводы, предупредившего, что вот сейчас, теперь, с первого раза, можем и не одолеть врага, не взять хорошо укреплённую Казань. Ведь и раньше не раз терпели поражения русские войска. И на Калке были биты и на реки Сити. Да ведь и после великой победы на поле Куликовом Тохтамыш Москву взял, множество жителей в плен увёл, множество перебил, а город и Кремль спалил.

Думал государь свою думу, поглядывая то на воеводу Воротынского, то на митрополита Макария. И тот прав, и этот. А решать ему, государю, на которого Самим Богом возложена ответственность за Землю Русскую и русский народ, объединивший в себе под этим единым священным именем многие народы, Московское государство населяющие. А сколько ещё рвётся под руку русского государя?!

Вот уж и лето на исходе. Близится осень. Ненастье, распутица. Трудно в такое время идти дорогами бездорожными, дождями размытыми. А идти надо.

Задал воеводе Воротынскому прямой вопрос:

– Какое время потребно, дабы войско собрать, способное показать казанцам, на что способно государство Московское?

Обтекаемо задал – не взять Казань, а показать силу русскую.

– Месяца три надобно, государь и великий князь, не менее, – ответил Воротынский, тоже не точно, примерно.

– Зимой и надо идти! – вставил митрополит Макарий. – Как дороги укрепятся, как скуёт мороз реки, одев их во льды, так и идти. До лета будущего тянуть нельзя. Потеряем союзников, которые не выдержат давления Казани.

Иоанн молчал, и митрополит напомнил о том, что само по себе царство Казанское невелико, но примыкают к нему земли, заселённые многими поволжскими народами. Выдернуть главный стержень и рассыплется всё это мощное с виду сооружение.

Казанское ханство возникло не территории Казанского улуса Золотой орды, после её распада, и было больше по размерам, чем Волжская Булгария. Оно лежало на среднем течении Волги, перерезая этот важный речной торговый путь, гранича на востоке с Ногайской Ордой, а на западе с Вятскими и Пермскими землями. На юго-западе доходило едва ли не до того места, где в более поздние года возник Царицын. Оно вобрало в себя земли вотяков, черемисов, частично башкир, мордвы и мещеры.

Вот именно эти народности и начали постепенно тяготеть к Московскому государству и стремиться под руку русского государя.

Это одна из причин, по которой надо было спешить ударить по Казани и освободить от её зависимости многие народности. Да и в самом хамстве были уже значительные силы, которые стремились не только к миру с Московией, но и к вхождению в её состав.

Иоанн выслушал соображения воеводы и митрополита и заявил уже с твердостью, ибо совет окончился и наступило время волю государеву объявить:

– Походу быть! Поход подготовить к началу декабря. Идём на Казань, а там, как Бог укажет. Сподобит взять Казань штурмом, возьмём, коли нет, встанем твёрдо на волжском правобережье, показав силу свою недругам и защиту тем, кто стремится к нам под руку.

Началась подготовка к походу, который возглавить пожелал сам государь.

Как и повелел царь и великий Иоанн Васильевич, выступили со всех концов государства воинские отряды во Владимир, где был объявлен сбор русского войска. Планировалось по зимнему пути двинуться на Казань, да погода в осеннем месяце-ноябре, на Руси зачастую морозном, оставалась мягкой, слякотной, не похожей даже на позднюю осеннюю, а не то, что зимнюю.

6 декабря 1547 года в день памяти святого Александра Невского отстоял государь молебен в Успенском монастыре Московского Кремля, а наутро простился с любою своей Анастасией, сел на коня, да и отправился в путь верхом, как и сопровождавшая его стража. Не любил государь без надобности в возках разъезжать, тем паче, когда за ним дружина в конном строю следует.

Москва проводила мокрым снегом, перемешанным в дождём. Когда добрались до знаменитого Боголюбова, где принял свою мученическую смерть великий князь Андрей Юрьевич Боголюбский, немного распогодилось.

Остановил государь коня перед церковью Рождества Пресвятой Богородицы и сказал сопровождавшим боярам:

– Хочу поклониться памяти святого благоверного князя Андрея Боголюбского.

Зашли в тишину и полумрак церкви, построенной на том самом месте, где, по преданию, был удостоен благоверный князь Явления и Откровения Царицы Небесной 17 июля 1157 года. Более четырёхсот лет минуло, а живо в памяти людской то событие.

Митрополит Макарий в походе на Казань с первого дня рядом. Вот и теперь вместе с юным государем под своды церкви старинной вошёл.

– Ты мне много сказывал, отче, о важных исторических событиях, да и об этом сказывал, – заговорил государь, – Помню о Явлении и Откровении, помню. А теперь подробнее поведай, коль скоро мы здесь, на месте этом святом с тобой оказались.

Митрополит сделал несколько шагов вперёд и остановился возле главной святыни церкви – у иконы, носящей наименование «Боголюбской». Начал издалека, своим приятным, словно одаривающим теплом и благодатью голосом:

– Давно это было, государь мой, Иван Васильевич. Очень давно. Сел в ту пору на киевский стол великий князь Юрий Долгорукий. А на Вышгородский стол, город такой близ Киева, посадил сына своего Андрея, самого деятельного, отважного, мудрого из сыновей. В городе том монастырь был, в храм которого поставил великий князь икону Матери Божьей, привезённую ему купцами из Константинополя. А была та икона писана самим евангелистом Лукой на доске стола, за которым Пречистая с Сыном Своим трапезовала. Представил Лука икону Пречистой, а она глянула на неё и изрекла пророчески: «Отныне ублажат Меня все роды. Благодать Рождшегося от Меня, и Моя с этой иконой да будет!».

– Но то речь, сколь помню, об иконе Владимирской, – молвил государь, – Той, что ты спасал в пожар, из Успенского монастыря вынося… А перед нами икона другая… Боголюбская. Напомни её историю…

– Да, да, верно говоришь, государь, верно. Пречистая о благодати сказывала. Так вот. Как пошатнулась в давние времена вера в Иерусалиме, так и ушла икона в Царьград, а, когда и там безверие людей коснулось, перенесли икону купцы, волею Пречистой в Киев, в дар князю Юрию Владимировичу Долгорукому. Он и поместил её в Вышгородский девичий монастырь. Но, видно, в погрязшей в братоубийственной бойне киевской земле не место было святой иконе. И как раз в ту пору князь Андрей Юрьевич стал часто заходить в храм и молиться перед иконою этой, прося Пречистую воротить его в любую землю суздальскую из нелюбой ему киевской земли, где поставил его править отец, желавший постоянного иметь его рядом с собой как мудрого советника. И вот однажды сообщили князю Андрею, что с иконой, евангелистом Лукой писаной, чудеса происходить стали. То сама по себе из киота выйдет и встанет посреди храма на воздухе, то повернётся на север, словно указуя на земли, о коих мечтал князь Андрей. И понял он то, на что указала ему сама Пречистая через образ свой. Собрав небольшой отряд из верных и преданных ему слуг, ночью тайно, взяв из храма икону отправил в путь в земли Суздальские, слова отцу не сказав. Поступок из рук вон, да только князь Юрий Владимирович, когда узнал о бегстве, даже не упрекнул в том сына – видно и ему было указание на то Пречистой. И вот на месте сём, где мы сейчас находимся – тогда была просто развилка дорог суздальской и владимирской в чистом поле. Так лошади, что везли киот с иконой на сём месте встали. Князь повелел поменять лошадей, мол, устали. Но и другие с места не двинулись. И тогда остановил он свой небольшой отряд, повелел шатёр развернуть, водрузить в углу красном икону, что вёз с собой, и встать всем на молитву перед нею. Молились долго. Устали. Тогда отпустил князь всех спать, а сам продолжил молиться. И тут свершилось чудо. Осветился шатёр ярким неземным светом и сошла с небес Сама Матерь Божия в сиянии великолепном со свитком рукописи в руках. Глянула на князя и изрекла: «Не хочу, чтобы ты нёс образ Мой в Ростов. Поставь его во Владимире, а на сём месте воздвигни церковь каменную Рождества Моего и устрой обитель инокам». Замер князь, а на глазах его Пресвятая Богородица молитвенно подняла руки к Сыну Своему, приняла Его благословение и видение исчезло. На следующий день повернул князь во Владимир, где и поставил икону в храме. А на месте, где явилась ему Пречистая, повелел заложить церковь Рождества Её и монастырь. Вскоре здесь и селение образовалось, которое сам князь Боголюбовым назвал, ну а народ его окрестил Боголюбским. А икону, ту, что ты, государь, видишь перед собой, написали со слов князя, который пожелал, чтобы всё было изображено на ней, как было в том памятный день Явления и Откровения Пресвятой Богородицы.

Закончил свой рассказ митрополит, да и пора было продолжить путь. Но прежде отправились всей свитой в Храм Покрова на Нерли, что заложен был по воле Боголюбского спустя год после событий на развилке Владимирской и Суздальской дорог. Помолились в удивительном храме, нетронутом ни непогодой, ни нашествиями иноплеменными, коих много он поведал на своём веку.

Ну и снова в путь. Войска ждали во Владимире, где был назначен сбор пехотных полков и артиллерии. Ждали, как полагал государь, в полной готовности к походу.

Да только оказалось, что ещё не собралось всё войско. Кто-то указывал на распутицу, на то, что до сих пор не затвердели на морозе дороги. А как пушки, осадные тяжеленные, по слякоти везти.

Что ж, поручил быстро завершить сбор, а сам со свитой двинулся в сторону Новгорода. Вскоре с возвышенного места дороги столбовой приметил государь на взгорке в стороне от тракта красивый терем, окружённый ровным частоколом.

– А ну завернём, – сказал государь своим сопровождающим. – Богатый терем, в два житья. Так передохнём здесь.

Повернули. Частокол высок, верха и нетолстых, но прочных дубовых кольев, заострены. Надёжна защита для небольших отрядов разбойничьих, ну а уж если крупное войско пойдёт, то уходить придётся, бросая всё, что не унести с собой. Ворота прочные растворились, словно сами собой. Завидели слуги хозяина терема необычную группу всадников, да только и подумать не могли, что перед ними сам царь и великий князь Иоанн Васильевич.

Хозяин дворца, опешивший от неожиданности, к воротам вышел и отвесил низкий поклон. Был невысок, крепок, с виду не русский.

– Кто будешь? – спросил государь. – Да поднимись, не нужно шапку ломать. В гости приглашай…

– Княжич Жада, великий государь. От батюшки твоего славного, Василия Иоанновича поместье сие отец мой получил. Верно служил он Москве, и я служить рад. Будь гостем, государь великий.

Немало уже татарских родов служило Московскому государств, подобно царевичу Касиму. Надоел им разбой, потянуло которых к жизни мирной, человеческой. Щедро награждали таковых русские государи, давали равенство в титулах с князьями да боярами своими.

А княжич Жада уже звал к обеду, после которого пообещал гостей дорогих, высоких чудесами небывалыми потешить.

Поднялся государь Иван Васильевич в горницу. От обеда не отказался, но ел мало, по-походному. Напомнил об обещанных чудесах.

– Прошу, великий государь, и вы, гости дорогие, – сделал он широкий жест в сторону царской свиты, – на террасу, что на втором житье.

Терраса была застеклённой, хоть и не жарко натопленной, но от ветра и мокрого снега защищённой.

– Садись, государь, отсюда лучше смотреться будет. Есть что показать тебе, великий государь.

А между тем слуги княжича загородили вход на террасу деревянными щитами, в самом оконечности лестницы, за щитами встали воины, вооружённые рогатинами.

Хозяин подал знак кому-то внизу, там прозвучала команда, и тут вывалились откуда не возьмись во двор мишки косолапые, заревели озираясь, забегали по двору, но по сигналу молодого удальца, въехавшего на коне во двор, присмирели и словно все в слух оборотились. Замерли покроно, на него глядя. А статный молодец ударил кнутом по земле и громко команду подал одну, затем другую. И косолапые звери, словно бывалые воины – не новобранцы уже – стали выполнять повеления своего хозяина.

– Ну храбрец! – сказал Иоанн Васильевич, и улыбка озарила его лицо. – Чей молодец-то будет?

– Холоп мой, – с гордостью сообщил княжич Жада.

– А звать как?

– Так и звать – Михайлой! Сызмальства с медведями-то. С рогатиной ещё с отцом ходил на них. Отец шкурами медвежьими промышлял, а он медвежатами занимался, дрессировал их.

– А отец его?

– Да вот, не повезло. Задрал медведь то, что похитрее оказался. Остался Михайло сиротой, да и взял я его…

– Задрал медведь, говоришь… Да, дела кровожадные дурно завершаются. Охота такова она. К охоте меня, князь, с юности приучить пытались, те, кто сами править землей Русской желали, а меня на дурные забавы настроить. Нет… Охота не развлечение. Что б еду добыть, да на зиму себе одежду тёплую справить – другое дело, а вот царям, князьям, да боярам по полям за братьями нашими меньшими гоняться, не след. Державу надо оборонять, двуногих зверей побивать, тех, что к нам за добычей лезут.

Царь задумчиво посмотрел на происходившее во дворе, мелькнула какая-то мысль, пока для окружающих тайная.

Повернулся к княжичу Жаде и сказал:

– Отдай мне молодца этого с его медведями. Буду потешать иноземцев из Европы наезжающих. Пусть видят, что и медведи, пред которыми они дрожат, русскому послушны.

– Бери, великий государь. Рад услужить тебе.

– Да не мне… России, – поправил Иоанн Васильевич. – Да позови мне сюда этого молодца.

Медведей со двора убрали и статный их повелитель, косая сажень в плечах, лицом мужественный, поднялся по лестнице на террасу и с достоинством, без лести, скорее с особой гордостью, поклонился государю.

– Потешил нас, Михайло. Михайло, Михайло, слуга Жада. Не слугой будешь отныне, а дворянином Михайло Жадовским. Быть по сему! – решил государь, зная, что уже пишут слуги указ его царский, чтобы принять волю его к исполнению. – На службу царскую забираю тебя.

– Благодарю, государь. Да только Мишек то жаль бросать.

– А мишек твоих с собой в Москву возьмёшь. При дворе их показывать будешь, что б видели иноземцы, каковы на Руси молодцы водятся. Но то уже не главное для тебя, не главное. Да и не дело с рогатиной на четвероногих ходить, когда двуногих зверей вокруг земли нашей сонмища. С ними воевать надобно. С ними… Вот и здесь я затем, чтоб решать, как восточные рубежи крепить, пока на западных немного поутихло. Садись, дворянин Михайло Жадовский к столу, с нами трапезничать будешь…

Поднялось настроение у царя, после того, как посмотрел он на мишек косолапых, что потешили на дворе усадьбы и его самого, и его свиту. Неожиданно уже как-то не по-царски, а мягко и задумчиво проговорил:

– Люблю живность всякую. В детстве своём лишён был слова ласкового материнского и отцовского глаза строго, но доброго. Зверушки порой лучшими друзьями были. И не понимал я, как можно мучить их и терзать. Вон сверстник мой, в други в детстве набившийся, Андрей сын Курбского, воеводы Московского, кошек, да собак истязал, с высоких стен сбрасывал на камни, а потом добивал, мучениям радуясь. А мне и брату моему Юрию, по доле нашей сиротской, каждая тварь Божья в радость была. Лихие люди окружали нас с детских лет… Лихие…

Затуманился взор царя от воспоминаний безрадостных, бывают у каждого человека минуты, когда словно расслабляется что-то в душе и рвутся наружу мысли, с которыми хочется поделиться, а тут вроде и люди, звания простого, которые поймут. Заговорил царь вроде бы и со всеми, да только на понимание всех не рассчитывал. Он и не винил их. Суровое время делало суровыми людей, производило суровые характеры. Продолжил негромко:

– Нас с единородным братом моим, Георгием, содержали как чужеземцев или последних холопов-бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чём нам воли не было, но всё делали не по своей воле, и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас и не взглянет – не как родитель, не как опекун и уж совсем не как раб на господ. Кто же может перенести такую гордыню? Как исчислить подобные бессчётные страдания, перенесённые в детстве? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Всё расхитили коварным образом…

За столом все притихли. Не приходилось даже ближайшему окружению видеть таковым Иоанна Васильевича.

Но вдруг государь замолчал, лицо приняло обычное царёво выражение, встал, а за ним и все поднялись из-за стола.

– Ну вот что, дворянин Михайло Жадовский, с этого часу ты на службе царской. Верно служи, да не мне, а прежде Земле Русской, а уж потом царю Московскому. Собирайся в путь вместе с мишками своими косолапыми. Там тебе, при дворе, покои отведут. Но главное в жизни твоей – служба ратная, будешь учиться двуногих зверей истреблять, коих приручить нам не удастся. Они лесных зверей свирепее будут.

И, повернувшись к татарскому княжичу Жада, сделал умиротворяющий жест и с улыбкой прибавил:

– Не в укор тебе, князь. Кто старое помянет… Твои соплеменники, что на сторону Земли Русской перешли, верно ей служат, не в пример иным нашим боярам, – и он скользнул своим цепким взглядом по лицам сопровождавших его бояр, отчего у кое кого похолодело внутри.

Спустились во двор, где ещё недавно показывали покорность человеческой воле хозяева русских лесов, мишки косолапые, сказал, с необыкновенной лёгкостью садясь на подведённого ему коня, и обращаясь к Михайло Жадовскому:

– Вот когда соседи иноземные будут этак, как твои мишки, слушаться воле русской, тогда и вздохнём от трудов ратных. А пока отдыхать нам некогда. В кольце врагов лютых Русская Земля. Ну с Богом!

Распахнулись ворота, и свита царская двинулась в путь.

Воротились во Владимир, в подготовленные государю и свите покои. Призвал к себе воеводу Дмитрия Бельского. Тот был не весел. Заговорил с досадой:

– Сдаётся мне, государь, что не только в раскисших дорогах дело. Были в месяце-то минувшем и дни добрые. Не спешат иные бояре, да воеводы дело делать государево. И с подвозом снаряжения тянут, и с провизией…

– Ну так поторопи, да взыскивай с нерадивых. Властью моей взыскивай! – повелел Иоанн.

– Взыщу, с кого потребуется, – твёрдо обещал Бельский.

Когда воевода ушёл, митрополит Макарий сказал задумчиво:

– Вот так и добрым деяниям князя Боголюбского противились. А он ведь зарождал на Земле Русской власть праведную, власть от Бога. Не нравилось то боярам…

Иоанн, мужавший на глазах, отвлёкся от дел воинских и попросил митрополита:

– Поведай мне, отче, подробнее, как удалось боярам одолеть князя…

– Одолеть, сломить не смогли, как ни старались. Убили коварно и подло… Прежде, конечно, недовольны были суздальские и ростовские бояре переносом града стольного во Владимир, в город люда небогатого, мизинного люда. А для больших бояр беднота – люди лишние на земле, за людьми ими не почитаемые. А князь Андрей как раз к таким и пошёл, с ними решил новый порядок на Руси заводить. Государство строить надо, а не свои карманы набивать. Во Владимире его поняли, а в Суздале и Ростове – нет. Козни сразу строить начали. Подкуп, коварство – всё в дело пошло. Попытались поссорить со старшими дружинниками, ещё отцу его служившими. Не вышло. Умнее дружинники оказались, нежели бояре. А князь Боголюбский осознал, что власть получил он из рук Пречистой и получил её Божьей милостью, а потому и долг его перед Богом правильно использовать ту власть.

Говорил митрополит спокойно, не спеша говорил, но в словах его чувствовал Иоанн намёк на себя, на свой долг перед Богом, да перед землей, данной ему милостью Божьей.

– Пытались крамольные бояре ростовские да суздальские смуту затеять, но князь одних заточил, а других изгнал за пределы Владимиро-Суздальского княжества. А когда сродники замешанными в делах крамольных оказались, и их выгнал прочь из земель, им управляемым. Отправил в Константинополь даже братьев своих родных Мстислава и Василька с племянниками. Уехала вслед за ними мачеха Андрея, в Суздале жившая с малым ещё братом его Всеволодом. А там их император с распростёртыми принял… Был и ещё один брат, Михаил, коего все звали Михалко. Но он сидел на княжеском столе в Торческе. Погнал бояр, да, видно, не всех, не всю крамолу распознал, да выкорчевал. А тут появились во Владимире некие Амбал и Мойзович. Кто они, откуда, как смогли втереться в доверие князя? Пришли оборванными. Может то и помогло, что прикинулись людьми мизинными, коих он поддерживал. Не распознал, что засланы они врагами зарубежными. Коими? Так ведь на западе, что ни правитель, то враг народу русскому. Мойзович и Амбал тут же с боярами суздальскими и ростовскими снеслись тайно, да и во Владимире нашлись недовольные князем.

И поведал далее митрополит, как в ночь на 29 июля 1174 года собрались бояре на преступный сход свой, получив сообщение ключника Амбала о том, что князь выехал в Боголюбово один, без охраны. Двинулись туда, но хоть и знали, что князь один, никто не решался идти на убийство в одиночестве или даже вдвоём, втроём, впятером. Они знали, насколько отважен князь, насколько искушён в ратном деле, в бою. А потому организовали шайку в двадцать четыре человека. Двадцать четыре – на одного!

Но и это не придало им решимости. Опасаясь, что князь многих из них сможет порубить в куски, прежде чем убьют его, они заранее позаботились, чтобы его обезоружить. Ключник Амбал незаметно выкрал меч князя… Наметив время убийства, преступники собрались, хватили для храбрости спиртного и под алкогольными парами двинулись на своё подлое дело. Впрочем, и алкоголь, завезённый Амбалом и Мойзовичем, на первых порах не помог. Возле входа в княжеский дворец заговорщики остановились, и тут их обуял животный страх – все как один бросились бежать, а первым припустился «храбрый» боярин Жидиславич, подвергший во время похода жуткому избиению Киев. Побежали за ним Амбал и Мойзич.