Николай Федорович Дубровин
История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6

Оформление художника Е.Ю. Шурлаповой

Глава 1

Состояние Закавказья: чума и голод. Восстание в Грузии. Провозглашение царевича Григория царем Грузии. Положение наших войск. Действия отрядов полковника Тихоновского и подполковника Ушакова. Неудачный штурм г. Ахалкалак Шериф-пашою. Прокламация маркиза Паулуччи и ответ на нее инсургентов. Освобождение Телава. Временное прекращение волнений. Отозвание маркиза Паулуччи и назначение генерала Ртищева главнокомандующим на Кавказе. Расположение войск. Воззвания Баба-хана. Деятельность Сурхай-хана Казикумухского. Экспедиции генерал-майора Хатунцова в Каракайтаг и Казикумух. Новые волнения в Грузии. Действия генерал-майора Сталя и князя Орбелиани. Воззвания царевича Александра и намерение его пробраться в Грузию

Наступил тяжелый, но славный для России 1812 год. Готовясь к борьбе с Наполеоном, император Александр I принужден был отказаться от всякой помощи главнокомандующему в Закавказье, и именно в такое время, когда, по словам маркиза Паулуччи, край, ему вверенный, нельзя было признать «состоящим в благоприятном виде». Главною причиною тому была чума, внесенная еще в 1810 г. при отступлении наших войск из пределов Турции. Она появилась всюду: в дагестанских селениях, неподалеку от г. Дербента, на Нижне-абазинском посту, во многих городах Грузии, в Елисаветполе и в Имеретин.

Несмотря на все принимаемые меры и на учреждения в Тифлисе особого комитета для охранения здоровья жителей, болезнь долго не прекращалась. Множество семейств сделались жертвою заразы^[1], туземцы боялись оставаться в городе и, покидая его, уезжали в селения или укрывались в садах и отдаленных местах. Тифлис был пуст, точно так же как и многие города Грузии.

С другой стороны, проливные дожди повредили жатву, а появившиеся в значительном числе мыши окончательно истребили хлеб, прежде его уборки с полей. В Имеретин реки выступили из берегов, залили поля, а во многих местах унесли дома и скот. Последствием всего этого был голод, болезни и значительная смертность. В весьма короткое время в Имеретин вымерло до 12 000 семейств^[2], и осталась только третья часть населения. Пораженное всеобщим ужасом, население бежало в горы и леса. Имеретины мололи желуди, косточки из винограда и питались ими, а когда этого не стало, то и трава казалась вкусною^[3]. Недостаток пищи заставлял многих родителей отдавать детей своих в рабство за незначительный кусок хлеба.

В январе 1812 г. было препровождено главнокомандующему 10 000 рублей для вспомоществования страждущему имеретинскому народу и сделано распоряжение о доставлении 10 000 четвертей хлеба из Крыма к мингрельским берегам. Для раздачи бедным пособия составлена, под председательством генерала Симоновича, особая комиссия из двух имеретинских князей и двух духовных особ.

В Грузии также ощущался недостаток в хлебе, и сначала на него возвысилась цена, а потом он вовсе не продавался^[4]. В Тифлисе четверть дурной муки стоила от 20 до 30 рублей. Жители скитались по лесам, питались кореньями и травою; почти все население Памбак и Шурагели разошлось по соседним провинциям.

Частое вторжение неприятеля в пограничные мусульманские провинции лишило туземцев скота и хлеба на столько, что они не имели семян для будущего посева. Те из жителей, которые были в силах, покупали хлеб в селениях за р. Арпачаем; но большинство не имело средств этого сделать. Общее бедствие усиливалось от злоупотреблений мелких чиновников, поставленных в непосредственное сношение с народом.

Занятые военными действиями, главнокомандующие не имели возможности входить в самые мелочные подробности гражданского управления, а люди неблагонамеренные пользовались таким недосмотром. Взятки и всякого рода незаконные поборы, обвешивание и обмеривание – все было пущено в ход для собственной наживы. Маркиз Паулуччи хотя и принимал энергические меры против подобных притеснений, но ни угрозы, ни предписания не останавливали от противозаконных поступков. Злоупотребления так глубоко проникли в быт чиновников, что некоторые из них решались не объявлять народу распоряжений главнокомандующих или перетолковывали их в свою пользу. «Дошло до сведения моего, – писал маркиз Паулуччи^[5], – что моуравы, в дистанциях им вверенных, не обнародовали ясно данного от меня оповещения жителей всей Грузии о разных предположениях моих для постановления в Грузии порядка, в особенности о введении справедливых весов и мер и об искоренении постыдного корыстолюбия.

И так, замечая из сего цель моуравов, чтобы через ускромление перед народом таковых желаний моих продолжать им по прежним обычаям попущаться на противозаконные поступки и преграждать пути притесняемым несправедливостью приносить мне жалобы, кои всегда готов я принимать, предлагаю вашему превосходительству, по получении сего, немедленно отправить особого чиновника в каждую дистанцию, как-то: Казах, Шамшадыль и Ворчало, поручив им оповестить оное предписание мое самим жителям в селении, при собрании всего общества, дополнив к тому, что моуравы, под опасением строгого наказания, за суд и расправу, кою они производить будут между жителями, отнюдь не должны в пользу свою взыскивать штрафов, также и на содержание себя ни под каким видом не должны брать ничего с народа».

Вслед затем главнокомандующий приказал принимать хлеб в подать и покупать его в казну на русский вес, а не туземною мерою, так как в последнем случае встречались нередко злоупотребления. Не имея сами достаточно хлеба, грузины отказывались поставлять его войскам, а между тем главнокомандующий, опираясь на Грузию, как на почти единственную в то время мирную страну, по необходимости вынужден был пользоваться ее силами для продовольствия войск и обеспечения их перевозочными средствами. Из сохранившихся нарядов видно, что нередко в короткий сравнительно промежуток времени население закавказских провинций выставляло до 112 154 ароб, запряженных волами и буйволами, и 99 780 вьюков лошадей, – число само по себе уже достаточное для заключения, чего стоила эта повинность жителям, которые но недостатку корма и дурным дорогам часто лишались ароб и скота, возвращавшегося из похода не более одной двадцатой части.

Столь усиленные наряды не могли не отзываться на экономическом быте населения. Занятые почти целый год перевозкою провианта и комиссариатских тяжестей, грузины не имели времени обрабатывать свои поля. От этого не только падала промышленность, но чувствовался недостаток в хлебе, и заготовление продовольствия для войск было крайне затруднительно.

Руководясь мыслию, будто грузины в конце прошлого столетия содержали вспомогательные русские войска своим провиантом, маркиз Паулуччи пришел к несколько странному заключению, что для народа, продовольствовавшего прежде войска даром, назначение малых цен на то же самое продовольствие не должно быть чувствительно. На этом основании он сделал раскладку провианта сообразно урожаю и требовал поставки хлеба по назначенным им ценам. Хотя, по словам самого главнокомандующего, грузины протестовали против такой меры, но, говорил он, «несмотря на просьбы и отказы жителей, которые действительно находятся в крайней бедности, я употребил ласки и силу, – все в свое время, дабы обеспечить войска».

Распоряжение главнокомандующего не привело к желаемой цели, и он не употребил бы такого средства, если бы был основательно знаком с продовольствием наших войск в Грузии при царях Ираклии II и Георгии XII. Число этих войск не превышало цифры 3 тысяч человек, продовольствуемых настолько плохо, что часто за русские деньги не было возможности достать провианта. Наконец, если бы эти войска и продовольствовались сборным хлебом без платы, то должно ли было это служить примером для продовольствования значительного числа войск? Между тем пример этот послужил основанием для действий маркиза Паулуччи, и цены на хлеб были назначены вполовину и даже в четыре раза менее против действительной его стоимости. Так, за каждую поставленную в казну коду (2 пуда 10 фунтов) муки было назначено по 6 абазов (1 руб. 20 коп.), тогда как сами жители покупали коду не менее как за 25 абазов (5 руб.).

Грузины отказались поставлять хлеб по этим ценам, и исправлявший должность правителя Грузии генерал-майор Сталь 2-й доносил, что назначенных для покупки в Сигнахском уезде 40 000 код^[6] пшеницы жители не соглашаются продать. Сталь просил уездного маршала князя Андроникова, капитан-исправника Сорокина и митрополита Иоанна Бодбеля уговорить жителей поставить требуемое количество пшеницы. Несмотря на увещания, туземцы соглашались поставить только 10 000 код, и притом с условием, чтобы в том числе была одна треть ячменя. Тогда Сталь донес, что упорство жителей происходит от подстреканий князей, маршала и, главное, от наговоров Вачнадзе Бебурова. Он просил назначить экзекуцию, взять хлеб силою «и тем дать им почувствовать над собою власть правления российского и отвлечь от мысли своеволия, возникшего со времени выведения из Сигнахского уезда трех полков и полученных возмутительных писем от беглеца Александра царевича»^[7].

Экзекуция была назначена; войска размещены по деревням, и положение населения ухудшилось от более суровых требований. Народ несколько раз обращался с просьбою вывести из деревень войска, но на эту просьбу отвечали требованием скорее поставить хлеб в магазины. Тяготясь таким положением и испытывая сами недостаток в хлебе, жители почти ежедневно собирались около своих церквей для совещания о мерах к скорейшей поставке хлеба. Сюда являлись агенты царевича Александра с фирманами Аббас-Мирзы, который писал об отправлении грузинам значительной суммы денег и, обещая явиться на помощь, просил их оказывать сопротивление русским^[8]. Ввиду своего бедственного положения грузины готовы были податься всякого рода внушениям. С каждым днем число недовольных увеличивалось. Духовенство было недовольно уменьшением числа епархий, упразднением некоторых приходов, уничтожением церковных имений и передачею их в казенное ведомство; князья – ограничением их власти и уничтожением моуравств, а народ тяготился притеснениями мелких чиновников, налогами и обременительными нарядами, среди голода, болезней и значительной смертности. При таких условиях беспорядки явились тотчас же, как только известный предел был перейден…

Рано утром, 31 января 1812 г., набатный звон колоколов селения Ахмет собрал в сельской церкви всех жителей деревни. Здесь они узнали о прибытии экзекуции, требовавшей провианта. Отказавшись исполнить требование, грузины бросились на команду и выгнали ее из селения.

Посланный на другой день новый отряд, подходя к селению, был встречен выстрелами возмутившихся, к которым успели присоединиться пшавы, хевсуры и жители сел Матан и Тионет. Из этой последней деревни команда была также изгнана и частью перерезана. Народная ярость была возбуждена одною женщиною, которая, вбежав в средину толпы, бросилась к мужу, стащила с него папаху (шапку), надела ее на себя, а на мужа накинула свое покрывало (чадру).

– Теперь ты жена, а я муж! – кричала она. – Я обесчещена и иду мстить за тебя!

С этими словами она выхватила у мужа кинжал и бросилась к дому; толпа ринулась за нею. Офицер был заколот; команда перерезана^[9]. Восстание быстро распространилось и охватило всю Кахетию; увещания капитан-исправников не действовали. Народ повсюду отказывался повиноваться, и от одного селения к другому скакали зачинщики, угрозами заставляя жителей присоединяться к ним и истреблять все экзекуционные команды. Грузины следовали за коноводами, хотя сознавали в душе несообразность своего поведения и искренно желали оставаться верными русскому императору.

«На тот конец сделали мы бунт, – говорили жители селений Нукреян и Магаро, – чтобы нас больше не притесняли, а не на тот, чтобы лишиться российского покровительства… Сопротивлялись же против россиян^[10], в чаянии том, чтобы правительство обратило внимание на состояние наше и не оставило определить к нам одного из российских, а другого из грузинских чиновников, для управления нами и удовлетворения просьб наших»^[11].

По получении первых известий о восстании военное и гражданское начальство разослало повсюду предписания приостановиться взысканием провианта с жителей. Тогда же разосланы повеления ко всем комендантам, капитан-исправникам, моуравам и уездным маршалам о принятии необходимых мер предосторожности и употреблении всех способов для удержания народа от мятежа; князья, пользовавшиеся уважением народа, и почетные духовные особы были посылаемы для увещания, но все оставалось напрасным. «Ожесточенный народ, – доносил маркиз Паулуччи, – не внимал никаким советам, стрелял по тем, кои старались его успокоить, и умерщвлял всех попадавшихся ему в руки курьеров и лазутчиков, от правительства посланных».

Соединившись с пшавами и хевсурами, возмутившиеся преградили все дороги в Кахетии и отрезали пути отступления нашим войскам. Последние, будучи разбросаны самыми маленькими командами по отдельным деревням, были застигнуты врасплох. Города Телав и Сигнах подверглись осаде; в последнем все чиновники и гарнизон были вырезаны. Та же участь постигла пятый эскадрон Нарвского драгунского полка, стоявший в селении Кака-бети. Нижние чины защищались в сараях, эскадронной конюшне, бане, но, уступая в численности, по большей части погибли. Один только унтер-офицер со штандартом успел прискакать в штаб полка, в деревню Сагореджо; туда же прибыл со знаменем и есаул донского Поздеева 8-го полка Кузнецов, из селения Анаги, которое было сожжено вместе с провиантскими магазинами.

Жители селений Ахмета, Тионет, Матаани и Маралисы, соединившись вместе, при содействии армян, живших в предместье Телава, ворвались, 2 февраля, в форштадт этого города, разграбили все квартиры, умертвили нескольких солдат и расхитили из сельских магазинов податной провиант. Телавский комендант, майор Шматов, с 60 человеками заперся в крепости и защищал ее до прибытия майора Вронского с тремя ротами 9-го егерского полка, стоявшими вблизи Телава, в селении Гомборах, и 250 человек нарвских драгун, отправленных генералом Портнягиным с майором Есиповым. Пробиваясь сквозь толпу инсургентов, Есипов был убит, но драгуны достигли до крепости, хотя и с весьма большою потерею в людях. Из 250 человек драгун пришло в крепость только 148 человек, а отряд егерей, пробиваясь через толпу, потерял 11 человек нижних чинов убитыми, 10 человек захваченными в плен и ранеными: двух офицеров и 30 человек рядовых.

Восставшие кахетинцы провозгласили царевича Григория^[12] своим царем и решились признать его власть над собою. Недалекий по своим умственным способностям, хромой от природы и забытый русским правительством, Григорий жил на свободе в Кахетии^[13]. Не пользуясь до сих пор ничьим уважением, царевич вдруг, при открывшемся восстании, вырос в глазах народа и стал играть довольно видную роль. Поверив в возможность сохранения за собою звания царя Грузии, Григорий принял предложение и явился среди мятежников предводительствовать их толпами. Имя его стали упоминать в церквах, как законного царя Грузии. Царевич начал издавать от своего имени возмутительные прокламации и письма^[14]. Кахетинцы толпами спешили под его знамена. Пристрастие народа к бывшим членам грузинского царского дома сделало теперь особенно вредным пребывание Григория среди инсургентов. Деревни одна за другою присоединялись к возмутившимся. Посланные с разных концов и по разным направлениям развозили возмутительные письма.

«Мы все, кахетинские князья, – говорилось в одном из таких писем, – кизикские (сигнахские) чиновники и кевхи, народ пшавский, тушинский и хевсурский, пишем к вам. Верьте Богу, что начиная от Тионет до Кизика (Сигнаха) и от Кизика до Маркопи, российского имени нет. За наше притеснение и за вас вступаемся мы, что такие дела делаем. Вы, подобно сему, покажите нам, сколько можете, какое-нибудь дело, т. е. пригласите поскорее царевича (Григория). Мы, кроме одного царя, ни в чем недостатка не имеем. Если вы согласны с нами – отвечайте, а если нет, то мы (одни) с ними разведаемся. Если в сем нам не верите, то здесь и татарский народ живет: спросите их и узнаете, что мы в крови замараны»^[15].

«Мы наверно знаем, что драться против великого Государя нам трудно, – писали жители Сигнаха тем же агаларам, – но мы до стеснения были доведены… Можем ли мы увериться, чтобы пролитие толикой христианской крови и противность Государю могли быть кем-либо прощены? Ныне все вообще: Кахетия, горцы и на плоскости живущие лезгины – соберемся в Сагореджо… Мы собою рискнули и себя на смерть отдали. Нам умереть – Государю убыток, и их (русских) побить – тоже Государю убыток».

В Сагореджо находился штаб Нарвского драгунского полка, шефом которого был генерал-майор Портнягин, бывший в то же время начальником Сигнахского и Телавского уездов. Он был поставлен обстоятельствами в критическое положение: из всего полка Портнягин мог собрать только до 150 человек драгун. До Тифлиса было 90 верст, и помощь могла прийти в Сагореджо не ранее как дня через три. К тому же главнокомандующего в то время не было в Тифлисе – он отправился в Баку, Кубу, Дербент и для введения нового управления в новопокоренной Кюринской области. Приближение персиян к нашим границам заставило маркиза Паулуччи проехать в Карабаг; но едва только он успел собрать там отряд и поручить его Котляревскому, как, получив известие о восстании в Кахетии, отправился в Тифлис, где присутствие его было более чем необходимо.

С получением первых известий о восстании генерал Портнягин просил о присылке ему подкреплений, но, за отсутствием маркиза Паулуччи, все распоряжения производились весьма вяло и нерешительно. В Сагореджо в первое время хотя и было тихо, но, видимо, жители находились в сильном беспокойстве. Вооруженные с головы до ног, они каждую минуту ожидали прибытия к себе инсургентов. Старшина селения предъявил Портнягину полученное им письмо, в котором говорилось, что вся Кахетия идет на них, и если сагореджинцы не пристанут к восставшим, то селение будет сожжено, а жители истреблены.

– Будете ли вы нас защищать или оставите деревню? – спросил старшина.

Портнягин отвечал утвердительно, но видел, что народ желает, чтобы русские войска оставили селение и тем избавили его от неминуемого разорения.

Ожидая прибытия толпы мятежников, нарвские драгуны укреплялись. Бывшую перед домом Портнягина небольшую площадку они обставили кругом мешками с провиантом. Хотя такое укрепление и обстреливалось из окружающих селение виноградников и высот, но все-таки могло служить некоторою защитою до прибытия подкреплений. Вечером, 5 февраля, толпа инсургентов появилась в садах на соседних высотах и завязала перестрелку с драгунами. Перестрелка эта продолжалась всю ночь, но не причинила нам никакого вреда. С рассветом число неприятеля увеличилось; драгуны лежали под прикрытием мешков и ожидали подкрепления. Переговоры с мятежниками и советы превратить неприязненные действия не приводили к желаемым результатам. Опасность для драгун возрастала: в отряде было ранено до 25 человек и много лошадей. Солнце перешло уже за полдень, когда в селении Сагореджо услышали сначала пушечный выстрел, а затем барабанный бой отряда, спешившего на помощь. То были две роты Херсонского гренадерского полка, посланные из Тифлиса под начальством майора Бухвостова. С появлением гренадеров инсургенты тотчас же стали очищать сады, и перестрелка прекратилась.

Сделав необходимые распоряжения к отступлению, генерал Портнягин сжег все тяжести и в следующую ночь оставил Сагореджо. Драгуны шли пешие и вели в поводу лошадей, которых было втрое более, чем людей, за потерями и командировками. Отряд отступал не по большой дороге, где поджидали его инсургенты, а лесом, в обход, в переправе через р. Иору. Восставшие грузины все-таки открыли это движение и выстрелами преследовали отступавших»^[16].

Прибыв в Тифлис и найдя там только шесть рот, Портнягин, как старший, принял над ними начальство и сделал все необходимые распоряжения по обороне города: повсюду были расставлены караулы, а в некоторых местах и орудия, на устроенных для того батареях.

Получавшиеся с разных сторон сведения были далеко неуспокоительны, восстание в Кахетии с каждым днем все более и более усиливалось. Инсургенты врывались в города и селения, грабили казенные деньги и вещи. Многие владельцы просили помощи, говоря, что народ грозит сжечь их дома и имущество, если они не присоединятся к восставшей толпе. Никто из князей не решался ехать уговаривать возмутившихся и отговаривались тем, что не имеют лошадей. Уклонение это признано было неосновательным, и князьям предложено взять казенных лошадей, но они браковали их, говоря, что в таких критических обстоятельствах можно выехать перед толпой только на хороших лошадях (?).

Таким образом, предоставленные самим себе, инсургенты продолжали собираться в различных пунктах. Не имея определенной цели и плана действий, каждая партия действовала по своему усмотрению, занимаясь преимущественно грабежом и насилием. Более или менее значительные толпы появились у Манавы и на Сагурамском поле, с намерением напасть на Гартискарский пост. До сорока человек вооруженных грузин собралось в селении Караджалы, на левом берегу р. Куры, и, несмотря на увещания, не соглашались разойтись по домам.

8 февраля в Тифлисе было получено известие, что главное скопище остановилось в селении Шашебуро и там укрепляется; что значительное число мятежников собралось также между р. Иорой и Марткопи, с намерением идти на Тифлис; что гарнизон, бывший в Пасанауре, истреблен и сообщение с Кавказскою линиею прервано; что возмущение распространилось по всему Ананурскому уезду, и самый город находится в осаде, и, наконец, что Телав и Сигнах окружены вооруженными толпами.

Стоявших в Кахетии войск оказывалось недостаточно для усмирения волнений. На подкрепление их отправлен из Карталинии подполковник Ушаков с батальоном Грузинского гренадерского полка. Ему приказано прямо и как можно поспешнее следовать к г. Анануру и по дороге присоединить к себе отряды, стоявшие в Мухрани и в Гартискаро. Осада мятежниками последнего пункта не дозволила Ушакову присоединить к себе гартискарский гарнизон, а с присоединением команды, находившейся в Мухрани, отряд его состоял всего из пяти рот пехоты.

Вместе с тем владикавказскому коменданту генерал-майору Дельпоццо и подполковнику Казбеку предписано принять меры к восстановлению сообщения с линиею, а для рассеяния толпы, собравшейся у Марткопи, отправлен из Тифлиса полковник Тихоновский с батальоном Херсонского гренадерского полка и четырьмя орудиями.

Взяв с собою двух князей Орбелиани, на случай переговоров с мятежниками, Тихоновский выступил по направлению к Марткопи. Приближение наших войск заставило разъезжавшие близ селения толпы грузин отступить к селению Хашми. Получив донесение, что число вооруженных в этом селении достигает до 4000 человек и что толпа эта состоит преимущественно из тушин, пшавов и хевсур, Тихоновский двинулся прямо к селению Хашми. Встреченный выстрелами с высот и из садов, он штыками вытеснил неприятеля, заставив его бежать к деревне Сартачалам. Жители ближайших селений со всем семейством и имуществом удалились в леса и горы. Тихоновский уговаривал их возвратиться^[17], и, после долгих убеждений, десять человек старшин явились к нему с покорностью и обещанием не допускать к себе возмутителей. Двигаясь далее, Тихоновский успел привести к покорности жителей селений Сартачал, Уджарм, Карабулах и Патерзаул^[18]. Возвративши их в дома, он пошел обратно в селение Хашми^[19].

В это время подполковник Ушаков прибыл с своим отрядом в селение Мухрань и 12 февраля двинулся к Душету. Встреченный сильным огнем неприятеля, Ушаков по позднему времени не мог атаковать города. На рассвете следующего дня он штурмовал форштадт и, после двухчасового боя, овладел как им, так и Душетскою крепостью, восстановив порядок в городе и имея приказание спешить на помощь г. Анануру, Ушаков выступил из Душета и едва только отошел две версты, как был окружен инсургентами. Начиная с 6 часов утра и до 5 часов пополудни наш отряд прокладывал себе дорогу штыками, достиг до Ананура и вытеснил оттуда мятежников.

На следующую ночь, с 17 на 18 февраля, Ушаков узнал, что в трех верстах от города, в небольшом селении, находится арьергард отступавших инсургентов, состоящий из 70 человек. Взяв 150 человек гренадеров, он тихо подошел с ними к селению, окружил сакли и истребил всех, кроме 15 человек, взятых в плен, и трех бежавших. Атака была так неожиданна, что гренадеры не сделали ни одного выстрела, а кололи штыками. Повесив главного предводителя, Ушаков навел тем страх на всю окрестность^[20].

Скопища в этом углу Кахетии были рассеяны, и сообщение с линиею восстановлено высланною из Ларса ротою Суздальского полка, которая, перевалив через Крестовую гору, появилась в Закавказье. Жители многих селений стали являться с покорностью, и большая часть деревень, окружающих Душет, была приведена к присяге.

В таком положении были дела, когда 21 февраля маркиз Паулуччи прибыл в Тифлис и узнал, что отряд, бывший в Карагаче, и гарнизон в Телаве находятся в крайней опасности, что они отрезаны и окружены со всех сторон вооруженными толпами, и более пятнадцати дней в Тифлисе не было о них никакого известия. Главнокомандующий тотчас же приказал батальону Тифлисского полка выступить из столицы Грузии в селение Хашми и присоединиться к полковнику Тихоновскому; генерал-майору Портнягину приказано с остатками нарвских драгун перейти в селение Цинцкаро и наблюдать, чтобы хищники не делали разбоев.

«К удивлению найдя, – писал ему маркиз Паулуччи, – что вы, оставив порученный вам Кахетинский округ, прибыли в Тифлис с полком и приняли команду над войсками в Тифлисе и Анануре, где был другой начальник, требую ответа, почему, не истребовав сикурса, когда увидели бунт в Кахетии, не обратились туда со всею поспешностью»^[21].

Недовольный таким запросом, генерал Портнягин подал рапорт о болезни и затем не принимал участия в усмирении восстания.

Между тем 23 февраля маркиз Паулуччи, имея в конвое 140 казаков и 40 драгун, выехал из Тифлиса в Ханши, с тем чтобы принять личное начальство над отрядом, там собравшимся.

Здесь он узнал, что инсургенты отправили посланного к Шериф-паше Ахалцихскому с просьбою о помощи. Приняв его ласково, паша думал воспользоваться затруднительностью нашего положения и возвратить в свое владение Ахалкалаки, так недавно, после блестящей победы Котляревского, занятого нашими войсками. Если бы Шерифу удалось овладеть этою крепостью, прикрывавшею всю Кахетию, то, за отозванием войск для усмирения восстания, путь в Борчалинскую провинцию и даже в Тифлис был бы совершенно открыт и беспрепятствен.

Сознавая, что успех может принести огромные выгоды, Шериф собрал до 5 тысяч человек, подошел к Ахалкалакам и 21 февраля штурмовал укрепления. После четырех с половиною часового боя паша принужден был разочароваться в своих ожиданиях и сознать невозможность овладеть крепостью. Геройское сопротивление гарнизона заставило его отступить к укрепленному местечку Хертвиси. Оправившись и устроив свои войска, Шериф намерен был вторично штурмовать Ахалкалаки, но, узнав о прибытии в Грузию главнокомандующего и почти о повсеместном усмирении восстания, он отказался от своего намерения и ушел внутрь своего пашалыка^[22].

Маркиз Паулуччи принял действительно весьма решительные меры в подавлении восстания.

Для предварительного увещания возмутившихся он отправил к инсургентам нескольких доверенных лиц, из дворян и духовенства, с прокламациею, в которой обещал им испросить прощение, если они с полным раскаянием и покорностью возвратятся в свои дома.

«– Что вы делаете? – спрашивал главнокомандующий кахетинцев. – Какое ослепление обуяло умы ваши и какая цель ваша? Неужели в несчастном исступлении своем забыли вы силу и могущество неодолимых войск российских, забыли веру христианскую и не видите, что рука Божия, неизбежно карающая клятвопреступных изменников, готова вас поразить!

Вспомните, что вы дерзнули поднять оружие против войск его императорского величества, кои суть братья ваши по вере, защищающие жилища ваши, семейства и имущество от внешних неприятелей, издавна жаждущих вашей погибели, и что вы, в заблуждении своем нарушив присягу, данную вами, в вечной верности его императорскому величеству перед лицом Самого Бога, вооружились против защитников ваших, против самого вашего отечества и против религии. И так, с сердечным соболезнованием, видя бездну, в которую вы сами стремитесь, вовлекая невинные ваши семейства, я счел обязанностью, прежде нежели приступлю к мерам, кои мне предписывает долг и звание мое, объявить вам следующее.

Кахетинский народ! Теперь предлежит вам два пути: один к спасению, а другой к неминуемой гибели. Собрав сильные войска, я иду сам в Кахетию для водворения среди вас покоя. Меч мой готов истребить непокорных мятежников, и вместе с тем рука простерта принять с милосердием раскаивающихся, подобно как отец приемлет заблудшего сына. Почему избирайте немедленно дорогу, которую укажет вам собственное ваше благоразумие. Я же уверяю вас честию моею, что не накажу тех, кои, положив оружие, с раскаянием будут просить прощения и, с семействами своими, возвратясь в свои жилища, примут вновь присягу на верность Его Императорскому Величеству. Но если встречу кого с оружием в руках и противящихся законной власти, то тех предам достойной их казни, без всякого помилования»^[23].

Посланные с этою прокламациею явились к инсургентам, но переговоры их были безуспешны.

– Мы, – говорил посланным Коцо Оханов, предводительствовавший толпою^[24], – мы знаем, что нас мало в сравнении с русскими, не надеемся их победить, но желаем, чтобы они нас истребили. Мы искали покровительства русского царя, и Бог дал нам его, но несправедливости и жестокости его слуг привели нас в отчаяние. Мы долго терпели. Ныне же, когда Господь послал нам этот ужасный голод, когда мы сами едим коренья и травы, от нас насильственно требуют хлеба и фуража. Нас выгнали из собственных домов, рылись в сундуках и ямах наших, открывали наши запасы вина и, напившись допьяна, оскверняли остальное, бросая туда нечистоты. Неужели и после такого срама дорога нам жизнь? Мы виноваты перед Богом и русским царем, обагрив руки в христианской крови; но Бог свидетель, что изменить русским никогда в нашем помышлении не было: нас вынудили к тому силою, и мы решились погибнуть на месте. На прощение нам надеяться нечего: кто откроет наше положение государю? Разве мы не помним, что нам, бывало, отвечали ваши начальники, когда мы ссылались на него: до Бога высоко, до царя далеко! Ступайте же к ним; ни они, ни вы нас не обманете.