Николай Буканев
Последний Иван на престоле. Рождение, жизнь и смерть под властью женщин

Отец

С матерью будущего наследника определились, как мы видим, очень быстро. Выбор отца для конструируемого государя – дело важное. Нужно со всех сторон тщательно всё просчитать.

В списке кандидатов был^[33] бранденбургский маркграф Карл, но прусским двором путем интриг эти планы были расстроены. Взамен была предложена другая кандидатура. Это был 19-летний Антон Ульрих, второй сын герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского (Люнебургского). Интересный факт, что родной теткой этого человека была мать покойного Петра II – Шарлотта Кристина, проигравшая борьбу за сердце своего мужа, цесаревича Алексея Петровича, пятнадцатилетней крепостной девке Евросинье и не пережившая последствий вторых родов.

Но, конечно, не это родство стало определяющим фактором для выбора. Принц приходился племянником Елизавете Кристине, жене Карла VI, императора Священной Римской империи. А еще приходился братом другой Елизавете Кристине – жене прусского наследника Фридриха (будущего Фридриха II). Весомость семьи просто монолитный аргумент.

Как утверждают современники^[34], Антон Ульрих был привезен в Россию ещё подростком, с той целью, чтобы жил рядом с принцессой, чтобы между ними могла возникнуть взаимная привязанность. Хотя, вероятнее, столь раннее приглашение жениха определялось не заботой о юных сердцах, а обусловлено совершенно иными причинами: он должен быть воспитан при русском дворе, не успеть обрасти связями на Западе, не поддаться там влиянию, которое стало бы проблемой в будущем. Это удалось. Европа фактически забудет о своем родственнике, отправленном в Петербург.

Прибыл принц Брауншвейгский в Санкт-Петербург, аккурат ко дню рождению Анны Иоанновны^[35]. Императрица его приняла радушно и буквально по-родственному, несмотря на то, что гость не порадовал ни внешностью, ни умением вести беседу. Сразу же позвала его на праздничный семейный обед, распорядилась, чтобы после показали будущему зятю всё великолепие русского двора. А вечером, Антон Ульрих непременно должен был быть на представлении сложной иллюминации. Для нее заготовили 25 тысяч ламп. Непонятно, какой из двух поводов винить, но в тот день запланированного зрелища так и не случилось, так как погода тому неумолимо противилась, сильнейший петербургский ветер не дал зажечь иллюминации. Пришлось отложить её проведение для иного случая.

В мае Антону Ульриху уже посчастливится присутствовать на церемонии крещения по православному обряду будущей супруги, когда она из Елизаветы Екатерины Христины превратилась в Анну Леопольдовну.

Хорошо бы теперь нам взглянуть на прибывшего принца, разглядеть этого человека. В глазах Х-Г. Манштейна он обладал «наилучшим сердцем и прекраснейшим характером в мире», обладал мужеством, даже неустрашимостью в том, что касается военного дела. Как увидим дальше, вне поля боя Антон Ульрих был совершенно иным.

Ему удалось проявить свои боевые качества во время военного похода под руководством Миниха. В чине полковника кирасирского полка он направлен был в Бессарабию. Участие принца не было исключительно ритуальным. Он в составе войск прошел через выжженную степь и принял активное участие в боевых действиях по взятию Очакова. Анна Иоанновна отметила его заслуги не только присвоением Антону Ульриху генеральского чина, но и, что немаловажно, написала письмо его матери, в котором подчеркивала не просто участие, но и героическое отличие. Он действительно со шпагой наголо вел вперед отряды на штурм, под огнем противника, не страшась турецкого огня. Со знаменем в руках останавливал отступающих наших солдат, когда сначала не удавалось форсировать ров под сплошным огнем. Одна пуля пробила кафтан отважного молодого вояки, две другие попадали в его лошадей, первую лишь ранило, а вторая и вовсе убита была^[36].

На следующий год ему вновь предстояло воевать. Финал боя был не такой радостный, Очаков был сдан, но это никак не бросает тень на личную военную доблесть Брауншвейгского принца. Он не заставил сомневаться в своей храбрости, получил высочайший орден Андрея Первозванного, заслужил новый чин. Вернулся в Петербург боевым, бравым воякой.

Но вот в мирной жизни – это был другой человек. Главное, чего не доставало будущему отцу императора, это широты мысли, при всех, разумеется, прочих его положительных качествах. Князь А. И. Черкасский называл^[37] его легкосердным, милостивым, но невысокого ума. Это значит, что в хитросплетениях отношений при дворе он совершенно не ориентировался, а некоторый набор интриг полагалось вести перманентно, как зарядку для поддержания физического тонуса.

Что касается внешнего вида принца Брауншвейгского, то по воспоминаниям современников, он был белокур, красив. Черты лица его описаны как женственные. Вести себя он правильно не мог – держался весьма натянуто, что объясняли страхом, так как содержался в России в очень строгом порядке. Да в добавок ко всему ещё и заикался. Миних, который знал его и на поле боя, однажды публично охарактеризовал^[38] этого человека следующим образом: «Не знаю, рыба он или мясо».

В приглашенном женихе разочаровалась даже выбиравшая его императрица, ну и, конечно, он совершенно не был, что называется, «мужчиной мечты» для Анны Леопольдовны. Она не находила интереса ни во внешности, ни в характере своего будущего мужа. Брауншейгский принц не вызвал положительного чувства даже в её раннем возрасте. Что уж говорить о тех временах, когда в жизни принцессы появился красавец Мориц Линар. Тут соперничество даже и не смогло созреть, настолько неравные были задатки у двух мужчин.

Анна Иоанновна, удалив саксонца из страны, сделала большое одолжение Антону Ульриху. Нет, вовсе не потому, что теперь ему откроется сердце Анны Леопольдовны. Отъезд Линара из страны за несколько лет до рождения Ивана Антоновича напрочь устранил риски любых сомнений об отцовстве. Будь он в те годы в Петербурге, непременно бы упоминался как вероятный биологический родитель.

Антон Ульрих знал, что обещанная ему невестой совершенно не хочет выходить за него замуж. Знал, что Бирон активно продвигает своего сына на роль мужа для принцессы. До него стали доходить разговоры, которые распространялись с подачи опять же Бирона, что приглашен сюда принц был на службу, что свадьбы с Анной Леопольдовной ему прямо никто не обещал. Расстроенный молодой человек писал даже своей матери жалобные письма, прося содействия, чтобы не оказался он забыт и брошен.

Дошло до того, что вокруг потенциальной невесты принца стали виться придворные с тонкими намеками от Бирона о том, что ей куда более подойдет в мужья сын столь сильного политика. Фаворит императрицы был вполне уверен, что наилучшим вариантом будет женить на Анне Леопольдовне своего старшего сына Петра. То, что ему сейчас семнадцать лет, что на шесть лет младше потенциальной невесты, фаворита не останавливало. Эта идея встретила категорическое непринятие Анны Иоанновны. Но была надежда, что племянница сама откроет сердце Петру, поймет, какую мощную политическую поддержку обретет этим браком. Она сама не догадывалась, поэтому мысли на этот счет были высказаны принцессе Мекленбургской прямо через уважаемую и почетную придворную даму Чернышеву. Существуют разные версии, как она отклонила кандидатуру Бирона-сына. По некоторым, вежливо сослалась на его малый возраст. По другой версии, сказала, что привыкла во всем слушаться императрицу, полагаться на её волю. Потому согласна выйти замуж за принца Брауншвейгского.

После этого, вероятно, заручившись поддержкой императрицы, а, возможно, по её настоянию, Антон Ульрих решительно отправился к Анне Леопольдовне и прямо потребовал выбрать между ним и Петром Бироном. Леди Рондо в одном из своих писем сообщает, что девушка раздраженно сказала, что она с отвращением относится к каждому из них, и что предпочла бы умереть, чем выходить замуж за любого из обозначенных кандидатур. Но из уважения к императрице, понимая, что выбор ограничен, принимает решение связать свою судьбу с принцем Брауншвейгским.

Понятно, что в тот момент для Бирона-старшего и принц, и принцесса стали заклятыми врагами, но переубедить Анну Иоанновну он не мог. Её Величество отвечала своему фавориту, что фигура Антона Ульриха не устраивает ни её, ни племянницу. Но ведь люди её круга не всегда вступают в брак по любви. Очевидно, что на одной чаше весов был человек с колоссальными родственными связями в европейской монаршей семье, а на другой чаше весов исключительно амбиции безродного Бирона.

Правительница подчеркивала, что никто не планирует допускать Брауншвейгского принца к реальной власти в стране. Важно было обзавестись наследником от его брака с Анной Леопольдовной, ну и нехорошо было б огорчать западных партнеров, возвращая племянника знаковых фигур ни с чем. К тому же, судя по всему, подлости от выбранной кандидатуры правительница не ждала, характеризовала его «скромным и сговорчивым»^[39], а это было очень важным обстоятельством в таком щепетильном вопросе как передача власти.

Нечего далее рассуждать, пора свершить задуманное. Анна, Антон Ульрих, скорее под венец!

Свадьба

Бракосочетание Анны Леопольдовны и Антона Ульриха состоялось спустя шесть лет после его переезда в Россию. Раньше были другие заботы, в первую очередь, Русско-турецкая война. Да и сам брак требовал, как мы видели, тщательной уверенности императрицы в правильности своего выбора. Приняла, что никакой иной рациональный вариант невозможен, а если и дальше тянуть, то не ровен час, любимый Бирон, а то и сама племянница, чего-нибудь учудят, что разрушит и это, пусть не идеальное, но стройное положение дел.

Да и тянуть далее уже не только рискованно, но и неприлично. Принцессе Анне уже за двадцать. Возраст для женщины XVIII века совсем не юный. Официальное совершеннолетие в ту пору наступало для девушки в 13 лет. До той поры она – юный ангел, а затем происходит изменение в восприятии. Проводилась^[40] по такому случаю даже церемония, когда носимые до 13 лет на балах крылышки, пришитые к платью, в день вступления в новый возрастной период, торжественно подрезали. Теперь девушка становилась официально предметом интереса для молодых людей, выбирающих себе невест. Не знаем мы, подрезали ли крылья Анне Леопольдовне в 13 лет, но даже если и так, то с поры объявления её совершеннолетней минуло 9 лет. Так долго «ходить в девках», пусть и при наличии объявленного жениха, просто неприлично, а уж тем более для столь известной персоны.

1 июля 1740 года состоялась официальная церемония торжественного въезда посла императора Священной Римской империи. Ведь не просто за сына князя Брауншвейг-Вольфенбюттель-Бевернского выдавали принцессу, а за члена императорской фамилии. Назавтра посла публично принимает Анна Иоанновна и в тот же день состоялась церемония торжественного обручения герцога Брауншвейгского с принцессою Анною. Долго им в официальном уже статусе жениха и невесты ходить не пришлось. Стать мужем и женой предстояло на следующий день.

Событие вызывало пристальный интерес не только в России, за ним следили в Европе. Французы, например, были чрезвычайно недовольны, воспринимали брак почти как политический союз Петербурга и Вены. Правда ни в одной из этих столиц так всерьез не считали. Для России главным международным событием той поры был мир, заключенный с Османской империей, скрепленный победой русского оружия. Такой мир имеет смысла куда больше, чем призрачные союзнические отношения, основанные исключительно на брачных обетах.

Датой свадьбы выбрали 3 июля, по окончанию летнего поста. Готовили церемонию не наспех. Подготовка началась еще загодя. Особого внимания требовали оформление платьев невесты, экипажей.

Свадьба началась около 7 утра^[41], когда стали собираться в Зимнем дворце высокие гости. Весь этот свадебный марш невесты прошествовал до Летнего дворца, а оттуда через Зеленый мост вышли на проспект и направились к церкви Пресвятой Богородицы Казанской. Это был новый храм, освященный буквально пару лет назад. Здесь же будут венчаться и Петр III с Екатериной II и Павел I с первой своей супругой. Ни одна из этих пар не обретет семейного счастья – дело, конечно, не в церкви, а личностях, но такое печальное совпадение имело место. А в начале 19 века на месте того храма будет воздвигнут известный всем нам Казанский собор.

По дороге к храму во время свадебной церемонии были выстроены гвардейские полки, вдоль которых и шествовала процессия. Играла музыка. Наконец, императрица, принцесса Анна и все сопровождающие лица прибыли к храму. Жених со своей свитой, а также иностранные гости, их там и ожидали.

Архиепископ Амвросий произнес длинную речь в качестве благословения. Неоднократно там упоминались знатность и благородство происхождения, в частности, были слова о трех домашних сокровищах Анны и Антона. Таковыми были названы: славные предки их семей, августейшее родство с первейшими монаршими семьями Европы, пресветлые природные гербы их. Елизавета Петровна, когда в будущем вступит на престол, запретит публикацию и распространение этой речи, возможно и потому, что она сама не могла похвастаться наличием всех этих «сокровищ», лучше других помнила о том, кем была по происхождению её мать.

Во время свадебной церемонии всюду раздавался грохот: стреляли вверх стоявшие в строю гвардейцы, стреляли выстроенные перед церковью пушки, раздавались раскаты выстрелов со стороны Адмиралтейства.

Затем вся честная компания возвратилась в Зимний дворец. Началась церемония поздравлений и вручений подарков. Первым этого права был удостоен, конечно, посол Габсбургского императорского дома.

Ближе к полудню начался торжественный обед под аккомпанемент непрекращающихся выступлений музыкантов и продолжающейся пальбы из пушек. Вечером устроена праздничная иллюминация. А перед домом, где пребывал австрийский посол, устроено три фонтана, из которых на радость людям вместо воды разливалось белое и красное вина. Поздравления продолжались до позднего вечера, слившиеся в единое мероприятие с балом и ужином.

Несколько дней веселилась столица. Торжественное убранство центра города (для всех), театральные представления (для избранных), все новые винные фонтаны (для тех, кто успел). В финале, уже в воскресенье – фейерверк на Неве.

Новая монаршая ячейка общества создана, остается теперь быть им счастливыми и счастьем своих радовать народ.

Рождение наследника

12 августа 1740 года после 16:00 на свет появился идеальный для династических целей ребенок: мальчик, здоровый, с идеальной родословной. Тут же раздалась пальба с крепостей^[42]. В ту же минуту все знантнейшие и именитые персоны Петербурга направили свои экипажи ко Дворцу – выразить свое почтение. Им сообщили, что приезжать следует уже завтра в одиннадцатом часу, тогда примет их поздравления императрица. Приглашение было разослано и иностранным послам.

Отменили все государственные заседания, как сообщалось «для нынешней всенародной радости». Празднование продолжалось несколько дней.

На 17-е число был назначен торжественный молебен, на котором присутствовали члены синода, сената, генералитета, министры, знать. Был зачитан торжественный манифест.

Объявили, что 29 августа будет широкое празднование тезоименитства новорожденного, то есть именин. Дата выбрана по ближайшему дню в честь Иоанна Крестителя – великий праздник Усекновения главы пророка. Но когда пришло время организовать торжество, императрице придворные напомнили, что негоже праздники устраивать, как в этот же день надо совершать поминовение по её отцу – Иоанну Алексеевичу. Решила тогда правительница, что с будущего года поминки будут 28 августа, а именины 29 августа, тогда приличия окажутся соблюденными. А на этот раз празднования решили не проводить. По большому счету – это такая мелкая деталь в сравнении со значимостью самого факта рождения хорошо запланированного ребенка.

Радость императрицы Анны Иоанновны была неподдельная. Её последнее время всё чаще огорчала племянница, совершенно не нравился Антон Ульрих. Но эти двое сделали свое дело, воплотили задуманное ею. Теперь на них можно не обращать внимания. Есть наследник, который и будет править после. А она пока уходить на покой не собирается. Будет время воспитать малыша. Она дает ему династическое имя – Иван, в честь своего отца, в честь других великих государей Ивана Васильевича, Ивана Великого.

Нет, теперь Анна Иоанновна не отпустит от себя наследника. Она становится ему крёстной матерью, забирает от родителей, ребенок будет жить рядом с ней. Впервые этот человек оказывается оторванным от матери. Занимательно, что императрица стала зачинателем новой традиции отбора детей. В будущем Елизавета Петровна заберет маленького Павла у Екатерины, а та, в свою очередь, займется воспитанием с рождения внуков Александра и Константина.

Сообщается^[43] интересная легенда, наверняка сочиненная уже постфактум: якобы Анна Иоанновна после рождения ребенка заказала математику Эйлеру и еще нескольким ученым составить гороскоп на будущую жизнь Ивана Антоновича. Модное дело тогда, воспринимается многими почти как научное изыскание. Так вот, результат получился настолько удручающим, что составители этого звездного прогноза поспешили срочно выдумать что-то другое и предоставить императрице, а первоначальный вариант никому не показывать. Хотя, чего бояться? Головы тогда за плохие вести не рубили.

Анне Иоанновне тогда уже было не до гороскопов, по всей видимости. Она болела. Ей стало плохо 5 октября. У неё были проблемы с почками, в результате чего были проблемы с очищением организма. Врачи лечили от проявлений, от симптомов, но никак не от причин^[44]. Через несколько дней камень стал выходить и, так как был слишком велик, запер мочевой канал, вызвав воспаление.

Разумеется, болезнь императрицы потребовала принятие срочных формальных мер в отношении назначения наследника. Она подписала манифест об объявлении таковым Ивана Антоновича.

Нам следует особенно рассмотреть этот документ, так как создавался он людьми умными, далеко смотрящими, воспринимающими предстоящую смерть Анны Иоанновны лишь как поворотный момент в своей карьере, на котором нужно подстелить соломки как следует, чтобы хватило и на другие возможные резкие виражи истории.

В манифесте от 6 октября 1740 вполне ожидаемо говорилось:

«Назначаем и определяем после Нас в законные наследники Нашего Всероссийского Императорского Престола и Империи Нашего любезнейшего Внука, благоверного Принца Иоанна, рожденнаго от родной Нашей Племянницы Ея Высочества благоверной Государыни Принцессы Анны в супружестве с Светлейшим Принцем Антоном Улрихом Герцогом Брауншвейг Люнебургским, которому Нашему любезному Внуку Мы титул Великого Князя всея России всемилостивише от сего времени пожаловали».

Но следом прописывалось условие не менее важное, чем предыдущее. Касалось оно возможного обстоятельства, при котором бы Иван Антонович умер, не оставив наследника. После случая с Петром II с вероятностью подобного развития дел нельзя было не считаться.

«В таком случае определяем и назначиваем в наследники первого по нем Принца брата его от вышеозначенной нашей Любезнейшей Племянницы Ея высочества благовернои Государыни Принцессы Анны, и от Светлейшаго Принца Антона Улриха Герцога Брауншвейг Люнебургского раждаемоаго, а в случае и его преставления других законных их тогоже супружества рождаемых Принцов всегда первого таким порядком как выше сего установлено».

Это установление требует особого внимания, потому как влечет за собой множество последствий, ограничений, гарантий, которые, казалось бы, скрыты за обычной заботой о будущей преемственности.

Во-первых, оно лишало право на престол саму Анну Леопольдовну. Будучи внучкой царя, племянницей императрицы, матерью императора, она оказывалась вынутой из череды престолонаследия. Даже в случае смерти Ивана, к ней престол не переходит.

Во-вторых, обрезался путь на престол и для отца малыша, а вместе с ним и многочисленным членам европейских монарших фамилий, которые теоретически могли бы высказать притязания на российскую корону по причине родства с Иваном Антоновичем.

В-третьих, «благоверная Государыня Принцесса» оказывается навеки прикована к нынешнему нелюбимому мужу, так как только дети от этого брака могут гарантировать ей близость к власти.

В-четвертых, это установление, ограничивающее по ряду направлений, создавало большие возможности по причине того, что прямо открывало право на престол для будущих братьев и сестер Ивана. О том, что на этот счет думал Бирон, мы вскоре узнаем.

Кстати, Бирон. Теперь ему необходимо было закрепить свои позиции. Ведь императрице всё хуже, не ровен час, простится со всеми. Следует успеть закрепить за собой регентство. Верховные сановники понимали прекрасно, что стране нужен регент при малолетнем императоре, который обеспечит преемственность текущей политики, будет предсказуем и понятен. Так многим представлялся именно фаворит Анны Иоанновны. У Бирона вечером 5 октября для обсуждения этого вопроса собрались^[45] генерал-фельдмаршал Миних, и вся политическая знать: А. Черкасский, Бестужев-Рюмин, А. Ушаков, А. Куракин, И. Трубецкой, Н. Головин, Р. Левенвольде, которые высказали свою поддержку. Был там и граф Остерман, идеолог и учредитель кабинета министров при Анне Иоанновне, который, пытался одновременно быть вне заговора, а в то же время выражал надежду на будущую дружбу.

Единомыслие было лишь кажущимся, искренне Бирона мало кто из них поддерживал, да это и сам кандидат понимал. Он видел, что главным его соперником в вопросе регентства выступает принцесса Анна Леопольдовна. Стало быть, ее стоит привлечь на свою сторону. Он подсылал к ней разного ранга вельмож, которые старались аккуратно призвать её поддержать кандидатуру курляндского герцога. Не удавалось. Понимая, что ей политически не обыграть Бирона, мать наследника заняла крайне неудобную для всех позицию – и поддержку не высказывала, и открытого отказа не давала, уповала то на Божий промысел, то на волю императрицы.

А что же сама Анна Иоанновна? По всей видимости, она размышляла. Да, ей был дорог Эрнст Иоганн, важно было его обезопасить. Но непомерные амбиции могли привести к непоправимым последствиям для страны и самого этого фаворита.

А дни шли. Императрица словно передумала умирать, даже полегчало ей. О регенте принимать решения не хотела, хотя вопрос перед ней регулярно поднимали и кабинет-министр Бестужев-Рюмин, и Остерман.

В своей Записке^[46] Бирон с упорством утверждает, что он всячески противился назначению себя регентом, что за него решили всё вельможи, которые единодушно решили сделать герцога регентом, и заявляли, что так будет, даже если Императрица и не подпишет их представления, и скончается без надлежащих о сем распоряжений. По его словам, к итоговому подписанному документу о регентстве он не имел никакого отношения. Вместе с тем, как говорят^[47], императрица, подписывая указ, говорила Бирону: «Жаль мне тебя, герцог, ты сам стремишься к своей погибели!».

Если же верить словам Бурхарда-Христофора Миниха^[48], то составили завещание Бирон, Остерман, Алексей Черкасский. За несколько часов до кончины императрицы они предложили подготовленный проект документа ей на согласование. Читали вслух. Она слушала, молчала. Когда речь дошла до того, что до совершеннолетия Ивана Антоновича регентом будет Бирон, то Анна Иоанновна наконец-то отреагировала. Да так, что видно было, что идея не ее, более того, она предпочла бы иную судьбу любимому мужчине. «Надобно ли это тебе?», – спросила государыня Бирона. Ответ не приводится. Он, конечно, не бил себя в грудь, что ему это жизненно необходимо. Скорее всего, смиренно промолчал в ответ, так что было понятно, что этот вопрос для него сейчас куда важнее, чем увядание Анны. Она и подписала ему регентство, а фактически – гарантированный приговор.

Известна мистическая легенда^[49], связанная с последними днями императрицы. В один из темных октябрьских вечеров, обходя дворец, караульный замечает в тронном зале императрицу, которая находится там одна, да и к тому же никак не отвечает на высказанное приветствие. Взволнованный солдат докладывает согласно уставу вышестоящему руководству, а далее информация доходит до Бирона. Тот ругается, говорит, что это полная ерунда, Анна Иоанновна в своих покоях, он свидетель, так как только от нее вышел. В итоге в тронный зал идут все вместе, включая саму государыню. И там они действительно лицезреют ещё одну императрицу. Как поступать в такой ситуации непонятно, но двойник исчезает сам. Анна Иоанновна печально замечает, что это плохой знак, и дни её сочтены.

Любимый Эрнст Иоганн Бирон плакал, стоя на коленях перед угасающей Анной Иоанновной. Она смотрела на него. Думала о нем в эти минуты. Потом, словно осознав, что его уже ничего не спасёт, лишь сказала ему: «Небось!»^[50]. Ему и не оставалось ничего другого теперь, кроме как не бояться – идти ва-банк.

Императрица Анна умерла 17 октября 1740 года в возрасте 47 лет.

Похоронили её не сразу. До погребения пройдет много дней и событий.