bannerbannerbanner
Дмитрий Донской

Николай Борисов
Дмитрий Донской

Полная версия

Региональные «великие князья» враждуют между собой, шлют друг на друга жалобы в Орду и страстно мечтают занять место своего «отца» – великого князя Владимирского. Однако при этом они воздерживаются от прямой военной конфронтации друг с другом. Большое кровопролитие с непредсказуемым результатом пугает самих князей и тревожит Орду. Политика хана состоит в том, чтобы поддерживать на Руси состояние шаткого равновесия сил, позволяющее вовремя и без недоимок получать ежегодную дань.

В этой ситуации на первый план в княжеской политике выходит тихая экспансия: постепенное расширение территории и сферы влияния за счет династических союзов, покупки сел и волостей, приобретения ярлыков (временных прав управления) на владения несостоятельных должников. Гением такого рода политики был Иван Калита. Первым учеником великого учителя стал московский боярин Елевферий Федорович, более известный как митрополит Алексей…

Возведя на нижегородский стол Дмитрия Суздальского, но при этом сохранив на положении удельного князя его главного соперника Бориса Городецкого, митрополит Алексей, по существу, поставил эту огромную территорию под свой политический контроль. Упразднением суздальской кафедры и включением этих областей в состав митрополичьей епархии Алексей обеспечил и церковно-иерархический надзор за этим регионом. В итоге он не только решил текущую задачу (возвращение Дмитрию Московскому великого княжения Владимирского), но и перебросил мост в будущее – к слиянию собственно Московского княжества с великим княжеством Владимирским и созданию территориального ядра Московского государства.

Союз Дмитрия Московского и Дмитрия Суздальского создавал мощный «дуумвират», способный выдержать противостояние с ослабевшей Ордой. В Северо-Восточной Руси союз не имел серьезных соперников. И даже Великий Новгород должен был склониться перед его могуществом.

Однако все это могло стать реальностью лишь при условии полного единодушия и тесного сотрудничества двух суверенов. Многие вспоминали в этой связи успешный «дуумвират» западнорусских князей XIII века Даниила Галицкого и его брата Василька. Но там объединились два родных брата. Здесь же картина была иной. Московский зять не мог быть безусловным авторитетом для суздальского тестя уже по одному возрастному различию. Точная дата рождения Дмитрия Суздальского неизвестна, но, по косвенным сведениям, это произошло в 1323 или 1324 году (358, 408). Стало быть, в 1365 году (когда Дмитрию Московскому исполнилось 15 лет) ему было уже за 40. В такой ситуации либо Дмитрий Суздальский должен был стать первым в «дуумвирате» (чего не могли допустить московские бояре и к чему никак не подходил сам суздальский правитель), либо роль лидера должен был сыграть кто-то третий, выступающий от имени Дмитрия Московского. В реальности эту роль мог сыграть только митрополит Алексей. И он взял на себя это тяжкое бремя.

Глава 8
Крепость

И сказал я им: вы видите бедствие,

в каком мы находимся;

Иерусалим пуст и ворота его сожжены огнем;

пойдем, построим стену Иерусалима,

и не будем впредь в таком уничижении.

Неем. 2, 17

Идеальный правитель европейского Средневековья должен был отличиться в нескольких областях. Это война с благородной целью, строительство храмов, установление справедливых законов, забота о вдовах и сиротах, преследование еретиков и безбожников. В этом ряду находилось и строительство крепостей для защиты подданных от внешних врагов. Военный аспект был здесь хотя и главным, но не единственным.

С глубокой древности возведение стен имело духовное, сакральное значение. Они были символом независимости, готовности к борьбе.

В Ветхом Завете трагическая история иудеев (нашествие ассирийцев, вавилонский плен и т. д.), словно в зеркале, отражается в истории стен Иерусалима. Одна из ветхозаветных книг – Книга Неемии – рассказывает о том, как любовь к родному городу и забота о своем народе помогли знатному иудею по имени Неемия вернуться из вавилонского плена и отстроить разрушенные стены и башни Иерусалима.

Выдающиеся правители древности строили много и охотно. Византийский историк Прокопий Кесарийский (VI в.) посвятил особый труд («О постройках») строительной деятельности императора Юстиниана. Вторая книга этого трактата рассказывает о том, где и какие крепости строил Юстиниан, какие трудности пришлось ему при этом преодолеть. Общее количество построенных или перестроенных Юстинианом крепостей исчисляется несколькими сотнями. «Наш император спас государство, укрепив его стенами крепостей и сделав для варваров невозможным вторжение в пределы римлян», – замечает Прокопий (59, 225).

МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ: ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ

В средневековой Руси любое сколько-нибудь значительное поселение спешило окружить себя стенами. Именно наличие стен – обычно деревянных, реже каменных – служило главным признаком, отличавшим город от села или деревни. Само слово «город», «град» в широком смысле означало всю совокупность людей и построек данного места, а в узком – собственно укрепления: стены и башни, валы и рвы.

В европейских городах замок сеньора напоминал высокую скалу и был четко обособлен от остальной застройки. Его обитатели опасались не столько внешних врагов, сколько самих горожан. На Руси, где противоречия между знатью и рядовыми горожанами были не столь острыми, а внешняя опасность была постоянной реальностью, городские укрепления охватывали обширную территорию и могли в случае необходимости служить укрытием как для знати, так и для простонародья. Такому «демократизму» способствовала и низкая численность населения русских городов. В то время как европейские города имели десятки, а то и сотни тысяч жителей, русские обычно ограничивались несколькими тысячами. Потеснившись, горожане могли уместиться в стенах сравнительно небольшой крепости – «града», «детинца», «крома», «кремника».

Забота о поддержании городских укреплений в надлежащем порядке была «головной болью» каждого русского князя. Время непрерывно точило о них свои острые зубы. Деревянные крепости страдали от сырости и пожаров, вражеских осадных орудий и обычной русской беззаботности. Каменные стены (или каменные башни на стыке дерево-земляных стен) во второй половине XIV столетия имели только несколько городов на северо-западе Руси – Новгород, Псков, Изборск, Порхов, Ям.

Строительство каменных оборонительных сооружений в Северо-Западной Руси было обычным делом. Целый ряд таких работ – в Орлеце, Тиверском городке, Острове и Велье – остался незамеченным летописцами (238, 89). И только археологи вносят в этот список необходимую полноту.

Принято думать, что каменное строительство было сложным и дорогостоящим делом. Однако эта сложность и дороговизна относительны. Новгородцы в 1384 году поставили каменную крепость Ям на реке Луге всего за один строительный сезон (18, 379). Сильнейшие князья Северо-Восточной Руси в принципе могли себе позволить такую роскошь. Но это был вопрос не только и не столько экономический, сколько политический. Эти цитадели могли послужить очагами сопротивления ханской власти. Известно, что татары не любили утруждать себя долгой осадой каменных крепостей. Большие массы ордынской конницы (а монголы избегали ходить пешком даже до соседней юрты) не могли долго стоять на одном месте. Кроме того, постройка осадных машин требовала специальных знаний и умений, которыми степняки не обладали. Опыт крестовых походов свидетельствовал, что даже более искусные в этом деле европейские полководцы тратили многие месяцы на взятие каменных крепостей в Малой Азии, Сирии и Палестине.

История Москвы как города начинается в 1156 году. «Того же лета князь великий Юрий Володимерич заложи град Моськву, на устии же Неглинны, выше реки Аузы» (44, 225).

Стены Юрия Долгорукого были деревянными и со временем сильно обветшали. Вероятно, их несколько раз подновляли и чинили. Однако источники молчат об этих работах. Полная замена старых стен новыми оказалась под силу только неутомимому строителю и защитнику Москвы Ивану Калите. Зимой 1339/40 года он выстроил новый деревянный кремль.

А. М. Васнецов. Основание Москвы. 1921


Безусловно, Иван Калита начал это строительство только после того, как заручился согласием хана Узбека. Оправданием для этого замысла служила военная угроза со стороны Великого княжества Литовского. Отношения между Ордой и быстро усиливавшейся под властью Гедимина Литвой были откровенно враждебными. Татары хотели переложить на Москву (а вместе с ней и на всю систему великого княжения Владимирского) бремя борьбы с Литвой. Первым опытом такого рода послужил совместный поход татар и русских князей на союзный Литве Смоленск зимой 1339/40 года. Во главе всех русских сил в этом походе стояли московские князья. Поход не имел особого успеха. Однако война была объявлена, и ответного удара следовало ожидать в самом близком будущем.

В такой ситуации постройка новой московской крепости выглядела вполне естественной мерой предосторожности для защиты «русского улуса» в случае нападения Литвы. Во всяком случае, Иван Калита сумел убедить в этом хана Узбека, и тот разрешил строительство.

«ПОЖАР СПОСОБСТВОВАЛ…»

Простояв 25 лет и ни разу не испытав нападения неприятеля, кремль Ивана Калиты сильно пострадал от страшного московского пожара 1365 года. Красноречивый рассказ об этом бедствии выделен в летописи особым заголовком – «О великом пожаре». Приводим его по тексту Рогожского летописца.

«Того же лета бысть пожар на Москве, загореся церковь Всех святых и от того погоре весь град Москва, и посад, и кремль, и загородие и заречие. Бяше ботогды было варно (жарко. – Н. Б.) в то время и засуха велика и знойно, еще же к тому въстала буря ветренаа велика, за десять дворов метало головни и бревна с огнем кидаше буря; един двор гасяху людие, а инуда чрес десять дворов и в десяти местех огнь загорашется, да тем людие не возмогоша огня угасити, не токмо не могли дворов и хором отнимати, но и имении своих ни кто же не успели вымчати и прииде пожар и погуби вся и поясть я огнь и пламенем испепелишася. И тако въ един час или в два часа весь град без останка погоре. Такова же пожара преже того не бывало, то ти словеть великы пожар, еже от Всех Святых» (43, 80; 72, 381; 42, 4).

 

Летописец не случайно выделил летний пожар 1365 года из длинной череды пожаров, опустошавших средневековую Москву. Это было нечто феноменальное по своей разрушительной силе – известное науке редкое природное явление, своего рода «огненный шторм». Длительная и сильная жара раскалила землю. Пересохшее дерево построек вспыхивало от малейшей искры. Там, где начинался пожар, сильный ветер, вызванный ускоренной циркуляцией горячего воздуха, раздувал огонь с силой кузнечных мехов и разносил далеко вокруг. Погасить неистовое пламя обычными средствами было практически невозможно.

То, что вполне понятно современному ученому, было грозным и таинственным событием для москвичей той далекой эпохи. За какие-то два-три часа их родной город исчез в языках яростного и неугасимого пламени. Это напоминало расправу Всевышнего с Содомом и Гоморрой. Оставшиеся в живых должны были покаяться и начать новую жизнь.

Странно, что, оплакивая пропавшее в огне имущество, летописец ни слова не говорит о человеческих жертвах. А их в таком страшном пожаре, конечно, было немало.

(В русских летописях вообще много непонятного с точки зрения современного человека. При всем многообразии работ, посвященных русскому летописанию, ключевой вопрос – о цели летописной работы и, соответственно, о принципах, которыми руководствовался летописец при отборе материала, – по существу, так и не имеет ответа. Нет и четкого представления о личностном своеобразии каждого летописца. Ведь в любом деле есть мастера и подмастерья, творцы и ремесленники, труженики и лентяи. Одни смотрели на свой труд как на высокое служение, а другие – как на скучное и утомительное «послушание». В пестром смешении ранних и поздних текстов можно заметить страницы, которые летописец писал словно через силу, превозмогая лень и глубокое равнодушие.)

Первым делом москвичи занялись восстановлением своих уничтоженных «великим пожаром» 1365 года домов. Но до тех пор, пока город не имел надежных стен, эти дома в любой момент могли стать легкой добычей для любого врага. А их у Москвы в ту пору было немало. И лучший способ защиты от них был в нападении. Таким образом, проблема стен незаметно вырастала в проблему нового политического курса, новой стратегии. Выработкой этой стратегии Москва была обязана тогдашнему главе боярского правительства, опекуну и воспитателю князя-отрока Дмитрия – митрополиту Алексею.

Митрополит Алексей – одна из самых ярких фигур в истории Русской церкви[1]. Выходец из среды московского боярства, Алексей (в миру – Алфер, Елевферий) в юные годы увлекся идеями монашества и принял постриг в московском Богоявленском монастыре. Благодаря своим незаурядным способностям, а также семейным связям, он со временем стал доверенным лицом митрополита Феогноста (1328–1353), его владимирским наместником. Возведя Алексея в сан епископа, Феогност по просьбе московских князей стал хлопотать в Константинополе относительно его дальнейшей карьеры. Сыновья Ивана Калиты хотели видеть Алексея в качестве преемника Феогноста на митрополичьей кафедре. Это желание осуществилось. В 1354 году Алексей вернулся на Русь из Константинополя уже в новом качестве – главы всей Русской церкви.

Патриархия хотела видеть Русскую митрополию единой. Однако Алексею не удалось сохранить под своей властью православные епархии на землях, подвластных литовскому князю Ольгерду и польскому королю Казимиру. Логика политического противостояния была неумолимой. Там его считали ставленником Москвы и явным врагом. Отважный иерарх попытался явочным порядком отстаивать свои права, но был схвачен и взят под стражу.

Проведя год или два в литовской темнице (1359–1360), Алексей бежал и при помощи своих доброхотов вернулся в Москву. Отныне он отказался от попыток соединить под своей властью распавшуюся митрополию Киевскую и всея Руси и стал всецело московским митрополитом. Осыпаемый упреками и проклятиями, он, не раздумывая, использовал «меч духовный» для давления на политических противников Москвы. Константинопольский патриарх слал на Русь одну следственную комиссию за другой и даже хотел лишить Алексея митрополичьего сана, но в итоге решил не связываться с ним и его влиятельными покровителями.

В 60-е годы XIV века митрополит Алексей был фактическим главой московского боярского правительства. В отрочестве Дмитрий смотрел на мир глазами святителя. Именно митрополит внушил Дмитрию мысль о его особом призвании, о его личной и прямой ответственности перед Богом. Это мировоззрение напоминает то аскетическое и вместе с тем мессианское настроение, которое юный Иван Грозный усвоил под влиянием митрополита Макария и протопопа Сильвестра.

ВСЕОБЩАЯ ТРУДОВАЯ ПОВИННОСТЬ

Ситуация, сложившаяся в Москве и вокруг нее летом 1365 года, была, пожалуй, самой сложной с тех пор, как митрополит Алексей стал у кормила московской политики.

Лишенный стен, город напоминал улитку без раковины. Эту «раковину» нужно было срочно воссоздать. Но строительство такого масштаба требовало много людей и много денег. А между тем численность населения Москвы резко сократилась из-за свирепствовавшей тогда по всей Северо-Восточной Руси эпидемии чумы. Страх перед гибельной заразой заставил многих москвичей бежать из города и искать спасения в глухих деревнях.

К этим потерям добавились жертвы «великого пожара».

Впрочем, Москва и без этих убытков отнюдь не походила на многолюдный и плотно застроенный каменными домами европейский город. По очень оптимистической оценке М. Н. Тихомирова, «московское население в 1382 году надо исчислять… в 20–30 тысяч человек» (318, 94). Заметим, что между началом строительства крепости (1367) и нашествием Тохтамыша (1382) прошло 15 относительно благополучных лет, когда население Москвы неуклонно увеличивалось. Соответственно, в 1365 году в Москве, по-видимому, проживало лишь несколько тысяч человек.

Итак, Москва не имела ни людей, ни денег для большого строительства. Но и медлить с восстановлением кремля было нельзя. Опасность грозила со всех сторон. Беззащитностью Москвы могли воспользоваться и беспокойные суздальские братья Дмитрий и Борис Константиновичи, и давние враги Москвы тверичи во главе с молодым и дерзким князем Михаилом Александровичем, и знаменитый воин литовский князь Ольгерд, и захвативший власть в Сарае хан Азиз-Шейх, легитимность которого (а вместе с ней и право получения дани) московский князь не хотел признавать (264, 128).

Задача казалась неразрешимой. Но московская знать, сплотившаяся вокруг митрополита Алексея, оказалась на высоте положения. На вызов безнадежности был найден ответ веры…

Летописные известия за эти годы кратки, невнятны и лишены точной датировки. Историк вынужден во многом «на глазок» вычерчивать пунктир событий.

О ПОЛЬЗЕ ЧТЕНИЯ БИБЛИИ

Пожар расчистил территорию кремля от деревянной застройки. Посреди заваленного обугленными бревнами огромного пустыря сиротливо стояли почерневшие от огня низкорослые каменные храмы Ивана Калиты.

Но деревянные постройки возводились быстро и стоили сравнительно дешево. Густые леса в верхнем течении Москвы-реки снабжали столицу бесконечными плотами строевого леса. Впрочем, все это деревянное царство могло простоять лишь до следующего пожара.

Митрополит знал, что постройка каменной крепости подняла бы Москву на голову выше всех ее соперников. Занятая степными войнами, Орда не станет препятствовать строительству. За каменными стенами можно будет переждать любое нашествие. Но всякая мечта имеет свою рыночную цену. В ситуации 1367 года первый и главный вопрос московского строительства заключался в деньгах. Опустошенная бесконечной войной с суздальскими князьями, данями и дарами татарским «царям», церковно-политическими интригами в Константинополе, московская казна была пуста.

В тягостной задумчивости митрополит Алексей, должно быть, нередко раскрывал наугад Священное Писание и читал первые попавшиеся строки. (Так поступал еще Владимир Мономах, в трудных обстоятельствах искавший совета у небесных сил.) Однажды митрополиту открылась Книга Неемии. Удивительная история о том, как всего один человек, воодушевленный мечтой о восстановлении стен Иерусалима, сумел поднять на это святое дело всю знать, всех жителей разоренного города, поразила Алексея своим сходством с положением, в котором находился он сам. Неемия нашел выход из тупика бедности. Он поручил каждому роду и каждому землячеству, каждому жителю Иерусалима, чей дом находился возле стены, возвести небольшой участок каменной кладки. При этом работа каждого заносилась в особый список для учета сделанного и в назидание потомкам.

«И встал Елияшив, великий священник, и братья его священники и построили Овечьи ворота; они освятили их и вставили двери их, и от башни Меа освятили их до башни Хананела. И подле него строили Иерихонцы, а подле них строил Закхур, сын Имрия. Ворота Рыбные строили уроженцы Сенаи; они покрыли их, и вставили двери их, замки их и засовы их» (Неем. 3, 1–3).

«Далее ворот Конских чинили священники, каждый против своего дома. За ними чинил Садок, сын Иммера, против своего дома, а за ним чинил Шемаия, сын Шехании, сторож восточных ворот» (Неем. 3, 23).

Митрополит решил повторить опыт Неемии. В одном источнике XVII столетия Алексей прямо назван инициатором постройки белокаменного кремля (124, 200). Это сообщение весьма правдоподобно.

Собрав на совет все московское боярство и состоятельных горожан, митрополит предложил каждому взять на себя часть общего дела – построить участок стены или башню. Подкрепляя свою мысль словами Священного Писания, митрополит убеждал толстосумов раскошелиться ради общего дела, ради спасения Москвы. И призыв этот был услышан. «Сильные мира сего» распределили между собой строительство участков стен, ворот и башен…

Время стирает заметки памяти. На смену старым названиям приходят новые. Но некоторые башни Московского Кремля навсегда сохранили имена строивших их бояр: Свиблова и Собакина башни, Тимофеевские ворота (по имени окольничего Тимофея Воронцова-Вельяминова) (116, 176). Так Московский Кремль стал символом единства во имя общей цели…

ДЕНЬГИ, ДЕНЬГИ И ЕЩЕ РАЗ ДЕНЬГИ…

Для постройки крепости требовались несколько тысяч рабочих и, разумеется, немалые денежные средства (116, 176). Боярский «подряд» облегчал ситуацию, но не снимал всех проблем. Митрополит Алексей понимал, что для скорейшего завершения дела необходимо воспользоваться серебром из митрополичьей казны. Однако сделать это следовало с большой осторожностью, дабы не вызвать обвинений в предвзятости и расхищении церковных сумм. Глава Русской церкви не должен был явным образом поддерживать одного князя в ущерб другим, а тем более – оплачивать постройку этим князем оборонительных сооружений. Явное участие в московских начинаниях грозило Алексею обвинениями в неканоническом поведении и лишением сана.

Понимая все это, митрополит пошел на хитрость. Вскоре после пожара (лето 1365) он начал строительство в Московском Кремле небольшого каменного храма – собора Чудова монастыря. Этот монастырь был устроен на опустошенной пожаром территории в восточной части кремля. Он примыкал к городской стене в самом ответственном месте – «на приступе». И если две стороны московской крепости были защищены реками (Москвой-рекой и Неглинкой), то третья, отделявшая кремль от торговой площади, не имела никакой естественной защиты. Именно здесь враг мог начать штурм кремля. Чудов монастырь в известной мере укреплял оборону этого участка стены. Но главное все же заключалось не в этом…

Монастырский собор был освящен в честь Чуда архистратига Михаила «иже в Хонех». Воевода небесных сил был одним из самых почитаемых на Руси образов христианства. Его призывали на помощь тогда, когда христианам грозила какая-то неотвратимая беда. Согласно церковному преданию, язычники пытались затопить храм архистратига Михаила водами протекавшей поблизости реки. Однако он внезапно спустился с небес и ударил жезлом в скалу. Образовалась огромная расселина, в которую и ушла вода. Язычники были посрамлены, а живший при храме благочестивый юноша Архипп таким образом избавился от погибели.

 

(Помимо общехристианского значения, образ архангела Михаила вполне мог иметь особое личное значение для митрополита Алексея или юного князя Дмитрия Ивановича. Однако источники не дают оснований для каких-либо предположений на сей счет.)

Согласно летописному известию, каменный храм был построен необычайно быстро: за один строительный сезон. «Того же лета (1365) пресвященныи Алексеи митрополит всея Руси заложи церковь камену на Москве во имя святаго архангела Михаила, честнаго его чуда, бывшаго в Хонех, милостию же Божиею и помощию святаго архангела Михаила единаго лета и почата и кончана бысть и священа бысть» (43, 79).

Очевидно, это было небольшое сооружение. Историк русского зодчества Н. Н. Воронин на основе довольно сомнительных данных посчитал его «очень крупным зданием» (116, 229). Однако нельзя забывать, что строительство совпало по времени – лето 1365 года – с «великим пожаром». Ясно, что возводимые в монастыре постройки пострадали от вездесущего огня, а строители (исключая погибших в огне!) были временно переброшены на более срочные дела, например на восстановление княжеского и митрополичьего дворов.

Недоумение исчезает, если допустить, что возведение каменных построек в Чудовом монастыре – вопреки уверениям летописца, стремящегося придать этому молниеносному строительству характер нового чуда архангела Михаила, – было длительным процессом. Примечательно, что летописец не называет точных дат (день, месяц) закладки и освящения монастырского собора. О монастырской трапезной не сообщается даже года постройки. А между тем летописец прекрасно понимал символическое значение этих дат и называл их для всех построек Ивана Калиты. Такое молчание не случайно. Чудов монастырь строился долго и с перерывами. Об этом косвенно свидетельствует и созданное в середине XV века Житие митрополита Алексея. История монастыря представлена здесь как растянутый во времени процесс (50, 195).

В свое время Н. Н. Воронин высказал верное в основе своей предположение о связи между строительством белокаменного кремля и созданием Чудова монастыря. Однако, по мнению ученого, митрополит Алексей при постройке собора Чудова монастыря воспользовался «крупными строительными силами», собранными в Москве для возведения новой каменной крепости (116, 229). В действительности гораздо лучше согласуется с историческим контекстом обратное предположение: митрополит Алексей направил на заготовку камня и постройку крепости «крупные строительные силы», собранные им в 1365 году для предполагаемой постройки Чудова монастыря.

Такое решение было вполне естественно для митрополита Алексея. Он не отделял свои собственные интересы от интересов московского дела. Москва была его родиной и его мечтой. Но мечтатели становятся победителями тогда, когда их горячая вера соединяется с холодной логикой прагматизма. Парадоксальное сочетание этих двух начал в одной личности и создает великих людей всемирной истории. Именно такими и были отцы-основатели Московского государства.

Вялотекущее строительство Чудова монастыря можно назвать своего рода военной хитростью. Оно позволило митрополиту завуалировать собственное участие в возведении новой московской крепости. Мастера, собранные по призыву митрополита со всех подчиненных ему епархий для строительства монастыря, трудились на возведении кремля. Материалы, закупленные для монастыря, незаметно укладывались в фундаменты крепостных стен. Деньги, перетекавшие из митрополичьей казны в великокняжескую, списывались на расходы по устройству монастыря. Здесь, как и во многих других исторических ситуациях, высокая цель (возвышение Москвы и через него – объединение Руси) могла быть достигнута только с помощью низменных средств…

На заготовку материалов и разбор остатков старой крепости ушли вторая половина 1365-го и весь 1366 год. Поздней весной 1367 года началось главное – возведение новых белокаменных стен.

Откуда взялось огромное количество белого камня для московских стен? Мнение специалистов на этот счет звучит весьма убедительно: «Весной 1367 года, когда в основном из Мячковских каменоломен были доставлены блоки известняка, началось строительство» (114, 32). Село Мячково и доныне существует на левом берегу Москвы-реки примерно в 40–50 километрах от столицы, ниже по течению. Сохранились там и выходы белого камня – известняка.

Работа в каменоломнях была тяжелой и опасной. Камень добывали не только в открытых карьерах, но и в подземных штольнях. Основной сезон добычи камня – лето. «Камень и известь добывали и обжигали летом; зимой крестьяне свою продукцию отправляли по санному пути» (114, 19). Впрочем, при необходимости камень можно было возить и летом – на больших плоскодонных речных судах.

Дело шло на удивление быстро, не останавливаясь из-за нехватки людей или материалов. Объединение ресурсов великокняжеской казны, митрополичьей кафедры и московских боярских кланов позволило поставить строительство белокаменной крепости на прочное финансовое основание. Привлеченные слухами о хорошем заработке, в Москву стекались толпы землекопов – крестьян из подмосковных сел и деревень. Эпидемия чумы осталась в прошлом, и дороги вновь наполнились путниками. Лучшие мастера из Новгорода и Пскова, где навык работы с камнем был живой традицией, потянулись на сытые московские хлеба. Белая как снег стена поднималась из земли и обретала внушительный вид.

Объем выполненных строителями работ огромен. Вот примерный перечень работ и их исполнителей, составленный Н. Н. Ворониным.

«Ломка камня. Грубая теска камня в карьере. Доставка камня на 50 км. Обжиг известняка. Гашение извести-кипелки. Приготовление раствора. Рытье рвов и котлованов с последующей засыпкой. Подвозка камня к стенам. Кладка бутовых фундаментов. Теска постелей и лица камня. Кузнечные работы (оправка инструмента). Устройство лесов. Лицевая кладка стен и зубцов. Забутка стен и зубцов» (116, 233).

Для выполнения этих работ требовались люди двух уровней квалификации. Большинство составляли простые разнорабочие – землекопы, возчики, грузчики и плотники. В этой роли могли выступать крестьяне окрестных деревень, искавшие в Москве спасения от голода, вызванного засухой 1365 года. Постройка крепости стала своего рода «общественными работами», которые позволяли голодающим получить кусок хлеба и миску похлебки. Так действовал позднее и Борис Годунов во время страшного голода 1600–1602 годов. Благодаря голоду московские власти имели в своем распоряжении тысячи почти бесплатных рабочих рук.

КОД ПИМЕНА

Созданный Пушкиным образ летописца Пимена – своего рода «парадный портрет». В реальной работе летописца было много тонкостей и литературных приемов, непонятных для людей нашего времени. В частности, летописец прекрасно знал Священное Писание и пользовался библейскими аллюзиями как своего рода кодом, зашифрованным посланием, смысл которого доступен только посвященным.

Рогожский летописец под 6874 (1366) годом сообщает: «Тое же зимы князь великыи Димитреи Иванович, погадав съ братом своим съ князем съ Володимером Андреевичем и съ всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву, да еже умыслиша, то и сътвориша. Тое же зимы повезоша камение к городу» (43, 83).

Симеоновская летопись содержит аналогичный текст (45, 106). Тот же текст читался и в сгоревшей в пожаре 1812 года Троицкой летописи, которой пользовался Н. М. Карамзин (72, 384).

В этом тексте весьма интересно не только то, о чем сообщает летописец, но и то, о чем он умалчивает. Так, он ни словом не упоминает об участии в этом московском совещании митрополита Алексея. А между тем именно Алексей, а вовсе не 16-летний князь Дмитрий, был душой этого смелого проекта. Однако говорить об этом явном нарушении правил поведения иерарха московские летописцы не хотели.


В. А. Тропинин. Портрет Н. М. Карамзина. 1818


Размышляя над этим текстом, М. Н. Тихомиров особо отметил заключительную часть первой фразы. «Обращает на себя внимание и своеобразная, можно сказать, задорная конструкция фразы: “да еже умыслиша, то и сътвориша”, то есть что задумали, то и сделали. Летописец точно хотел подчеркнуть, что у московских князей намерение не расходится с делом» (318, 59).

1В церковной историографии принято называть его по-церковному – митрополит Алексий, в светской – Алексей.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41 
Рейтинг@Mail.ru