Николай Бизин
Как вернувшийся Данте
© Бизин Н.И., 2022
© ООО «Издательство Родина», 2022
Роман – как жизнь: никогда не завершён и всегда окончен
…ещё одно истинное имя «этой» истории – Вечное Возвращение (II), в котором (ещё один) Да’нте из своего псев-до-рая возвращаются в свой ад (который – не менее «псев-до»); в котором аду – действия запредельно много; но – оно почти невидимо (как количество бесов на острие иглы).
потому – ноту до до начальной прекраснейшей си про-играв (или – изначально нача’в изо-лгать), я свой текст про-до-лжаю прекрасной цитатой эпиграфа:
Словно именно я был такая-то мать,
всех всегда посылали ко мне.
Я обязан был всё до конца понимать
в этой сложной и длинной войне.
Борис Слуцкий
На «этот» раз (– раз): Чёрное Солнце взошло над Санкт-Ленинградом (в прямом отличии от «прошлого» Санкт-Петербурга), и никого «начала» не потревожило: и без-временье, и не-до-творение – никакого отношения к «началам» иметь не могли (они всег-да старше начал).
Более «того» (– два): никакого «другого» времени (ни у кого) – уже не было; но – много людей уже (не) умерло, много событий (вчера, сегодня, завтра) – уже (не) произошло; разве что – ничего окончательно ужасного тоже не случилось: просто прозвучала нота до (альфа человеческой гаммы).
Далее «того» (– три): всё это бессмертное действо Чёрного Солнца (что словно бы не на-всегда завершилось в современном мне Санкт-Ленинграде) – не только про-до-лжалось, но – уже и начинало (одномоментно и гармонично) «начинаться» в прошлом будущем, и ещё только задумывалось «задуматься» в будущем будущем.
Ведь все эти (так называемые) «начала» и ока-зывались, и про-виделись наглядным сосредоточением невидимых сил бытия.
А что место на «этот» раз (не раз, не два и не три) будет именоваться Санкт-Ленинград, причём – и в невской реальности (происшедшей – вообще, а не только от сфинксов набережной), и в монументальной ментальности какого-нибудь града Мемфиса в Древнем Египте: причиною – целокупность времён, Среда Воскресения «моего» Русского Мира (и даже вообще – Царства Божьего СССР).
Действительно – ни к чему мне не-до-говаривать (если можно – до-говорить): живая жизнь есть экзи’станс бытия – центр и точка поворота описания того, к чему конкретно я устремляю мою историю человечества; поэтому – вся предыдущая (а так же – настоящая, а так же – будущая) мировая катастрофа как была, так нику-да из гра-да на Неве не делась.
Помянутый экзи’станс любого бытия – Царство Божье (а вот СССР ли, или даже принявший иное имя – это уже дело глубины личного осознания); поэтому (как бы то ни было) – всё опять и опять сосредоточится на вершине поэтики (версификации) иллюзорных реальностей, в Среде Воскресения которых (почти что броуновской) – единственной точкой оказывается непрерывно самовоссоздающая себя личность.
Личность – мускулисто стяжающая себя в разброде корпускул; причём – быстро выясняется, что единственно действенным мускулом для реально продвинутой личности оказывается её (личности) ирреальная не-смерть.
Разве что (уточню – для скороспелых образованцев) – не сметь путать «этот» мой Санкт-Ленинград с его неизбежным альтер-эго (из эпигонских новоделов) – каким-нибудь псевдо-градом из «мёрзлых капель пустоты» на несокрушимом и мимолётном Капитолийском холме.
А также же (уточню – ещё не раз и не два) – повсюду в любых мирозданиях есть некая общность очертаний: что вверху, то и внизу – там и там: ведь и небесное (живое), и (забальзамированное) мёртвое – и могут, и даже обязаны выглядеть сходно; отсюда (здесь я забегу наперёд) – каждая частная человеческая история выглядит сообразно данному сходству (и с небесным, и со скотским).
Ведь «это» – история «всего». «Это» – прямой (от первого лица) пересказ. О само-воссоздании каждого человека, но – (так же) и об альтернативе самовоссоздания: о прижизненной само-мумификации героя (само-переходе его из живой жизни в жизнь мёртвую).
А также – о том, как и посредством каких резервов (воспоминаний о настоящем) герою суметь этой лжи избежать: потому здесь и первая часть описываемой мировой катастрофы: книга Вечное Возвращение I – очевидно, что никак нам не обойтись без (описанных там) перевозчиков через Лету и Стикс.
А в добавление к первой книге скажу: все помянутые в Вечном Возвращении со-бытия’ одновременно совпали ещё и с неким таинством жрецов (предположительно) Анубиса (отчасти – аналога Харона, «из не-жизни в не-жизнь» проводника и перевозчика), совершаемом (то есть – и совершённом, и совершенном) во древнеегипетском граде Мемфисе.
Отсюда же – аналогия со здешними смертоносными эпигонами «мировой энтропии», а именно: с видимыми или невидимыми, но – вполне влиятельными и «не к ночи помянутыми» врагами моего народа; но (именно сейчас) – этот пример приведён только лишь для «ребячливой» наглядности.
Итак – в Мемфисе пробудился человек (так и не ставший нано-богом; но – без-успешно убивший отца-фараона); итак – в Санкт-Ленинграде в «это» же самое время другой человек (серийный душегуб по уму – тоже неудачливый нано-бог) поджидал свою очередную жертву; итак – тогда же(!) в Санкт-Петербурге в очередной раз умер Первочеловек (отведавший Плода с Древа псевдо-Адам).
Каким образов эта совместимость несовместимого может привести к nova vita Алигьери или к Царству Божьему иудеев и христиан (и даже к земному его аналогу – Царству Божьему СССР), мне совершенно неведомо; но (главное) – ипостась погибшего псевдо-Адама носит имя Илья (псевдо-Илия), и я могу уверенно повторить бесконечно повторяемое (и ни разу полностью не расслышанное): Бог жив!
История о том, как именно всё это (не) произошло (не произойдя), требует совсем другого речевого аппарата для совсем другого языка (для которого любой алфавит просто-напросто тесен); разве что – свойственная мне гордыня (свойственное мне лёгкое чувство неоспоримого превосходства над нынешним невежеством образованцев) побуждает меня уверенно приступить к моему рассказу.
Повторю (если ты, драгоценный читатель, ещё не понял) – никакой язык не обладает должной глубиной для изложения этой истории (или ещё вариант: никакой человек из ныне живущих не овладевает полностью даже и своим родным языком); но – в меру моей скромной гордыни (и доступного мне инструментария) я попытаюсь со-бытия’ изложить.
И пусть моя беспомощность тихо сгинет – точно так, как обязательно (хотя и не окончательно – перед нашим лёгким чувством неоспоримого превосходства) сгинут все враги рода человеческого (а также – моего народа).
Ведь более чем очевидно: есть вещи более значимые и весомые, нежели чья-либо (недостижимая и неизбежная) «власть над миром». Потому (для меня) – неизменным (хотя имя всему – перемены) осталось и само имя здешнего места и сейчашного времени: Санкт-Ленинград!
Здесь – «всё более вечны» эти неслыханные невские сфинксы; здесь – «всё более неизбежны» их загадки о человеческих ногах: четырёх утренних, двух дневных и трёх вечерних – а ведь я (казалось бы) могу переступать богами, как переступают ногами.
Поэтому – как по нотам (то есть – с бога на бога и с места на место, и из времени во-время) мы приходим всё к тому же: ближе к вечеру (то есть – закату так называемого светового дня) Чёрное Солнце взошло и над Санкт-Ленинградом, и над блистательным древним Мемфисом; и опять никого оно поначалу не потревожило.
Ведь (бесспорно) – явления царей и цариц и мировые катастрофы, и частные воплощения богов и богинь никогда не бывают отделены от мимолетной суеты человеков. Ведь (практически) – одни и те же (разве что визуально различные) люди про-до-лжали (не) рож-да-ться и (не) умирать – всё ещё пребывая и в старой, и новой гамме бытия: начинаясь от альфы и (не) до-ходя до омеги.
Ведь и катастрофы, и перерождения богов и богинь – лишь буквицы твоего и моего языка (того самого – которому любой алфавит просто-напросто тесен); поэтому – отныне я прекращаю делить людей на заглавных и прописных!
Отныне и до века я (прямо и без экивоков) – предоставлю простой текст о происходящем всег-да – да: ведь (бесспорно) – только лишь то, что происходит всегда и навсегда: это и есть (не) иллюзорная внешность реальности.
Такова ирреальность реальности – в ней нет ноты до, зато есть нота да. Причём (очень часто – почти всегда) – каждая «такая» нота каждой «такой» гаммы есть персона – маленький языческий бог (экзи’станс языческого человека).
С другой стороны – каждый бог суть звучание какой-либо (его «собственной») ноты совершенной музы’ки; далее (с любой из сторон) – каждый бог суть языческий человек (бог своего языка, версификатор своего миропорядка).
А куда идёт языческий человек? Куда он вообще может идти? А туда лишь, куда язык заведёт!
Куда язык заведёт – туда человек и идёт (вот уж на полсвета секрет): от рождающей ноты к завершающей сути со-звучия; и если ты (как персона) – ещё и человек языческий (а не только абстрактный deus ex machina – в идеале нано-бог), то тебе «сам Бог велел» именно что не ногами, а богами шагать (причём – переступая с вершины на вершину прозрений).
А что помянутое Черное Солнце взошло именно сей-час(!) – так восходит оно для каждого из нас и в каждом сей-час: и сказал Он, что «это» хорошо.
А что такое «это» – тоже оче-видно: «это» – «там», где Слово стало Делом.
И вот теперь мы (из нашего не-до-«это») рассматриваем, как нам (при минимальной коррекции величины личной жертвы) сразу же стать населянтами nova vita? Как пройти из Санкт-Петербурга в Санкт-Ленинград? Как (попытаться) стать целыми миром?
Очень быстро (почти сразу) – выясняется, что никак. И вот ведь что «знаково» – «это» никак оказывается невиданно глубокой вещью в себе.
Потому. Именно. Сейчас. В этом частном месте. И этом частном времени. Мы с вами (всеобщие) определяем себе – себя (одного); то есть – единственную личину из множества версий себя.
Итак – определяем некий промежуточный «итог»: перед «нами и мной» всеобъемлющий свет от светила.
Далее – определяем наши «дали» и «близи»: перед «нами и мной» в этом свете легли частные тени от общего мира; и вот только потом (с трудом и по’том) – время приходит за-звучать человеческой гамме: шагнуть от ноты к ноте.
Да-лее – только теперь речь пойдёт о герое (который дерзает – переступить): попробую описать его – не сразу во всех его ипостасях (никто не возможет), а только «здесь и сейчас».
«Этого» древнеегипетского (ведь есть и другие – санкт-ленинградские) мужчину, который должен бы был на рассвете простодушно умереть и (не)воскреснуть, разбудили как раз в миг восхождения этого (ибо – есть и другие) Чёрного Солнца; но – все эти восходы подробно описаны в первой части моей истории (в которой меня почти не было).
А теперь я есть (здесь и сейчас) – именно я ещё более расширяю (и без того необъятное) действие не моей (не немой), а именно что – мировой истории.
Я со-творяю историю: приступаю к действию (возвращаюсь к нему), которое и без меня (и без моих расширений) – вечное; за-чем? А всего лишь потому, что это (всег-да) вопрос личного самоопределения.
Моего само-определения (а не кто именно исполняет очередную ноту в очерёдности гаммы; но – нужно ли мне «это»? Конечно же, нет! Нет никакой нужды (то есть – вообще); но – есть долг: человек (нано-божик) всегда мечется между должным и гордыней; впрочем, моя история и об «этом».
«Это» – лишь неизбежно (а не эгоистично необходимо); «это» – лишь со-знание ежедневного противостояния неизбежному распаду; «это» – лишь надежда на само-воскресение (само-собрание себя) из множества само-смертей.
Я (всего лишь) ещё раз переживаю уже бывшее со мной осознание. Переживаю (каждую смерть – при всей своей «обречённости» на бессмертие) – дабы избежать прижизненной мумификации.
Поэтому (на этот раз) – я словно бы пойду от противного: ипостаси героев – и так весьма опосредованно относящихся к убеждению, что мир (вообще) – может быть «спасён» станут доступны каждому (кто посмеет примерить); более того – «эти» ипостаси я собираюсь изобразить ещё более нано-обоженными.
То есть (как есть) – ещё и «едва одушевлёнными» (живущими мёртвой жизнью); но – это моё намерение стало сразу же очевидно ещё при упоминании невских сфинксов и Мемфиса (да я его и не скрывал)!
Казалось бы (ещё и ещё раз) – всё же зачем «умножать сущности»?
Бессмысленно умножать весну (воскресение – повсеместно) – ведь «помянутые» сущности божественных энергий (именно что) повсеместны: что «это» значит? А только то, что Отец вовсе не оставил весь этот миропорядок (и все эти миропорядки) на произвол вивисекторов.
Но (всё равно) – зачем? За-чем – разбудили именно этого мужчину? А он (прежде всего – мне) – нагляден. Я (и сам, и не сам) – всё ещё учусь видеть логосы.
Видеть. Золотой эфир. Видеть. Движение логосов в нём. При всей человеческой восприимчивости – как это возможно: не чудом (но – навыком) увидеть то, что повсеместно? Увидеть – то, что (не только) скрепляет корпускулы в целокупность
Что (не только) делает корпускулы – целокупно живыми; но – связует времена и пространства человеческой мысли; делает бледное «это» (любого эго) – золотым сиянием логоса (которого сам я – почти не вижу).
А что в прошлом повествовании (Вечном Возвращении) золотое сияние логосов именовалось мной повсеместной весной (которой как бы нет: ведь она и так является и раздаётся всем) – так ведь только «так» (почти что телесно) и возможно их для себя определить: и сойдя в шеол, и придя обратно.
Золотые логосы – единственное, что не позволяет считать виртуальную реальность именно преисподней (древнеиудейским шеолом); золотые логосы – единственное, что подтверждает возможность добра в этом (отданном злу) мире; единственное!
Потому мне и нужен образ «вернувшегося Да’нте»: единственный – сумевший (посредством проводника и поэта Вергилия) из-мыслить такой личный шеол, в котором нет логосов (и добро – вообще не существует), а потом пришедший назад; именно наглядность такого примера (а так же то, что после своего путешествия Алигьери мог увидеть уже здесь) представляется мне ключевой в свете вышеперечисленных задач.
Задач. Среды. Воскресения.
Представьте. Как (у)видеть. Сущее.
Понять. Что всё остальное – не существует нигде и везде присутствует (как неуловимая виртуальность – майя, кажущееся); но – не менее ключевое: отчего мной выбран именно этот момент, а не бесконечное количество других атомизированных времён? И вот (посреди всего «этого») – человек пробудился от сна.
Того самого, который полагают малой смертью. Малым инструментом «извлечения человека из человека». Причём (при всём) – пробуждение сразу же стало субъектом (персонифицировалось); причём (при всём) – пробуждение даже улыбнулось несколько злорадно.
Оправданием зло-радства (языческие боги, известно, люты и радостны) мог послужить тот факт, что помянутое мной пробуждение (как персона) оказывалось весьма ветхозаветным (то есть евангельским – персонифицировано-лазаревым быть не могло); итак (а как иначе?) – произошло про-до-лжение бес-конечной истории.
Которая (так или иначе) – только лишь отразилось в дождевых лужицах Санкт-Ленинграда.
А так же (так или иначе) – реально воплотилось во древнеегипетском граде Мемфисе (быть может, посреди тамошнего лета – порассыпанной всюду Леты); итак – и Санкт-Ленинград года 199… от Рождества, и Мемфис – который до Рождества (не будем прилепляться к точной цифири).
Кстати – о Рождестве (умереть и проснуться).
Малая смерть. Пробуждение из сно-видения (со’бытие – и до, и после): восставший ото сна герой не явился перед нами столь же соверше’нен, аки Сын Человеческий; но – всё же сыном царя он всему местному мирозданию (и народу, и миру) являлся: был он сын младшей жены самого фараона.
Разумеется, он был (или казался) прекрасен. Именно для него (такого прекрасного) – Чёрное Солнце взошло над Мемфисом; Чёрное Солнце взошло – и царевич (сын бога живого) пробудился в застенке (в полной темноте).
То есть (там и тогда) – когда любое человеческое зрение ока-зывалось бес-сильно; именно (там и тогда) – если бы зрение было способно преодолевать преграды (а ведь сие даже богам едва ли полностью по плечу), сын царя нам бы виделся и высок, и прекрасен.
Это был бы (внешне – как если бы мы видели и весь его рост, и всё его «египетские» души) – молодой мужчина, обликом почти титанический и могучий; и всё же – сейчас мы его с трудом разглядим и очертим (определяя в трёхмерности плоского глобуса), да и то лишь по теням от Чёрного Солнца.
А вот с описанием всех его древних душ мы (со всеми нашими якобы со-ври’менными нам душами) немного помедлим: до-ждёмся совпадения событий (и в двух помянутых градах, и во всех умалчиваемых временах).
Итак – человек (в человеке) пробудился, причём – не сам по себе, а посредством лазаревой субботы (размышлений о Боге): итак – сына царя – разбудили.
Хотя (а мы всё ждём совпадений) – разбудить человека (в человеке) могли бы попробовать (и хотели бы мочь) не только в Древнем Египте.
Ведь (того или этого) человека уже не раз и не два так и не раз-будили – и в Санкт-Ленинграде, и в орфеевой Древней со-мнамбулической (где-нибудь в пред-сказательных Дельфах) Греции. И гильгамешевом Междуречье (во граде клинописаний и шаманских камланий Уруке).
Наконец – (со’бытия) почти совпадают: мы почти что «на-ходим» искомого человека в тогдашнем Египте; итак – человек пробудился, ибо – его разбудили:
Сейчас (то есть – в «его» древнем сейчас, ибо – сразу признаюсь: есть и другое «его» воплощение – в Санкт-Ленинграде) видом человек этот связан и брошен на пол некоего ещё не определённого нами застенка; презрев тьму, всё же признаем, что он строен фигурой, в коей все составляющие его бессмертной души чудеснейше соединены с уязвимою плотью; какие части его человеческой (слишком человеческой) души действительно бессмертны, а какие не совсем бессмертны – не суть; но – телом мужчина кажется молод и даже красив, хотя сейчас на лице его смятение берется с врожденным достоинством
Таковы, впрочем, все люди. Ведь по своему все они цареубийцы. Это и есть пробуждение от смерти в бездне пре-исподнего прошлого.
Но! Одновременно! С этим древним пробуждением! Произошло ещё одно – более близкое нам: в Санкт-Ленинграде, где (одномоментно с Мемфисом) Чёрное Солнце восходило для человека по имени Цыбин.
Случалось это восхождение по-над самым центром города, по-над улицей Казанской и двором дома номером то ли 7, то ли 8, то ли 9, то есть совершенно неподалёку и над (то есть – по-над адом) знаменитого Собора.
Поскольку помянутый Цыбин являлся серийным убийцей (этим – ничем не отличаясь от древних царей и могучих героев), он действительно (лишь увидев предвестника своей мировой катастрофы – Чёрное Солнце) мог бы сразу же поспешить в Собор к вечерней или утренней исповеди и испросить отпущения грехов; но – нет!
Ведь смотрел он (серийный душегуб) сей-час не на небо, а на сию-минутную землю. А всё потому, что был он откровенный душегуб по уму (и этим ничем не отличался, к примеру, от доблестных народовольцев), ничего покаянного с ним не могло приключиться: мы (из нашей с ним общей истории) давно извещены, что для «надуманного человека» возможно лишь углубление бездны.
Впрочем – этим он (надуманный человек) для нашей частной истории и превосходен.
Ведь и само это странное (им самим для себя придуманное) имя его словно бы произошло от другой (не православной и не языческой) сути: безликая энергия ци (пти-ца, вылупившаяся из яйца мироздания); именно надуманность и сроднила его с богоборцами-разночинцами века ХIХ-го; причём – роднила сильно отчасти (не по части плоти, и не частью души); но (всё же) роднила – предназначением (почти что кармой).
А вот что связывало его с помянутым ранее египтянином, так это (магическая) подмена смыслов и (наглядная) перемена имён: ведь и царевича (сейчас – безымянного), до последнего времени звали по имени! Теперь же (после подмены имён) стали звать именно «отсутствием» всяких имён.
Здесь важен вопрос: куда (и кого) этот зов пустоты увлекает (и в Мемфисе, и в Санкт-Ленинграде)? Примечательно – оба эти персонажа (и в Мемфисе, и в Санкт-Ленинграде) полагали себя пустоте противостоящими; разве что – оба они к её помощи прибегли (полагая, что убегают от неё – как будто можно избегнуть того, что везде: и вовне, и внутри всего); но – не только поэтому они в гамме данной истории столь созвучны.
Душегуб Цыбин вовсе не был классическим (этаким до-стоевским) «право имеющим» (повторю: сей рефлексирующий типаж хорошо нам известен и достаточно прозаичен: силы не имеющий, но – находящимся в собственном своём праве себя полагающий разночинец); тогда – кто же он на самом деле есть, представший пред нами надуманный человек Цыбин?
То есть – давайте увидим ноты его имени (чистые, без надуманной «цы»).
Ведь если сущность его оказалась столь легко совместима с сущностью некоего древнеегипетского сына царя (вспомним: титанически прекрасного, но – всё же вполне человека): должен и он быть магически функционален в тонком мире имён.
Потому – для понимания такой простой вещи: кто это «он» – «сейчас» он? И по отношению к тому: кто «сейчас» мы? – нам придётся (пройдя меж речей), постичь «душу имени» помянутого египтянина, пленённого сына младшей жены фараона.
Итак (пролог) – кем именно сын фараона предъявлен был миру (до того, как он пал – стал миром пленён)? Был он сын царя (от младшей жены – потому, должно быть, что и царь прописан не с заглавной буквицы); далее (итог) – до того, как он пал, у него было другое имя (которое оказалось стёрто со всех картушей).
После того, как он пал, (от него) осталась только памятка: что раньше его звали как-то иначе; как – не суть; суть – он убийца отца (почти что – Отца); всё имел – и не понял «этого» своего всего; чего же ему не хватало?
Должно быть – (целокупной) души; но – неужели её не заменили ему его девять египетских жизней? Был он сыном (казалось бы – всего лишь один из сынов) фараона Рамзеса III; и вот здесь начинаются дела прямо-таки разночинные, унижающие и оскорбляющие: то есть вечно до-стоевские!
Ведь и происходил он даже не напрямую от фараона Рамзеса II Великого. А всего лишь от его сына (тоже, конечно же, фараона) Рамзеса III.
Причём – был он хоть и неоспоримым сыном; но (опять же – всего лишь) – от младшей жены и «младшей царицы» именем Тейе! А ведь именно с этого разночинного «всего лишь» иногда (то есть – почти всегда) для людей волевых (понимай, свое-вольных) и происходит начало их личного жизненного конца.
Казалось бы, пусть их, «вечно младших» разночинцев! Каждый умирает по себе, (особенно в Египте – как отдельная мумия); но – потом обязательно происходит вселенская катастрофа с их родиной (гибель Атлантиды, распад СССР – а это явление уже коллективное, нам ли не знать).
А если не происходит всеобщая катастрофа – происходит частная смерть отдельного атома в социуме
Потом – приходит Царь. Он. Воскрешает. Весь Египет (и каждый отдельный атом его социума). В этом смысл со’бытия Царя.
Из века в век – «так» и происходит. В Египте ли (там это наиболее наглядно – с их Книгой Мёртвых), или даже в нынешнем Санкт-Ленинграде (городе на грани православия – не чистоте его, а усилия вещенственно воплотить вещее); так бы и шло из века в век.
Были бы все они (те или иные ипостаси одинаковых смыслов) – по отдельности: Чёрное Солнце, убийца отца и серийный питерский душегуб-разночинец; но – так должно было совпасть: мировая катастрофа (а каждая гибель псевдо-Адама есть мировая катастрофа – сколь часто или редко бы Адамы не гибли) оказалась персональным средством коммуникации для каждого помянутого персонажа.
Оставаясь пока что каждый на своём месте и в своём времени, они оказались друг к другу – притянуты (своим сходством). Вы скажете: за историю мира сколько было таких сходств? Было их бесчётное количество, но (реально) – никаких совмещений (прижизненных реаинкарнаций) не наблюдалось.
Так ведь и логосы мало кем наблюдаемы.
Быть может, подобные прижизненные реинкарнации (попытки обожиться – освободиться от ада посредством сил самого ада) столь же повсеместны, как и весна мира (и коммуникации, в единое бытие скрепляющие отдельные жизни и смерти).
Так началась эта метаморфоза: нота до человеческой гаммы не стало омегой гаммы божественной, но именно что ре-шила приступить к механистическому конструированию; в мире сплошных персон, атомизированных эго это неизбежно.
Ведь сейчас, когда душегуб Цыбин своею убийственной и надуманной сутью (находящийся, впрочем, очень недалеко от Казанского Собора) совместился с существом этого давным-давно для него мёртвого царевича, этот пусть и вторичный, но – данный всем нам царевич оказывался из своего сыновнего и почти царского чина низвергнут и простыми людьми заключён (перестал быть для духа ключом) в темницу.
Причём – повторю: его заключили (и переменили его имя: «Пентавер» означает – прежде именуемый иначе) люди, прежде ему подневольные; но – теперь ведомые не им (телесным царевичем), а теми Силами, что всеми и о всех ведают.
Ибо (повторю) – сын-разночинец, конечно же, оказался убийцей отца.
Ибо (уточню) – общий царевича с матерью заговор против Царя оказался слишком успешен. А потом (как убийцу отца) его разоблачили (физически).
А потом – его продолжили разоблачать (уже метафизически) и лишили прежнего (живого) имени и даже стёрли его прежнее имя с камней и с гранитных стел, и из человеческой истории, сделав для нас неизвестным; но (прежде всего) – определим его для себя именем: этого нынешнего Пентавера (так же Пентавери и Пентаверета, который был древнеегипетским принцем 20-й династии, сыном фараона Рамсеса III и его второй жены Тийе).
А что и кто есть древнеегипетский фараон (царь «тогдашних» людей)?
Понимайте – фараон есть тогдашний «обессмерченный» (почти что искусственный бог), вся сущность которого заключена в его воскресении из собственной мумии. После чего – он воскресит весь Египет: каждого египтянина; причём – уже из каждой древнеегипетской мумии (буде оная у египтянина есть – изготавливаемая по известным технологиям «deus ex machina»; согласитесь, аналогии со Страшным Судом и последующим Воскресением Мира напрашиваются прямые.
А так же – прямые аналогии с административным обожением римских императоров (когда каждый – пройдя административную лестницу, теоретически мог стать deus ex machina); речь лишь о том, что (и кто) влияет на не-телесные Силы.
«Кто» – это прежде всего: либо отец-фараон воскрешает Египет, либо его незначительный сын от всего лишь младшей жены: какое именно (и чьё именно) тело займёт место царя – это имеет мировое значение; но – ведь сейчас (казалось бы) с означенными телами всё просто.
Телесно – царевич сейчас заключён и зависим. Это и есть результат попытки сына занять место отца.
Того самого сына – что во всех временах и пространствах всё ещё влиятелен и совмещён со множеством за-говоршиков против царя земного и Царя Небесного.
Того самого сына – чьих ипостаси порой заключаются в разных телах и эпохах.
Так что сейчас мы с тобою, читатель, кроме злосчастного Пентавера должны вспомнить и рассмотреть в заключённом царевиче и другую его ипостась: «другого» убийцу Отца – помянутого мной серийного душегуба Цыбина, находящегося сейчас в Санкт-Ленинграде.
Мы находим этого «убийцу по уму» (делая «это» весьма последовательно – от Сил бестелесных мысленно идя к предметному убиению) в примечательный миг подготовки к очередному «деянию убийства»; а именно – в момент его смысловой само-концентрации и такой же (как и у царевича в Древнем Египте) потуги добиться физической власти над (не)телесными Силами.
Именно поэтому – на-ходим (переступая богами) и здесь, и там (по вершинам ступая): ведь и нам жизненно (не)об-ходимо узнать – почему сие таинство смерти обречено неудаче? Почему – даже ежели удаётся убиение телесное?
Ведь (казалось бы) – проис-ходит совершенно наглядная смерть (со всеми атрибутами распада); но – ясно одно: ведь не может считаться для нас успехом (само)убийство.
Если мы не сиюминутны, а изначальны – никак не может.
Но! Тем не менее оба они (и царевич, и Цыбин) обречены к «дерзновению сметь» (созвучному «право иметь» умереть): убийству Отца; разве что – «этот» Цыбин, который (в моей России) сейчас словно бы «на свободе».
А царевич (в Древнем Египте) сейчас словно бы «заключён»; почему? Ведь мы могли бы сказать, что каждый из них и заключён, и свободен – одновременно (сутью един во времени); но – зачем говорить очевидное: Цыбин (не) свободен в России (никогда от Отца не свободной)?
И что есть очевидное? Оче-видное заключение (не финал, но – начало Среды Воскресения); итак – эти двое друг другу зачем-то предназначены (и с этим предназначением связаны судьбы моего мира); разумеется – кто-то из них (если не оба) был всегда заключён (сам в себе).
Разумеется – прежде кто-то из них (или – оба из них) полагался на то, что свободен. Потому – если отныне (и на веки веком) его имя будет (не)звучать как Пентавер (или Цыбин), бывший сын фараона и бога Рамзеса III.
А если даже – просто прохожий (мимо Собора в Санкт-Ленинграде), то нам – всё равно (всё – равно: что вверху, то и внизу); то есть – кем бы ты ни был, убийца Отца, дальнейшее оче-видно: это ведь о разночинце-царевиче – его мертвый (ибо – уже и реально, и виртуально им убитый) отец произнес:
Повелел я (то есть Рамсес III) начальнику сокровищницы Монтуэмтауи, начальнику сокровищницы Паиферту, штандартоносцу Кара, дворецкому Пабеса, дворецкому Кедендену, дворецкому Баалмахару, дворецкому Паирсуну, дворецкому Джхутирехнеферу, царскому докладчику Пенренут, писцу архива Маи, писцу архива Параэмхебу, штандартоносцу пехоты Хои: „что же касается речей, сказанных этими людьми – я не знаю их. Пойдите и допросите их“. Они пошли, и они допросили их и они предали смерти от собственных рук тех, кого они предали смерти – я (их) не знаю, (и они) наказали других – я (их) также не знаю. Повелел (я накрепко): „Берегитесь, остерегайтесь ошибочно подвергнуть наказанию чело(века) … который над ним“. Так я сказал им опять и опять. Что же касается всего сделанного, это они, которые сделали это, и пусть падёт все, что они сделали на их головы, ибо освобожден я и защищён я на протяжении вечности, ибо я среди праведных царей, которые перед Амоном-Ра, царём богов, и перед Осирисом, правителем вечности.
Но! Мы – всё ещё люди: нам важны детали. Потому – вот перечислим (с души на душу – как со счёта на счёт) подробности неудачного за-говора (не правда ли, очень созвучно с магическими формулами, которые тоже следует произносить):
