Николай Полевой
Повесть о Симеоне суздальском князе
– Я, – отвечал подходивший. – Ты давно ждешь меня, Замятня?
«Давно! Хорош молодец! Спрашивает, как будто и не знает, что я с полуночи торчу здесь, словно грань поверстная[14], а теперь скоро светать начнет!»
– Терпи, товарищ! – сказал Димитрий, крепко ударив его в руку, – терпи – скоро и на нашей улице праздник будет!
«Да ты и то как будто с праздника! Некстати, брат, затеял ты веселиться, куда некстати!»
– Не ври, Замятня, пустая башка! У тебя сквозь голову слова летят, ума не спросившись,
«Димитрий! Что тебе вздумалось?»
– Слушай, Замятня! Ты добрый человек, но точно колокол! Стоит раскачать язык твой, и ты зазвонишь на весь мир. Знаешь ли ты, до чего было доводил ты всех нас? До плахи, безумный болтун!
Замятня содрогнулся.
– Да, Некомат знал уже, что ты сбираешь верных слуг Симеона, знал, где скрытно хранится у вас оружие и где вы собираетесь. Третий день, как я в Нижнем, а вчера Некомат уже заметил меня – и все по твоей милости!
«Провались я сквозь землю, если сказал хоть слово…»
– Полуслова довольно для такой хитрой головы, какова Некоматова. Ты кричал везде и всегда, пел даже песню нашу при Некомате, и он все разведал, все узнал…
«Ах! сгинь он, окаянный! Да я ему сегодня же шею сверну – вот и концы в воду».
– Молчи и слушай. Ты знаешь, что Некомат был одним из любимых слуг князя Димитрия Константиновича – Симеон вырос при нем, и в былое время, когда глазки его Ксении зажги мое ретивое, дело у нас было слажено. Но князь Борис завладел Нижним, Симеон бежал, и я следовал за князем. У Некомата сердце заперто в золотом сундуке его, но я прощаю ему, что он не расстался с Нижним и с сундуком своим. Он наш…
«О! если бы слова твои были правда!»
– Слушай далее. Князь Московский[15] послушался благого совета своей матери. Он теперь в Орде, и когда, поехавши туда, подле Симонова монастыря взглянул он в последний раз на Москву и на расставаньи горько заплакал, княгиня Евдокия Димитриевна молвила ему золотое слово: «Сын милый! не обижай дядьев, не тронь Нижнего! Москвы довольно тебе и детям твоим – так и отец твой думал!» Кдазь умилился и дал ей слово передать Нижний Симеону, Суздаль – Василью, а Бориса пересадить в Городец по-старому, когда бог принесет его подобру-поздорову из Орды. Тогда приехал в Нижний московский боярин Поле…
«Но ведь он приехал к Борису?».
– Что станешь делать, когда в нынешнем свете и правду делать можно только через неправду – таков обычай повелся! Боярин Поле бражничал с Борисом и разведывал о доброхотах Симеона. Наших товарищей никто не знал, но Некомат перемолвился с Полем, догадался, а теперь они поладили, и за веселой беседой втроем мы все кончили!
«Кончили? Чем?»
– Быть Симеону князем Нижегородским, под рукой племянника своего князя Московского, по благословению сестры его княгини Евдокии. Князю Василью отдать Суздаль, а князь Борис добро пожаловать по-старому в Городец! Завтра либо послезавтра явятся сюда послы татарские и московские. Христианской крови лить не будем. Придем к князю Борису и ласково скажем ему: «Не на своем столе сел, князь Городецкий…»
«И тогда-то запируем, товарищ! Вместе горе, вместе радость! Да здравствует Симеон!»
– Тише, тише! Вон народ уж зашевелился. Ползут на белый свет суеты и заботы – пойдем скорее…
Они замолчали и спешили идти. Но, поравнявшись с домом Некомата, Димитрий остановился, посмотрел несколько мгновений на терема его и узорчатые кровли и невольно промолвил:
– Свет мой, невеста нареченная! почивай с Богом, да просыпайся на радость! Взойдет и для нас красное солнышко!..
Когда от избытка радости говорил Димитрий, ворон сел на кровлю Некоматова дома. В тишине утра зловещий голос его раздавался, как вестник горя и несчастия, и собака жалобно завыла на ближнем дворе. Димитрий содрогнулся – сердце у него замерло…
* * *
Солнце только что осветило Нижний Новгород и яркими лучами заиграло в струях Волги, как в ворота Некоматова дома застучали железным кольцом. Глухой стук в медную бляху раздался на улице, и через минуту полусонный дворник Некомата окликнулся, не отворяя ворот: «Кто там?»
– Добрые люди! – отвечал человек, стучавший в ворота и пожимавшийся от утреннего холода. – Отворяй!
«Да кого тебе надобно?» – спросил опять дворник, унимая двух огромных собак, громко лаявших на дворе.
– Самого хозяина твоего, старый хрыч! Отвори скорее – разве ты меня не знаешь?
Ворча про себя, дворник отпер огромный висячий замок, отворил немного ворота, высунул голову и увидел человека в беличьем тулупе, огромного и толстого. Он хотел повторить свои вопросы, но, видно, гость не был расположен отвечать ему. Он грубо оттолкнул старика и вошел во двор. Собаки бросились на него.
– Уйми их, старый! – вскричал незнакомец.
«Сам уйми, московский барин!» – отвечал дворник сердито.
На лай и шум отдернулось волоковое окошко и показалась голова Некомата.
«Кто тут шумит?» – вскричал Некомат, но, увидев незнакомца, он переменил голос и ласково прибавил: «А! добро пожаловать, ранний гостенек, добро пожаловать!»
– Вели проводить меня, Некомат! Дворник твой с товарищами загрызли меня.
«Тотчас, тотчас!» – Волоковое окошко задернулось, и через минуту Некомат, в засаленном полукафтанье и с огромною связкою ключей у пояса, явился на крыльце. Гость вошел к нему. «Милости просим, боярин Белевут!» – говорил ему Некомат, растворяя дверь светлицы.
– Крепко ты живешь, гость Некомат. Видно, что деньги бережешь.
«И, боярин! Какие у нашего брата, бедного торгаша, деньги! Уж так у нас заведено. Ведь мы не вам под стать и полоротыми[16] ворот никогда не оставляем. Есть и недобрый народ – как не бояться…»
– А особливо, когда вот этакое добро в доме! – сказал Белевут, усмехаясь и указывая на множество соболей и лисиц, раскладенных по лавкам, и на большую, окованную железом шкатулку, стоявшую на столе.
Некомат с трудом поднял шкатулку со стола и поставил под лавку: «Извини, боярин, что прибраться не успел. Так, вздумалось было поразобрать товар – вчера купил. И кто ж думал, что так рано пожалует ко мне такой дорогой гость? Не знал я, что ты встаешь с петухами. Наши бояре долее залеживаются на своих пуховиках».
– Нет! этого я не скажу: у вашего князя уж давно хлопают бичами и трубят в рога на Соколином дворе. Он тоже, видно, следует Мономахову наставлению[17]: вставать рано и день начинать с солнцем.
«Что и говорить, боярин! На охоту у нас рано встают, а дела гак просыпают!»
– Да и Нижний-то едва ли не проспали!
«Кажись, так», – отвечал Некомат, сомнительно взглянув на Белевута:
– Сказано – сделано, гость Некомат! Ведь мы обо всем переговорили, и я тебя еще вчера поздравил с дорогим зятем. Боярин Димитрий молодец хоть куда, – прибавил он, перебирая рукою рыжую бороду свою и усмехаясь.
«Добрый молодец, боярин», – отвечал Некомат, в недоумении глядя на Белевута.
– Ну, и не бедный, прибавь к тому!
«Княжескою милостью, боярин, а с нею и богатство будет».
– Ведь он старого рода, так как не быть у него и старинке отцовской!
«Какая же старинка, боярин, когда ему теперь головы негде преклонить! Да и отец его был такая беспутица и бестолковица! Бывало, обеими руками сорит деньги, дает встречному и поперечному, а кроме того, пиры да гульба, бражничанье да беседы! Дом у него был как полная чаша – и теперь еще есть остатки, правда, да не в руках. Но если по милости вас, бояр, и князя вашего Василия Димитриевича Симеон будет князем Нижегородским, так Димитрий с лихвой получит все, чего из добра его завладел Румянец с братией, и дочери моей, конечно, не придется самой варить щи».
– Но за такого честного боярина можно отдать дочку, когда и денег лишних у него не было бы…
«Оно так, да чем жить-то им будет, боярин? И курица пьет, а человек кровь и плоть – ест и пьет!»
– Что ты говоришь, Некомат! Честь чего-нибудь стоит!
«Честь не в честь, когда нечего есть, боярин. Правда, нашему брату посадскому с боярином породниться почесть немалая, но все деньги притом не лишнее».
– Полно притворяться, гость Некомат. На твою долю станет, и зятю дать еще останется. Будто в Нижнем и не знают, что у кого есть… Земля говорит!..
«Хоть и праведно нажитым, а хвалиться не буду, но Господь помог мне скопить кое-что, чем под старость дней моих могу пропитаться».
– Видишь, в нынешнее время, Некомат, на том все вертится: и чин да почесть не столь надежны нынче, как ларец кованый, где боярство и княжество твои лежат спокойно и звенят, когда велишь им звенеть. Было бы на что купить, а то – что нынче не продается!
Некомат слушал в изумлении; губы его дрожали; слова замирали на его устах. Он хотел, казалось, угадать, что такое скрывал Белевут под своими обиняками, но толстое лицо Белевута было неподвижно. Играя концами своего узорочного кушака, он продолжал:
– Чего ты испугался, Некомат? Я взаймы у тебя просить не стану. Мне хотелось только сказать тебе, что я смотрю на все не такими глазами, какими, кажется, ты смотришь. Вы все глядите на Нижний свой, а что бы вам не поглядеть через него далее – ну, хоть и в Москву,
«Как нам забывать Москву, боярин! От нее и смерть, и живот. От вашего князя ждем мы теперь милости».
– От вашего! Говори вернее – от нашего.
«Как, боярин?»
– Так, гость Некомат. Ужели тебе такая мысль в голову не приходила? Когда рука Московского князя может посадить и ссадить князя Нижегородского, тут много ли думать надобно?
«Боярин! что ты хочешь сказать? Вчера ты говорил, что князь Московский готов помогать нашему, показывал грамоту его…»
Белевут встал и начал ходить по светлице. Он, казалось, искал слов, не зная, как приступить к тому, что хотел сказать.
– Видишь что, – промолвил он наконец, – милости нашего князя неистощимы. Он щедр для тех, кто ему послушен, и грозен тем, кто его ослушается. В Москве и безопаснее, и привольнее жить. Кто поручится, что будет вперед… Ну, да я почитал тебя догадливее, гость Некомат! – вскричал сердито Белевут и взялся за свою богатую шапку.
«Боярин, господин честной и почтенный! – сказал Некомат, кланяясь, – не гневайся! Ведь и мы, посадские, смекнуть умеем. Ты загонул загадку, а отгадка-то, видно, после сказана будет?»
– Умный и теперь ее угадает, гость Некомат, – отвечал Белевут, смеясь. – Не ручаюсь за вашего Симеона – ведь еще будет ли он послушен нашему князю, а не будет… так знаешь – старший брат волен меньшему и покрепче приказать – ну, а нашему брату что мешаться в княжие дела? Было бы нам тепло, а у какой печки греешься – тебе что до того? Да вот к воротам подвели моего коня. Князь Борис звал меня с собою. Некомат! понял ли ты меня! Верь дружбе Белевута и на старости не одурачь себя. И в Москве есть женихи для дочерей богатых нижегородских!
Он вынул лист бумаги, на котором написано было множество имен.
– Видишь! – сказал он Некомату, указывая на имена Димитрия, Замятни и других, подле коих поставлены были киноварью крестики. – А вот и Некоматово имя! – Он указал на замаранное черными чернилами имя его.
Некомат побледнел, когда Белевут спокойно прибавил:
– А, вот этого молодца-то я и забыл, – и ногтем провел черту подле имени брата Некоматоза, Федора, горячего приверженца Симеонова.
«Господи, вразуми меня!» – шептал про себя Некомат. Тут Белевут обратился к нему, но лицо Некомата уже прояснело. Никакого недоумения не изъявлял он и ласково, почтительно пожимал толстую Белевутову руку, провожая гостя с крыльца. Белевут еще остановился на первой ступеньке, подумал, шагнул еще – и воротился.
– Некомат! – сказал он, во всем власть Божия да княжая, а дружба Белевута не изменит тебе и понадежнее дружбы боярина без боярства!
Он сошел поспешно, сел на своего коня и поехал ко дворцу княжескому.
Скорыми шагами возвратился Некомат в светлицу, остановился, подумал, еще подумал и, как будто недоумевая, громко сказал сам себе: «Что же? Они думают погубить меня? Аль сберечь? Что говорил он вчера? А что теперь говорит? Боже, Господи! Милостив буди мне, грешному!» Жадно озирался он кругом на груды соболей и чернобурых лисиц. «Вот, – вскричал он, – к чему и стяжание! Пособит ли оно тебе в час гнева Божия? Ты смотришь на свое злато и сребро, а между тем боярин какой-нибудь ставит красный крестик подле твоего имени, и дни твои изочтены суть!..» В раздумьи ходил он по светлице. «Однако ж, – вскричал он, останавливаясь, – не сули журавля в поле, а дай синицу, да в руки… Мне-то что же? Да! Безумный я был в то время, когда медом моим запивал посулы московские! Ждать бы мне, ждать, да и только – нелегкая меня дернула…» И поспешно стал Некомат складывать в сундук дорогие товары свои. Потом схватил он шкатулку и, нагибаясь под ее тяжестью, вышел в задние двери.
* * *
Между тем Белевут подъезжал ко дворцу княжескому, и из ворот дворцовых высыпало навстречу его множество сокольников и охотников, вельмож, бояр, а за всеми выехал сам князь Борис. Дорогой сокол сидел на руке его. Конь шел гордо и величаво.
«Здравия боярину московскому! – сказал Борис весело. – Насилу приехал ты, старый сокол! Пора, пора! Видишь ли, какой у меня молодец?»
Он щелкнул в нос своего сокола.
– Сокол хорош, и пора тебе пошевелиться с места, пора, князь Нижегородский! – отвечал Белевут. – Я ждал ответа боярина Румянца.
«Все готово, боярин», – сказал Румянец смеясь.
– Так поедем скорее. «Кто погуляет утром часа два, тот запасется здоровьем на два года», – говорил мне когда-то армянин-лекарь.
«Сам сухой, как спичка, так уж как не поверить ему!» – подхватил Румянец. Все засмеялись, и поезд княжеский отправился. Дорогой Белевут приблизился к Румянцу.
«Что московский колдун? Сколдовал ли?» – спросил его Румянец тихо.
– Высылай на Коломенскую дорогу. Они близко! – отвечал Белевут.
«Так пускай же князь тешится охотой, – шепнул Румянец, – а мы потешим его поладнее!»
Он отстал от поезда княжеского в переулке, куда повернул Борис с своею свитою. Тихо простоял он там, пока все проехали, и поскакал назад. Ему попался боярин Поле.
– Что? – вскричал Поле. – Убаюкано ли твое дитя?
«Они распотешились охотою, – отвечал Румянец. – Далеко ли ваши?»
– Не замешкают! Скачи во дворец и прибери все к рукам, да не положи охулы на руку.
«Вот еще о чем тревога!»
* * *
Между тем князь Борис и свита его выехали из города. День был осенний, но прекрасный. Перед ними открылся вдали густой лес, через который пробита была торная дорога к заповедным болотам княжеским. Сокольники поскакали вперед – и вот длинноногая цапля поднялась над лесом, вылетела на дорогу – и княжеский сокол спущен. Он взвился стрелою, прямо к цапле, но цапля уже стерегла его, быстро перевернулась через голову, сокол промахнул – крик, хохот и шум охотников раздались по лесу. Сокол опять взвился и камнем пустился вниз, стараясь перебить ветер у своей добычи. Увертливая цапля видела опасность, хотела спастись от своего страшного преследователя и полетела в сторону. Все поскакали туда.
Вдруг вдалеке поднялась пыль. Казалось, что множество всадников скачут во весь опор. Князь и свита не могли понять: кто смел выехать на дорогу, где запрещено было ездить, когда князь охотится?
«Чего смотрят ваши сторожевые? – закричал гневно Борис. – Смотри, что за сволочь там шевелится? Схватить их, в город, в тюрьму!»
– Князь! – отвечал один из бояр. – Сюда скачут какие-то всадники, и прямо на нас! Эй, сокольники, сюда, к князю!
В смятении столпилась вокруг князя Бориса свита его. Всадники приближались. Их было около десяти человек, с головы до ног вооруженных. Между ними отличался один одеждою и величественным ростом своим. Он скакал впереди всех.
«Господи помилуй! – вскричал князь Борис, перекрестившись. – Что такое? Ошибаюсь ли я? Симеон? Измена! Вы меня хотите ему выдать!»
– Нет, князь! – вскричали несколько голосов. Мечи были обнажены и бердыши выправлены.
«Остановитесь, остановитесь! – издали кричал воин, ехавший впереди других. – Князь Борис! Тебе кланяется твой племянник: или ты не узнаешь меня? Я – Симеон!»
– Как не узнать тебя, нежданный гость! – вскричал Борис. – Откуда птица вылетела? Зачем залетела на святую Русь?
Симеон остановил всадников своих. Все они сделались неподвижны по слову Симеона. Он один приблизился к Борису и хотел говорить.
– Отойди прочь, изменник, отступник, – закричал гневно Борис. – Спрашиваю тебя еще раз: зачем явился ты сюда? Или, как второй Святополк[18], хочешь ты зарезать нового Бориса?
«Родимый дядя хорошо привечает племянника, – сказал Симеон, горестно улыбаясь. – Боже, творец небесный! диво ли, что православная Русь погибает! Дядя крамольничает на племянника, племянник отнимает добро дядино – и вот как встречает родня родного через два года разлуки! Здравствуй, князь Борис Константинович! Хоть не бранись, пожалуй, когда я не начинаю брани. Прежде Симеон не дал бы тебе в том переду, но время переходчиво – что делать! Дай мне свою руку, и помиримся…»
– Мне с тобой мириться, выродок князей Суздальских! Преклони колени и жди суда дяди твоего и князя! Возьми его, дружина!
Вдруг бросились несколько человек на Симеона. Он осадил коня своего и схватился за меч рукою.
«Прочь вы, сволочь наемная, цаплины дети! – вскричал он громовым голосом. – Со мной нет золота – и кто подступит ко мне, тот переведается с железом!»
Дружина Симеонова прискакала к нему, видя его опасность. Еще раз остановил ее Симеон.
«Князь Борис! дай мне вымолвить слово. Разве я сумасшедший, что приду гнать тебя из Нижнего с десятью человеками или приду отдаться тебе руками? Удержи твою челядь и слушай!»
– Отдай оружие! – вскричал князь Борис.
«На, возьми его! – отвечал Симеон и гневно кинул к ногам его свой меч и свое копье. – Безумный князь! гибель над твоей головой, а ты скачешь по болотам за цаплями! Симеон не ходил по-твоему челобитничать о чужом наследстве у хана, а отнимал у тебя честным боем свое наследие. Я пришел к тебе мириться – мириться в час общей погибели! Не требую твоего привета и ласки – не гордись и знай: ты и я – мы погибли оба!»
– Что ты смеешь говорить мне, бродяга?
«Господи! Пошли мне духа кротости! – вскричал Симеон, сложа руки и обратив взоры к небу, – Князь Борис! хорошо – я отдаюсь тебе – вели удалиться твоей дружине, и я расскажу тебе все. Три дня без отдыха скакал я в Нижний, и уж сутки не было у меня во рту макова зерна. Не врагом пришел я к тебе и не ссориться с тобою. Ты знаешь Симеона и поверишь, что, если бы не последняя мера суда Божия на обоих нас, – ты не увидел бы здесь меня безоружного!»
– Вижу, что ты пришел с покорною головою, Симеон, – сказал Борис, успокоенный поступками Симеона. – Теперь, здравствуй!
«Здравствуй, раб князя Московского!» – отвечал Симеон, презрительно усмехаясь.
– Как? Ты смеешь мне сказать?..
«Поезжай скорее в свой дворец и встречай послов московских. Они теперь уж, верно, в Нижнем и привезли тебе подарки от хана».
Борис побледнел и оглянулся на своих воинов.
– Где Румянец? – вскричал он. – Где Белевут? – и затрепетал, не видя их. Общее смущение видно было на всех лицах. – Симеон! ради Бога скажи: что ты говорил мне? Какие послы? Какие подарки?
«Ох! князь Борис! И ты хочешь княжить в такое время? Он и не знает, что у него делается! Вот теперь-то спознаешь ты, кто тебе был враг настоящий и чего тебе беречься! Поедем скорее в Нижний – я все расскажу дорогою».
Он повернул коня. Безмолвно следовали за ним Борис и все охотники; с ними смешалась дружина Симеонова.
– Объясни мне, князь Симеон, – сказал наконец Борис, – что такое ты говоришь?
«Легко рассказать, да каково-то будет тебе слушать: ты уже не князь Нижнего Новагорода! Ты захватил мое наследие и не умел удержать его. Мне обещал отдать его хан Тохтамыш, отдал тебе, а теперь подарил князю Московскому».
– Князю Московскому!
«Подарил, и с придачею Мещеры, Тарусы, Городца и Мурома. Хочешь ли ты ему отдать Нижний?»
– Я? Нет! Никогда!
«Давай же руку, князь Борис, – я с тобой! Подкрепи Бог твою храбрость, а не то дай мне управиться и с Москвою и с ханом!»
Борис молча подал руку. Забытое воспоминание родства как будто растрогало его сердце. Он пожал руку Симеона.
«Жива ли княгиня моя?» – спросил Симеон изменившимся голосом.
– Жива и здорова.
«А дети мои?»
– Здоровы.
«А брат Василий?»
– Также.
«Где же они? В тюрьме?» – спросил дрожащим голосом Симеон.
– Нет! – отвечал Борис, скрывая свое смущение. – Княгиня твоя и дети живут сохранно в Георгиевском тереме, а князь Василий в Городце… под стражею…
«Бог с тобой, дядя! Сколько зла сделал ты нам твоею окаянною жадностью. – Симеон утер слезу. – Но что было, то было, и кончено!» – примолвил он задумчиво.
– Князь Симеон! Я отдам тебе Городец и Суздаль.
«Спасибо! Щедро даешь, да еще дадут ли тебе самому хоть посмотреть на твой Городец!»
– Вместе души, вместе руки, – и Бог станет за правых!
«Правых, князь Борис? Ты сам себя осуждаешь! Но слышишь ли ты – что там такое делается?»
– Кажется, бьют в набат на Спасской колокольне! О Господи! защити нас!
Быстрее прежнего поскакали они в город.
«Не думал я, что так скоро отзовется здесь голос хана! – сказал Симеон. – Видно, и москвичи медлили не далее моего. Поспешим!»
Они взъехали на пригорок, с которого открылся им весь Нижний Новгород. По всему заметно было, что в городе большое смятение. Уныло отдавался набат, хотя нигде не видно было пожара. Народ бегал по улицам. Воины, полуодетые, бежали из домов своих. Борис и Симеон въехали в город и смешались с толпами народа. Напрасно спрашивали они, что такое сделалось – никто не знал. Все были испуганы набатом и спешили на площадь.
Там толпы народа уже сбежались со всех сторон. Воины нижегородские стояли рядами. Перед ними на коне был Румянец и что-то горячо говорил им. Увидя Бориса, он остановился в смятении…
* * *
Ни один человек в Нижнем Новгороде не оставался спокоен. Народ любит бежать на всякий шум, а теперь еще более все взволновались, видя, что в городе сделалось что-то необыкновенное. Набат, воины, собранные рядами у дворца – все было непонятно нижегородцам. Говорили, что татары подступают к городу; что Симеон пришел к Нижнему с войском – кричали, спрашивали, отвечали и не знали, что такое говорят. Жены, дети стояли подле ворот домов своих и нетерпеливо преследовали встречного и поперечного вопросами: «Что там такое, родимый, сделалось?»
У Некоматова дома была толпа его челядинцев, стариков, старух, детей. Разинув рты, смотрели они на волнение, когда подскакал к ним воин на борзом коне и в светлом шеломе.
«Дома ли гость Некомат?» – вскричал он.
Изумленные зрители не знали, что сказать ему.
«Верно дома!» – сказал воин, спрыгнул с коня своего и побежал в светлицу.
– Ведь это боярин Димитрий? – говорили между собою свидетели неожиданного явления. – Откуда он взялся? Зачем он здесь?
Димитрий толкнул в двери светлицы; они были заперты. С лестницы терема тащилась старая няня Ксении.
«Где гость Некомат, старушка?» – спросил Димитрий.
– В саду, батюшка, – отвечала няня, – прикажешь позвать его?
Но Димитрий не дослушал слов старухи и бросился в сад. Там, в углу между деревьями, увидел он старика. На коленях, нагнувшись к земле, закрывал Некомат пожелтевшими листьями дерев место, где заметно взрыта была недавно земля. Голос Димитрия заставил его содрогнуться. Он оборотился, испуганный, и не знал, что сказать ему.
«Готов ли ты на дело, гость Некомат?» – вскричал Димитрий.
– Готово, сердце мое, готово! – отвечал Некомат, отталкивая ногою заступ, брошенный на землю.
«Что значат твое смущение, твой встревоженный вид! Зачем ты здесь – в саду?»
– Я… я хотел бы знать, боярин, что за нужда тебе спрашивать? Куда ты спешишь? Зачем я тебе надобен?
«Колокол говорит тебе, Некомат, что мы начали свое дело. Вижу, что ты делал здесь: золото твое не давало тебе покоя, пока ты не схоронил его!»
– Дивлюсь, бояре, что вам все чудится у меня золото, и вы только и доспрашиваетесь его у меня!
«Некомат! не схоронил ли ты с золотом твоим усердий к правому юделу? Готов ли ты?»
– Куда же боярин? На что мне быть готовым? Бога ты не боишься – середи бела дня приезжаешь ко мне… Ну, если увидят…
«Что с тобой сделалось, Некомат? Чего ты боишься? Не кончено ли все было вчера? Теперь скрываться нечего – власть князя Бориса скоро разлетится, как дым! Все готово… Поспешим на Спасскую площадь! Мои молодцы все в сборе!»
– Боярин! Зачем же я-то туда пойду! Человек я старый, не ратник, не воин… Дело, может, дойдет до мечей… Боярин Димитрий! и ты себя побереги – ради меня – ради моей Ксении – твоей Ксении…
Димитрий в изумлении смотрел на Некомата, бледного и трепещущего. Жалкая трусость видна была во всех движениях старика. Резкий звук трубы раздался вдалеке – другой звук отвечал ему с другой стороны.
«Слышит ли, Некомат? Вот съехались и удальцы мои! Они подают вестовой голос. Идешь ли ты с нами?»
– Ради Христа, боярин Димитрий! Голова моя кружится… Позволь мне молитвою участвовать в вашем деле… Благословляю тебя отцовским благословением… Береги себя, сын мой!
«Если мне судил Бог положить душу за моего князя – умру радостно… Но я точно ошибся, Некомат: ты не годишься на наше дело… Я полагал в тебе более смелости. Жди же меня, или мертвого, или… Прощай!»
Громкие клики раздались перед садом. Блестящие оружия показались вдали.
– О! ради Бога! Пойдем к ним! – вскричал Некомат. – Пойдем к ним! Тебя ищут – не приводи их сюда!
Он поспешно пошел из сада, оглядываясь во все стороны с ужасом и трепетом. На дворе Некоматовом было множество всадников. Ворота были настежь растворены, и перед ними еще более видно было пеших и конных воинов и народа с дрекольем. Только что показался Димитрий с Некоматом, как брат Некомата Федор со смехом закричал им навстречу:
«Вот они оба! Поздравляю тебя, боярин: ты умел вытащить и моего тяжелого братища! Что, Некомат, не отсиделся?»
– Федор! я всегда был душою за Симеона!
«Кто ж узнает вас, хитрецов! Боярин! пора, пора – мои все здесь! Только Замятня, бог весть, где девался!»
– Что вам до него – он свое дело знает!
«Коли так, то мешкать нечего – с Богом! Белевут только что проехал здесь. Он звал нас к Спасу и сам велел бить набат. Московские воины и послы уже в городе и едут прямо туда. С ними и ханский посол».
– С Богом! – Димитрий вскочил на коня. – Прошай, Некомат, – молись за нас усерднее!
«Как: молись? Разве он не с нами?»
– У него голова болит и кружится. Оставьте его.
«Нет, нет! – вскричали множество голосов, – он хитрит! Не пускать его!»
Только тогда заметил Димитрий, что многие из воинов и народа были пьяны. Он хотел защитить Некомата. Толпа зашумела – начался спор. Смело растолкал Димитрий толпу, но послушание было потеряно. Тут прискакал еще воин.
– Ребята! Товарищи! – вскричал он, – мы ошиблись: Борис не дремлет! Его дружина собралась подле княжеских теремов. Приверженцы Бориса поднялись! К делу скорее – там наших бьют!
Смятенный крик раздался в толпе:
– За Симеона! За Симеона!
Все бросились в беспорядке на улицу, но Некомата не оставили. Его ухватили за ворот.
«Спасите меня!» – кричал он дрожащим голосом.
Димитрий был уже далеко и скакал по улице в тесноте народа.
– Кричи с нами! Иди с нами! – шумели вокруг Некомата.
«Дайте мне хоть шапку взять!»
– Уйдет – не пускать! На мою – вскричал один из толпы и надвинул на него свою шапку. В отчаянии закричал Некомат громко: «Да здравствует Симеон!» – и его увлекли в толпе и смятении.
* * *
Тихо и спокойно светило солнце на суеты земные. Ни одного облачка не было на небе. Ветерок веял освежительным холодком. Неизменяема была природа – волновались только люди. Все страсти разыгрались на просторе буйного своеволия.
По условию с Белевутом, Димитрий собрал к Некоматову дому всех своих сообщников. К ним пристало множество недовольных князем Борисом и его боярами. Воины Симеона, жившие скрытно в Нижнем, все явились в условленное время. Безумцы! Они не знали, что коварство готовило только сети для их погубления!
Разнообразное скопище, предводимое Димитрием, шумно бежало к Спасской церкви, где глухим воем отзывался набат.
Димитрий был впереди всех. Но только что хотел он повернуть на площадь, как навстречу ему прибежал воин.
– Боярин! будь осторожен: дело наше худо! – вскричал он.
«Что ты говоришь?»
– Послы московские уже там. С ними посол хана, но знаешь ли, кто посол ханский? Царевич Улан!
«Избави Бог! Зачем послал Тохтамыш его, а не иного?» – И Димитрий бросился опрометью – за ним последовали другие. Толпа, где находился Некомат, отстала от них. Вот с боковой улицы бежит другая толпа и кричит громко:
«За Бориса! За князя Бориса!»
– За князя Симеона! – отвечали яростно приверженцы Димитрия.
«Прочь Симеона!»
– Прочь Бориса!
Тут в бешенстве бросились обе толпы друг на друга. Но приверженцы Бориса были сильнее. В несколько минут рассеялись заступники Симеона. Молодой боярин Бориса ринулся в самую середину скопища с мечом в руках, Некомат успел вырваться и броситься к нему.
«Ты зачем здесь, гость Некомат?» – вскричал боярин.
– Я за Бориса, кормилец, я за Бориса! – едва мог, проговорить Некомат, задыхаясь.
«Добрый человек, но как же попался ты к ним?»
– Неволею, боярин! Меня прибили, уволокли!
«Я твой защитник – пойдем с нами!»
И Некомат, махая чужою шапкою, пошел с боярином и его дружиной при громких кликах: За Бориса! За Бориса!
Так стремились со всех сторон буйные толпы народа. В смятении почти никто не знал, что делает и куда бежит. Это предвидели, этого ждали Белевут и сообщники Москвы.
