Николай Александрович Юрконенко
Вернись после смерти

Полная версия

Глава 5

– Так, значит, это вы и есть тот пресловутый Прокофий Семенович Игнатьев?

– Шестьдесят восьмой годок под энтим имечком дохаживаю, – степенно и с достоинством произнес старик.

– Присаживайтесь, разговор у нас будет долгий.

Собеседник осторожно опустился на широкую лавку, пристальный изучающий взгляд сидящего за столом офицера выдержал спокойно.

– Я подполковник государственной безопасности Баркун Сергей Сергеевич, – представился чекист. – Для чего прибыл в Еремино, надеюсь, догадываетесь?

– А то… – тяжело вздохнул охотник.

– Тем лучше. Тогда сразу же вопрос, Прокофий Семенович. Как думаете: почему наша группа работает в поселке уже второй день, а вас только сегодня на беседу вызвали?

– Откудова мне знать?

– Стало быть, не имеете понятия… Хорошо, сейчас я попытаюсь объяснить: дело в том, что всё это время мы отрабатывали версию, которую вы сами и выдвинули майору Степанову. То есть выясняли, кто из взрослых мужчин в день убийства Горяева, сутки до этого и сутки после, отлучался из поселка в тайгу? И нам, знаете ли, повезло: именно в эти три дня почти все мужское население работало по разнарядке поселкового Совета на укреплении дамбы после дождевого паводка. Отсутствовало всего двенадцать человек в связи с выходом в лес, но у десяти из них – стопроцентное алиби.

– Это, какии ишшо алиби?

– Как бы вам попроще объяснить… Алиби, это надежное доказательство в непричастности к преступлению, понятно?

– Навроде, – недовольно буркнул старик.

– Ну, так вот: все эти десять человек были, как говорится, при деле: кто лес на строительство пилил, кто плоты сплавлял, кто рыбачил. И каждого кто-то видел. Следовательно – они вне подозрения. А очень далеко в тайге в день убийства было всего двое: это Горяев и вы, Прокофий Семенович. Что на это скажете?

– Дак, а што говорить-то? Я, и правда был тама. Еслиф хонгилом не пошел домой, долго ба искали Николай Федотыча.

– Ну, хорошо. А почему бы вам не пройти мимо, сделать вид, что ничего не заметили? И хлопот меньше, и… вообще… Дело-то такое – убийство!

– Как пройдешь! – простодушно удивился Игнатьев. – Человека ить убили. Не по-людски будет – мимо пройтить.

– Значит, вот так вы всё это объясняете… – офицер недоговорил, внимательно посмотрел на старика своими жгуче-черными глазами. Тот сидел со спокойным, полным невозмутимого достоинства, лицом.

Помолчав еще немного, подполковник продолжил, в его негромком приятном баритоне зазвучали доверительные нотки:

– Я бы очень хотел, Прокофий Семенович, чтобы в ваших же интересах вы были со мной предельно откровенны.

– Штой-то не уразумею я вас, товаришш начальник?

– Чего уж тут разуметь… Вы обратили внимание на то, что я беседую с вами без свидетелей и не веду протокола? Впрочем, протокол, это работа следователя, а не моя.

– Не знаю я ваших-то делов… – вполголоса промолвил старик и неопределённо пожал при этом плечами.

– Ладно, чтобы вы меня до конца поняли, я кратко обрисую ситуацию. Суть вот в чем: в городе Чите и его районе совершен ряд убийств, люди застрелены тем же способом, что и ваш односельчанин Горяев: одна пуля в грудь, вторая в затылок. И абсолютно в каждом убийстве применялся пистолет германского производства – «Парабеллум». Все преступления связаны с похищением оружия, а это – отягчающее обстоятельство. И тем, кого мы ищем и обязательно найдем, минимальное наказание – двадцать лет строгой изоляции, а максимальное – исключительная мера социальной защиты. Расстрел, иными словами.

– А пошто, товаришш начальник, вы мне про всё энто толкуете?

– Буду полностью откровенным, Прокофий Семенович. Дело в том, что многие факты в этом запутанном деле позволяют подозревать вас, как соучастника убийства.

– Што такое?! – вскинулся, было, охотник, но чекист остановил его повелительным жестом руки:

– Погодите, Игнатьев, дайте закончить. Поставьте себя на мое место и взвесьте следующие факты. Первый: кроме вас и Горяева в тот день никого на хонгиле не было. Факт второй: труп убитого нашли именно вы. Факт третий: у одного из преступников, которого нам удалось арестовать и который также подозревается в убийстве Горяева, обнаружено россыпное золото. Хранилось оно в патроне от ружья Горяева…

– Золото в патроне у Николай Федотыча? – совершенно искренне удивился старик.

–Именно так! – не сводя со старика тяжелого проницательного взгляда, подтвердил чекист. – Экспертиза установила, что золото это самородное, такое обычно добывают по таежным речкам. Теперь вы понимаете, насколько все серьезно, Игнатьев? Идет война, каждый грамм драгметалла на строжайшем учете, ведь это танки, самолеты, корабли… Поэтому отвечать за подрыв государственной экономики придется по суровым законам военного времени. Факт четвертый, и он самый серьезный, – нами установлено, что пару лет назад вы нашли где-то в тайге золотой самородок, что на это можете сказать?

– Да какой тама самородок, – не удержался от усмешки старик. – Горошинка малая, игрушка, навроде как.

– Шутки в сторону, Игнатьев! – сердито нахмурился чекист. – Лучше расскажите, где вы отыскали эту золотую игрушку?

– А сама в руки упала. Стре'лил, однова', боровичка-уларя'²⁰ на жарёху, стал потрошить, а в зобе у ево камушки. Один с их – шибко ба'ский'²¹ да блестяшший. Дикова'л²², диковал я, – што жа энто такое? Потома получшее пригляделся, на зуб взял – золото. До сих гдей-то у бабки в шкатулке сохраня'тца.

– Но это же сказка для детей, – строго заметил чекист. – А мы-то с вами люди взрослые…

– Не верите, дак хоть у кого поспрошайте, – простодушно сказал Игнатьев. – Я ить не первый, хто золото в лесном петухе нашел.

– Увы, Прокофий Семенович, не убедили вы меня. Сами видите, сколько вскрытых фактов и все они против вас! И поверьте, я вам не завидую…

– Это пошто жа?

– А потому: если вдруг ваша золотая горошина и золото в патроне Горяева окажутся одной пробы – дело будет плохо. Тут факты уже выстраиваются следующим образом: и покойный Горяев, и вы, занимались совместным незаконным промыслом и сбытом драгметалла, а потом что-то не поделили…

– Вы што жа, всурьёз шшитаете, што это я Николай Федотыча стрельнул? – бурно возмутился Игнатьев.

– Этого я пока не утверждаю, – участливо сказал подполковник. – Я как раз очень надеюсь, что лично вы Горяева не убивали. Но факты – вещь упрямая, и они указывают на то, что именно вы помогли бандитам перехватить его на хонгиле. И если это действительно так, то дело для вас обстоит значительно проще. Я допускаю, что могли запугать, втянуть в преступный сговор путем шантажа, угроз, в конце концов, деньгами большими могли прельстить – человек всегда несовершенен и, бывает, берет грех на душу. Подобное и с заслуженными людьми, вроде вас, случается… Итак, я слушаю Прокофий Семенович, снимите груз с души, сразу же легче станет. Или опровергните мои подозрения. Доказательно опровергните.

Игнатьев сидел, молча и окаменело, каким-то потусторонним взглядом уставившись в одну точку. Ничего нельзя было прочесть в его неподвижных глазах. И только огромные морщинистые ладони, как бы отдельно существующие от их владельца, безостановочно мяли старенькую фуражку-восьмиклинку. Так прошло несколько томительных минут.

– Прокофий Семенович, – снова заговорил подполковник. – Я прекрасно понимаю, насколько трудно решиться. Но ведь и вы меня поймите: единственный человек, кто может вывести нас на след бандитов – это вы, так что все равно придется говорить! Если преступников боитесь, то гарантирую вам полную безопасность, пока идет работа по их розыску. А если сами виноваты, то предлагаю такой вариант: сейчас вы подробно рассказываете за что, при каких обстоятельствах и кем был убит Горяев, а я оформляю явку с повинной. Следствие и суд учтут чистосердечное признание и раскаяние, поверьте! И получите не более семи лет общего режима. Ну, а, принимая во внимание ваше героическое партизанское прошлое, прочие заслуги и преклонный возраст, скинут срок лет до пяти. В любом случае, хоть тюрьма и не мать родна, как говорится, а все же лучше расстрела. Скрывать не буду: история, в которую вы угодили, основательно тянет на вредительство, тут уж Особое Совещание²³ скупиться не станет и, если не захотите внять моему совету отмеряет по пятьдесят восьмой²⁴ статье на полную катушку. – Баркун осторожно загасил папиросу в щербатом блюдечке, заменявшем пепельницу, снова помолчал, давая подозреваемому возможность взвесить и обдумать услышанное.

Наконец старик заговорил, голос его был глух, но тверд и уверен:

– В Игнатьевском роде убийцов от веку не водилося, товаришш начальник. Я не страме'ц какой, а красный лазовский партизан, и никого окромя семёновских врагов да японских тирвентов жизни не решал. Поспрошайте у людей: што я за человек есть? Кажный скажет, што никогда, ни на кого се'рдца не нёс. А хто Николай Федотыча убил, не знаю. И хучь упрашивайте, хучь дерзайте меня, а боле сказать, всё едино, нечего.

– Упрашивать, и уж тем более терзать вас никто не собирается. Пока, во всяком случае… – многозначительно обронил подполковник и надолго умолк. Потом поднял свой пронзительный взгляд на старика. – Значит, не хотите внять голосу разума, Игнатьев? Что ж, застращали вас основательно… А ну-ка ответьте: какое у вас еще оружие имеется, кроме берданы?

– Да ничо окромя яё у меня нет, – произнес с напускным безразличием старик.

Красивое лицо Баркуна замкнулось и помрачнело:

– Такой ответ окончательно убеждает меня в вашей причастности к убийству Горяева!

– Штоба такое говорить, надоть…

– Обойдемся без лишних слов, Прокофий Семенович. Все, что нужно иметь для доказательства, у меня уже есть, можете не сомневаться: Горяева ведь двумя пулями убили и одна из них винтовочная, калибра семь шестьдесят две, не так ли?

– Ну, винтовошная. И што с того? – сразу насторожился Игнатьев, и его реакция не ускользнула от внимательного взгляда опытного чекиста. Помедлив, он протянул руку за угол печки, и, не сводя глаз со старика, неторопливо извлек продолговатый массивный предмет, завернутый в выцветший кусок брезента и туго перевитый узким сыромятным ремнем.

– Скажите: что это такое? – спросил подполковник, нарочито-неторопливыми движениями развязывая узел на свертке.

И как-то сразу сникнув, осипшим голосом, Игнатьев проронил:

– Драгу'нка моя, чаво уж там, партизанил с ей.

– Если б только партизанил… – офицер осилил, наконец, тугой узел и развернул на столе брезент. Старая, потертая, но аккуратно вычищенная, смазанная и ухоженная, перед Игнатьевым лежала короткоствольная кавалерийская винтовка.

Твердо отбивая слова, Баркун сказал:

– Слушайте и запоминайте, Игнатьев: свои подозрения относительно вас я уже высказывал руководству. При расследовании здесь, они укрепились окончательно. Исходя из этого, приказал помощникам съездить с провожатым верхами на вашу заимку да внимательно там всё осмотреть. Должен признаться: тайник в пустотелой сосновой колодине вы оборудовали толково. Теперь, когда фигурирует столь весомое вещественное доказательство, – он кивнул на оружие, – наш разговор, вероятно, станет предметнее.

– Не убивал я Николай Федотыча, – тихо, но упрямо вымолвил Игнатьев. – А што касаемо винтовки, што ж, беззаконно сохранял, дак, зато родня да суседи без мяса в самое голодное время не сидели. Уж худо-бедно, а козёнку али кабаро′жку завсегда стрельну', бывало'ча. Для энтого и держал, с берданой шибко-то не напромышляшь на таку ораву.

Будто не слыша его, чекист проговорил:

– Вот что, Игнатьев, давайте считать, что наш разговор не закончен. До завтрашнего утра времени много, – он глянул на часы. – Сейчас я уйду, а вы останетесь здесь под охраной. Встретимся утром, в семь. В вашем распоряжении вечер и целая ночь, вполне достаточно, чтобы все взвесить, обдумать, подробно и честно описать. Больше всего меня интересует, конечно же, винтовка, наличие которой вы так тщательно скрывали. И такое поведение наводит на мысль, что пуля, убившая Горяева, вполне могла быть выпущена именно из нее… Ну и про золото хотелось бы получить более правдивый ответ, согласитесь, ваш рассказ о глухаре больше похож на легенду, – подполковник расстегнул полевую сумку, достал несколько листов бумаги, кивнул на чернильницу и ручку на столе председателя поссовета. – Вы грамоте-то обучены?

Игнатьев молча кивнул.

– Вот и прекрасно, действуйте. Последний раз советую, чистосердечно признаться во всем. Второй такой беседы уже не будет. У вас в руках сейчас не только ваша судьба, но и судьба семьи. Это обстоятельство также должно сподвигнуть вас к разумному решению, Игнатьев, ведь если следствие сочтет нужным, то и родственников к ответу привлекут, такое бывает. Кстати, почему сын не в армии, возраст более чем подходящий, немногим за тридцать?

– Кила' у Андрюхи, – угрюмо пояснил Игнатьев. – Сызмальства мается парень.

– Кила, это что?

– Грыжа по-нашенскому. Белобилетник он, кака' уж ему армия.

– Понятно, – сказал подполковник, и, сочувственно помолчав, добавил. – Подумайте здраво, Прокофий Семенович, и примите единственно-верное решение, договорились?

Ответа Баркун так и не дождался, старик сидел понуро, низко опустив седую голову, обессилено уронив тяжелые натруженные кисти рук между колен.

На крыльце подполковник лицо в лицо столкнулся с Тихоновым.

– Возьмите винтовку, лейтенант, – протянул Баркун оружие. – Молодчина вы, быстро отыскали столь важный вещдок. Теперь дело пойдет быстрее.

– Что, сознался? – чуть оторопело спросил тот.

– Пока нет, очевидно, сильно запуган. Дал ему время подумать. Выставьте здесь пост до утра. И вот еще что: пусть Игнатьева ужином накормят, подушку и одеяло принесут. Спать захочет, диваном воспользуется.

– Бабка его приходила, тревожится, что долго не отпускаем.

– Скажите ей, что в целях безопасности ему придется переночевать под охраной.

– Слушаюсь, – вяло козырнул офицер.

Ровно в семь утра подполковник Баркун в сопровождении лейтенанта Тихонова подошел к избе поселкового Совета, и, кивнув на дверной замок, приказал часовому:

– Отомкните!

Из помещения на вошедших крепко пахнуло никотином: видимо, Игнатьев всю ночь курил самосад. Остановившись у порога, подполковник несколько мгновений обескураженно осматривался, с ужасом ощущая, как из-под ног уходит, проваливается куда-то, пол: Игнатьева в комнате не было! Баркун уже хотел, было ринуться назад, но в это время увидел старика между кутней стеной и печкой. Тот висел в петле, уронив набок голову, и даже густая окладистая борода не могла скрыть выражение нечеловеческой муки на его лице. Старик был разут, ношеные сапоги аккуратно, по-солдатски, стояли у его ног, почти касавшихся пола. И только подойдя вплотную, и всмотревшись, чекисты поняли, почему он бос: Игнатьев повесился на веревке, сплетенной из порванных на полосы холщовых портянок. На столе, где подслеповато чадила и потрескивала фитилем догорающая керосиновая лампа, белел лист бумаги. На нем было коряво нацарапано:

«Никово никоких бандитов низнаю

Николай Федотыча Горяева убил сам

пасорилися мы настарасти принял грех

надушу а хто ево посли миня нимецким

писталетом стрелил низнаю зашто и как

можа правда зазолато а он посли маёй пули

живой был и признать каво мог старуху

Андрея сына нитрожти нивиноватыи оне

заминя я виноватый сам завсё

Прокофий Семенович Игнатьев».

– Вот значит, как… – с трудом начал и недоговорил Баркун. Нервно помяв рукой горло, помолчал одну-две минуты, закончил так же хрипло. – Страх перед сообщниками оказался сильнее страха перед самоубийством.

Побледневший лейтенант Тихонов глядел на него широко раскрытыми глазами.

Сурово и медленно Шадрин произнес:

–Да, товарищ подполковник, промашка для чекиста с вашим опытом – непростительна! Жду ваших объяснений по этому поводу. Придется держать ответ. Но это – потом, а сейчас я хотел бы узнать, что вы думаете о случившемся.

Баркун угрюмо молчал, и Шадрину пришлось повторить, громче и настойчивее:

– Так я слушаю вас, Сергей Сергеевич!

– Мои выводы неизменны, товарищ полковник, – тот словно очнулся от забытья. – Самоустранение Игнатьева полностью подтверждает версию о его причастности к банде. Покончил он с собой из-за того, что деваться было некуда: посодействуй следствию – от своих пощады не жди, и в тюрьме достанут! А если в ходе расследования вскроются дополнительные отягчающие обстоятельства – исключительная мера по суду! Вот он и выбрал середину… Недооценил я его, надо было сразу изолировать и везти в Читу. Но при всем при том, положительный результат есть: теперь нам точно известно, что всё в этом деле действительно замешано на золоте. Самородок, изъятый у Игнатьева, и россыпное золото, обнаруженное в патроне – одной пробы. Следовательно, связь тут самая прямая: и Горяев, и Игнатьев, и неуловимые бандиты – всё это звенья одной цепи. Как и в прошлый раз, я решительно опровергаю версию майора Степанова о некой диверсионной группе.

– А похищенный яд-стрихнин, он-то, зачем уголовникам?

– Да хотя бы затем, чтобы направить нас по ложному следу, – выразил свою догадку Баркун. – И отчасти это у бандитов получилось: майор Степанов ведь клюнул на их удочку…

– Трудно согласиться с такими доводами, Сергей Сергеевич. То, что золото одной пробы, еще ничего не доказывает. Раз уж действительно существовал глухарь, подстреленный Игнатьевым, то он вполне мог золотую горошину на той же самой россыпи склевать, где было добыто и золото, обнаруженное в патроне. И еще одна весьма существенная нестыковка: Горяев не мог быть убит из винтовки Игнатьева!

– Это доказано, товарищ полковник?

– Да, – кивнул Шадрин. – Только что принесли заключение экспертизы: гильзы, найденные на месте первой стычки Горяева с бандитами и на месте его убийства, вряд ли могли принадлежать Игнатьеву. Все они отечественного производства, выпущены в сорок втором. А патроны, обнаруженные на заимке старика, изготовлены в Америке в девятнадцатом году и были доставлены в Забайкалье интервентами. Этими трофейными боеприпасами он и пользовался до последнего времени. Ну, и самое главное: произведен контрольный «отстрел» оружия Игнатьева, он показал совершенно иной «накол» капсюля бойком затвора. И еще: эксперты установили, из кавалерийской винтовки Игнатьева в последний раз стреляли больше месяца назад. Отсюда вывод: его оружие не имеет никакого отношения к убийству Горяева на хонгиле. А, скорее всего, – и сам Игнатьев тут не причем! Всё вышесказанное мало стыкуется с вашими утверждениями, – Шадрин выдержал долгую паузу. – Что на все это можете сказать, товарищ подполковник Государственной Безопасности? – последние слова он произнес с нескрываемым подтекстом.

Баркун тоже какое-то время медлил с ответом, потом, не избегая прямого и немигающего взгляда Шадрина, негромко проронил:

– Надо всё тщательно обдумать и проанализировать, товарищ полковник.

– Поздно анализировать, поздно обдумывать! – гневно возвысил голос Шадрин и потемнел лицом. – Человека больше нет на этом свете! Невиновного, скорее всего, человека!

Глава 6

СПЕЦТЕЛЕГРАММА № 004

«Чита, Шадрину

«Воздух!!!»

На ваш запрос от 12. 06. 1942 г. по установлению данных на гр-ку Борисенко Елену Анатольевну, сообщаю: Борисенко Е. А. (урожденная Якубова), родилась 27. 03. 1900 г. в гор. Ишим, Омской губернии в семье агронома Якубова А. И. В 1919 г. окончила Омскую женскую гимназию, работала учительницей в одной из школ Ишима. В 1922 г. прошла переаттестацию на курсах усовершенствования учителей в Москве, в этом же году вышла замуж за Борисенко Владимира Леонидовича, работника аппарата Омского Губкома, бывшего политработника Красной Армии. В 1923 г., у супругов Борисенко родился сын Павел. В конце 1927 г., Борисенко В. Л. был направлен в село Ожогино, Ишимского уезда, для организации в данной местности продотрядов для изъятия излишков зерна у кулаков и осуществления высылки их семей в необжитые края. Прибывшая вместе с мужем в Ожогино, Елена Борисенко работала в созданной при сельской школе ячейке ОДН²⁵. Весной 1928 г., сопротивляясь проводимой в стране всеобщей коллективизации и продразверстки²⁶, кулаки, подкулачники и примкнувшие к ним крестьяне-середняки подняли мятеж, в результате которого по Ишимскому уезду прошла волна террора. В селе Ожогино бандой, которую возглавлял бывший белогвардейский вахмистр Винник З. М., были зверски убиты члены комбеда, представители Советской власти, активисты. Семья Борисенко также была убита и сожжена в собственном доме в ночь на 03. 05. 1928 г.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО: Предвидя ваши дальнейшие запросы по ходу розыска, сообщаю: после ликвидации кулацкого мятежа, выездной сессией Народного Суда СССР, состоявшегося 16 – 17. 09. 1928 г., в селе Ожогино, осуждены нижеследующие участники восстания:

К исключительной мере социальной защиты – расстрелу:

1. Винник Зиновий Михайлович.

2. Варавва Бронислав Станиславович.

3. Волобуев Петр Иванович.

4. Гармаш Всеволод Антонович.

К лишению свободы сроком на двадцать лет, с содержанием в колонии строгого режима и с конфискацией личного имущества:

1. Вьюков Афанасий Акентьевич.

2. Гауф Михель Арнольдович.

3. Гузеев Юрий Иосифович.

4. Прокудин Андрей Саввич.

5. Самохин Прокопий Алексеевич.

6. Скрынник Иван Ипатьевич.

К лишению свободы сроком на пятнадцать лет, с содержанием в колонии усиленного режима и с конфискацией личного имущества:

1. Андрушкин Никанор Авксентьевич.

2. Козлов Никита Маркелович.

К лишению свободы сроком на семь лет, с содержанием в колонии общего режима:

1. Лапардина Наталия Осиповна.

2. Насекина Мария Егоровна.

3. Сапогова Алевтина Павловна.

Скрывшиеся после подавления мятежа нижеследующие члены банды осуждены заочно и приговорены:

К исключительной мере социальной защиты – расстрелу:

1. Логвинов Леонтий Юрьевич.

2. Попков Михаил Моисеевич.

К лишению свободы сроком на двадцать лет, с содержанием в колонии строгого режима и с конфискацией личного имущества:

1. Мыльников Аркадий Афиногенович.

2. Пушкарев Игнатий Савельевич.

3. Самороков Трофим Ильич.

За отсутствием состава преступления освобождены из-под стражи в зале суда:

1. Смородникова Пелагея Гурьевна.

2. Хандога Василий Титович.

14. 06. 1942 г.

Зам. нач. контрразведывательного отдела

майор Сахно И. П.»

Полковник Шадрин отложил телеграмму, тяжело поднялся из кресла, по укоренившейся с годами привычке, подошел к окну. Несколько минут стоял неподвижно, соединив кисти рук за спиной, в глубокой задумчивости глядя на пустынную улицу.

«Война, война… – думалось ему. – Даже здесь, в тыловом городе, её неминуемый признак – безлюдье».

Вернувшись к столу, он нажал кнопку вызова, у двери тотчас же вырос бравый, затянутый в «рюмку», в надраенных сапогах, румянощёкий юный лейтенант-порученец.

– Слушаю, товарищ полковник.

– К одиннадцати тридцати майора Степанова и его личный состав ко мне на совещание.

– Есть! – лейтенант молодцевато козырнул, с четкой фиксацией повернулся и вышел.

Пока сотрудники, двигая стулья, рассаживались, как обычно, по обе стороны длинного стола, Шадрин внимательным взглядом прошелся по их лицам, подумал:

«Устали… Устали до предела. А отдыха, как видно, не предвидится».

Полковник заговорил, и голос его был непривычно глух:

– Итак, преступники нас снова опередили! Убийство Бородина, диверсия на шахте и налет на Кондинскую ветеринарную лечебницу – дело рук все той же неуловимой группы. Её удары становятся ощутимее и теперь совершенно бесспорно, что это не уголовная шайка. Версия майора Степанова возобладала над версией… – он хотел, было сказать: «над версией подполковника Баркуна», но усилием заставил себя не сделать этого, и закончил, – над версиями других товарищей. Самое страшное, что никак нельзя предугадать логику дальнейших действий налетчиков. Кто знает, на какое преступление они пойдут уже завтра, где снова прольется кровь? Следов опять минимум: и на шахте, и на месте убийства Бородина, и на ветлечебнице. Единственная примета – способ убийства и все тот же пистолет – «Парабеллум». Вчера начальник Управления и я были приглашены на совещание в Областной Комитет партии, где было высказано немало справедливых упреков в наш адрес, – Шадрин взял со стола сложенную газету «Труженик Забайкалья» и потряс ею. – Опубликованная статья вызвала негативный общественный резонанс, породила немало кривотолков среди местного населения. Каждый успех террористов – это очередной минус нам, контрразведчикам! Руководство области понимает, как трудно работать сейчас: многие наши сотрудники на фронте, на каждого из оставшихся легла двойная нагрузка. Но мы обязаны, сделать невозможное! – Шадрин бросил газету на стол, повторил, придав голосу еще больше твердости. – Обязаны! И к нашему счастью, появились, наконец, кое-какие зацепки на реализацию. Майор Степанов, ознакомьте присутствующих с содержанием телеграммы из Омска.

Тот подчеркнуто медленно зачитал текст. Возникла тишина, чекисты обдумывали услышанное.

– Прошу высказываться, товарищи, – предложил Шадрин. – Каждую мелочь нужно осмыслить и проанализировать. Пожалуйста, Григорий Семенович, – кивнул он Степанову.

– Думаю, что теперь многое встало на свои места, – начал майор. – Прежде всего, я имею в виду осужденного под номером один во втором абзаце, Вьюкова Афанасия Акентьевича. Слух о том, что он активно боролся против Советской власти, подтвердился. Прояснилось и про Елену Анатольевну Борисенко. Настоящая Борисенко убита вместе с мужем и ребенком в Ожогино, а по ее документам в поселке Еремино все эти годы проживала неизвестная женщина. И квартировала она именно у бывшего купца-миллионера Вьюкова Акентия Филатовича, отца осужденного преступника. Тут есть какая-то закономерность, и нам необходимо её уловить.

– А что, если это была жена Афанасия Вьюкова? – высказал догадку один из оперативников. – Участвовала вместе с ним в антисоветской деятельности, потом сумела скрыться.

– Если она и являлась женой Вьюкова, то только неофициальной, гражданской, как принято говорить, – возразил Шадрин.

– Почему? – спросил кто-то.

–Да потому, что жена, коль она соучастница преступлений мужа, никогда не поедет жить к свекру. Ее бы там рано или поздно выловили. Лжеборисенко потому безбоязненно поселилась у старика Вьюкова, что никакого официального отношения к его сыну не имела, по всем документам он проходил как холостяк. А раз так, то следователям и в голову не пришло ее в Еремино искать.

– Мне кажется, что птичка, которая оттуда упорхнула – высокого полета, – сказал капитан Бутин. – Самое малое – подрасстрельная статья над ней висела. И круга она, скорее всего, не уголовно-бандитского, все-таки учительницей была. Да и неплохой, говорят…

– Уверен, эта ереминская Лжеборисенко человеком для Вьюкова являлась далеко не безразличным. Именно поэтому он так долго и упорно ищет подходящую по возрасту и статусу женщину, и находит её в селе Ожогино. Краденые документы – в карман, их владелицу – в огонь. И концы в воду! Согласитесь, товарищи, добывать документы путем такого зверского убийства для кого-то постороннего он не стал бы, – попытался выстроить логическую цепочку Степанов. – А в том, что в уничтожении семьи Борисенко Вьюков принимал самое непосредственное участие, теперь нет никаких сомнений.

– Согласен, – кивнул Шадрин. – Кстати, что у нас нового по местам отбывания наказания ишимских повстанцев, Григорий Семенович?

– Пока что пришли ответы из семи точек, результат нулевой. С часу на час жду вестей еще из нескольких мест.

– Добро. Кто еще желает высказаться, товарищи?

Поднялся капитан Неустроев:

– Думаю, нам нужно раскидывать невод пошире, – он произвел руками характерный рыбацкий жест. – Розыск этой самой Лжеборисенко не ограничивать только масштабами ишимского мятежа. Предлагаю сделать немедленный повторный запрос в Омск, пусть поднимут архивы двадцатых годов по всей губернии на предмет проходивших по антисоветской деятельности женщин. Также пусть выяснят всё об окружении Афанасия Вьюкова в те времена, и особое внимание обратят на женщин.

– Хорошо, – поддержал его Шадрин, − как говорят французы: «Ищите женщину!» Найдем, ниточка, глядишь, и потянется. Займитесь этим вопросом, капитан. Немедленно телеграмму в Омск за моей подписью, литер – «Воздух!». Еще предложения есть?

– Что будем делать с пулеметчиком Павлом Борисенко? – спросил Степанов. – Мое мнение такое: по этой семье отрабатывать каждую версию, даже самую безнадежную. Тут любая зацепочка дорога.

– Н-да, – вздохнул Шадрин. – Нужно посылать кого-то на передовую. Предлагайте, Григорий Семенович. Тут надо бы фронтовика, ему привычнее в боевой обстановке работать.

– В таком случае, – майор чуть приметно улыбнулся, – отрядим лейтенанта Тихонова: он и работник напористый, и фронтовик вчерашний.

– Я готов, – встал молодой офицер.

– Вот и отправляйтесь, лейтенант, – сказал Шадрин. – Завтра «Дуглас» штаба Округа летит до Москвы, я свяжусь с командующим Воздушной Армией, вас захватят, а там уж на перекладных.

– Мне на перекладных привычно, товарищ полковник, – согласился Тихонов. А Шадрин, обращаясь уже ко всем, продолжил:

– Итак, товарищи, от нас ждут результативных действий. Всё побочное, чем занимается ваш отдел, майор Степанов, сегодня же передать капитану Рекотову и вести отныне только это дело. В помощь вам выделяется по нескольку сотрудников из каждого подразделения. Несмотря на острейшую нехватку оперативного состава, руководство идет на этот шаг, тем самым оголяет… – возникший у дверей лейтенант-порученец заставил Шадрина прерваться.

– Извините, товарищ полковник, – предупредительно-негромко сказал офицер, – на имя майора Степанова поступила срочная телефонограмма, – он подошел к столу, передал бланк. Его текст гласил:

«Осужденный 17 сентября 1928 г. в селе Ожогино выездной сессией Народного Суда г. Омска, активный участник Ишимского кулацкого мятежа, Вьюков Афанасий Акентьевич, приговоренный по статье № 58, пункты: 2, 9, 10 УК СССР к лишению свободы на 20 лет ИТЛ²⁷, с конфискацией имущества и с последующим поражением в правах на 5 лет, отбыл срок наказания 13 лет в ИТЛ строгого режима «СЛОН»²⁸ и был переведен в ИТЛ усиленного режима Сиблаг. 19. 05. 1941 г., находясь с партией заключенных на работах в тайге, совершил побег из лагерного лесоповального пункта. Вместе с Вьюковым А. А. бежал з/к Скрынник Иван Ипатьевич, приговорённый по статье № 58, пункты 2, 9, 10 к аналогичному наказанию, также являющийся участником Ишимского кулацкого мятежа и ранее отбывавший наказание в ИТЛ Воркутлаг. Организованными поисками беглецов задержать не удалось, судя по всему, побег готовился долго, тщательно и обеспечивался на воле кем-то из местных жителей. Вьюков А. А., и Скрынник И. И., объявлены во всесоюзный розыск.