Николай Александрович Юрконенко
Вернись после смерти
Глава
2
Расставшись с капитаном Бутиным и его людьми, майор Степанов, захватив с собой лейтенанта Тихонова, молодого розыскника-стажера, недавно прибывшего с фронта после ранения, отправился в поселок Еремино. Тело убитого охотника доставить поручил односельчанам Горяева, присутствовавшим при опознании.
Всадники ехали по узкой тропе, то петляющей по склонам сопок, то вдруг ныряющей в широкие пади и болотистые низины. Степанов торопился, и, где это было возможно, переводил свою каурую на рысь. Взятые в поселке, лошади были приучены к тайге, по крутым ува'лам шли медленно и осторожно, в кочковатых ма'рях ступали точно по тропе, опасаясь провалиться на оттаявших зыбунах. Выполняя обязанности проводника, впереди, на лохматой чалой кобылёнке трусил охотник Игнатьев.
Отпустив поводья, майор привстал на стременах, поудобнее устроился в седле и обернулся к Тихонову:
– Петр Иванович, а ну-ка пристраивайся справа, тропа вроде шире пошла, давай порассуждаем, пока время есть.
Лейтенант, пришпорив коня, поравнялся с ним. Было видно, что ему, молодому, сильному, энергичному, по душе всё происходящее: и этот вороной норовистый конь со звездой во лбу, и этот солнечный день, и этот верховой поход по зелёным сосновым чащам. Загорелое худощавое лицо, фуражка с натянутым под подбородком ремешком, выбившийся из-под неё рыжеватый вьющийся чуб, ловкая прямая посадка, подтянутые высоко, по-казачьи, стремена, вызвали у Степанова невольную одобрительную усмешку:
– Бравый из тебя, Петро, получился кавалерист, вот только шашки не хватает!
– Да уж! – сверкнул белозубой улыбкой лейтенант. – Мне джигитовать – дело привычное. Я ведь действительную на границе служил, в Туркестане, а там без лошадей – никуда. А потом во втором гвардейском кавкорпусе генерала Доватора с сабелькой почти год воевал, рубил немчуру и под Смоленском, и под Волоколамском…
– Вот как! – подивился майор. О работниках своего отдела он знал многое, с этим же офицером, поступившим в его распоряжение буквально на днях, нужно было познакомиться поближе. – То-то смотрю: на коне, как припаянный сидишь.
– Да и вы вроде по седлу не елозите…
– Немудрено, я ведь из крестьянского роду-племени, – тепло улыбнулся Степанов, – к лошадкам сызмальства приучен.
– Люблю я их, – лейтенант с грубоватой нежностью потрепал за холку своего вороного. Тот злобно скосил глаз на всадника и, ощерив зубы, раздраженно лязгнул удилами.
– Ты из каких мест родом, Петр?
– С Алтая, – грустно вздохнул лейтенант. – Есть там такая деревня: Крутояриха…
– Понятно, – сказал Степанов, и, проехав какое-то время молча, уже серьезно продолжил. – Ну, добро, казак, теперь давай думать, с чего начнем в Еремино?
– На мой взгляд, с пистолета. Сами посудите: уже год идет война. Оружие германского производства в эти места, откуда могло попасть? Только с фронта.
– Верно мыслишь.
– А теперь нам со слов Игнатьева известно, что к убийству причастен кто-то из местных. Значит, розыск надо вести по такой, примерно, схеме: немецкий пистолет – человек, доставивший его в Забайкалье с фронта, а может быть, взявший у пришедшего с войны, затем – убитый охотник Горяев. Главное, нужно узнать: кому старик встал поперек горла настолько, что дело дошло аж до убийства, глядишь, и появится какая-то связь с аналогичными убийствами в городе… Потом необходимо перебрать тех людей, которые с июня сорок первого были призваны в действующую армию. Наверное, уже имеются и такие, кто вернулся по инвалидности после тяжелого ранения. Этих надо прощупать особо. Вот первые ходы, а там, как говорится, война план укажет.
– Молодец, Петро, я примерно так и представлял себе нашу работу в Еремино. Списки призванных в РККА в Правлении хранятся, наверное.
– Конечно, товарищ майор, военкомата здесь наверняка нет.
Тропа, петлявшая по сосновым дебрям, незаметно переросла в торную дорогу, на которой были заметны следы тележных и автомобильных колес, дорога перешла в широкий накатанный тракт, и через полчаса хорошей скачки всадники, наконец, увидели разбросанные у подножия крутобокой сопки домики таежного поселка Ерёмино.
Председателем поселкового Совета оказался сутулый нескладный мужчина лет пятидесяти. Несмотря на полуденную жару, одет он был тяжеловато: в шерстяные пропылённые армейские галифе, заправленные в давно не чищенные яловые сапоги, застиранную серую рубаху и новенький добротный черный пиджак, левый рукав которого был перегнут в локте и подколот подмышкой булавкой. Ярко поблескивали две медали: «За отвагу» и «За боевые заслуги», золотилась нашивка-лычка «Тяжелое ранение». Этот сборный костюм смотрелся довольно нелепо. С первого взгляда было понятно, что перепуганный экстренным визитом в глухой таёжный поселок сотрудников НКВД, человек в суетной спешке сделал то, единственное, на что его толкнул панический страх. Он набросил впопыхах пиджак с регалиями, наивно, по природной простоте, понимаемый им как некий оберег-талисман. Становилось абсолютно ясным и то, что для владельца пиджака эти награды, были, пожалуй, самым значимым из того, что у него вообще имелось в жизни.
Привлекало внимание и лицо председателя: скуластое, с рваным багровым шрамом, взбороздившим левую щеку. И взгляд синих глаз был необычен: левый узко и напряженно прищурен, а правый, наоборот, широко раскрыт. Создавалось невольное впечатление, что человек в кого-то старательно целится, и в любое мгновение готов выстрелить.
– Аксенов Елизар Максимович, – представился он неожиданно тонким сипловатым тенорком. Поочередно протягивая руку чекистам и чуть прикланиваясь при этом, председатель с какой-то угодливой суетливостью раскрыл перед ними дверь в избу поселкового Совета. Как бы оправдываясь, объяснил скороговоркой. – Не успел на дальние поля уехать, а тут такое… Но только мне сообщили – я тут же назад, и минутки не потерял.
– Елизар Максимович, – Степанов грузно опустился на старый, продавленный, заголосивший всеми пружинами диван, – у меня к вам сразу же просьба: лошади больше не понадобятся, верните их хозяевам и попутно подскажите нашему шоферу, чтобы гнал машину сюда, он остановился у егеря Комарова. Если спит, то не будите, парень полночи провел за рулем, притомился.
– Будет сделано! – все с той же угодливостью бормотнул Аксенов. В дверях на минуту задержался. – А как насчет обеда, может, прямо сейчас ко мне?
– Спасибо, Елизар Максимович, – Степанов отрицательно качнул головой. – Пока некогда, вот поработаем немного…
– Ясно, товарищ майор!
Степанов расстегнул портупею, ослабил пояс. За раскрытым окном слышался голос председателя, отдававшего поручения:
– Яшка! А ну скоренько разгони этих лошадей Чебаковым да Груздеву Пал Палычу. И до Комаровых добежи попутно…
Последние слова Аксенова заглушил громкий телефонный звонок.
– Ответь, Петр, – попросил Степанов сидящего у стола Тихонова. – Скажи, что председатель сейчас будет.
Лейтенант взял трубку:
– Поссовет Ерёми… – и тотчас же непроизвольно вскочил. – Вас, товарищ майор.
– Слушаю, Степанов, – с недоумением проговорил тот, приняв трубку.
– Это Шадрин! – услышал он сильно модулирующий высокий голос начальника отдела контрразведки областного Управления НКГБ и сейчас же сделал Тихонову нетерпеливый жест рукой, чтобы тот прикрыл окно. – Григорий Семенович, как там у вас дела, прояснилось что-либо, нет?
– Пока ничего конкретного, товарищ полковник. Но некоторые шаги на серьезную зацепку наметились. Косвенный признак: убийство совершено кем-то из местных жителей.
– Это действительно реальная зацепка, вы уверены? Иначе я вас немедленно отзову.
– Уверен, – подтвердил Степанов и, поколебавшись, спросил. – Случилось что-то, товарищ полковник?
– Случилось – не то слово! Сегодня ночью совершено вооруженное нападение на так называемые «пороховые склады» в районе шахтерского посёлка Черно'вский. Унесено несколько ящиков взрывчатки. По предварительной информации – больше центнера.
– Убитые есть?! – забыв на миг, что разговаривает с самим начальником отдела, почти выкрикнул в трубку Степанов.
– Есть, трое: два с нашей, один с их стороны. По заключению экспертов в преступлении применялся все тот же пистолет калибра девять миллиметров.
– «Парабеллум» или «Вальтер»? – ошеломленно уточнил Степанов, видя, как бледнеет смуглое лицо стоявшего напротив лейтенанта Тихонова и, чувствуя, как у самого отливает от щек кровь.
− Именно так! − подтвердил полковник.
– Какие мне и моей группе будут указания?
Шадрин молчал, принимая решение, потом сказал:
– Оставайтесь там, раз зацепились. Здесь этим делом занимается подполковник Баркун, но реального, к сожалению, пока ничего нет.
– А труп с их стороны?
– Найденный на месте преступления труп никто и никогда не сможет опознать – он обезглавлен. И кисть левой руки отрублена. Видимо, на ней имелась приметная татуировка. Тело бросили, а голову и руку унесли, каково!? – Шадрин сделал паузу, давая майору осмыслить услышанное. – Значит, так: работайте там до упора, но действуйте как можно оперативнее. И тут же назад.
– Есть, товарищ полковник!
С минуту офицеры сидели молча.
– Вот так-то, – медленно проговорил Степанов. Потом добавил. – Ну, зови председателя.
Войдя в помещение и поняв по лицам чекистов, что произошло нечто важное, Аксенов нерешительно затоптался у двери.
– Присаживайтесь, – предложил майор.
Тот одеревенело присел на расшатанный стул.
– Как у вас со временем, Елизар Максимович, можем оторвать от дел на час-полтора.
– Мне, верно, на озимые съездить надо было, да уж ладно, на весь день с вами остануся, – с неумело прикрытым подобострастием ответил Аксенов. И Степанов вдруг отчетливо ощутил, что сидящий напротив человек, прошедший войну, искалеченный этой войной и награжденный за мужество, проявленное в этой войне, люто боится их, офицеров Государственной безопасности, которые по-хозяйски расположились в кабинете и еще неизвестно, чем для него может закончиться не начавшийся пока разговор.
Как можно мягче майор произнес:
– Ну, день – это и для вас, и для нас слишком большая роскошь, постараемся управиться побыстрее. Итак, вопрос первый: списки ваших односельчан, призванных в армию с самого первого дня войны, где хранятся?
– Здесь, где ж им больше-то быть, – Аксенов кивнул на грубо сколоченную из толстых досок полку, висевшую на бревенчатой стене.
– Нам необходимо их посмотреть.
– Всегда, пожалуйста… – он подошел к полке, торопливо принялся перебирать лежавшие на ней папки с документами, было видно, что ими давно никто не пользовался: после каждого движения председателя поднималось облачко пыли.
Постаравшись придать голосу еще больше теплоты, Степанов спросил:
– Сами-то давно с фронта, Елизар Максимович?
– Да уж два месяца скоро будет, – отозвался тот, не переставая заниматься поисками.
– Где вас обезручило?
– Под Воронежом. В третью атаку пошли в тот день. Разрывной пулей стукнуло в локоть, упал на спину. Это и спасло. Тут немец тяжелый снаряд по нашей цепи положил. Всех ребят, кто со мной рядом был, в клочья разнесло, а мне, лежачему, только лицо да грудь осколками посекло малость. Считай, еще повезло… Вот, нашел, кажись, – Аксенов достал толстую серую папку, сдунув с нее пыль, протянул майору. Рука его заметно дрожала. – Тут все наши посельщики указаны, кто на войну ушел. Здесь же и те, кто прямо со срочной службы в действующую армию угодил, довоенные призыва, короче.
– Займитесь, Петр Иванович. – Степанов передвинул папку к Тихонову. – А к вам, Елизар Максимович, у меня будет ряд вопросов.
– Слушаю, товарищ майор, – Аксенов, не мигая «прицелился» в чекиста.
– Вопрос первый: вы хорошо знали убитого Горяева Николая Федотовича?
– Конечно. Как-никак в одном поселке живем. Жили… – поправил он себя и нахмурился.
– Что можете сказать о нем?
– Это, в каком смысле? – осторожно осведомился председатель.
– Да в самом прямом. Вот как бы вы писали служебную характеристику на этого человека, так и расскажите. Только поподробнее, естественно.
– Ну что можно сказать про Николая Федотовича… Человек он геройский, так я доложу. Бывший красный партизан. Активист, долго состоял в поселковом Правлении. Всей округе известный охотник-промысловик. Пенсионер уж давно, а в колхозе работал, помогал, как мог. – Аксенов умолк и как-то беспомощно пожал плечами. – Короче, свой в доску человек, надежный!
– Понятно, – раздумчиво проронил Степанов, постукивая пальцами по столу. – Один жил Горяев, никто не приезжал к нему в последнее время?
– Совсем один. Как старуху-то схоронил, так и вовсе перестал на улицу выходить.
– Это почему же?
– А неловкость у него вышла кой-какая перед народом, товарищ майор, – неохотно пояснил Аксенов.
– Какая такая неловкость?
–Да с Федором ихним дело тут такое получилось… – председатель замялся, подбирая нужные слова. – Непонятное дело, короче. Сынов-то у Горяевых было двое: Константин, старший, и Федька, этот самый, через которого старики и нос-то перестали на улицу казать. Но, однако, про Костю сперва: он на фронт с самым первым призывом ушел, как отслуживший уже, годков ему, дай бог память, двадцать пять было. Ну и погиб в Севастополе-городе, моряком воевал, в пехоте морской, значит. Письмо старикам было от командования благодарственное про сына. Костя-то с миной под немецкий танк лег, «Красную Звезду» посмертно дали, – Аксенов умолк, посуровел лицом.
– Ну, а с Федором что произошло? – напомнил майор.
– А что с Федором? С ним все сикось-накось, как и завсегда бывало. На войну-то он позже Константина пошел. Их, наших мужиков, зараз человек двадцать тогда забрали. А потом и я повестку получил, да еще несколько…
– О Федоре, – снова подсказал Степанов.
– Что ж, о Федоре, так о Федоре… – судорожно вздохнул Аксенов. – Без вести он пропал под Ленинградом. А дело это некрасивое, тут, что хочешь можно подумать.
– То-есть?
– А то и есть… Одного, к примеру, разорвало бомбой на куски, а другой в плен сдаться мог: вот вам и без вести пропавшие оба. И пополз слушок-то по деревне, по нашей. Горяевы на улицу ход забыли. Прасковья, старуха, когда на Константина похоронка пришла, на глазах стала чахнуть. А потом с Федором началось… Вскорости и померла. Известное дело – мать. Да и отцу-то жизнь не в жизнь, добро ли – родного сына в изменники записали.
– Скажите, Елизар Максимович, кто-то официально подтверждал все эти слухи о Федоре Горяеве?
– Хоть и не шибко официально, но письмецо от его однополчанина было. Там всё и прописано в подробностях.
– Чье письмо?
– Кешкино… Иннокентия Подопригоры' письмо. Их в этом пехотном полку, наших-то парней, человек несколько служило, а Кеха, так тот вообще в одной роте с Горяевским сыном воевал.
– А теперь?
– Я же говорю – воевал… – Аксенов осекся. – Оплакали давно. Дело у них по письму вышло такое: Федька, значит, Горяев и напарник его, тоже наш посельщик, Паша Борисенко, расчетом при одном пулемете состояли, в доте10 оборону держали. Ну, пошли фрицы в атаку, так Пашка, он первым номером навроде был, густо их положил перед дотом. Сами знаете, дот есть дот, его голыми руками не шибко-то возьмешь. А как стемняло, отрезали немцы дот от наших, потом был сильный взрыв и пулемет больше не стрелял. Когда наши немца отбили, то внутри нашли одного человека, вернее его останки. По документам, да по сержантским петлицам опознали, что это Павел Борисенко.
– Погодите, а Федор Горяев?
– Федор… Его и след простыл. Кешка написал, что в доте его не было.
– Как это не было? – изумился Степанов.
– А это уж я не знаю, – ответил Аксенов. Потом нерешительно поинтересовался. – Ничего, ежели я закурю, товарищ майор?
– Чего спрашивать, Елизар Максимович, ведь вы же в своем кабинете! – отрубил чекист, заискивающе-угодливое поведение Аксенова начинало его раздражать. Тот неопределенно пожал плечами, достал кисет, и, действуя одной рукой, скрутил цигарку так ловко и быстро, что Степанов удивился.
– Выходит, Павел Борисенко все это время вел бой в одиночку?
– Кто его знат… Тут вот еще что непонятно: Кешка писал, что в дот они войти не смогли – дверь была изнутри закрыта намертво. Пришлось, говорит, взрывать. Ну, взорвали, Пашку обнаружили, а Федора нету.
– Как же он мог из дота выйти, раз вход был изнутри закрыт? – недоуменно спросил лейтенант Тихонов, не задавший до этого ни единого вопроса председателю.
– Это-то и есть главная непонятность, – ответил Аксенов. – От нее разговоры пошли по деревне, что Федька, мол, немцу сдался.
– Но сообщение из части было, как я понимаю, что он пропал без вести? – Степанов поднялся, заходил по комнате, что являлось признаком его напряженного состояния.
– Верно! – согласился Аксенов.
–Значит, командование войсковой части было иного мнения, нежели Иннокентий Подопригора?
– Командование может и другого мнения, а по'брех по селу все же начал гулять. Старики шибко уж переживали, особенно Федотыч. Сказывали люди, подпил он однова' и рубаху на себе до пупа разодрал: все кричал, что не мог, мол, Федька немцу в плен сдаться! Под стопкой-то Николай Федотыч иной раз отчаян бывал да горяч…
– Ну, хорошо. – Степанов остановился напротив Аксенова. – Вот вы, Елизар Максимович, человек бывалый, фронтовик, как, по-вашему, на самом деле могло все там произойти?
– Я вам так скажу: или Федора с самого начала боя не было в доте, или он сбежал, когда припёрло! – категорично высказал тот своё мнение.
– Но как он мог сбежать, если дверь нашли задраенной изнутри?
– А зачем через дверь? Тут свои могли из траншеи заметить да пристрелить как дезертира. Федор, черная его душа, через амбразуру исхитрился выползть гадюкой. Пашу осколком или пулей хлестануло, остался Федька один. А кишка тонка в одиночку-то воевать, вот и… Это, конечно, я так кумекаю, а оно, может и не так вовсе было… – уклончиво закончил свой рассказ председатель.
– И какой размер у этой самой амбразуры?
– Не мерил, не знаю, товарищ майор, но к концу боя её иной раз так разворотит, что танк может заехать, за стенки не задевши.
– Г-м, – Степанов пожал плечами. – А для чего тогда пришлось вход взрывать? Залезли бы через амбразуру.
– Завалено было все спереди дота. Так Кеха прописывал. Взрыв же был.
– А такой вариант мог случиться, что Федора Горяева немцы раненого захватили и с собой увели?
– Ну, а почему – нет? – поразмыслил вслух председатель. – Отступали да с собой и уволокли, как «языка», такое быват.
Трое мужчин какое-то время молчали.
– Нд-а, − вздохнул Степанов, – неясностей, к сожалению, тут набирается много… А вот как бы вы вкратце охарактеризовали Федора Горяева, Елизар Максимович?
Собираясь с мыслями, тот нарочито покашлял в кулак:
– Парень Федька взга'льный и дёрзкий уродился, чего уж греха таить. Что подраться, что по девкам… Поменьше был, как цыганенок рос – всё коней угонял. Раз прямо из конюшни гнедка главного агронома увел. Всю ночь казаковал гдей-то. Отец его частенько кнутом порол, да все без толку. Константин – тот смирной парнишо'шко произростал, а Федька… – Аксенов неодобрительно покачал головой. – Одно слово – идол!
– Та-ак… А что за человек был Павел Борисенко?
– Да самый простой паренёк… Диковатый только малость, нелюдимый. Мать его, Елена Анатольевна, учительшей была по арифметике, одна сына подымала. Пашка или всё подле нее, или с книжкой, с пацанами-то редко увидишь. И рос спокойным, и учился хорошо, девятилетку закончил, не в пример Федьке. Того ведь класса, однако, с шестого попёрли со школы за фулиганство. Отец в подпаски, помню, пристроил, ирода. А из Павла и охотник толковый вышел, как из многих наших парней. Бригадир об нем уж шибко хорошо отзывался.
– Какой бригадир?
– Ихний, охотницкий, Прохор Шевелёв. Похоронка с месяц, как пришла, – строго склонив голову, обронил Аксенов.
– Все ясно. – Степанов сжал челюсти, помолчал. – А Елена Анатольевна Борисенко, что она за человек?
– Сурьезная женщина, так я скажу. Особо ни с кем не якшалась, все как-то сбоку ото всех. Да оно и понятно, чего ей с нашими деревенскими бабами-горлопанками водиться? Образованная, чай.
– А почему одна живет, без мужа?
– Сказывали как-то, что убили его после Гражданской войны. Навроде, как в больших начальниках ходил.
– Так она не ваша, не местная, получается?
– Не-е, – мотнул головой председатель. – Она откуда-то с Сибири, кажись.
Степанов с удовлетворением наблюдал, как Аксенов постепенно успокаивается, усмиряет свое внутреннее состояние. Речь его зазвучала свободнее, с лица сошла напряжённость.
– А сюда Борисенко, когда и как попала?
– Да я уж и не упомню в точности, когда она к нам с маленьким парнишкой прибыла, но годков двенадцать-триннадцать прошло верняком.
Майор сосредоточенно наморщил лоб:
– Это, значит, получается примерно год двадцать девятый-тридцатый?
– Выходит так, – подтвердил Аксенов. – Взял их к себе на постой дед Вьюков, у него и жили.
– Погодите, – остановил председателя майор. – Вьюков, Вьюков… Где-то я уже слышал эту фамилию… – Степанов помассировал пальцами затылок, словно заставляя работать память, потом озарённо воскликнул. – А-а-а! Сегодня в разговоре с охотником Игнатьевым упоминался этот человек. Вроде, толстосумом местным был?
– Да уж! – с каким-то даже восхищением воскликнул Аксенов. – Богатенький был купец Вьюков! Миллионами деньги считал. Десятками гнал в Китай обозы с пушниной, оттуда мануфактуру вез, одежду, фарфоры там всякие… Мне вот только сорок пять годков, а и то успел на Акентия Филатыча покопытить. Да разве ж я один? Почитай, вся округа на него пушнину добывала.
– А потом? – спросил заинтересованно лейтенант Тихонов.
– А что потом? Потом – ясное дело. Семнадцатый год настал. По шапке получил и Акентий Филатыч, и сынок ево'нный. Старик-то еще до революции порядком одряхлел, ему, дай бог память, уж под восемьдесят было, как он своему последышу дела препоручил.
– А тот, что за человек?
– Человек о двух ногах, о двух руках, – тускло усмехнулся председатель. – На отца похож, да не в него пригож. Старик-то, Вьюков, малость жалел промысловиков, копейчонку все ж таки кой-какую платил, а сынок-то, Афонька, обдирал, можно сказать, донага. Замучил народ, как с обучения прибыл. И молодой навроде человек, но алчен да жаден был, как зимний волк. Мы, охотники, то есть, с добытой белки шкуру сдирали, а он с нас. И всё-то у него не так: эта – подпа'ль, у тоёй дырочка от пульки не там, где надо, у этой – подшерсток слабый, у лисы, горностая и соболя тоже что-то всё не ладно… Сказывали, что даже отец его осуждал за это, да не в коня, видно, овёс.
– И долго так длилось?
– Одна и радость, что не шибко долго, года два-три, и всё. Под зад коленом вытолкали нового купе'зу. А как факторию отобрали, так он сразу и пропал куда-то. Сказывали люди, за Уральский камень убег. Потом еще по'слух был, что где-то шибко поперечил Советской власти и, навроде, как большой срок поимел.
Аксенов закончил. Пользуясь возникшей паузой, лейтенант Тихонов протянул майору листок:
– Вот, Григорий Семенович, посмотрите.
– Что это?
– Похоронка на младшего сержанта Павла Владимировича Борисенко. Среди этих документов находилась, он кивнул на кипу бумаг, разложенных на столе.
– А почему матери не вручили? – майор перевел удивленный взгляд на Аксенова, взял извещение.
– Так уехала же Елена Анатольевна из поселка.
– Уехала? – не смог скрыть своего разочарования чекист. – А я собирался с ней побеседовать. И когда же она покинула Еремино?
– Да как смобилизовали Павла, так и она вскорости собралась, – припомнил Аксенов. – Ко мне еще директорша школьная приходила, чтобы я уговорил её остаться, учителей-то у нас – всего ничего, ну, разговаривал я с Борисенкой, убеждал, она – ни в какую. Уезжаю – и точка! И навроде сговорчивая женщина, а тут уперлася – не сдвинешь. Пришлось рассчитать её. Да потом я и сам пожалел, что настаивал.
– Это почему?
– Уже после узнал от баб, что семейный вопрос там решался, какой-то мужчина к ей приезжал, сойтися они вроде хотели…
Степанов снова стремительно поднялся, прошелся от стены к стене энергичным шагом:
– И что это был за мужчина?
– Старый знакомец, кажись. Сам-то я его не видел, в кедраче как раз был, на шишковье', но сказывали, что собой видный такой, с бородой, с усами, при очках. И одетый по-городскому. Вроде бы, тоже из учителей. День-два погостил и уехал. А потом и Елена засобиралась. Дело такое, женщине в сорок лет шибко-то выбирать не приходится…
– А куда убыла учительница, известно?
– Было бы известно, так похоронку-то, небось, не держали в правлении.
– Действительно, я как-то не учел это обстоятельство… Только, что же это получается, – озадаченно пробормотал Степанов, – в войсковой части, где служил Павел Борисенко, не знали нового адреса его матери?
– Всё верно! – подтвердил Аксенов. – Мы тут тоже мерекали, мерекали промежду собой, и так же решили. Похоронка на здешний адрес пришла, вот почтальонша и принесла её в поссовет. Дом Борисенкиных заколоченный стоит, кому больше отдашь?
– Странно… Почему Павел не дал в штаб части данных о новом адресе матери, может, еще не знал его? Кстати, когда он призван в РККА?
– Десятого июля сорок первого года, товарищ майор, – глянул в документ Тихонов.
– А погиб, когда?
– В извещении указано, – лейтенант показал глазами на серый листок, который майор все держал в руке. Степанов стал вслух читать стандартный текст:
«… Сообщаю Вам, что Ваш сын, младший сержант П. В. Борисенко, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив мужество и героизм, был убит 20 декабря 1941 г. под городом Тихвин и похоронен в братской могиле в районе населенного пункта Ракитное…»
– Выходит, Павел Борисенко провоевал пять месяцев.
– Пять месяцев и десять дней, – уточнил Тихонов.
– А мать его, говорите, когда уехала? – Степанов повернулся к председателю.
– Числа, однако, двадцать шестого – двадцать седьмого августа.
– Понятно, – сказал майор и обратился к Тихонову, возвращая ему похоронку. – Снимите копию, лейтенант, по ходу следствия этот документ нам может пригодиться. А вас, Елизар Максимович, попрошу заверить его печатью поселкового Совета.
– Есть! – Аксенов с готовностью выдвинул из стола ящик, достал печать.
– Ну, еще несколько вопросов, и, пожалуй, воспользуемся вашим приглашением, пообедаем, – утомлённо улыбнулся майор. – Итак, почему Елена Анатольевна Борисенко, прибыв в Еремино, отправилась жить именно к Вьюкову? И попутно: почему он, когда отобрали его пушную факторию, остался в поселке? Помнится, выселяли в те годы: купцов, помещиков и прочих там…
– Сход был, когда вопрос решали: оставить Вьюкова-старика на жительство или выселить? Миром постановили – пущай живет. Большого притеснения он людям не делал, да и старость пожалели. – Аксенов сипло осекся, плеснул из захватанного тусклого графина воды в стакан, торопливо выпил и продолжал. – Теперь про учительшу: народ тогда с войны да с бегов возвертался и в каждой семье своих жильцов хватало. А у Вьюкова-деда изба в три горницы, просторная, вот, наверное, кто-то Елене и присоветовал к нему обратиться. Старик не отказал, стало быть. Оно и понятно, ему после восьмидесяти годков догляд, какой-никакой был надобен, жены-то он давно лишился. Елена и схоронила его потом по-хорошему. Говорили, деньжонок он ей за уход оставил сколько-то там. Вот и все ответы на ваши вопросы, товарищ майор, – закончил с видимым облегчением Аксенов.
– Спасибо, Елизар Максимович, – поблагодарил Степанов. – Только вот еще что: сын Вьюкова, говорите, не появлялся больше в ваших краях?
– Нет, такого по'слуха не было.
– А откуда в конце двадцатых к вам приехала Елена Анатольевна, какие-то документы тех лет сохранились?
– Это посмотреть надо. Вообще-то бумаги мы все храним.
– И еще: мне бы хотелось самому прочитать письмо с фронта от Иннокентия Подопригоры.
– Тогда давайте сделаем так, – предложил Аксенов. – Сейчас я призову своего помощника, Василия Пилюгина, пусть поищет бумаги на учительшу, а мы пойдем ко мне обедать. И по пути зайдем к Подопригорам.
Пока председатель искал помощника, офицеры, не спеша, двинулись по широкой прямой улице поселка. Степанов негромко спросил:
– Ну, как, Петр, есть что-нибудь стоящее в призывных документах?
– Ничего существенного, товарищ майор, – отрицательно мотнул тот чубатой головой. – Из семидесяти трех человек, призванных с начала войны, погибло двадцать четыре. По-инвалидности вернулся один – Аксенов. Без вести пропал тоже один – Федор Горяев. Остальные воюют, – лейтенант помолчал, затем спросил. – Что-то вы, всё о семье Борисенко выспрашивали, почему она вас так заинтересовала?
– Все очень просто, Петр: при розыске мелочей не бывает, запомни это. Даже лица вне всяких подозрений, но так или иначе проходящие по делу, должны быть взяты во внимание и проверены самым тщательным образом. Это и тех касается, кого уже в живых нет. А насчет семьи Борисенко ты действительно прав, уж очень меня эта династия заинтриговала. А больше всех, кто, думаешь?
– Павел Борисенко? – высказал догадку лейтенант, испытующе глянув на начальника.
– Он, да… – кивнул майор. – Но пока в меньшей степени. Сильнее всего меня заинтересовала его матушка, Елена Анатольевна.
– Учительница? – с каким-то даже разочарованием воскликнул Тихонов.
– Именно! Нет пока еще у тебя, Петр, оперативной хватки, а то бы сам увидел, какая это прелюбопытнейшая личность.
– И чем же она любопытна?
– Чем? – пожал плечами Степанов. – Ну, хотя бы тем, что в течение полугода ее сын, служа в действующей армии, почему-то не знал нового адреса матери.
– Или делал вид, что не знал? – выдвинул свою версию Тихонов.
– Очень может быть, – согласился майор и добавил. – Вот все эти «может быть» нам придется досконально проверять.
Через час, когда чекисты заканчивали обед в гостеприимном доме Аксеновых, пришел Василий Пилюгин, кареглазый узкоплечий паренек лет шестнадцати.
– Хлеб да соль вам, – степенно и солидно промолвил он, остановившись у порога и стащив с копны соломенных волос видавшую виды серую кепку. – Нашел, Елизар Максимыч, чё просили-то… – шмыгнув носом, протянул председателю старый с обтертыми корками журнал. – На странице пятидесятой откройте, я там закладку положил.
Запись за номером три гласила:
«Гр-ка Борисенко Е. А., родившаяся 27 марта, 1902 года, в г. Ишим Омской губернии, прибыла на постоянное жительство в поселок Ерёмино, Читинского сельского района. С ней находится ребенок (сын), возраста пяти лет, Борисенко П. В. Семья определена на постой в дом гр-на Вьюкова А. Ф.
14. 07. 1928 г.
Предпоссовета Ерёмино,
Пьянников И. Л.»
– Илья Лукьяныч самолично запись сделал, – определил Аксенов. – Его почерк-то, с закрючочками.
