Николас Халифа Драгоценная Пыль

Пролог: Пыль на витрине

Рассвет застигал город врасплох.

Небо над Лос-Анджелесом было того грязновато-розового оттенка, который производители называют «пыльная заря». Идеальный цвет для неидеальной жизни. Я стоял у окна во весь рост – нет, не окна, витрины. Витрины моего пентхауса, моей жизни, моего триумфа. Стекло, холодное даже сквозь рубашку из египетского хлопка, отделяло меня от спящего города. Там, внизу, копошились огоньки, машины-букашки, чужие сны. А здесь – тишина, вымороженная кондиционером до стерильности операционной.

В руке, само собой разумеется, должна была бы быть чашка кофе за пятьдесят долларов, редкий сорт, который пьют, морщась, чтобы почувствовать свою избранность. Но в моей руке была книга. Потрёпанная, в потускневшем от времени картонном переплёте. «Над пропастью во ржи». Украдена из библиотеки провинциального колледжа в Огайо лет десять, нет, двенадцать лет назад. Пахла пылью, старым деревом полок и глупой, безвозвратной юностью.

Всё вокруг было папье-маше.

Я не шучу. Я рассматривал линию горизонта – эти иглы небоскрёбов Downtown, холмы Беверли-Хиллз, прилизанные, как шерсть дорогой кошки, – и видел не бетон и стекло, а хлипкие каркасы, обклеенные газетной шелухой и гипсом. Постучи – зазвенит пустотой. Дунешь – разлетятся золотые блёстки статуса, и останется мокрая, серая масса. Моя вилла в холмах – папье-маше. Моя «сеньорита», спящая сейчас в спальне на простынях с тысячной плотностью нитей, – изящная, полая внутри статуэтка из того же материала. Мои сделки, мои контракты, моё уважаемое в определённых (очень денежных) кругах имя. Всё та же подкрашенная, позолоченная пустота.

Я стал тем самым «папашкой».

Мысль пришла не как озарение, а как давно знакомый, надоевший вкус во рту после дорогого вина. Горьковато-металлический привкус победы, которая пахнет поражением. Я боролся не *за*, а *против*. Против него. Против того упитанного, самодовольного принца из Лексуса, который когда-то увёз её, мою первую и, как оказалось, последнюю настоящую боль, на сиденье, пахнущее кожей и деньгами. Я хотел стереть тот день, тот свой образ – мальчика в дешёвых джинсах, сжимающего кулаки в карманах, пока задние фонари их машины растворялись в вечерней мгле. И стёр. Я стал этим Лексусом. Нет, я стал целым автопарком. И теперь сам возил других «сеньорит» по тем же гладким дорогам, и в моих глазах, наверное, светилась та же плоская, уверенная пустота.

Пыль. Всё сводилось к пыли. Драгоценная пыль бриллиантовых запонок. Серая пыль на корешке этой книги. Пыль времени, которая медленно, но, верно, съедает даже самое прочное папье-маше.

Я провёл пальцем по идеально чистому стеклу. И обнаружил крошечное пятнышко. Пылинку, залетевшую сюда, на двадцать пятый этаж, вопреки всем фильтрам и герметичности. Единственное настоящее существо в этой стерильной банке. Я смотрел на неё, эту микроскопическую частицу былого мира, и чувствовал, как что-то давно забытое, тупое и живое, шевельнулось под рёбрами. Не боль. Не тоска. Проще. Пустота. Та самая, которую не заполнить ни хрустальными бокалами, ни восторженными кивками на коктейльных вечеринках.

Город ниже начинал просыпаться. Золотой солнечный луч, продажный, как и всё здесь, ударил в стеклянный фасад соседнего небоскрёба, ослепительно блеснул и отразился в моих глазах. Я щурился, но не отводил взгляда.

История, которую я собираюсь рассказать, – не о том, как я всего добился. А о том, как, добившись, я обнаружил, что держу в руках лишь горсть красивой, очень дорогой пыли. А всё настоящее, всё, что имело вес и запах и боль, осталось там, в прошлом, на запылённой полке, которую уже давно снесли.

Глава 1: Городок из картона

Память – странный мастер. Она не хранит дни целиком, только обрывки: запахи, прикосновения, вкус воздуха. Моё «до» пахло краской, пыльцой сирени и отсыревшим картоном.

Городок Мидленд в Огайо не был даже точкой на карте. Это было пятно. Пятно зелёных крыш, покосившихся заборов и одной главной улицы, где жизнь текла медленнее, чем караси в местном пруду. Мы жили в двухэтажном домике, чьи стены зимой промерзали насквозь, а летом пахли старым деревом и тоской. Отец, руки в вечной смазке от разборки моторов, говорил: «Здесь корни. Твёрдая земля». Я же мечтал о другой земле. О любой, только не этой.

Но в том «до» была не только грязь и безнадёга. Было тепло. Настоящее, идущее от людей, а не от конвектора в потолке. Было лето на заднем дворе, где трава росла кочками, и мы с ребятами до ночи гоняли мяч, пока мама не выкрикивала из окна моё имя. Была библиотека – ветхое здание с витражным окном, где пыль танцевала в косых лучах солнца, а старый библиотекарь мистер Эббот дремал за стойкой. И была она.

Лена. Её смех был похож на звук разбитого стекла – резкий, звонкий, заливистый. Она носила потёртые джинсы и футболки с названиями групп, которые никто в Мидленде не знал. Мы учились в одном колледже – местном техническом училище, которое гордо именовалось «колледжем». Она на бухгалтера, я – на что-то связанное с IT, казавшееся тогда билетом в будущее.

Мы встречались на скамейке у старого дуба, пили дешёвый кофе из автомата. Он был горьким и жидким, но мне казалось – это нектар. Она говорила о том, как уедет отсюда, в Нью-Йорк, будет работать в стеклянном небоскрёбе, носить белые блузки и «всё будет по-другому». Я слушал, смотрел на её губы, на веснушки на переносице, и верил, что «мы» – это часть её плана. Моя мечта была проще: не покорять мир, а быть рядом с ней. Казалось, этого достаточно.

И вот, тот вечер. Осень. Воздух пахнет горелой листвой и обещанием первого заморозка. Мы сидим в её машине – старенькой «Хонде», в салоне которой пахнет арбузной жвачкой и её духами. Не тех дорогих, сложных духов, что сейчас носят вокруг меня. Это был простой, сладковатый, чуть дерзкий аромат из магазина в торговом центре. «Черри-ваниль» или что-то в этом роде. Дешёвая химия. Для меня тогда это был запах рая.

Она молчала дольше обычного, смотрела не на меня, а на свои руки, сжимающие картонный стаканчик. Я болтал о новом проекте, о том, что, может, и нам стоит подумать о переезде, не обязательно в Нью-Йорк, можно для начала в Кливленд…

– Дэн, – перебила она. Один слог. Как щелчок замка.

Она повернулась. В её глазах не было ни злости, ни сожаления. Была усталая решимость. Та, что бывает у людей, отрубающих себе палец, чтобы спасти руку.

– Я не для тебя.

Фраза была произнесена так же просто, как «идёт дождь» или «автобус опоздал». Без пафоса, без слёз. Констатация. Закон физики. Она – не для меня.

Я помню, как запах её духов – этой черри-ванильной мечты – вдруг смешался с едким, горьким запахом кофе, пролитого ею на сиденье. Две субстанции, две части моей вселенной, слились в один отвратительный, дешёвый символ конца. Кисло-сладкий привкус потери.

Она не сказала «извини». Не сказала «ты этого не заслуживаешь». Просто «я не для тебя». Как будто это было свойство материи, против которого бессмысленно спорить. Как гравитация.

Через три дня я увидел её на парковке у того самого колледжа. Она садилась в блестящий чёрный Lexus. За рулём был он. «Папашка». Не старый, конечно. Всего на несколько лет старше нас. Но в идеально сидящем пиджаке, с часами на запястье, которые стоили больше, чем моя учёба за год. Он улыбался ей такой улыбкой человека, который покупает то, что хочет. И она улыбалась в ответ. Исчезла моя Лена с веснушками и резким смехом. Появилась другая – с аккуратной укладкой и взглядом, устремлённым куда-то поверх моего плеча, в то будущее, где не было места дешёвому кофе и разговорам под старым дубом.

Я стоял, сжимая в кармане ключи от отцовской ржавой «Форды», и чувствовал, как под ногами уходит та самая «твёрдая земля», о которой говорил отец. Оставалась только пыль. Обычная, серая, провинциальная пыль. И я поклялся себе, выцарапывая ногтями узор на металле ключа, что однажды превращу эту пыль в золото. В драгоценную пыль, которой можно ослепить весь мир.

Ослепить – да. А вот согреть… этого я тогда не понимал.

Глава 2: Сумка с гвоздями

Поезд тронулся. Рывок. И Мидленд поплыл за окном, как плоская картонная декорация.

Я сидел у окна. Напротив – пусто. Во всём вагоне – полусонная тишина, прерываемая стуком колёс. Ритум. Ритум. Ритум. Как отсчёт времени до начала новой жизни. Или как стук молотка, забивающего гвоздь за гвоздем в крышку гроба старой.

Сумка у моих ног. Тяжёлая. Не от вещей – их было мало. Джинсы, пара футболок, ноутбук, завёрнутый в свитер. И книга. Та самая. Она лежала на дне, как талисман, который не приносит удачи, а лишь напоминает: не оглядывайся.

Сумка была тяжёлой от другого. От решения. От обиды, спрессованной в твёрдый, холодный ком. От той фразы, что теперь жила во мне, как инородное тело: «Я не для тебя». Я нёс это всё с собой. Как мешок с гвоздями. Каждый гвоздь – память об унижении. О том, как она отвернулась. О том, как он, в своём Лексусе, даже не посмотрел в мою сторону. Он был не человек. Он был явление. Воплощённый закон мира: у кого есть – тот прав. У кого нет – тот фон, пыль.

Я смотрел в тёмное окно. В нём отражалось моё лицо – бледное, с твёрдым, как у отца при работе, ртом. И за ним – уплывающие огоньки захолустья. Тёплые, нищие, родные. Я выключил в себе всё, что дрогнуло при виде последнего фонаря. Выключил. Как свет в покидаемом доме.

Нью-Йорк не спит. Это знают все. Но я понял тогда другое. Он и не ждёт. Никого. Он просто стоит. Гора стекла и металла. Холодная, готовая принять тех, кто готов драться за место у её подножья. Или под её каблуком.

Я прижал лоб к холодному стеклу. Ритум. Ритум. Ритум.

– Я буду драться, – прошептал я своему отражению. Не клятву. Констатацию. Новый закон.

Гвозди в моей сумке зашелестели в такт колёсам. Они были моим капиталом. Моим топливом. Моей единственной правдой.

Поезд нырнул в тоннель. Отражение исчезло. Осталась только тьма за окном и тяжёлая, неумолимая тяжесть решения в груди.

Вперёд. К драгоценной пыли.

Глава 3: Неоновая пустота

Нью-Йорк принял меня не объятиями, а холодным захватом. Как механизм, в шестерни которого попала мелкая соринка. Или гвоздь.

Я стал частью его шума. Метро в семь утра – давка тел, пропитанных потом, кофе и отчаянием. Контора. Открытый офис, где сто мониторов мерцали, как глаза сторожевых псов. Мой стол – рядом с туалетом. Постоянный звук смыва, будто мир спускал в канализацию мои восемь часов, а потом ещё четыре сверхурочных.

Работа. Код. Баги. Кофеин. Бесконечный цикл. Спал по четыре часа в хостеле на Бруклине, в комнате на шесть человек. Воздух пах старым пивом и сыростью от вечно мокрых полотенец. Я учился не спать. Учился не чувствовать усталость. Превращал её в злость. Узкую, острую, как лезвие.

Деньги копились медленно. Как ржавчина. Но я копил каждую копейку. Не на жизнь. На месть. Она ещё не имела формы, но жила во мне, как голод.

Лена… теперь я вспоминал её не в деталях. Не веснушки, не смех. Только ощущение. Ощущение того, как почва уходит из-под ног. И злость. Тихое, ядовитое шипение в груди каждый раз, когда в голове всплывало: «Я не для тебя». Я не для тебя. А для кого? Для того, у кого Lexus? Значит, мне нужен Lexus. И не один. Логика была проста, как удар топором. И так же необратима.

Я начал вживаться в кожу того, кем хотел казаться. Ходил после работы в бары, куда ходили те, кто уже «сделал это». Сидел в углу, один. Заказывал виски. Дорогой, односолодовый, с торфяным дымом. Я читал название с умным видом, как будто разбирался. А потом, когда бармен отворачивался, сыпал в него два куска сахара. Старая привычка из забегаловок в Мидленде, где кислоту дешёвого виски убивали сладостью. Тело помнило. Душа – нет. Душа уже была заточена под что-то другое. Под неон.

Неон – вот что заполняло меня. Неон вывесок, рекламы, бегущих строк котировок на Таймс-сквер. Яркий, ядовитый, пустой свет. Он выжигал изнутри всё тёплое. Оставалась только голая, холодная проводка амбиций. По ней шёл ток – ровный, уничтожающий.

Иногда, возвращаясь ночью, я останавливался на Бруклинском мосту. Смотрел на огни Манхэттена. Это не было восхищение. Это была разведка. Я смотрел на башни из стекла, где в окнах горел свет, и думал: в одной из этих клеток сидит он. Или кто-то, точно такой же. Я посчитаю этажи. Я найду ваш этаж. И я поднимусь выше.

Ветер с Ист-Ривер пронизывал насквозь мой дешёвый ветерок. Но я не дрожал. Холод был моим состоянием. Пустота – моей территорией. Я заполнял её не мечтами, а планом. Пошаговым, безжалостным. Первый шаг – выжить. Второй – подняться. Третий – стереть с лица земли тот старый, жалкий образ самого себя. И всё, что с ним связано.

Я шёл назад в хостел, и мои шаги отдавались в пустоте. Ритум. Ритум. Ритум. Те же колёса поезда. Тот же отсчёт. Только теперь я сам был этим поездом. Идущим в темноту. Гружёным гвоздями. Готовым протаранить всё на своём пути.

Глава 4: Первый компромисс

Полночь.

Офис вымер. Гул систем охлаждения сменился навязчивым, высоким звоном в ушах. Я остался один. Не из рвения. Из расчета.

На мониторе – два окна. В одном – мой отчёт. Скучный, правильный, невидимый. Во втором – файл Майкла. Майкл с соседнего отдела. Умный, ленивый, счастливый. У него была собака и девушка-фотограф. Он уходил ровно в шесть. Его отчёт по клиенту «Атлас» лежал на общем сервере, незапароленный. Гениальный, дерзкий, полный инсайтов отчёт. Тот, который ждали партнёры.

За окном – Нью-Йорк. Настоящий. Огни, движение, чья-то ночная жизнь. Там смеялись, целовались, спорили. Здесь – только мёртвый, безжалостный свет LED-ламп, выхватывающий из темноты столы, стулья, мой потёртый блокнот.

Мои пальцы зависли над клавиатурой.

В голове – диалог. Тихий, быстрый, без интонаций.

Это не воровство. Это заимствование структуры. Идей.

Майкл даже не заметит.

Он не заслужил этого клиента. У него уже есть всё.

А у тебя? Хостел. И гвозди в сумке.

Я скопировал файл.

Щелчок мыши прозвучал как выстрел в тишине. Я вздрогнул, оглянулся. Никого. Только моё отражение в тёмном экране второго монитора – широко раскрытые глаза, тень от наклонившегося тела.

Я начал переписывать. Менял слова, перестраивал абзацы, оставляя костяк – самую ценную, блестящую мысль Майкла. Его финальный вывод стал моим промежуточным пунктом. Мой собственный, примитивный вывод занял место итога. Это была подлость. Мелкая, техничная, трусливая.

Руки вспотели. Во рту пересохло. Я встал, подошёл к кулеру. Пластиковый стаканчик дрожал в моих пальцах. Я смотрел на огни города.

«Это не я, – сказал я вслух тихому окну. – Это временно. Это только начало. Инструмент».

Слова повисли в пустом пространстве, никого не убедив. Даже меня.

Я вернулся к столу. Закончил работу. Сохранил файл под своим именем. Отправил шефу на почту с пометкой «Доработанная версия. Готово к отправке клиенту».

Экран погас, отразив моё лицо. Бледное. С твёрдым ртом. Но в глазах что-то дрогнуло. Что-то потухло. Невидимая часть души, как перегоревшая лампочка, щёлкнула и погасла навсегда.

Я вышел в безлюдный холл. Эскалаторы были остановлены. Пришлось спускаться по лестнице. Шаги гулко отдавались в бетонной шахте, как будто за мной шёл кто-то ещё. Кто-то тяжёлый. Не гвозди в сумке. Что-то новое. Что-то гнилое.

На улице пахло дождём и выхлопами. Я закурил, впервые за месяцы. Дым смешивался с неоновым светом вывесок, заполняя пустоту внутри чем-то осязаемым, хоть и ядовитым.

Первый компромисс оказался не шагом. Он был падением. Тихим. Беззвучным. Как падение пылинки на идеально чистый пол. Но я уже знал – за первой пылинкой последует вторая. Потом – слой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.