Никколо Макиавелли
Государство. Что о нем пишут философы
2. Точка отсчета справедливости
Аристотель
В отличие от Платона, Аристотель (384–322 гг. до н. э.) был метэком, то есть мигрантом в Афины, не имевшим права собственности. Поэтому он никогда не связывал свою судьбу с Афинами, но, напротив, стремился изучить и обобщить опыт всех греческих городов-государств (полисов). Его ученики ездили по этим городам, вели переписку и собирали сведения об их истории и политическом устройстве, которые Аристотель обрабатывал и обобщал.
Накопленный опыт позволил Аристотелю стать наставником Александра Македонского в науках, объяснив будущему всемирному монарху (греки считали, что Александр Македонский завоевал весь мир, кроме окраин), что различие обычаев в разных городах и у разных народов не препятствует единству политической жизни в мире. Александр Македонский и стал реализовывать это политическое единство на практике.
Аристотель в «Политике» понимал власть не как божественный дар, а как способ позаботиться о самом необходимом. Так как множество людей тоже думают о необходимом, то секрет власти прост: он состоит в понимании властителя со стороны подданных. Властитель начинает действовать и получает от граждан если не знак одобрения, то знак понимания:
Существует власть господина; под этой властью мы понимаем такую власть, которая проявляется относительно работ первой необходимости: правителю нет нужды уметь исполнять эти работы, он, скорее, должен пользоваться ими; в противном случае положение было бы вроде рабского; я имею в виду положение, когда свободный человек исполняет работы, подобающие слугам. Мы утверждаем, что есть разные виды рабов, так как существует и много видов работ. Одну часть этих работ исполняют ремесленники, именно те, которые, как показывает и самое наименование их, живут «от рук своих»; к числу их принадлежат и мастера. Поэтому в некоторых государствах в древнее время, пока там не была установлена крайняя демократия, ремесленники не имели доступа к государственным должностям[2].
Мы видим, что власть не распоряжается вещами так, чтобы перерабатывать их, как из зерна делают муку или из золота украшения. Власть контролирует вещи в соответствии с их свойствами. Так, рабам свойственно работать на черных работах. Ремесленникам свойственно создавать все необходимое для жизни страны. Тогда правители могут не работать руками, они вместо этого управляют людьми так, чтобы люди реализовывали свои свойства.
Рабы, согласно Аристотелю, не способны стать начальниками, потому что они узкие специалисты. Один раб умеет только копать, другой – только пасти овец. А вот ремесленники, которые умеют обращаться не только с глиной или шерстью, но и с деньгами, то есть находятся не просто в отношениях собственности, но и в отношениях распоряжения чужим имуществом, вполне могут прийти к власти в демократических государствах. Ведь они смогут правильно управлять всеми государственными ресурсами и следить, чтобы все работали.
Для нас система Аристотеля несправедлива: рабы в ней вынуждены всю жизнь оставаться чьей-то собственностью. Но для Аристотеля в основе государства лежит не город, не крепость, где хранятся избытки, а деревня. В деревне отношения простые, и крестьянин не видит ничего зазорного в том, чтобы пользоваться своим должником как рабом: если он не может отдать долг, то пусть работает сколько сможет.
Идея недопустимости рабства возникла только в городе, где каждому человеку приходится осваивать новые занятия, где на людей может внезапно свалиться богатство. Значит, иметь человека в собственности – безнравственно, вдруг это очень талантливый человек. Аристотель и сам в другом месте «Политики» признает безнравственность института рабства: ведь чтобы поработить человека, нужно применить насилие, а государство служит общему благу, исключающему грубое насилие. Аристотель так изображает происхождение государства и власти из деревни:
Общение, состоящее из нескольких семей и имеющее целью обслуживание не кратковременных только потребностей, – селение. Вполне естественно, что селение можно рассматривать как колонию семьи; некоторые и называют членов одного и того же селения «молочными братьями», «сыновьями», «внуками». Греческие государства потому вначале и управлялись царями (а в настоящее время то же мы видим у негреческих племен), что они образовались из элементов, признававших над собой царскую власть: ведь во всякой семье старший облечен полномочиями царя. И в колониях семей – селениях поддерживали в силу родственных отношении между их членами тот же порядок. Об этом именно и упоминает Гомер, говоря: «Правит каждый женами и детьми», ведь они жили отдельными селениями, как, впрочем, и вообще жили люди в древние времена. И о богах говорят, что они состоят под властью царя, потому что люди – отчасти еще и теперь, а отчасти и в древнейшие времена – управлялись царями и, так же как люди уподобляют внешний вид богов своему виду, так точно они распространили это представление и на образ жизни богов.
Общество, состоящее из нескольких селений, есть вполне завершенное государство, достигшее, можно сказать, в полной мере самодовлеющего состояния и возникшее ради потребностей жизни, но существующее ради достижения благой жизни. Отсюда следует, что всякое государство – продукт естественного возникновения, как и первичные общения: оно является завершением их, в завершении же сказывается природа. Ведь мы называем природой каждого объекта – возьмем, например, природу человека, коня, семьи – то его состояние, какое получается при завершении его развития. Сверх того, в осуществлении конечной цели и состоит высшее завершение, а самодовлеющее существование оказывается и завершением, и наивысшим существованием.
Как мы видим, Аристотель усматривает главный признак государства в его совершенстве. В таком государстве все могут прийти на помощь друг другу и спасти друг друга. Значит, государство выполняет свои обязанности до конца.
Аристотель не делает различия между главой семейства (патриархом), племенным вождем и царем – любой такой человек спасает всех подчиненных от бедствия. Например, вождь племени в случае неурожая повелевает племени переместиться в другое место; без вождя племя недооценит эту опасность и погибнет. В наши дни роль патриарха-вождя-царя выполняет наука. Она делает прогнозы, заставляя чиновников принимать спасительные для государства решения.
Итак, для Аристотеля достаточно, чтобы государство было единицей большей по размеру, чем семья, племя или деревня, и чтобы управлялось главой, – вот и все признаки государства. Но раз государство больше, чем дом или деревня, то на власть могут претендовать несколько человек. Кроме того, какие-то решения могут приниматься совместно: например, несколько «царей» деревень могут сойтись вместе и образовать «совет старейшин» нового государства. Так возникает политика как искусство государственного управления для всех, в котором надо совершенствоваться всем.
У Платона Сократ в диалоге «Государство» говорил, что править должны наследственные правители, потому что искусство власти нужно осваивать очень долго. Люди, пришедшие в политику извне, просто не успеют освоить все хитрости этого искусства. Аристотель спорит с Сократом и Платоном. Ведь ремесленники знают, что такое справедливость и качество, а значит, могут принять участие в управлении.
Ремесленники наделены интуицией справедливости, в них вложено стремление к счастью. Значит, даже если они не обладают всеми нужными знаниями, они могут отличить добро от зла и научиться хитростям управления от текущих правителей. Разве что они сами предпочтут не властвовать, а останутся подвластными, в спокойствии своих мастерских.
Но бывают такие города, где многим жителям приходится принимать участие в управлении. Там уже ремесленник не спрячется в свою мастерскую. Так у Аристотеля впервые появляется то, что мы называем политическим полем, местом, где разные люди могут попробовать себя в качестве политиков.
Аристотель спорит в «Политике» с Платоном и по другим вопросам. Платон считал, что лучшее государственное устройство получится, если взять все лучшее от монархии (власти одного), олигархии (власти немногих) и демократии (власти всех). Аристотель отвечает, что такое государственное устройство может оказаться не лучшим, а худшим. Например, каждый из простых людей, получивший власть, начнет вести себя как маленький тиран.
Для Аристотеля хорошее государственное устройство начинается там, где человек избавляется от своих домашних привычек и начинает служить общему благу. Иначе даже совет старейшин (геронтов) может испортиться, как это происходит, согласно Аристотелю, в Спарте:
Неладно у них обстоит дело и с властью геронтов [старейшин]. Если они – люди порядочные и благодаря воспитанию обладают качествами, присущими совершенному человеку, то всякий немедленно признает их пользу для государства, хотя бы даже возникло сомнение, правильно ли то, что они являются пожизненными вершителями всех важных дел, ведь как у тела, так и у разума бывает старость. Но если геронты получают такого рода воспитание, что сам законодатель относится к ним с недоверием, не считая их совершенными мужами, то герусия [совет старейшин, сенат] небезопасна для государства. Люди, занимающие эту должность, оказывается, бывают доступны подкупу и часто приносят в жертву государственные дела ради угождения. Поэтому было бы лучше, если бы они не были освобождены от всякого контроля, а теперь это именно так.
Аристотель, говоря о людях, которые заслуживают быть у власти, предъявляет к ним строгие требования: 1) это должны быть люди добродетельные, то есть неподкупные и думающие о благе других, 2) это должны быть люди сообразительные – уже недостаточно, как в древности, иметь стариковский жизненный опыт. Политикам надо ориентироваться в современном мире, с чем хорошо справляется молодежь. Меняются и правила торговли, и правила войны, и особенности снабжения и строительства, поэтому старики и молодые должны управлять вместе.
Аристотель в целом поддерживает аристократическую форму власти: аристократы, люди образованные и смелые, имеют досуг, а значит, могут больше размышлять о делах государства. Их труднее подкупить: ведь у них есть свое имущество, и они знаменитости, они у всех на виду – поэтому все заметят, если они вдруг начнут жить роскошнее, чем раньше.
Итак, власть аристократов – власть, противостоящая подкупу: аристократ гневно разоблачит подкупленного политика, тогда как при демократии народ можно запутать демагогией. Но преимущество демократии Аристотель видит в том, что народ чаще предъявляет требования к власти, а значит, со всем вниманием следит, чтобы правители не ленились и не получали лишних доходов.
Аристотель подробно рассуждает, как должен выглядеть хороший правитель. Здесь к урокам философа надо прислушаться: мы слишком часто, рассуждая о государстве, говорим о безличных механизмах: выборах, суде, контроле, подзаконных актах. О роли личности в истории мы задумываемся, вспоминая яркого полководца и реформатора, такого как Наполеон Бонапарт – да и то Лев Толстой сомневался, что этот полководец добился бы своего, когда бы не стечение множества обстоятельств и недоразумений. Но для Аристотеля роль личности в истории начинается там, где начинается история государства, служащего общему благу:
Но существует и такая власть, в силу которой человек властвует над людьми себе подобными и свободными. Эту власть мы называем властью государственной; проявлять ее правитель должен научиться, пройдя сам школу подчинения; например, чтобы быть гиппархом, нужно послужить в коннице, чтобы быть стратегом [по-нашему: генералом], нужно послужить в строю, быть лохагом [сержантом], таксиархом [майором]. И совершенно правильно утверждение, что нельзя хорошо начальствовать, не научившись повиноваться. Добродетель во всем этом различна; но хороший гражданин должен уметь и быть способным и подчиняться и начальствовать, и добродетель гражданина заключается в умении властвовать над свободными людьми и быть подвластным. Добродетель хорошего человека также имеет в виду и то и другое. Если различны виды воздержности и справедливости у начальника и у подчиненного, но свободного человека, то, очевидно, не одна и добродетель хорошего человека, например справедливость; но она распадается на несколько видов в соответствии с тем, будет ли человек властвовать или подчиняться, подобно тому как различаются воздержность и мужество мужчины и женщины: мужчина, если бы он был храбр настолько, насколько храбра мужественная женщина, показался бы трусом, а женщина, если бы она была так же скромна, как скромен добрый мужчина, показалась бы болтливой; и умение управлять хозяйством не в одном и том же сказывается у мужчины и у женщины; его дело – наживать, ее – сохранять. Рассудительность – вот единственная отличительная добродетель правителя; остальные добродетели являются, по-видимому, необходимым общим достоянием и подчиненных, и правителей; от подчиненного нечего требовать рассудительности как добродетели, но нужно требовать лишь правильного суждения; подчиненный – это как бы мастер, делающий флейты, а правитель – это флейтист, играющий на его флейте. Итак, тождественна ли добродетель хорошего человека и дельного гражданина, или она различна, в каком отношении она тождественна и в каком различна, – ясно из предыдущего.
Хотя представление Аристотеля о том, что женщины не могут быть храбрыми, безнадежно устарело, его рассуждение очень интересно. Во-первых, он называет главным и единственным качеством правителя рассудительность. Это понятие означает в греческом языке прежде всего умение просчитывать последствия своих решений.
Другие положительные качества правителя лишь дополняют рассудительность, а не противопоставляются ей. Например, щедрость противостоит жадности, которая ослепляет и не дает быть рассудительным в своих решениях. Храбрость позволяет быстрее принимать рассудительные решения, споря с теми, кто пытается навязать безрассудные предложения.
Во-вторых, у Аристотеля появляется то, что мы называем разделением на законодательную и исполнительную власть. Демократическое сообщество, состоящее из ремесленников, мастеров своего дела, создает обычаи, правила и нормы, которых потом придерживаются все граждане страны. А правитель, выбранный народом или наследственный, использует всю совокупность этих правил (как бы мы сказали, конституцию) для того, чтобы страна развивалась стратегически.
Например, ремесленники считают, что для защиты страны нужно, чтобы каждый тренировался и ходил на военные сборы. А правитель издает указ организовывать эти сборы. Так народ создал «флейту», определенный институт, институт военных сборов, а правитель сыграл на этой «флейте». Как глава исполнительной власти, он выпустил распоряжение, чтобы сборы проходили регулярно. Так он создал, благодаря народу, гармоничную мелодию регулярности.
В-третьих, Аристотель называет два качества, которыми должны обладать и начальник, и подчиненный, хотя эти качества проявляются в том и другом по-разному. Эти качества – воздержность и справедливость. Воздержность – то, о чем говорит наша поговорка «семь раз отмерь – один раз отрежь», осторожность и здравый смысл в делах.
В отличие от главной добродетели, рассудительности, воздержность относится не к стратегии, а к тактике, к решению частных вопросов. Подчиненный должен думать, прежде чем что-то делать. Правитель тоже должен быть осмотрителен, но он научился мыслить шире простых людей. Поэтому он быстро и хорошо семь раз отмерит и один раз отрежет.
Так же и справедливость понимается Аристотелем не просто как распределение всего поровну или наказание за преступление, а как честность, открытое решение вопросов. Справедливый горшечник – тот, кто не делает некачественных горшков и не обманывает помощников и покупателей. Справедливый правитель – тот, кто думает о том, чтобы горшечники смогли хорошо продать свою продукцию, не мешает им в торговле, а напротив, строит для них новые торговые ряды. Справедливость проявляется по-разному у подчиненных и начальников: у первых – в качественной работе, у вторых – в качественной организации.
Чего не хватает Аристотелю, мы можем сразу перечислить: 1) у него нет строгого представления о судебной власти – ведь во многих греческих городах-государствах судьи были выборные, это была не профессия, а один из способов реализовывать ту самую справедливость; 2) он не говорит, как быть, если какие-то основные понятия, например то же самое понятие власти, разные группы людей понимают по-разному; 3) он не указывает, как в случае, если различие интересов перерастает в конфликт, даже гражданскую войну, покончить с этим конфликтом.
Для Аристотеля конфликты сопровождают человеческую жизнь: как в семьях иногда ссорятся, так и в государстве всегда бывают какие-то небольшие смуты и восстания. Просто в конце концов все хотят стать счастливыми, прожить благополучную и достойную жизнь и поэтому договариваются. Но как быть, если люди по-разному понимают природу счастья? Об этом мы порассуждаем в следующей главе.
3. Достоинство
Цицерон
Марк Туллий Цицерон (106–43 гг. до н. э.) для нас прежде всего оратор и политик, после разоблачения заговора сенатора Катилины получивший титул Отца Отечества, высшую награду страны. Но ораторское искусство для Цицерона было прежде всего инструментом гражданского участия. Цицерон даже рассуждал много раз, что лаконичный и строгий латинский язык, более упорядоченный, чем речь греков, позволит римлянам точнее определить все вещи, а значит, сделает римское государство вечным. Вечный Рим – тень амбициозного философско-политического замысла Цицерона.
Цицерон как философ продолжал традиции Платона, Аристотеля и стоиков. Стоики полагали, что жизнь полна тревог, и тревоги возникают потому, что частные лица слишком часто атакуют друг друга. Все мы знаем, что в некоторых школах бывают случаи травли. Вот такую травлю стоики видели и в общественной жизни: сколь часто один человек, заручившись поддержкой власти или притязая на власть, начинает нападать на другого, видя в нем соперника.
Поэтому стоики создали идею ограничения власти. Надо сделать так, чтобы человек обуздывал свои страсти; и тогда он не присоединится к такой травле. Более того, если все в политике начнут сдерживать страсти, тогда управление будет и разумным, и справедливым, даже если люди друга не знают. В греческих городах-полисах Платона и Аристотеля все были знакомы друг с другом. А вот стоицизм подходит уже для огромных государств эллинистической и римской эпохи.
Стоики говорили, что есть так называемые «семена разума», начальные предпосылки в человеке стать разумным и в частной, и в общественной жизни. Эти семена разума могут быть заглушены страстями. Но когда люди из страха перед природой и богами подавили свои страсти, эти семена прорастают и возникает государство. Об этом пишет Цицерон в своем труде «О государстве», дошедшем до нас в цитатах у позднейших авторов:
[Ибо, не будь у человека], так сказать, семян [справедливости], не возникло бы ни других доблестей, ни самого́ государства. Итак, эти объединения людей, образовавшиеся по причине, о которой я уже говорил, прежде всего выбрали для себя в определенной местности участок земли, чтобы жить на нем. Использовав естественную защиту и оградив его также и искусственно, они назвали такую совокупность жилищ укреплением, или городом, устроили в нем святилища и общественные места.
Итак, всякий народ, представляющий собой такое объединение многих людей, какое я описал, всякая гражданская община, являющаяся народным установлением, всякое государство, которое, как я сказал, есть народное достояние, должны, чтобы быть долговечными, управляться, так сказать, советом, а совет этот должен исходить прежде всего из той причины, которая породила гражданскую общину. Далее, осуществление их следует поручать либо одному человеку, либо нескольким выборным или же его должно на себя брать множество людей, то есть все граждане. И вот, когда верховная власть находится в руках у одного человека, мы называем этого одного царем, а такое государственное устройство – царской властью. Когда она находится в руках у выборных, то говорят, что эта гражданская община управляется волей оптиматов. Народной же (ведь ее так и называют) является такая община, в которой все находится в руках народа. И каждый из трех видов государства – если только сохраняется та связь, которая впервые накрепко объединила людей ввиду их общего участия в создании государства, – правда, не совершенен и, по моему мнению, не наилучший, но он все же терпим, хотя один из них может быть лучше другого. Ибо положение и справедливого и мудрого царя, и избранных, то есть первенствующих граждан, и даже народа (впрочем, последнее менее всего заслуживает одобрения) все же, – если только этому не препятствуют несправедливые поступки или страсти, – по-видимому, может быть вполне прочным[3].
Рассуждение о разных видах государственного устройства повторяет Аристотеля. Но Цицерон ввел два новых мотива. Первый мотив – объединение людей при создании государств. Государство уже не учреждается законодателем, как у Платона, а представляет собой, независимо от формы управления, совокупную волю людей. Это и называется по-латыни res publica – общее дело, общее достояние, общее хозяйство – так римляне называли любое государственное устройство, включая монархию.
Таким образом, Цицерон впервые отделяет государственный строй от государства как такового. Государство создается людьми из необходимости поддерживать друг друга и вместе защищаться от природных опасностей и врагов. А государственный строй учреждается уже потом законодателем, для удобства управления, чтобы еще эффективнее сдерживать страсти людей, когда природных и внешних опасностей становится меньше и возникают уже внутренние опасности для государства, – человек, одержимый страстями, может стать предателем или бунтовщиком.
Второй новый мотив – связь между несправедливыми поступками и страстями. Она была не очевидна для Платона и Аристотеля. С точки зрения греческих философов, несправедливость могла оказаться результатом ошибки, а не страсти. Также они считали, что можно перенаправить страсти на то, чтобы сделать государство сильнее и справедливее.
Но Цицерон был убежден, что страсти всегда сужают возможности действия. И царь, и народ, и чиновники начинают поступать несправедливо из-за ослепленности страстями. Люди, одержимые страстями, видят одно, но не видят другого.
Поэтому идеальное государство по Цицерону – государство людей, научившихся быть сдержанными, контролирующих свои поступки и работающих над собой. Только победив страсти, ты сможешь оценивать поступки другого, уличать его неправоту, учиться на чужих ошибках. А пока страсти правят миром, и царь, и народ могут поступить несправедливо хотя бы потому, что не всегда люди умеют по достоинству оценить друг друга:
Но при царской власти все прочие люди совсем отстранены от общего для всех законодательства и принятия решений, да и при господстве оптиматов народ едва ли может пользоваться свободой, будучи лишен какого бы то ни было участия в совместных совещаниях и во власти, а когда все вершится по воле народа, то, как бы справедлив и умерен он ни был, все-таки само равенство это не справедливо, раз при нем нет ступеней в общественном положении. Поэтому хотя знаменитый перс Кир и был справедливейшим и мудрейшим царем, все же к такому «достоянию народа» (а это, как я уже говорил, и есть государство), видимо, не стоило особенно стремиться, так как государство управлялось мановением и властью одного человека. Если массилийцами, клиентами нашими, с величайшей справедливостью правят выборные и притом первенствующие граждане, то все-таки такое положение народа в некоторой степени подобно рабству. Если афиняне в свое время, отстранив ареопаг [суд], вершили всеми делами только на основании постановлений и решений народа, то, так как у них не было определенных ступеней общественного положения, их община не могла сохранить своего блеска.
Поэтому идеальное государственное устройство для Цицерона соединяет монархию и демократию. При таком устройстве простые люди относятся с уважением к аристократам, их знаниям и опыту. Монарх и его помощники, в свою очередь, слушают простых людей, когда они предлагают что-то достойное; и поощряют выдвижение из народа людей, лучше всего способных к управлению. Таким образом, правильный общественный строй зиждется не на отвлеченных понятиях справедливости и равенства, а на конкретном понятии достоинства:
Ввиду всего этого, из трех указанных вначале видов государственного устройства, по моему мнению, самым лучшим является царская власть, но самое царскую власть превзойдет такая, которая будет образована путем равномерного смешения трех наилучших видов государственного устройства. Ибо желательно, чтобы в государстве было нечто выдающееся и царственное, чтобы одна часть власти была уделена и вручена авторитету первенствующих людей, а некоторые дела были предоставлены суждению и воле народа. Такому устройству, прежде всего, свойственно, так сказать, [всеобщее] равенство, без которого свободные люди едва ли могут долго обходиться, затем – прочность, так как виды государственного устройства, упомянутые выше, легко превращаются в свою порочную противоположность, – вследствие чего царь оказывается властелином, оптиматы [аристократы] кликой [сговором], народ изменчивой толпой, – и так как эти самые виды государственного устройства часто сменяются новыми, тогда как при этом объединенном и разумно смешанном государственном устройстве этого не случается почти никогда, разве только при большой порочности первенствующих людей. И действительно, нет причины для перемен там, где положение каждого прочно и ему некуда сорваться и свалиться.
Цицерон говорит, что порочность царя может бросить тень на все государство, тогда как в народе всегда будут люди, способные к ответственному суждению. Народ понимает, какими будут ближайшие следствия его решений, поэтому не будет голосовать за авантюру, служащую только частным интересам. Этот тезис будет оспаривать Августин, для которого все люди заблуждаются, и собственной волей достичь святости, а значит, правильности суждений, невозможно – только благодать свыше даст святость.
