Никита Владимирович Чирков
Обман развития
4
После разговора с Филиппом Данакт встретил прекрасный рассвет со всеми сопутствующими ощущениями нового начала. На его удивление, бодрость ума не отставала от физической энергии, позволив заняться грядущими делами без мыслей о сне. Особенно это радовало возможностью трезво обдумать слова Филиппа о необходимости освоения, дабы не принимать поспешных решений и выводов. И с одной стороны, не то чтобы Данакту было необходимо спешить или искусственно себя ограничивать, – Бенджамин привел его сюда именно ради восстановления и познания своих возможностей. Но, с другой стороны, невозможно было отрицать наличие каких-то умалчиваемых от него причин доброй заботы. Из немного путаных размышлений его вытащила Агата, попросив посетить ее кабинет через полчаса. Время, разумеется, пролетело незаметно. У него были не только свои вопросы к ней, но и уже сформировавшиеся ответы к ее любопытству о его состоянии, интерес к чему, несомненно, будет проявлен. Она сидела за своим аккуратно обставленным столом в столь же упорядоченном кабинете. Увидев Данакта в дверях, сразу же указала на одно из кресел напротив нее, которое он незамедлительно занял.
– Вижу, тебе стало лучше.
– Мне здесь нравится, спасибо за шанс тут быть. – Данакт был крайне учтив и приличен. Агата была не такой как Филипп, – чуть более холодной и сдержанной, но с ней он был уверен в честности. Такие люди, как она, вызывают высокий уровень доверия, умея комбинировать теплую заботу с прагматичным подходом.
– У меня не очень много времени, да и лучше будет, если я сразу приступлю к важной теме. Ты не против? – Данакт лишь твердо кивнул. – Если у тебя есть какие-то вопросы, пожелания или претензии, то смело говори, а если нет – то я начну. Беря во внимание твои исключительные способности, я не могу не дать тебе полное представление о вызвавшемся курировать тебя человеке. Видишь ли, я слишком хорошо знаю Бенджамина, к сожалению, поводов усомниться в честности его намерений у меня достаточно, как минимум из личного опыта.
Данакт не совсем такого разговора ожидал – лицо его выражало легкое смятение, на что Агата дала ему чуть-чуть времени освоиться.
– Когда-то мы с ним работали вместе, еще во время моего руководства Кесслером. С того времени прошло семь лет, а последний раз я разговаривала с ним пять лет назад, ровно до момента, когда он неожиданно обратился ко мне насчет тебя. Не знаю, почему именно я и это место были им выбраны, но знаю другое – этот человек готов пойти на все ради своей цели. Скажи, тебе известно, чего он хочет от тебя?
– Боюсь, мне нечего сказать, – сухо ответил Данакт, не имея представления о правильной реакции на ее многозначительные слова.
– Я бы отложила эту тему, сам Бенджамин просил просто помочь, не ставя условия или задачи большие, чем забота о твоем здоровье, но у меня появилась для тебя важная новость. Я ждала, когда ты полностью восстановишься, чтобы ты в состоянии трезвого ума услышал, что я знаю, где твой отец.
– Но Бенджамин сказал, что не может его найти. – Данакт пока не знал, как реагировать на такое открытие, но внутри почему-то набирала обороты злость.
– Либо же он не хотел этого. Мне потребовался час.
– Что?! Но… но как вы…
– Это может быть неправильно понято, но, потратив на это совсем уж незначительное количество сил и времени, я не могу не сделать вывод, что мне просто было не наплевать. Лишь безразличие могло толкнуть на игнорирование столь важного, сколь легко решаемого вопроса.
– Что-то я не особо верю в такое… такое пренебрежение моим желанием найти своих родителей. Он привел меня к маме…
– Может быть, это был способ задобрить тебя?
Тут Данакт вспомнил, что поставил тому условие, которое и привело его к маме.
– Давай оставим это на потом. Сейчас лучше тебе…
– Решить, хочу я видеть его или нет? Опять мне дают выбор.
– Нет. Ты должен его увидеть, это не обсуждается. Даже если ты не хочешь, ты пойдешь.
Агата ожидала от него развития этой мысли. Данакт ведь не просто хочет найти родителей – он желает знать, почему с ним сделали то, что сделали, не меньше, чем узнать причину его одиночества. А раз его папа жив и, судя по всему, здоров, то тот должен искать его, верно? Не может же быть так, что его отцу на него плевать… Страх очень активно провоцировал чувство вины, травящее его ядом несовершенности, ставшее причиной изгнания из семьи.
– Если ему нет до меня дела?
– Не делай поспешных выводов, – решила успокоить его Агата, видя яркое смятение, – мы с тобой ничего не знаем о его отношениях с твоей мамой. Официально они даже не были женаты, а в списках пропавших ты не числишься. Вполне возможно, что он даже не знает о ее смерти, думая, что ты сейчас с ней.
– Я не понимаю! Почему мои мама и папа… – Данакт чувствовал самую глубокую боль от одиночества, не понимая причин выпавшего именно на его плечи горя.
– Не ты виноват в том, что они не вместе и не рядом с тобой.
– А кто виноват? Почему со мной такое произошло?! Знаете, Филипп сказал мне, что люди боятся того, чего не понимают, – может быть, в этом дело? Что я… я… я не знаю, был бракованный, недееспособен, и им пришлось сделать со мной это…
– Не все зависит от нас, – твердо сказала Агата, желая успокоить беспомощную ярость Данакта. – Даже понятие справедливости является очень пластичным и непостоянным. Все это важно знать для того, чтобы правильно принимать решения, от которых зависит не только твоя жизнь, но и жизнь других людей. Это одна из причин, почему я не советую тебе слепо доверять Бенджамину, – он умеет манипулировать людьми ради своей выгоды, я по себе знаю. Но сначала тебе надо встретить отца и узнать всю правду о самом себе.
– А если я не хочу? Он ведь мне чужой – мы не знакомы. Я тут знаю людей больше и лучше, чем во всей своей семье.
Агату немного удивили такие слова, но довольно быстро она вновь показала спокойную силу лишь одним своим взглядом, дополнив это словами:
– Если ты не разберешься с этим сейчас, пока молод, то злость, одиночество, вина и даже жалость к самому себе не дадут тебе жить по-настоящему. Ты в любом случае должен простить его, как и свою маму, отпустить это прошлое, чтобы быть открытым к новой жизни, той, которую ты хочешь.
– А если я возненавижу правду? Я бы хотел остаться здесь, чем-то помочь, найти…
– Потом вернешься, я же не выгоняю тебя. – Данакт все еще был в смятении. – Ты уже знаешь, какой непростой период сейчас для всех, следовательно, лучше не откладывать такие моменты. Вдруг что-то случится, второго шанса уже может не быть.
– Только если они специально не сдали меня тем людям. Я ведь не помню прошлого, вдруг они просто хотели избавиться от меня… или я вообще похищен был.
– Вот иди и узнай! – твердо закрепила Агата. – Если что-то случится, сообщишь, мы приедем. Но не позволяй окружению формировать неправильное суждение о себе, отнимая надежду на лучшее.
5
Время ускользало, а компромиссы отсутствовали, сведя всю ситуацию на безысходность забвения, настигающего Итана с особой жестокостью. Познание этого момента отпечаталось на нем неким призраком, вытягивающим всю волю к жизни, препарируя желания и выпотрошив все внутренности.
– Итан, что случилось?
Ища глазами голос, он ощутил на лице какой-то материал, закрывающий половину головы. Минута, другая – и он уже смело покинул место своего пробуждения, познавая метаморфозу дискомфорта, то ли приятного, то ли пытающегося вывернуть его наизнанку.
– Успокойся, все хорошо, ты восстанавливаешься, у тебя было кислородное голодание, ты отключился, но я успела вернуть контроль над Точкой до твоей смерти.
– Как это у них получилось? – Пусть тело Итана еще было ослабшим, но вот сознание стало ясным и четким, позволив обрести тот самый, ранее когда-то спасительный контроль над раздражителями. – Кассандра? – Ответов он жаждал не меньше, чем наказания каждого причастного к очередной попытке его убийства.
– Я не хочу, чтобы ты сейчас тратил на это силы, тебе надо отдохнуть.
– Как?!
– К твоей криокамере прикрепили небольшой блок памяти, у него был внутренний таймер, истечение которого открыло доступ вируса к системе. Та, в свою очередь, была подключена к Точке. Они отключили все, поменяли алгоритмом случайных чисел пароли, а главная команда выключила энергию, а потом и кислород. Было трудно, но я успела вернуть контроль. Это нельзя было предвидеть и обнаружить заранее, потому что сама карта памяти была отключена все это время.
В ее голосе он слышал то самое сочувствующее раскаяние, присутствие которого было ему скорее понятно умом, нежели сердцем. Подобное заключение стало еще одним кирпичиком: знание лучше эмпатии, оно оставляет трезвым.
– У тебя же есть мои показатели здоровья до инцидента?
– Да, конечно, все в архиве, каждый день.
– Проверь, были ли какие примеси или стимуляторы?
– Если и были, то они точно не могли способствовать покушению, я бы заметила.
– Я знаю. Меня интересует мое состояние до этого, с момента… с момента разговора с Бенджамином.
Кассандра не спорила, а молча исполняла уже не просьбу, а настоящий приказ. Рождение и скорое развитие данного вопроса случилось по причине покушения, потому что обретенная трезвость сразу же приметила недавнее обретение чужеродного покоя. Возможно, что все решения о новой колонии с возрождающимся оптимизмом являются не более чем результатом химического влияния, аккуратно завуалированного под простые состояния удовольствия, чтобы потом, когда он поверит в нечто лучшее, тотчас и лишить этого, как и жизни. Хорошая месть – дать человеку самое лучшее, чтобы он понадеялся на большее, а потом отнять, причинив тройную боль.
– Итан, я все проверила, никаких аномалий нет, признаков отравления тоже нет. Лишь показатели серотонина превышали твою стандартную планку.
– Кто это был: снова совет директоров ЦРТ или же кто-то из правительства?
– Не надо думать об этом, они не могли не попытаться, а у нас очень много работы, лишний конфликт…
– Кто?!
– Что ты хочешь сделать?
– Подключи меня!
Виртуальный экран растянулся на ближайшей стене: шесть больших квадратных окон, в каждом было отличное от другого содержание – кто-то был в дороге на заднем сиденье автомобиля, кто-то в ресторане, один на улице в солнечную погоду, еще один в спортивном зале, пятый в где-то в офисе, а последний – у себя дома, на кухне. Каждый видел устремленный в камеру властный взгляд человека, презрение которого прожигало насквозь. Итан дал им почти минуту времени для осознания происходящего, с удовольствием наслаждаясь ожидаемой реакцией каждого из этих людей, чьи планы отныне изменились навсегда, а лица на всю жизнь запомнят состояние страха перед всемогущим существом. Первый и последний молча отключились, остальные четверо только попытались что-то сказать, как-то оправдаться, создать для себя хоть маленькую надежду на прощение, но Итан перебил. Тон его был полон надменности и страстного удовольствия от безграничной власти над этими людьми.
– Вы знаете свою вину, по лицам вижу. У вас есть все, а живете страхом перед одним человеком – посмешище. Я дал вам свободу, улетел на край солнечной системы, оставил все вам – людям с властью. Но вы не смогли смириться с тем, что есть кто-то могущественнее отражения. Это даже льстит, обожаю оказываться правым. Я знаю о вас все, у меня перед глазами ваши сообщения друг другу о плане очередного покушения на мою жизнь. Каждое ваше действие, каждое слово, каждый взгляд и все грязные делишки – все это у меня в руках. Осталось придумать, как наказать вас за наглость, как пристыдить за слабость. Спасибо, теперь руки развязаны окончательно, таков ваш выбор – свободу порицать не смею. Раз уж мое существование так вам претит, так пугает, то я до конца отыграю навязанную мне роль – самая легкая работа в мире.
Волна негодования разразилась яростной бурей. Каждый пытался заявить о своей непричастности, не моргая и глазом, обвиняя другого во всех преступлениях, приводя самые банальные отговорки. Итан наслаждался разобщенностью этих испуганных людей, вновь убеждаясь в сравнивающей все неровности силе слова. Помелькает идея ничего не делать, дабы они сами себя сожрали, уничтожив самолично конкурентов, слепо веря в шанс на выживание. Редкие всплески разумных попыток договориться посредством конструктивного разговора тонули в моментальном обвинении соседа, наперед пытаясь обезопасить Итана от слов назначенного лжеца.
Маховик крутился дальше, старые обвинения обрастали новыми подробностями, а каждое новое звучало все более глупо и несерьезно. Деградация проявлялась на глазах, насыщенное предательством каждого и всех скоротечное время в несколько часов утомляло, а искра войны затухала под кашей безрассудства, страха и глупости. Итан не стал никого предупреждать, не оставил последнего слова, даже не обозначил свою волю в отношении внутренних врагов – он просто отключил всю видеосвязь.
– Разошли это все по новостным порталам и загрузи в открытую сеть. Ну и заодно обнули их счета и доступы, а весь компромат, все их темные и гнусные делишки выпусти в свет, пусть мир увидит истинные лица…
– Чего ты хочешь добиться? – Кассандра заговорила серьезнее обычного, голос ее не скрывал недовольства всей этой ситуацией.
– Как сама думаешь, чего я хочу добиться?
– Итан, твои действия лишь докажут их правоту – раз, ты дашь им все аргументы, чтобы уничтожить нас, – два, а главное – запустишь слишком активную и многочисленную реакцию миллионов людей, несомненно, внеся в наш план львиную долю непредсказуемости!
– Переживем, а поводов пустить в нас пару ракет я и так уже дал.
– Дело не только в этом. Я хочу, чтобы тобой руководил ум, а не злость. Сжечь мосты – это легко, но мы с тобой не просто так оставляем этот мир, помнишь? Я считаю, что простая порка лишь докажет твою уже давно всем хорошо известную силу. Предлагаю зайти с другой, куда более созидательной, нестандартной стороны.
– Так, я понял, ты недовольна моим желанием указать им свое место за попытку моего убийства! Но я что-то не вижу великой пользы в «созидании», потому что им плевать на любую мою подачку, взятку или же поощрение.
– А я не их имею в виду. Я уже сказала: зайти с другой стороны. Совет директоров – это не Мегаполис, как бы они сами ни хотели в это верить.
Именно трезвость мысли позволяет увидеть в словах Кассандры действенный на практике посыл. Исполнение выстраивается довольно простым и незамысловатым, а результативность пусть и туманна, но как минимум интригует. Итан не просто так привык к сложным уравнениям – игра всегда была на нескольких полях с запасом маневренности, а тут ему подсовывают слишком простой сценарий, куда больше ломающий давно проверенные установки, нежели работающий бальзамом для ума. Но чем больше он думает о таком нестандартном проявлении своей силы, тем лучше видит, как высоко будет оценен людьми столь малый труд его инициативы.
– Докажи им и всем, – продолжила после паузы внушительно Кассандра, – что ты не просто присматриваешь за миром, а обладаешь властью точечного контроля. Они ведь знают, как ты отрешен от них, привыкли видеть тебя изгоем. Разве будет кто-то при твоем статусе опускаться до какого-то там расследования? Вряд ли. А ты сделай это, покажи пример того, кем они никогда не будут, пристыди их, заняв позицию не в стороне от всех, а среди граждан.
Удивительным образом присутствие на Точке позволило увидеть ничтожность той беспроигрышной игры с врагами, вовлечение в которую ставило его в один ряд с этими ничтожными людьми. Необычная легкость образовалась в нем самым свежим ароматом, открывая возможность испытать ранее заложенную в нем идею самому выбирать между сложностью и простотой.
– Кто, если не мы, да?
– Отличный способ попрактиковаться, прежде чем ты станешь отцом собственного поселения. Заодно, кстати, это будет пугать их больше всего – твоя непредсказуемость. Последнее, чего они ждут от тебя, – это проявление внимания к Мегаполису с позитивной стороны. Покажи им их ничтожность не только игнорированием, но и интересом к тому, что для них всегда было чуждым.
МЕГАПОЛИС
1
Блеклый свет однокомнатной квартиры успешно скрывает скудную обстановку, подчеркивая сухой минимализм односпальной кровати, единственного безвкусного шкафа и грубой кухонной мебели, больше похожей на выставочную из-за минимального набора посуды на одного человека. Окна в комнате и кухне открывают вид на соседний дом через небольшую парковку, позволяя в тамошних квартирах разглядывать фрагменты чужих жизней. Это неплохо скрашивает самые одинокие вечера и ночи, где даже при полностью выключенном свете хорошо помогает уличное освещение. А еще этот процесс стал неким аналогом медитации, способствующим хоть какому-то успокоению после рабочего дня, позволяя сидеть в тишине, темноте и покое и прятаться не только на виду, но и от страданий упущенной жизни. Так было в обычные, как минимум по ее меркам, дни. Но были и другие дни.
Сидя на кровати, Ксения смотрит в пол, мечтая о том, чтобы все закончилось здесь и сейчас, тихо и мирно, прямо в моменте, который она поймала и боится отпускать, том самом, предшествующем столкновению со всей живущей в ней по своим правилам ненавистью. Она сжимает кулаки, вцепившись ногтями в ладони почти до крови, дыхание учащается, мышцы начинают ныть, а слезы вот-вот пробьются на волю. А уже могла бы и научиться противостоять этому, ругает себя в мыслях за то, какую слабость испытывает перед поездкой на могилу мужа и детей. Каждый раз она переносит дату, говоря себе, что в следующий раз все будет иначе, она найдет силы и впервые посетит кладбище и место их захоронения. И вот наступает та самая, выбранная ради отговорки новая дата – и все повторяется вновь, вынуждая ее обозначить очередной новый день.
Ксения ненавидит себя за это достаточно сильно для принятия заслуженного наказания в виде и так запоздавшей старухи с косой. А ведь нужно просто прийти туда, поговорить, поплакать, покричать, сделать все необходимое для извинения. Но она не может, каждый раз ее что-то парализует. Уставшая и изможденная, Ксения сползает на пол и прячет лицо в коленях, обхватив руками голову. Истеричные вскрики сопровождаются слезами, хоть как-то позволяя обуздать чувство вины, борясь с напрашивающимся образом предателя, оставившего их наедине с бесконечной смертью. Еще в момент опознания изуродованных тел ее разум заблокировал любую эмпатию, позволил разобраться со всеми формальностями без ярких эпизодов.
Растеряв артефакты ее существа как матери и жены, Ксения безуспешно цепляется за воспоминания о былом счастье. Все это мучает ее с такой силой, будто бы кто-то иной стоит в стороне и направляет этот ужас по ее телу, издеваясь столько, сколько захочет. Порой ее состояние доходит до попытки выбраться из этого мира самым прямым и в то же время ужасным способом, подпитывая это решение еще и принятием бездейственности таблеток, прописанных психиатром так же давно, как она последний раз его посещала. Несмотря на то, как, нарушая закон, добывались более сильные и менее законные средства воздействия на психику, результат оставался тем же – полная безысходность с удушающей болью поглощала всю ее волю к жизни. Порой казалось, словно все лекарства и препараты были выдумкой, лишь заглушкой фантазии, как глупый психологический эксперимент, участие в котором хоть как-то отвлекало от реального положения ее никчемной жизни. Медленно утопая в собственной слабости, Ксения вот-вот должна была повторить окончание шаблонного сценария ее, как она их называла, «эпизода» – лишенная воли к жизни, дать организму устать от голода и обезвоживания настолько, чтобы потерять сознание. А дальше? Дальше уже как получится. Но в этот раз по квартире разнесся звуковой сигнал коммуникатора, разогнав затхлую обитель отчаяния.
Кое-как поднявшись с пола, она включила коммуникатор, перенеся на стену изображение видеозвонка. Увиденное лицо взбодрило своей неожиданностью не меньше самого дорого продукта, который она могла найти, не прибегая к серьезным продавцам. Стоя во весь рост, щурясь, она сквозь свисающие на глаза пряди волос смотрела на извергающее уверенность лицо Итана Майерса.
– Здравствуй. Знаю, какой неожиданностью оказался для тебя этот контакт, но прошу выслушать меня, уверен, что ты оценишь жест доброй воли.
– Я отключила звонок на коммуникаторе, как ты это сделал? – Ксения все еще пыталась понять причину и способ происходящего, привыкнув относиться к этой персоне скорее как к бракованной функции ЦРТ, нежели живому существу.
– Брось, не задавай глупых вопросов, я могу все. Ну или почти все.
– Чего ты хочешь?
– Помочь тебе с Эхо. Как мне стало известно, он проник в высшие круги, выторговал себе Мегаполис и начал шествие по нашим улицам. Я собрал достаточно компромата, чтобы ты завела официальное дело и избавила людей от негативных влияний этого чудика, не говоря уже о том, что заодно и пару продажных шишек посадишь. И прежде чем ты увидишь во всем этом способ использовать тебя и эти аресты для моей личной пользы, как способ сделать грязное дело чужими руками, я скажу, что заодно ты себя прославишь арестами парочки засранцев из ЦРТ.
Ей было сложно поверить в происходящее, она и вправду видела в этом чуждую ей многоходовку, где Итан выиграет больше, чем она. Но чем лучше ясность пробиралась сквозь ранее раскаленную эмоциональную паутину, тем больше ей хотелось ухватиться за этот шанс.
– Почему я должна верить тебе?
– Обороной войну не выиграть. – Итан звучал мудрее, прибавляя веса каждому слову своим внушительным и уверенным тоном. – Я даю тебе не просто оружие, а иммунитет от всех тех людей, которые посчитают твои действия и цели… мягко говоря, невыгодными для них. Ты понимаешь, о ком я.
– Да меня грохнут уже завтра, а дело похоронят!
– Ксения, дорогая моя, ты слишком низко берешь. Если я говорю, что у тебя иммунитет, значит, у тебя иммунитет. Информация – это наше все, тебе ли не знать. Моего «почти все» хватит на всех и каждого с лихвой, тут уж не беспокойся, запертых дверей не наблюдал уже очень давно.
– А если я не хочу…
– Слушай! Я знаю твою историю, твои цели… твои секреты, – с особой ухмылкой произнес последнее уточнение Итан. – Бенджамин очень лестно о тебе отзывался, просил у меня помощи. Да, у нас с ним был разговор после вашей уступки этому Эхо. Для меня Эхо – никто и ничто, очередной таракан, таких была сотня, будет еще. Тут уж как с сорняками, они просто появляются. Но он важен тебе, а значит, ты сделаешь эту работу лучше, чем я или кто-либо еще.
– Или же ты просто знаешь, что мне нечего терять.
– А еще знаю, как хорошо это влияет на твою несгибаемость перед выполнением действительно важной работы.
– Почему сейчас?
– Скажем-с так, оказавшись тут, в космосе, я несколько переосмыслил отношение ко многим аспектам жизни. У меня есть ресурс, а у тебя проблема, которую можно решить этим ресурсом, не говоря уже о том, что будет неприлично не помочь дочери друга.
Тут лицо Ксении искривилось, и так уставшие глаза не могли оторваться от лица Итана, тело будто бы перестало существовать, а парализованное состояние блокировало подкравшийся с неожиданной стороны контакт с ее отцом. Итан выждал чуть-чуть времени, прежде чем раскрыл необходимые подробности:
– Я знал его не так долго, как хотел бы, но достаточно, чтобы уважать. Помню его силу и…
– Хватит!
Ксения впервые с начала разговора отвела глаза, ей требовалось хоть чуть-чуть времени, чтобы разобраться с происходящим. Новые возможности пугали своей непредсказуемостью, а тут еще и история про отца от человека, который явно знает ее секрет.
– Что ты хочешь взамен? – Она знала специфику таких вот, как ей казалось, подачек, где механизм оказывался слишком большим, чтобы уследить за цепной реакцией ее действий.
– Сделай свою работу. Но не используй этот шанс из-за отчаяния. Единственное условие – сделай работу честно и достойно. Никаких ультиматумов или шантажа, если откажешься, я переживу, никаких претензий.
Все выглядело слишком идеально, он сам выглядел и говорил слишком идеально. Внутри нее так и кричал голос недоверия, настоящая истерия паранойи, извергнувшая лишь краткое и быстрое: «Мне нужно подумать». В ответ Итан лишь кивнул, скорее как заботливый дядя или даже дедушка, нежели кто-то чужой, после чего отключил связь без единого слова. Оказавшись вновь в полумраке комнаты, она начала обдумывать новые вводные, а на расстановку приоритетов словно и вовсе не осталось сил. Что-то внутри не позволяло поверить в такое… стечение обстоятельств, результат труда или же… судьбу? Инородность происходящего рушит и без того шаткие опоры, ввергая в смуту из-за невозможности найти ответ неверия. Может быть, все дело в том, что такой человек, как Итан, попросту не может делать все на добром мотиве? Вопросы возникали слишком быстро, а ответ на любой из них не имел возможность быть не просто озвученным, а даже найденным еще и из-за угасающей жизненной силы. И без того замученная попытками выбраться из бесформенного лабиринта противоречий, с преследующим ее по пятам чувством вины и злобы, она столкнулась с добрым жестом Итана, определение истинной сущности которого окончательно истощило ее малые ресурсы.
Каждая ночь с момента трагедии прятала ее глубоко в пучине тьмы, оставляя лишь осознание отсутствия каких-либо связей с жизнью вне владений пустот покоя и равновесия. Такой порядок ее устраивал – этакая оборона, обязательно и безотлагательно срабатывающая каждый раз, давая необходимую перезагрузку. Ее не интересовало отсутствие семьи во снах, как и отсутствие чего-либо иного, хотя ранее все доступные и возможные краски и образы посещали ее без особых проблем. Будь во сне лучше – велик шанс добиться продления этого состояния по самым очевидным причинам, не говоря уже о том, как быстро реальность может стать кошмаром, безвозвратно спрятаться от которого будет желанно лишь в уже проверенном состоянии счастья. А ей необходима хоть какая-то трезвость, потому что у нее есть определенная и ясная цель завершить свой поход.
Пробуждение всегда случалось стабильно минут за десять-пятнадцать до будильника на семь часов утра, несмотря ни на что, даже если заснула она в середине ночи. В этот раз все случилось иначе, вынудив быстрее включаться в совершенно неожиданные условия. Ее разбудила открывающаяся дверь в квартиру – замки были не электронные, а механические, поставленные по ее указанию с самого первого дня аренды скудного жилья. Кое-как поднявшись, толком не восстановив силы, Ксения отсекла сценарий взлома. Вряд ли кто-то мог сделать копию или подобрать аналог, замки хитрые, а значит, пришел тот единственный человек, которого она хотела видеть меньше всего, но попросту не могла позволить себе выгнать из своей жизни.
– Ты вообще ешь? – не лишенным заботливых крупиц голосом произнесла с упреком взрослая женщина, после того как осмотрела с головы до ног худую и немощную на вид Ксению. Не получив ответа, который она и так не сильно ждала, женщина пошла на кухню, чтобы поставить кипятиться чайник. Действия ее были уверенные, движения четкие, несмотря на возраст ближе к пенсионному, выглядела она крайне бодро. Длинные седые волосы были завязаны в пучок, круглое лицо прорезано морщинами, а тонкие губы почти незаметны в контрасте со щеками и большими, преисполненными суровым жизненным путем голубыми глазами, непроизвольно выражающими тяжесть многих прожитых лет. Расстегнутое скромное пальто почти касалось пола, раскрывая белый свитер и простые штаны. Белый шарф был снят и положен на стул, туда же она положила свою сумочку и одежду, заблаговременно оглядев чистоту пола.
Ксения вошла на кухню и села на свободный стул, направленный спинкой на окно. Спрятав лицо в ладонях, она уперлась локтями в стол, молча собирая воедино все предшествующие незавершенной перезагрузке моменты, коих оказалось слишком много, чтобы быстро прийти в норму.
Напряженное молчание ознаменовало свое окончание в момент, когда на стол были поставлены две кружки с чаем, а в предоставленную Ксении женщина закинула пару таблеток, сразу же сев напротив нее.
– Пей, станет легче.
Женщина сидела с ровной спиной, чуть наклонившись вперед, она обеими руками обхватила свою кружку, изучая хозяйку, которая наконец оживилась и принялась пить теплый напиток. Подводящая к серьезному разговору напряженная атмосфера лишь в первые секунды казалась стоящей своего внимания, на самом же деле фигуры подобных событий уже привыкли к данному сюжету.
– Я бы хотела знать, как долго ты будешь вести такой образ жизни.
Ксения сделала большой глоток, тяжело вздохнула и, не поднимая глаз, ответила отчетливо и раздельно:
– Ольга Олеговна, спасибо, но у меня много работы.
– Я спросила не об этом. Ты исхудала, за собой не следишь, живешь как… в общем, место это явно ниже тебя. Я знаю, тебе не хочется это все слушать и слышать, но если тебе плевать на себя и ты даже не хочешь позаботиться о себе, то я так не могу. Ксюша, вот так жить нельзя. Это не жизнь.
Ксения смиренно выслушала всю заботливую речь, безошибочно замечая порицательные ноты. Подняв глаза и смотря на Ольгу из-под свисающих на лоб давно не мытых волос, уже утомившись от нравоучений, она произнесла спокойно:
– Зачем вы вновь мне все это говорите?
– Потому что мы с тобой семья.
– У меня все в порядке.
– Ты можешь доказывать это кому угодно, но, девочка моя, я вижу тебя насквозь и знаю все то, что ты сейчас чувствуешь.
– Неправда! – резко выпалила Ксения, что, несомненно, не понравилось Ольге, но та стерпела данную активность.
– Что – неправда?
– Мы никакая не семья. Уже нет.
Ольга сначала не находила правильно реакцию, всерьез находясь на грани между выплеском уже давно копившегося недовольства и уходом отсюда раз и навсегда. Но все же возраст дал свои плоды, открыв ей более осмысленный подход к оценке такого отношения со стороны невестки.
– Тогда зачем ты каждый раз соглашаешься на встречу? Зачем даешь ключи от каждой новой съемной квартиры?
В иной день она бы так ничего и не ответила, но тут ей вспомнились слова Итана: «обороной войну не выиграть». Очень хорошая фраза, думала Ксения, отлично описывает основу всей ее работы, позволяя принимать весь побочный ущерб.
– Вы знаете, чем я занимаюсь сейчас? – Ольга недвижимо следила за внушительным тоном Ксении. – Я работаю над тем, чтобы убрать с улиц очередных манипуляторов-сектантов, которые видят в гражданах лишь материал для своего обогащения. У меня высокая должность, куча обязательств и минное поле последствий каждого моего решения. Но все это меркнет на фоне моего расследования убийства моего мужа – вашего сына!
