Никита Немцев
(Апокалипсис всегда)
– Окей, преподобный, на таких условиях мы постараемся. Правда, Будка?
– А? Да-да, конечно.
Батюшка, слегка что-то жуя, перекрестил их и протянул ручку. Волочай привычно приложился, а Будимир – завис самым носом у морщинистой, костлявой, ухабистой (такой мёртвой) руки – и целовать не стал. Пробормотав что-то неясное, он кубарем сошёл по ступенькам – на свежий воздух.
– А иконки-то зачётные, с-ка. За них, думаю, нормально так башляют, – сказал Волочай.
– Что – по-твоему, лучше, чем наш Тихон Калужский?
– Ну ты сравнил – такой эксклюзив и зачуханный Тихон Калужский! А круто я его раскрутил, а? Бабос пополам, да ещё свой прайс рисуем.
– Чего?
– Ты ж только что на переговорах был, не?
Небо проступало светлыми тучами (топлёное молоко), пихты изгибались на ветру, воздух был весенний до издевательства. Волочай с Будимиром шли по дворику – расцветающему и наполняющемуся щебетом. Казалось, всмотрись хорошенько – и увидишь лето: но что-то не то: что-то как-то не так с этим летом.
– Как умер твой отец? – спросил Будимир вдруг.
– Авария. Я совсем шкет ещё был, – буднично ответил Волочай, перебирая что-то в кармане. – Потом вместе с маман по монастырям гоняли – она себе мужика среди трудников искала: других же мест нет, да?
– А. Ты рассказывал. Это когда ты дрочил в коровнике и смотрел на купола, да?
– Агась. – Волочай провёл пальцем у носа. – Там у настоятеля ещё был огромный страус. Я у него спрашиваю: «Дядь, а страус вам зафига?» А он мне на голубом глазу: «Ну, красивая птица, блогородная», хах!
Они встали у корпуса, отжатого МВДшниками (в целях просвещения). Пахло зелено и весело – как на покосе.
– Не понимаю, что ты в церкви забыл, – пробормотал Будимир.
– Ну я ж хочу на «Бентли» покататься. Будешь?
Волочай протянул под завязку набитый косяк с усиком на конце – Будимир накрыл его всем телом и хищно озирнулся:
– Ты сдурел, Чайка? Прямо в монастыре?
– Я ващет беспалевные точки знаю. Ты чё сёдня? Бухал, что ли?
Вдали прошёл кто-то (нет – показалось) – Будимир зашептал:
– Ты где это взял?
Волочай повёл лицом удивлённо:
– Не знаю, на чём ты сейчас торчишь, Будка, но эта шняга тебе точно остатки мозга выжгла. – Он сунул руку в карман и достал зажигалку. – Трава – друг человека. Всяко лучше, чем святую воду бухать.
Будимир отвернулся и взялся за затылок (правой рукой). Волочай провёл небрежным взглядом по сторонам:
– Ну так чё?
– Не. Я в центр сейчас. С Сидом видеться буду.
– Это который программист?
– Это который рэпер.
– А, понял.
И что-то снова тигриное в его расплывшемся взгляде…
– Ты поспрошаешь народ? – сказал Будимир.
– Про чё? – Волочай выразительно не расслышал. – А-а-а! Про иконы-то? Ну конечно! Как же я мог? Хах!
– Ладно, бывай.
Они обнялись по-братански – и Будимир сутуло пошёл к ворота́м (во рту сидела какая-то гадина (забыл зубы почистить) и тошнота наползала).
Едва он вышел из монастыря, прямо перед его носом остановилась маршрутка – дрожа, подножкой поводя и приглашая, – и тут же отъехала, дымясь. Будимир показал ей средний палец и угрюмо потопал по бордовой обочине (всё равно минут двадцать до станции идти).
МШ
Я был так смешон и горек, что всем
старушкам, что на меня смотрели,
давали нюхать капли и хлороформ.
Вен. Ерофеев. Василий
Розанов глазами эксцентрика
Каждый раз после разговора с Волочаем Будимир чувствовал похмельную тяжесть: он слабо помнил, откуда взялся Волочай (казалось, он был всегда), но приблизительно тысячу раз он с ним порывал – и столько же раз передумывал (и всякий раз – одна и та же встреча, одни и те же слова).
Будимир шёл. Налево, направо – жёлто-поле, раздетые берёзы, линии электропередач, далёкая стройка и – вдруг – кусок забора вникуда. На нём жирная надпись:
ЭТО НАВСЕГДА
Ёжась, Будимир, наставил воротник (какой-то звон в голове), плюнул и пошёл дальше по этому унылому пейзажу. Перспектива трассы напоминала об автостопе, – но это точно такой же обман.
Мысли ворочались балаганом: какой-то шансон, что-то про отца, спросить Сида про иконы, в «Ионотеке» у него концерт, дома опять засрали раковину, у Авроры невероятные ключицы… Как стукнутый – он достал телефон и набрал её (всё равно идёт) – «абонент сейчас разговаривает». И ещё набрал – «абонент не хочет с вами разговаривать». С мыслью, что это какой-то идиотизм, сунул телефон подальше в карман.
Тут же – потянулась диско-мелодия.
– Звонил? – (Она звучала тем ненастоящим голосом, каким объявляют станции в электричке.)
– Д-да… – Он уже семьдесят раз об этом пожалел. – Я хотел спросить… – Мимо прогремел КАМаз. – Я спросить хотел – ты на концерт не хочешь сегодня?
Аврора помолчала выразительно и раздражённо прокашляла:
– Кх-кхм! Я же болею.
– А. Точно. Прости.
Он поскорее повесил трубку. Как тупо. Как тупо! (И дальше только тупее – хоть в Перу уезжай, хоть в Зимбабве.) Пиная какой-то камешек и пытаясь не выблевать жизнь, Будимир всё-таки дошёл до вокзалишка: он походил на игрушечный кораблик для ванной, брошенный в пустыне.
Поднявшись на перрон, Будимир оказался в компании зябнущих пенсионеров (в Питере не редкость спутать академика с бомжом) – всё скулило каким-то смутным дежавю… Перебивая тоскливую мысль – подъехала скрипучая электричка. Будимир потянулся к ней вместе с остальными.
– Носки, носки! Бабушкины носки!
Дверь грохнула, он прошёл пару шагов и уселся: мужик рядом подпивал «Охоту крепкую», напротив – симпатичная, но какая-то лисья девушка в широкополой мужской шляпе (с розовым бантиком) читает газету. В окне всё было серое – серое, как горельефы под дождём; свет пробивался через безнадёжно грязное окно, взгляды у людей – как будто в катышках со сна. Будимира что-то раздирало снутри и снаружи.
Чуть не задыхаясь – раскрыл Гегеля: «Оно есть для себя эта атараксия мышления о самом себе, неизменная и подлинная достоверность себя самого…»
Будимир захлопнул книжку и нашарил плеер с недослушанной песней:
Я не фашист, не патриот,
Я люблю баб и люблю мужиков.
Не, я серьёзно – не, я стебусь,
Я, блин, не я, но вообще-то, блин, я.
Чё есть ничё, а ничё, блин, ништяк,
Метамодерн – всё разрулит ваще.
Жизнь есть песок, смерть уже вокруг нас,
Если повтор – спасибо браток!
Если, блин, всё – ну и ладно, ничё.
Я бы и сдох, – но давайте потом.
В голове всё что-то звенело (не колокол, не сирена, не самолёт). Мимо прошёл парень, раскладывая брелоки (глухонемой продавец). Будимир встал и открыл форточку – воздуха больше не стало.
Всё есть Бог, значит, я – тоже Бог:
Я люблю есть огурцы с молоком,
Курю сигареты обратным концом,
Метамодерн – всё есть любовь.
А любовь вам не брак, не ебля, не суета.
Впрочем, и это – ну так, иногда.
Есть наркота, есть даже ЗОЖ,
Есть и алкашка – убивайся, чем хошь.
Тошнота не девалась, горло раздирала судорога, гул нарастал. Будимир выдернул наушники и отправился на прогулку в последний вагон (надеясь на туалет).
МШШ
Персонажей вне книг, разумеется, не су-
ществует, но персонажевая психология,
ощущение сочинённости своего бытия –
реальный, научно установленный факт.
С.Д. Кржижановский. Чужая тема
Распахнул гильотинные двери – в прокуренный тамбур, в ритмический постук вагонной сцепки (этот вечный поезд – чу-чух, чу-чух) – хотелось скрючиться эмбрионом и несуществовать. Повторял про себя: «Аврора, Аврора» – делалось ещё хуже. В каком-то отчаянии – стал набирать ей эсэмэс…
С самой покупки этой кнопочной «Нокии» (бракованной) – война с Т9 не прекращалась (Будимир упорно учил телефон новым словам –преимущественно, матерным, – а тот всё забывал), – но никогда эта война не принимала таких масштабов, как сейчас. Оголтелый телефон выплёвывал всё, что Будимир пытался настучать по стёртым до неразличимости кнопкам. Вместо микроскопического «Ты как?», получилось – «Сядь».
Будимир обсмотрел тамбур – и сел на корточки. Он попытался набрать «хорошо», а Т9 выдал – «формы». Как-то само припечатлось: «не существует» (ещё поколебавшись на потешном «формы не усы»). Будимир набрал «ладно» – и помотал на звёздочку варианты: «ладон», «игемо», «казно».
Тогда он решил набрать «что», – но остановился на «ку», начал набирать «ты», но остановился на «с». Распоясавшиеся пальцы приписали: «ку с т вот фу». Потом Будимир вспомнил про «казно» и стал выбивать «крад» – вариантами высветилось «крае», «кубе», «исае».
– Бля, – проговорил Будимир тихо. – Я что – с Исаией говорю?
У прохода стоял мужик и курил. Он глянул – с сигаретой – на Будимира, открыл дверь в грохочущий тамбур и побежал.
А Будимир – пуча глаза от страшной догадки – стал набирать имя Авроры (случайно зажался капслок), и вдруг увидел – не раз встречавшееся при наборе эсэмэсок и всегда неясно смущавшее – «АВТОРА».
(– Ну наконец-то ты допетрил!)
– Это что за нахрен? – подскочил Будимир, озираясь в пустом тамбуре.
(– Не бойся – я Никита Немцев, твой Автор. Просто я не мог явиться, пока ты меня не призовёшь.)
– Спокойно, Будимир, это всего лишь голос в твоей голове… – Будимир схватился за волосы и уставился в умиротворяюще серое окошко.
(– Ну не дури, Будимир. Если бы я явился более объективно – твой мир просто схлопнуло бы в лепёшку и начинай сначала.)
Будимир стоял, зажав уши.
(– Не веришь?)
– Ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля-ля.
(– Помнишь из Писания, про неопалимую купину?)
Не отпуская ушей (хотя голос-то шёл изнутри), Будимир совершенно искренне радовался обрыдло-серому индустриальному пейзажу.
(– Я с кем, по-твоему, разговариваю?? Не веришь? Так смотри же!)
В окошке раскинулась белая черёмуха (одна на весь Петербург – стояла и цвела как дура). Вдруг из столба электропередач ударила молния – дерево загорелось: но ни один белый её листочек не почернел – и улетело мимо.
Будимир набрал воздуха каким-то всхлипом, перекрестился и зачитал:
– Отче наш, иже еси на небеси…
(– Слушай, Будимир, у нас не так много времени: и так уже двадцать восьмая страница. Я Автор, ты Герой – и у нас, если можно так выразиться, – договор. От которого ты, между прочим, малодушно увиливаешь…)
– Увиливаю? – Будимир бросил молитву.
(– Да. По плану ты должен был дунуть с Волочаем.)
– Чего?
(– А ты думал, тебя так ломает из-за твоей тонкой душевной организации? Просто ты заядлый травокур, три дня ничего не мог вырубить – всё естественно.)
– Ага, конечно. – Он отвернулся от окна и надулся.
(– На обиженных воду возят. В общем, так, Будимир, через пять секунд в тамбур ввалится дедок и предложит тебе водки. Ты не отказывайся – легче станет.)
– Да пошёл ты!
В тамбур ввалился тощий дед в фуфайке и драном бушлате: с дымом валящей сигаретой в зубах, стеклянной бутылкой в одной руке и пластиковыми стаканчиками в другой:
– Уважаэмый! Ка-ампанию не составите?
– Извините, не пью.
– Экий! Ну а если па-акурить?..
Будимир скорее протиснулся в межвагонье (промежуток в промежутке электрички) и грохнул дверью.
(– А я, дурак, надеялся, с третьего раза подоходчивей будет…)
– Лучше б Гегеля читал…
МШШШ
Всё разумное действительно.
Всё действительное разумно.
Г. Гегель. Философия права
Будимир откатил двери и пошёл мимо пассажирских лиц и затылков.
– Погоди. В смысле – с третьего раза? – пробормотал он.
(– Сейчас, дай запишу: не пьё-ёт… Да, впереди контролёры, кстати.)
Из следующего вагона струйкой поползли люди (пожилые, пацанистые, озиристые, с пакетами – что-то шальное у всех было в глазах): они вытеснили Будимира обратно в тамбур.
– Станция «Дачное», – проговорил репродуктор с насморком.
Двери разъехались. Будимир сунул голову посмотреть, в спину толкнули – и побежал по щербатому перрону (у бывалых «зайцев» есть какой-то рефлекс). Будимир пробежал вагон, ещё вагон – и залетел, задыхаясь. Двери захлопнулись прямо за затылком:
– В жизни не видел, чтоб тут контролёры ходили!
(– Это для оживления действия. А вообще, твоя жизнь длится всего несколько страниц – естественно, что ты немного видел.)
Будимир проверил тамбурное окошко на предмет контролёров и проследовал в вагон (пассажиры смотрели странно: не то зрители, не то экспонаты). Он уже выбрал свободное местечко, как вдруг увидел: те же две бабки – в носочке и в грибочке – сидят напротив:
– Я люблю треугольники.
– Ну, я предпочитаю квадраты.
Будимир выпятил глаза, поднялся – и медленно, спиной, вернулся в тамбур. Захлопнув двери, он обречённо приложился лбом к окошку: по небу ползли серые громады, – но казалось, что вместо них растянута хренового качества текстура, поверх которой замостили надпись: «по небу ползли серые громады, – но казалось, что вместо ни…»
– Это что вообще такое?.. – прошептал Будимир.
(– Прямое следствие нашего разговора. Чем больше ты думаешь о засценке – тем больше нарушается целостность романа. А если в одну точку залипнешь – текстуры сломаются и всё пойдёт весёлыми фракталами.)
Уставившись в схему электричек, Будимир приготовился смотреть фракталы, но поезд встал – (двери резко расхлопнулись) – и он передумал:
– Это получается что-то типа тюрьмы, да?
(– Не совсем. Пишу тебя я, – но свободу воли оставляю тебе.)
– Прям ваще?
(– Прям ваще.)
Будимир глянул в узенькую бездну между вагоном и перроном:
– И под колёса голову сунуть могу?
Двери захлопнулись.
(– И это тоже. Но я бы не советовал: читатель не обрадуется, если всё так быстро кончится. Мы и так здорово рискуем, обнажая всю лавочку…)
– Так там и читатель ещё есть? С-с-с-сука!
(– …А если роман не получится, то мне придётся его заново начинать, опять подкидывать тебе намёки, ждать, когда ты поймёшь и опять являться, смиренно надеясь, что в этот-то раз ты согласишься на содействие.)
– Заново?.. А это уже не первая инкарнация, так?
(– Да, третья.)
Медленно – Будимир осел на грязный пол.
(– И именно поэтому я рекомендую тебе не кочевряжиться, а дальше следовать по сюжету и поскорее найти этих иконоборцев. Это в твоих же интересах, Будимир.)
– Ты сказал иконоборцев, а не иконокрадов!
(– Называется – захотел помочь… Слушай – как минимум, тебя Сид ждёт. Так что хорош валяться, – встал и погнал.)
– Но это нечестно!..
Когда Будимир поднялся, за окном уже подплывал Балтийский вокзал с синими ёлочками, – но Будимир не чувствовал, что хоть откуда-то возвращался.
ШЧ
И вновь пошла передо мной по-буднич-
ному щеголять жизнь.
М.А. Булгаков. Похождения Чичикова
Турникет (сам) услужливо распахнулся перед носом: недоверчиво, Будимир прошёл его и нырнул в павильон: он бешено смотрел по сторонам и, впиваясь в любой предмет, движение, лицо (как бы допоявлявшееся в воздухе), приходил к выводу, что всё это существует только для того, чтобы чётче обозначить его – Будимира – контур.
Толкнув тяжёлую дверь, он свалился по ступенькам и увидел: махая, с клетчатой сумкой на плече, к нему движется негр в феске. Будимир зажмурился и продолжил идти наугад (негр обиделся и бросил существовать) – наискосок пересёк парк, дорогу, открыл глаза и зашагал по почти пропадавшему мосту через Обводный.
Лермонтовский проспект был жёлтый-жёлтый (насморканно жёлтый). По левой стороне были другие цвета и – ещё более жёлтые прохожие: они старушели и детствовали – как-то загинались в ракушку, но тут же разгинались (как бы: ать! – или нет?). Не сводя глаз с этого безобразия, Будимир впечатался в фонарный столб (и узнал, что штамп «искры из глаз» не такой уж надуманный). Пока тёр шишку – заметил: жёлтой краской по асфальту:
ПУСТОТА – ЭТО ФОРМА
ФОРМА – ЭТО ПУСТОТА
Потёр лоб озадаченно. Двинулся дальше.
Свинцовое небо безразлично смотрело и не оставляло надежды даже на плевочек, на шее чудился очень жаркий и очень колючий шарф (тоже жёлтый). Будимир свернул направо – стало ещё желтее.
(– Если ты забыл, Сид на Ваське живёт. Так что тебе удобней дальше по Лермонтова и через Покровский остров.)
– Не люблю Покровку… – Будимир смотрел строго по прямой: он шёл на быстрых шагах, как бы опаздывая.
(– Запи-ишем. А то я тебя на Канонерской поселить хотел…)
– В смысле? Я в Мучном переулке живу.
(– Но сказал ты об этом только сейчас. А до этого момента ты жил где угодно.)
– Чего?
(– Правило прецедента. Ты под ноги лучше смотри.)
За ободранным домом в са́ване реконструкции, Будимир юркнул в секретный Якобштадский переулок – до неприличия похожий на какой-то дворик (голубой купол поманил). Будимир шёл этой недоулочкой, слушал детский смех из окна, курлык голубей, телевизор – и не понимал, как это всё может так убедительно несуществовать.
Он уже переходил жёлто-белую зебру, когда услышал:
– Да ладно!
Будимир застыл (как битлы на Abbey Road), но не обернулся.
– Да ладно!! – повторился голос.
На другой стороне этого крохотного перекрёстка, тоже на зебре, но идущая в сторону Якобштадского – стояла обалделая Варвара: с щеками бурундучка (или матрёшки?), намятым подбородком, глазами, просыпавшими лучики-морщинки, треугольной (колдовской немного) улыбкой и дымными волосами с какой-то рыжиной – до самых до лопаток. Зелёное платьице принцессы изящно сочеталось с леггинсами, кроссами и шалью в кисточках, с помойки (вещмешок – точно с помойки) – должно быть, Шанхайской.
– Я думала ты вообще Конго! – крикнула она. – Ахринеть!
– Привет. – Будимир осовело подошёл к ней через всю дорогу и неуклюже обнял её. Терпеливые машины, наблюдавшие сцену с умилением, всё же начали подбибикивать – Будимир оттащил Варю на панель.
– Куда идёшь? – спросила она, жуя жвачку (её младенческое лицо было как бы покрыто смутной коркой).
– Я? Да… туда! – Он махнул рукой куда-то в сторону куполов.
– Я тоже! – Варя подхватила его под руку, как цеплючая сестрёнка, и они вместе пошли по этому тощему переулку.
Неловко, Будимир переставлял ноги и не знал, что чувствовать (строго говоря, видел он её первый раз). На всякий случай – осторожно спросил:
– Как дела?..
– Не знаю. – Она сразу насупилась. – Странный вопрос. Вот что на него отвечать – а, дядь? Это ж всё ваще – это ж ощущать надо!..
– Действительно… – Будимир во всей полноте ощутил бессмысленность этого (да и любого другого) вопроса. – Тогда – что ты делаешь?
– На работу устроилась. Вебкам-моделью.
– Чего? – Будимир выдернул руку брезгливо.
Варвара удивлённо боднула головой:
– Ты ж сам меня отправил. Уговаривал ещё: когда на тебя смотрят, ты типа существуешь… – Она поправила вещмешок. – Ты не помнишь, да?
– Да помню я… – промямлил Будимир (совсем неубедительно).
Шаги, шаги – нарастающий собор, простодушно-красное «ПРОДУКТЫ 24». Будимир подумал купить воды, – но в кармане (в нагрудном, в куртке) только десятка на квартиру.
– А на этой… работе… – проговорил он, избока взглядывая на Варю, – как оно вообще?
– Да чё вообще – кабзда, они там дружелюбные!.. А какой у них чай – просто ваймэ!! Ещё там тётечка на администрации есть, прям расцеловать её хочется, такая она прямо – Женщина!.. А так… Ну запираемся в комнате, комп включаем… Некоторые просто поболтать хотят, одиноко им, наверное… Комплиментики пишут, приятно. А если даже и… Ну ты же сам говорил, что это типа виртуальной тантры и обет я не нарушаю!
– Какой обет?
– Непальский наш. – Варвара улыбнулась треугольно и закопалась в вещмешке. – Хочешь воды?
Будимир молча взял бутылку и отпил, Варя тоже хлебнула (не касаясь горлышка, на ходу). А за дорогой – Измайловский собор в своём гжельном великолепии (по-настоящему сиять он будет ночью): поджав подбородки, звёздные купола взирали свысока – как барельефы строго пудрятся, как топчутся колонны, обрастая кверху виноградом, как жирные ангелочки плетут свой хоровод. Будимир взял Варю за руку (он почему-то чувствовал ответственность), посмотрел по сторонам – и побежал со всех ног мимо перехода.
– А что мы делали в Непале? – прокричал он в процессе.
– На байке ездили, фриганили, ошивались по монастырям, на этот, как его… на Эверест ходили, да. Буденька, ты всё забыл?
(– Вообще – ты скрывался от Интерпола.)
Под ногами снова вырос тротуар.
– Я типа жёсткий чел, да? – Не отпуская руки, Будимир задиристо глянул на звёздную шапку.
– Ага. – Варвара смотрела, полная восторга (на храм).
Будимир кашляну́л и сказал с крутой хрипотцой:
– Лучше бы им оставить тут проход для нас…
– А тут как раз через рынок!
Она выпустила руку и пошла впереди – Будимир медленно провёл ладонью по заборным шишкам.
Рынок был какой-то пластиковый, вместо тыкв и черешни – сплошная одежда: и всё те же самые лица, что в электричке (только сделали вид, что азиаты). Увязая шагами, Будимир шёл за Вариным затылком и чувствовал себя крутым (хрипотца не отступала), но вдруг вспомнил невыносимую ложбинку от носа до губ – и нахмурился.
– А Аврору ты на концерт не звал? – спросила Варя, идя меж безлицых (маски, маски – белые, синие) и разглядывая наливные прилавки сланцев.
– Какой ещё концерт?
– Лёня в «Ионотеке» сегодня выступает. Ну я сама-то не пойду, я просто на «Фейсбуке» сторис видела.
(– Будимир, не тупи.)
– А… – Он засмотрелся на платье в турецких огурцах, а огуречные фракталы – засмотрелись на него. – Ну Аврора, кажется, болеет… – Будимир фальшиво закашлялся (люди в масках оглянулись как по щелчку).
Рыночье забрало направо, – а они шли дальше: к дряблому дому, к чернеющей арке – из которой тянуло свежестью впополам с тухлым яйцом.
– Ты её видел? – спросила Варя, меняясь голосом (эхо разметало звук).
– Ага. На вокзале встречал. – И шаги – как в пещере, как в космосе.
– И как она?
– Мы особо не разговаривали.
Они проследовали к перилам Фонтанки: в двух шагах – элегантной дугой был накинут пеший мостик (а обернуться – там голый постамент, на который можно встать Александром II).
– Ну. Мне туда, – кивнул Будимир (не без намёка) на мостик.
Варвара улыбнулась. Два зуба глянули шепеляво:
– Мне тоже.
Ч
Всё обман, всё мечта, всё не то, чем
кажется.
Н.В. Гоголь. Невский проспект
– Да чтоб ты!.. – Будимир отошёл на середину моста и вцепился в перила. – Издевательство!.. Бесконечное, сука, издевательство… – Он свесился к воде.
– Будик, ну ты чего? – Варвара ласково прислонилась.
– Варь, закрой уши, а? Я сейчас ругаться буду.
Варвара послушно закрыла уши ладошками. Будимир отвернул её в другую сторону и закинул ногу через зелёный заборчик.
(– Ты куда намылился?)
– В Данию! Может, хоть там этот блядский цирк закончится!
(– Тоже мне, принц датский нашёлся! А утопиться здесь – всё равно не утопишься.)
(У Будимира был второй юношеский по плаванию (честно-честно).)
– Ладно бы ещё всё было по-настоящему!! – проорал он, сидя на заборе, как на кривом железном коне.
(– Тебе больше нравилось жить и не подозревать, что ты герой романа?)
Вода бурчала внизу, трубы торчали вдали, хмурое сообщество домов смотрело пытливо – далеко уползала безрадостная перспектива.
– В идеале бы, конечно, быть настоящим… – Он покачал ногой над бездной и обернулся на Измайловскую шапку. – А то как-то это всё не по-людски…
Равновесие вдруг ускользнуло – Будимир повалился, но Варя вовремя дёрнула его за рыжий рукав (и опять – ушки под ладошки).
(– А ты что хотел – как в «Матрице»? Съел таблетку – и пошёл мир спасать? Мне лет семь было, когда я смотрел третью часть, а я уже думал, какая это лажа!)
– Господи Иисусе Христе!..
(– Он, если что, топиться не заповедовал.)
– Он просто не был героем романа!
(– И свою чашу, тем не менее, выпил. Будимир, не дури. Возвращайся лучше на орбиту.)
В тупом безразличии, Будимир перекинул ногу обратно и немного посидел на заборе. Варвара осторожно приоткрыла одно ушко.
– Ты куришь? – спросил Будимир.
– Не-а, – Варвара два раза хлопнула своими голубыми-голубыми глазами (и третий – чтоб наверняка). – А ты?
– Не знаю.
Он спрыгнул на асфальт, и они ушли с этого дурацкого моста.
ЧШ
Стану опять про баб говорить.
Аввакум. Житие протопопа Аввакума
– А с кем ты на мосту разговаривал? – спросила Варя запросто.
– С духом Фонтанки.
– Интересно!..
Прочь от зелёной мантии реставрации – они перешли горбатый мост.
Варвара вдруг как-то нахмурилась:
– Я думаю, они контролируют нас через купола и прививки.
– Что??
– Ну. Чуваки из матрицы.
(– У неё паранойя – не обращай внимания.)
Ленивой походкой Крюков канал плёлся в сторону колокольни-свечи, пароход, набитый туристами, полз с занудной экскурсией, какая-то женщина в норке свесила удочку с набережной, а навстречу – ехал на велике киргиз из службы доставки.
(– Слушай, Будимир, у нас линия расследования совсем провисает. Ты не мог бы расспросить хоть немного?)
– Извините пожалуйста! – Будимир вышел киргизу поперёк и расставил руки. – Вы не знаете, кто иконы украл??
Кое-как объехав его, киргиз ещё долго оглядывался (какой шайтан попутал?) с квадратными глазами.
(– Я про Варю.)
– Ты точно в порядке? – Варвара осмотрела его с бабушкиным скепсисом.
– Да! Конечно! – Он дёрнул плечом нервно. – Тысячу раз!
– Это твоя старая шизуха?
– В смысле – старая?
– Ну как в Камбодже. Что всё вокруг неправда, «Шоу Трумана», и типа того. – Варя прибавила, с каким-то даже восторгом: – Я как вспомню иногда – как мы ходили, прятались от всех… У меня мозг вскрывался просто!
Шли по шатающимся глыбам набережной: Будимир раза три бросил на Варю сканирующий взгляд (он не очень хотел говорить, в чём дело).
– У нас просто иконы спёрли, а на их место повесили свои. – (Но в последний момент передумал.) – Ты не знаешь, кто бы это мог быть?
– Кришнаиты, – сказала Варя (как всеми забитую очевидность).
Будимир хотел было спросить почему, но она хлопнула по руке:
– Кабзда! Да это же Семимостье!
Варвара побежала к мосту со стеллочками, а Будимир догнал её неторопливо и остановился у низеньких перил:
– Что ты сказала?
Это был обыкновенный перекрёсток каналов: на все четыре стороны – они ползли подделкой под Венецию.
– Ну ты ваще! Отсюда сразу семь мостов видно, тут счастье загадывают! – сказала Варя. – Дай руку.
Он подал. Варя зажмурилась и зашептала одними губами (её дымные волосы оплетал эфир). Будимир водил взглядом по сторонам, – но как он ни считал, у него получалось ровно восемь мостов.
(– Предполагается, что на одном из мостов ты всё-таки стоишь.)
– А с тем навесным – их вообще девять…
(– Хорош считать – желание загадывай. Неужто ничего не хочешь?)
– Разве что сдохнуть. Ты закончила?
Варя открыла глаза и несколько раз кивнула. Они пошли.
– Ну и чего ты там загадала? – спросил Будимир.
– Голову вылечить.
– Разве паранойя не делает жизнь интереснее?
– Ну я нормальной хочу быть. Чтоб дом, дети, а не астралы эти все.
Высокомерно хмыкнув, Будимир поплёл шаги дальше.
Окружение было сделано достаточно убедительно: милый старичок мечтательно поставил локоть на перила (из электричкинских), заспанный панк с мелкой девушкой фотографируются (а их Будимир видел у Лиговки), на скамейке – те же бабки в носочке и в грибочке: семки щёлкают, про политику говорят. А, там, за тихою водою – небесно-голубая колокольня тает кверху – только голову задирай! – с колоннами и барочными финтифлюшками.
– Подожди, – вспомнил Будимир, оглядываясь на Варю. – Но ты сказала, что иконы стырили кришнаиты. На кой ляд им это делать?
– Не знаю. Эти шакалы до сих пор в мои сны проникают.
(Одно время Варвара зависала с кришнаитами – ещё до знакомства с Будимиром. В какой-то момент от них отделился парень, который что-то там съел, поразглядывал сирень и узнал, что он Христос (потом он передумал и узнал, что он Будда (потом он снова передумал и узнал, что он Кришна (потом он остановился на Наполеоне (потом счёл, что это мелко и узнал, что он Люцифер (а потом опять передумал и снова стал Христос))))) – он соорудил маленькую секту: сидели на даче, медитировали на ковёр, предавались аскезе и молились. Варвара отирала ему ноги миром. Потом решила, что это стрёмно всё – и убежала.
С тех пор Варя к кришнаитам была как-то не очень.)
Внезапно – решительно – вдруг: Будимир остановился посреди дороги и вцепился в подбородок – в гениальнейшей догадке.
– А сама ты случаем… – проговорил он нерасторопно, – не кришнаитка?..
– Ну как. Вот тогда, с Лёней, – было дело, да. Я ж рассказывала.
Будимир победоносно скрестил руки на груди:
– Ты арестована!!
Варвара поглядела на него полсекунды, потом ещё секунду, – потом не выдержала и рассмеялась: её щёки превратились в детсадовские яблочки.
(– Нет, Будимир, это не так работает.)
– Тогда я вообще ничего не понимаю! – проговорил Будимир, сунул руки в карманы, и крупно задумался.
ЧШШ
Общение с людьми, которые не ведают
истины и интересуются лишь объек-
тами этого мира, есть ад.
Нираламба Упанишада. 19
Им поперёк прошла подозрительная девушка (в широкополой шляпе с розовым бантиком) – с газетой под мышкой, нагло дымя мундштуком. Будимир проводил её взглядом, пытаясь припомнить где её видел, – и надбавил шагу. Варя едва поспевала рядом, как будто ещё чуть-чуть – и улетит.
– «Петербургская косметика», – Варвара прочитала. – Интересна-а-а!
Будимир глянул лениво: это была самая неинтересная вывеска на свете.
Варя тут же прибавила:
– Я тут недавно камень нашла. Капец, красивый!
Крюков канал – (если что) – продолжался. Шагов через восемь, Варя ткнула пальцем:
– Смотри какие красавчики!
Дорогу перекрыли бессчётные голуби (скорее сизые менты): от первого же шага – они вспорхнули веником. Варя чуть не завизжала от восторга – Будимир повёл вопросительной бровью.
Брусчатка сделалась плиткой, стеклянный мост навис над головами на ниточках – он соединял новую Мариинку и старую – позеленевшую от досады.
– Уже театры?.. Ахринеть! – Варя подхихикнула: – Не понимаю я нелепости больших городов, не понима-аю!.. – Будимир покосился недоумённо. – Это Аврора так говорит. – Она уставилась под ноги и покивала. – Так что как-то вот так…
У театра курили солидные гардеробщики с метрдотельскими эполетами, а сверху кто-то разодрал облака и солнцем залупил – по окнам, по во́лнам, по глазам! Варя с Будимиром перебежали жуткую дорогу – и уставились на виолончелиста с футляром, который переходил её медленно: со вкусом: безмятежно
– «Оптика», – прочитала Варя ещё. – Набережная Крюкова канала три…
Тут вырос новодельный серый дом с понтами: Варя засмотрелась на него (и волосы – дым, и ямочки – дым, и слова её – дым):
– Так удивительно всё, так интересно!..
– Ты можешь, пожалуйста, помолчать?? – Будимир судорогой остановился, и только потом понял, как громко сказал.
Варя смолкла. Слышно было корабельную экскурсию:
– А справа от нас – великолепный представитель…
– Извини, – потупилась Варя (и обиделась – со знанием дела).
Будимир – не глядя – зашагал.
Уголком по мостам. Справа – (панорамою) – Исакий врезан над ползущими домами.
В молчаливом созерцании – встали на мостик. Облокотились.
