Нелли Шульман
Зима отчаяния
На столе красовался единственный старомодный дагосподинотип. Отец Завалишина носил штатский костюм.
– Папа к тому времени вышел в отставку. Это сорок седьмой год, перед его смертью, – Завалишин перекрестился, – я потерял отца пятилетним…
Сабуров понял, откуда у Завалишина азиатская кровь. Бывший капитан второго ранга Николай Иринархович Завалишин, участник кругосветного плавания, исследователь Новой Земли и Полинезии, опирался о спинку роскошного кресла. В нем сидела женщина,даже в европейском наряде напоминающая сказочную королеву.
– Моя матушка, – любезно сказал Завалишин, – Лидия Семеновна. Она родилась на Каролинских островах. Мой дед по матери – тамошний племенной вождь. Чем могу служить, господин Сабуров?
Затрещали пожелтевшие страницы переплетенного в потрескавшуюся кожу атласа. Сабуров протер пенсне: «Это и есть Каролинские острова?».
В глубинах Кунсткамеры пахло пылью и спиртом. В застекленных шкафах, в мутных сосудах плавали странные создания. Сабуров отвел глаза от уродливого экземпляра какой- то экзотической рыбы.
Он пришел сюда с Фонтанки пешком. Путилин считал, что Сабуров навещает дантиста. Ради встречи с коллежским асессором Завалишиным Максиму Михайловичу пришлось разыграть приступ зубной боли. Он не любил лгать начальству, однако ему хотелось пока сохранить в тайне его встречи с княжной Литовцевой и Завалишиным.
Коллежский асессор не отрицал своего знакомства с покойной девицей Дорио. Глаза цвета лесного мха словно затуманились.
– Мы встретились с Марией на именинах его сиятельства Дмитрия Аркадьевича, – Сабурову показалось, что четки в изящной руке дрогнули, – Софья Аркадьевна считала Марию названой сестрой, – следователь кивнул.
Завалишин подался вперед.
– Мария была замечательной девушкой, – неожиданно горячо сказал Адриан Николаевич, – прогрессивной. Она хотела уехать в Швейцарию, где женщинам разрешили получать высшее образование. Я закончил восточный факультет и знаю семь языков, – Сабуров открыл рот, – я имею в виду восточные, – добавил Завалишин.
– Латынь, английский и так далее я в расчет не беру. Их знает любой образованный человек.
Сабуров облегченно понял, что Завалишин посчитает и его образованным.
– Меня интересуют языки аборигенов Австралии, – заметил коллежский асессор, – я хотел присоединиться к экспедиции Берка и Уиллса, но пять лет назад моя матушка еще была жива, – Завалишин вздохнул, – она тяжело болела, я не мог ее оставить…
Сабуров читал о миссии Королевского Географического Общества, прошедшей с юга на север Австралии. Завалишин не выглядел человеком, способным выжить в негостеприимной пустыне. Холеные пальцы стряхнули пепел в чеканную серебряную плошку.
– Вещица из Афганистана, – заметил Завалишин, – в студенческие годы я каждое лето ездил в экспедиции. Я знаю арабский и пуштунский языки, а что касается китайского, – он легко поднялся, – вот моя последняя статья в «Записках Императорской Академии Наук»…
Из заглавия Сабуров понял, что речь идет оклассическом китайском романе. Завалишин вернулся в кресло.
– Работа оставляет мало времени для академических изысканий, – посетовал он, – однако Мария стала бы замечательным исследователем. У нее был большой талант к языкам, но женщины не могут поступить на государственную службу или пойти по академической стезе, – Адриан Николаевич потушил пахитоску, – Мария собирала деньги на оплату обучения, поэтому она и устроилась в контору…
Последнее слово Завалишин произнес с откровенным презрением.
– И Литовцевы не хотели ей помочь, – поинтересовался Сабуров, – она была почти что членом семьи…
Красивое лицо Завалишина словно замкнулось.
– Надеюсь, вы понимаете, что я не могу обсуждать директора моего департамента, – холодно сказал Адриан Николаевич, – тем более в частном разговоре. Буде у вас появятся вопросы относительно трагической смерти Марии, соблаговолите вызвать меня в столичное полицейское отделение официальным письмом. Вам придется объяснить причины вашего интереса, господин Сабуров. Я, как и весь мой департамент, пользуюсь определенным статусом…
Завалишин со значением кашлянул. Максим Михайловичне сомневался в засекреченности Особой Канцелярии министерства иностранных дел. Он решил пока оставить коллежского асессора вариться, как выразился бы Путилин, в собственном соку.
Сабуровуспел отыскать источник навязчивого сладковатого запаха. На столе Завалишина он заметил шкатулку туземного вида. Попросив чаю, Сабуров в отсутствии хозяина поинтересовался ее содержимым. Теперь он вспомнил, где вдыхал такой аромат. Прошлым годом на Сенном рынке обнаружили подпольную опиекурильню. Адриан Николаевич тоже баловался зельем.Флаконы с лауданумом стояли в любой аптеке, однако Сабурова все равно что- то беспокоило.
– Поэтому яздесь, – он изучал бесконечное пространство Тихого океана, – надо разобраться в характере Завалишина, – библиотекарь Кунсткамеры подтвердил:
– Именно, господин Сабуров. Что касается вашего вопроса, – он указал на шкафы, – полюбуйтесь. Экспонат с Каролинских островов, где туземцы славятся жестокостью и каннибализмом, – прямо на Сабурова смотрела ссохшаяся человеческая голова.
Остановившись на Университетской набережной, Сабуров заколебался. По левую руку простиралась almamater коллежского асессора Завалишина, здание Двенадцати Коллегий. Сабуровне хотел вызывать ненужные слухи своим появлением на восточном факультете. Завалишин не порывал связей с академическим миром и узнал бы о расспросах Сабурова.
Сунув нос в намокший башлык, Сабуров оглянулся в поисках извозчика. Нева еще не встала. Под перемещенным десять лет назад к Зимнему дворцу наплавным Исаакиевским мостом бурлила серая вода. С утра задул сырой западный ветер. Снег на набережной таял на глазах. Сабуров был уверен, что Завалишин не разыгрывает простуду.
– Да и зачем ему, – хмыкнул следователь, – с такой погодой кто угодно заболеет. Однако он явно что- то скрывает насчет девицы Дорио…
Следователь помнил смущенный румянец на смуглых щеках чиновника. Медицинское обследование останков Дорио не пришло к однозначному выводу касательно причины ее смерти, как не установило оно и девства покойной.
– Или его отсутствия, – Сабуров задумчиво двинулся по Университетской линии, – а ее сиятельство утверждала, что Завалишин ухаживал за барышней…
Софья Аркадьевна покусала красивые губы.
– Я предупреждала Марию, что господин Завалишин отличается странностями, – сказала девушка, – он собрал коллекцию туземного оружия и подарил ее Кунсткамере. Кто- то из его предков был охотником за головами, господин Сабуров, – княжна брезгливо передернула плечами.
Сабуров напомнил себе, что сидящий в калужской ссылке имам Шамиль в прошлом году гостил на свадьбе наследника престола.
– Он на своем веку отрезал побольше голов, чем дед господина Завалишина, причем голов русских солдат и офицеров, а Его Величество даровал Шамилю полное прощение…
Путилин наверняка сказал бы, что черного кобеля не отмоешь добела, однако Сабуров не собирался записывать Завалишина в подозреваемые только потому, что дед коллежского асессора был каннибалом.
– И в подозреваемые в чем, – следователь остановился перед входом в Двенадцать Коллегий, – даже если он убил Дорио, – Сабуровв это не верил, – то какое отношение ее смерть имеет к деяниям Призрака?
Он рассеянно взялся за ручку двери. Дождь падал на его кепи. Сабуров забыл, что надо переступать ногами. Его прохудившиеся ботинки стояли в луже.
– Дорио могла покончить с собой, – пробормотал Сабуров, – или ее убил кто- то другой. Например, Катасонов. Тогда Призрак, то есть Адриан Николаевич, мстит за ее смерть. Но как связаны с этой историей инженер и священник, – он очнулся от недовольного голоса.
– Сударь, вы определитесь – либо туда, либо обратно. Entschuldigung, Fräulein Jacobi, dachte der junge Mann. Dies ist typisch für einen Wissenschaftler,1 – Сабуровотступилназад.
ЗамощнымплечомпрофессораМенделеевавиднелсяизящныйтраурныйкапор. На светлых волосах девушки блестели капли мелкого дождя.
– GutenTag, HerrSaburov, – вежливо сказала фрейлейн Амалия Якоби.
На дубовом паркете гостиной квартиры на Большой Подъяческой стояли перетянутые ремнями чемодан и саквояж. Рядом возвышались шляпные картонки. Сабуровразделил университетский экипаж с профессором Менделеевым и фрейлейн Якоби. Дмитрий Иванович добродушно сказал:
– На ловца и зверь бежит, – он педантично перевел пословицу на немецкий, – это означает, фрейлейн Якоби, что ваша встреча с господином Сабуровым случилась кстати, – девушка кивнула:
– У насговорят: «DerBallsiehtdengutenSpieler», мячвидитхорошегоигрока.
Максим Михайлович поймал настороженный взгляд фрейлейн Амалии.
– Она еще, чего доброго, решит, что я за ней слежу, – понял Сабуров, – не случайно она упомянула немецкую пословицу, – ему отчего- то стало приятно, что девушка посчитала его хорошим игроком. Менделеев высадил их у дома покойного Грюнау на Большой Подъяческой.
– Я еду в Практический Технологический Институт, – объяснил профессор, – фрейлейн Амалия, жду вас завтра в лаборатории. Вы ведь еще не покидаете столицу, – спохватился Менделеев, – вы говорили, что хотите дождаться похорон, – размеренно стучали конские копыта. Сабурову показалось, что в полутьме экипажа голубые глаза девушки заблестели слезами.
Фрейлейн Амалия напоминала сразу всех хорошеньких немочек из петербургских булочных и кондитерских. У Сабурова на Песках торговлей заправлял неприветливый старик, однако в центре такие барышни попадались сплошь и рядом. Фрейлейн Амалия перекрестилась.
– Я должна попрощаться с бедным Альбертом, – девушка сцепила тонкие пальцы в лайковых перчатках, – третьего дняприходил пастор. Он интересовался, когда огласят завещание Альберта. Он оставил апартаменты лютеранской общине, – девушка высморкалась, – комнаты продадут и учредят стипендию для одаренных детей, – Мендеелев заметил:
– Это дело богоугодное, христианское. Кажется, ваш отец тоже основал стипендию, – Амалия кивнула:
– Папа рассказывал о своих намерениях Альберту два года назад, – следователь насторожился, – Альберт консультировался с папой о катодной защите труб большого диаметра, – Сабуров невольно открыл рот,– его диссертация была посвящена строительству трубопроводов, – Менделеев недовольно сказал:
– Я предлагал такой способ транспортировки нефти четыре года назад, однако меня не послушали, а теперь американцы выстроили трубопровод в Пенсильвании. Вы делали для них расчеты, – на Сабурова больше никто не обращал внимания, – американцы молодцы, их интересует деловая хватка человека, а не его дипломы. Хотя, будь моя воля, – добавил Менделеев, – последний я выдал бы вам прямо сейчас…
Оказавшись в квартире Грюнау, Сабуров первым делом поинтересовался: «Ваш отец тоже ученый, фрейлейн?». Девушка развязала ленты капора.
– Присаживайтесь, господин Сабуров, – она указала на обитый свежим репсом диван, – я сварю кофе или вы предпочитаете чай?
Столичные дантисты подходили к делу неторопливо. Сабуров мог долго не возвращаться на Офицерскую. Фрейлейн сбросила отороченный крашеным мехом жакет, похожий на гарибальдийский наряд княжны Литовцевой. Сабуров и не сомневался, что девушка, рассуждающая о катодах, откажется от корсета. Фрейлейн носила серую юбку, перетянутую широким поясом и белую блузу.
Сабуров неловко отозвался:
– Фрейлейн Якоби, простите мне этот интерес, но вмой прошлый визит мы не говорили о ваших, – он поискал слово,– научных устремлениях, – от голубых глаз повеяло арктическим льдом.
– У меня нет устремлений, – фрейлейн ловко передразнила его интонацию, – я ассистировала моему покойному отцу, профессору Якоби, господин Сабуров.
– Я проводила семинары по химии для студентов, пусть и частным образом. Я автор пяти статей, пусть и подписанных инициалами. Вернее нет, – она вскинула голову, – я стремлюсь к университетской кафедре. Так что вы будете, чай или кофе?
Сабуров обреченно пробормотал: «Кофе, пожалуйста».
На Офицерской Максиму Михайловичу пришлось выпить чаю. Вернувшись в сыскное управление, он застал на столе три аккуратные горки папок. Путилин, отправившийся на доклад к полицмейстеру Трепову, снабдил каждый угол стола запиской. Перед Сабуровым лежали семинаристы, иудеи и содомиты.
Максим Михайлович обнаружил на сукне еще один подарок от начальства. В записке Путилин отправлял его в Максимилиановскую лечебницу. Доктора разрешили разговор с протоиереем Добровольским. Наряды, снова посланные в Коломну, не обнаружили следов Призрака или его приметной крылатки в цветах тартана клана Дуглас.
Прочесать все скупки столицы возможным не представлялось.Сабуров подозревал, что означенная крылатка, уплыв по Неве, сейчас болтается где- то в Маркизовой Луже. Он коснулся куска клетчатой ткани.
– Завалишин мог носить такое пальто, – решил Сабуров, – господин коллежский асессор отличается изысканным вкусом.
Расспрашивать приказчиков на Суконной линии было бессмысленно. За день через Гостиный двор проходили тысячи покупателей. Кроме того, Завалишин наверняка заказывал крылатку в портновской лавке.
– Если вообще не за границей, – Сабуров отхлебнул крепкого чая, – говоря о загранице, фрейлейн Амалия удачно подвернулась мне под руку…
Девушка объяснила, что познакомилась с покойным женихом именно в декабре шестьдесят пятого года. Аккуратно упомянув имена других покойников, Катасонова и Добровольского, Сабуров услышал спокойный голос:
– К сожалению, ничем не могу вам помочь. Из русских я знаю только профессора Менделеева, он состоял в переписке с моим покойным отцом. И Альберта, – фрейлейн вздохнула, – однако он был немцем…
Не успев забежать в гастрономию по дороге, Сабуров чаевничал вприглядку. Обычно супруга Ивана Дмитриевича снабжала мужа пирогами, однако начальник, видимо, рассудил, что после визита к дантисту Сабуров должен будет обойтись одним чаем.
– Что я и делаю, – хмыкнул Максим Михайлович, – однако визит к Якоби все- таки не прошел даром, – ему откровенно повезло.
Поинтересовавшись, не замечала ли фрейлейн ничего подозрительного в окрестностях, Сабуров сначала не поверил своим ушам. Призрак или похожий на него человек попадался фрейлейн на глаза на Большой Подъяческой.
– Я обратила внимание на ткань, – объяснила девушка, – одна из интереснейших проблем в химии – это создание искусственных красителей. Мы получили мовеин и фуксин, но черный цвет пока остается проблемой, – она оглянулась в поисках блокнота, – я напишу примерный ход реакции, – Сабуров довольно невежливо замахал руками:
– Не надо, я вам верю, – химия никогда не была его коньком, – что делал этот господин и как он выглядел?
Фрейлейн задумалась:
– Ничего не делал. Я размышляла о реакции и… – девушка покраснела, – я думаю, что он прогуливался по тротуару. Или стоял, – торопливо добавила она, – однако я ничего не могу сказать насчет его внешности,– Сабуров поинтересовался: «Почему?». Фрейлейн Амалия указала на свои светлые локоны.
– Он носил капюшон, господин Сабуров, надвинутый на лицо. Я видела его утром, когда выходила в булочную. В Петербурге зимой всегда темно, – Сабуров допил чай:
– Ночью все кошки серы, – пришло ему в голову, – она права насчет темноты. Только три пополудни, а уже зажигают лампы, – он упорно смотрел на страницу дешевого блокнота. Берлин мог стать четвертой версией случившегося.
– Что, если нас водят за нос, – Сабуров легко поднялся, – Дорио утонула по случайности или покончила с собой, но ее гибель не имеет отношения к делу. Что, если Призрак, то есть Завалишин, избавляется от запаниковавших агентов? Что, если записочки и остальное, что он с ними делает, призваны сбить нас с толка?
Стоя посреди кабинета, он повертел версию туда- сюда. Сабуров считал такой вариант развития событий более вероятным, чем присутствие в городе свихнувшегося семинариста, иудея или даже содомита. Завод Розенкранца, где работал Грюнау, выполнял военные заказы. Лес «Товарищества Катасонова» расходился по всей России. Федор Евграфович водил обширные знакомства. Проиерей Добровольскийисповедовал высших сановников империи.
– Все сходится, – он быстро просмотрел папки Путилина, – а здесь никого подозрительного нет. Это политические убийства, мы имеем дело со шпионажем в пользу Германии.
Бывший прусский посол в России, а ныне канцлер Северогерманского союза фон Бисмарк не упустил бы возможности заполучить себе хороших агентов.
– Но что- то пошло не так, – понял Сабуров, – и их убрали. Вернее, протоиерейжив и он мне все расскажет.
Забыв о голоде, Максим Михайлович почти выбежал из комнаты.
Теперь протоиерей Евгений Добровольский действительно напоминал фра Джироламо Савонаролу. Голову священника скрывала тугая белая повязка. Щеки, потерявшие в лечебнице беспокоившую Сабурова сытость, побледнели и запали. В вороной бороде священника сверкали серебряные нити седины. Окна охраняемой палаты выходили в Глухой переулок, оправдывающий свое название.
По дороге на Вознесенский проспект Сабуров заскочил в гастрономическую лавку. Жевать пирог с капустой ему пришлось под усилившимся к вечеру дождем. От Офицерской улицы до лечебницы было всего полчаса ходьбы. Сабуров мог взять полицейский экипаж, однако следователь хотел подумать. Максим Михайлович по привычке называл себя следователем, хотя с появлением сыскного отделения он стал чиновником по особым поручениям.
– Хоть горшком назови, только в печку не ставь, – пробормотал он себе под нос, – сейчас мы оказались в той самой печке.
Если Сабуров был прав, то убийства Призрака переходили в ведомство Третьего Отделения, занимавшегося делами о шпионаже. Сыскной отдел столичной полиции наверняка посчитали бы слишком мелкотравчатым, как выразился бы Путилин, для крупного расследования. Сабуров затосковал.
– Я заработался, – усмехнулся Максим Михайлович, – жалею, что у меня заберут возможность поймать опасного преступника. Правильно говорит Путилин, мне надо жениться.
О сватовстве Сабуровапекся не столько Иван Дмитриевич, сколько супруга начальника, Татьяна Константиновна.
Путилины воспитывали шестилетнего Костю и родишегося этим годом Ваню. Госпожа Путилина считала, что Сабуровув его тридцать два года давно пора сделать предложение достойной барышне.
Над Максимом Михайловичем дамокловым мечом висели не выплаченные долги отца. По должности ему полагалась казенная квартира, однако Сабуров прелпочитал оставаться в старых комнатах, снятых при жизни отца. Жилье на Песках стоило дешево. Разницу он относил отцовским кредиторам, известным Сабуровусо времен Крымской войны. Похоронив отца, отправившисьтуда двадцатилетним добровольцем, Сабуров завоевал под Севастополем два ордена.
После перемирия Максим Михайлович узнал, что в Крыму погиб его кузен, лорд Арчибальд Гренвилл, единственный сын и наследник дяди Максима Михайловича, графа Гренвилла. На Пески пришло официальное письмо, украшенное печатью с британскими львами. Побывав у посла Ее Величества королевы Виктории, Сабуров вышел оттуда отнюдь не графом.
– Титул передается по отцовской линии, – объясниллорд Вудхаус, – а что касется наследства, – посол развел руками, – то его нет. Ваш дядюшка, граф Гренвилл, – посол деликатно кашлянул, – предпочитал жить на широкую ногу.
Сабуров хорошо помнил дядю по лондонскому детству. Граф Гренвилл тоже не вылезал из- за игорных столов.
– Я и Арчи помню, – Сабуров остановился под тусклым фонарем, – мы были ровесниками и вместе учились в Итоне, а потом папу перевели из лондонского посольства в Россию.
В ящике письменного стола Сабурова лежал переданный ему послом Крест Виктории, которым посмертно наградили кузена Арчи. Принимая награду, Сабуров замялся:
– Господин посол, я вынужден сказать, что я и сам недавно…– Вудхаус устало закончил:
– Вернулись с войны. Я вижу, господин Сабуров, – Максим Михайлович неловко двигал правой рукой, – но это не имеет значения, – Сабуров держал награду Арчи рядом со своими военными орденами. Он никогда их не носил, как и не надевал гражданские.
– Какая женитьба, – онвспомнил голубые глаза фрейлейн Амалии, – кто поедет на Пески к обремененному долгами чиновнику со скудной зарплатой?
По пути в лечебницу Сабуров миновал место последнего преступления Призрака, колокольню Никольского собора. Особняк Литовцевых располагался на углу Английского проспекта и Мойки, далеко от бедной Коломны.
– Им нечего делать в Максимилиановской лечебнице, – Сабуров слушал хриплое дыхание протоиерея, – где чай, обещанный приставом?
Палату священника охраняло двое полицейских. Еще двое парней торчали в выложенном метлахской плиткой вестибюле лечебницы.
– Большое спасибо, сударь, – дверь скрипнула, – дальше я сама.
Сабуров сначала не понял, кто перед ним. Она носила коричневое платье сестры милосердия. Изящную голову туго охватывал белый платок. На голубой андреевской ленте сверкнул наперсный крест.
– Ваш чай, господин Сабуров, – скромно сказала княжна Литовцева.
Сабуров решил, что пятна на ее тонких руках оставил йод. Намочив губку, княжна бережно коснулась пересохших губ священника.
– Отца протоиерея оперировал профессор Пирогов, – благоговейно сказала Литовцева, – Николай Иванович приехал читать лекции в университете. Он обычно не покидает своего имения. Он лечил папа, – девушка вздохнула, – мой отец восхищался его гением.
Сабуров надеялся, что в юдоли скорбей его вопрос не покажется бестактным. Он и сам не знал, почему его заинтересовала причина смерти князя Аркадия Петровича, ровесника Пушкина. Люди на седьмом десятке умирали налево и направо. Он все же извинился за свое любопытство.
– Что вы, – Софья Аркадьевна погрустнела, – приют страдания, – она обвела рукой скучные белые стены, – наводит на такие мысли. У папа была слабость сердечной мышцы. Он не страдал, господин Сабуров, он угас тихо, в окружении семьи, – следователь вспомнил о смерти собственного отца, – отец протоиерей пока под морфином, однако потом у него начнутся боли. Он теперь безнадежный инвалид, – княжна помолчала, – кто мог совершить такое с благочестивым человеком, со священником?
Добровольский простонал что- то неразборчивое. Княжна спохватилась:
– Отец Евгений приходит в себя. Не смею вам мешать, – она ловко собрала поднос, – надеюсь, он оправится, хотя теперь он будет обездвижен. Он наш исповедник, – Литовцева остановилась у двери, он духовный отец моего брата.
Сабуров отчего- то поинтересовался: «Вы давно в Крестовоздвиженской общине?».
Он помнил четкие анатомические рисунки в альбоме княжны:
– Может быть, она хочет стать доктором, – решил Сабуров, – хотя не бывает женщин докторов…
Он сомневался, что князь Дмитрий Аркадьевич одобряет стремление сестры к диплому, буде такое имелось бы. Литовцев славился разумным консерватизмом. Его сиятельство поддерживал реформы, однако Дмитрий Аркадьевич приятельствовал с наставником великих князей, господином Победоносцевым. Государственные деятели были почти ровесниками.
Сабуров поступил в училище правоведения, вернувшись в столицу после детства,проведенного в Лондоне. Победоносцев, старше его на восемь лет, к тому времени закончил курс, однако Сабуров много слышал о его блестящих способностях. Победоносцев не отличался радикализмом.
– И Дмитрий Аркадьевич такой же, – хмыкнул следователь, – реформы реформами, однако женщины должны знать свое место, – княжна отозвалась:
– С прошлого года, господин Сабуров. Помощь страждущим и обездоленным – богоугодное дело.
Оа неслышно выскользнула за дверь. Сабуров рассудил, что незачем бить тревогу. Литовцевы были вовлечены в дело только косвенно.
– Пока косвенно, – поправил себя Сабуров, – смерть Дорио не имеет отношения к убийствам Призрака, но если Завалишин руководит шпионской сетью, то Литовцеву грозит опала…
Ключ к разгадке дела лежал перед ним, забинтованный с головы до ног. Сабуров полистал папку, выданную ему замотанным доктором. Максимилиановская лечебница принимала больных без разделения на возраст, пол и сословие. Врачи здесь всегда сбивались с ног.
– Я переведу, – парень, на вид ровесник Сабурова, блеснул пенсне, – здесь латынь,– следователь отмахнулся:
– Идите к больным, сударь. С латынью я справлюсь.
Продравшись через невозможный медицинский почерк, Сабуров подсчитал травмы священника. Добровольского действительно собрали по кусочкам. Он вспомнил невеселый голос начальства:
– С постели, на которую ты лег, не сойдешь с нее, но умрешь, – следователь разозлился.
– Ерунда, сюда и мышь не проскочит, – он коснулся бинтов на руке священника.
– Отец Евгений, не беспокойтесь, – темные глаза проиерея испуганно заметались, – меня зовут господин Сабуров, я из столичного сыскного отделения..
Рука задергалась, Сабуров уловил торопливый шепот. Добровольский кусал губы.
– От него нет спасения. Я наказан за мои грехи, – Сабуров терпеливо спросил: «От кого нет спасения, отец Евгений?».
– От Сатаны, – Добровольский бессильно заплакал.
Сабуров и в Итоне славился тем, что никогда не отступал от своего. Следователь не позволил бы разговорам о Сатане сбить его с толку. Он аккуратно помог отцу протоиерею высморкаться.
– Можно сказать, что вы встретились с дьяволом, отец Евгений, – терпеливо сказал следователь, – я разделяю ваши чувства касательно преступника, однако сейчас важнасамая мельчайшая деталь, самая незначительная подробность, – несмотря на пристрастие к чертежам и схемам, Сабуров умел разговаривать с людьми.
– Это у меня от папеньки, – усмехнулся Максим Михайлович, – тот был истинным дипломатом и мог обаять кого угодно, – отец Сабурова недовольно замечал, что сын больше напоминает чопорную британскую родню.
Сабуров действительно не сразу сходился с окружающими. Только на войне он немедленно словно породнился с отделением, которым поставили командовать двадцатилетнего добровольца. Солдаты оказались старше новоиспеченного прапорщика. Узнав, что Сабуров недавний сирота, отделение будто его усыновило. Максиму Михайловичу сначала было неудобно отдавать приказы более опытным бойцам, однако один из старослужащих заметил:
– Выофицер, ваше благородие, – он подмигнул Сабурову, – не извольте беспокоиться. Ежели что, мы объясним, как лучше действовать, – Крымская война научила Сабурова самостоятельно принимать решения.
– Британец во мне такой же, – понял следователь, – Путилин называет меня либералом, но я всего лишьне перекладываю ответственность на других и не занимаюсь министерскими интригами…
Вновом сыскном отделении и не оставалось времени для интриг. Полмиллиона жителей столицы каждый день совершали сотни преступлений.
С мелкими кражами и пьяными драками разбирались приставы, но сыскное отделение задыхалось от груза работы. Путилиноблегчил Сабурову ношу, передав его дела другим чиновникам по особым поручениям.
– Согласно приказу его высокопревосходительства, – Иван Дмитриевич со значением помахал пальцем над головой, – если мы раскроем дело, то к новому году получим новые звания и даже кое- что в петлицу…
Путилин страдал от несообразного его должности низшего звания коллежского регистратора. Сабуров, пришедший в полицию из судейского департамента, оказалсяпо бюрократической прихотистарше начальника в чинах. Сабурову не хотелось ставить Ивана Дмитриевича в неловкое положение.
– Еще одна британская черта, – он вздохнул, – но после ареста Призрака Путилин получит новое звание и орден и мы сравняемся.
Сабуров тоже надеялся на Станислава. К ордену полагалась денежная выплата. Ванная комната в доме на Песках, возведенном двадцать лет назад, давно нуждалась в ремонте.
Путилин был, пожалуй, единственным, кого Сабуров мог действительно назвать другом.
– Нам потребовалось съесть пуд соли, – он усмехнулся, – мне получить третье ранение, а ему второе. Надо его взять в шаферы, – Сабуров спохватился, – о чем я только думаю?
Княжна Литовцева давно покинула палату. Максим Михайлович никогда не стал бы клонить, как выражалась пословица, дерево не по себе.
– Вы в полной безопасности, отец Евгений, – уверил его следователь, – скажите, преступник носил клетчатую крылатку? Как он выглядел? Зачем вы поднялись на колокольню собора?
Протоиерей едва слышно прошептал:
– Он был демон. Сказано – и увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон. Он был именно такой, сударь. Зверь, а не человек.
Сабуров решил не возвращаться на Пески. Послав полицейского на Офицерскую, он получил записку Путилина. Иван Дмитриевич тоже считал, что следователю лучше провести ночь в госпитале. Поговорив с доктором, Сабуров выяснил, что отцу Евгению придется остаться в лечебнице на несколько месяцев.
– Сюдаприезжал митрополит, – заметил врач, – скоро протоиерея переведут в госпиталь военно- медицинской академии. Мы сделали первые операции, но впереди еще несколько.
В записке Путилину Сабуров предлагал прислать в Максимилиановскую лечебницу полицейского художника. Он надеялся, что Добровольский сможет более подробно описать преступника. Пока в блокноте Сабурова значились только разрозненные слова.
– Смуглый, высокого роста, – Максим Михайлович курил рядом с открытой форткой пустой палаты, – действительно в клетчатой крылатке, с горящими глазами, рогом во лбу и голосом дракона, – следователь тяжело вздохнул, – хотел бы я знать, как разговаривают драконы.
Он даже поинтересовался у доктора, нет ли такого термина в медицине. Врач развел руками:
– Никогда не слышал подобного. Но, может быть, отец протоиерей имел в виду хриплый голос.
Сабуров не хотел излишне утомлять священника. Когда Добровольский начал заговариваться, следователь поднялся.
– Отдыхайте, отец Евгений, – он поклонился, – спасибоза помощь, мы обязательно отыщем преступника.
Ветер за окном лепил на выбеленное стекло хлопья мокрого снега. Раскачивался тусклый фонарь, Сабуров затянулся папиросой. Несмотря на свое обещание Добровольскому, он не был уверен, что Призрак попадется в их руки.
Отец протоиерей не успел рассказать, как онвстретился с преступником. Добровольский опять начал бормотать о демонах и наказаниях за грехи.
– Цепь, – Сабуров сверился с золотым брегетом, – он говорил о какой- то цепи, – забинтованные пальцы Добровольского схватили руку следователя.
– Они послали ко мне демона, – священник тяжело дышал, – цепь никого не прощает. Они узнали о моем раскаянии. Я хотел рассказать о своих грехах на исповеди и они убили меня, – брегет Сабурова размеренно прозвонил одиннадцать раз.
Показания отца протоиерея укладывались в версию о шпионаже, о чем Сабуров и написал в весточке начальству. Из ответного конверта следователь удовлетворенно узнал, что Путилин с ним соглашается. Начальство, правдо, указывало, что рог, о котором болтал Добровольский, мог быть иудейским филактерием. Из описания священника выходило, что смуглый черноглазый Призрак тоже смахивал на иудея.
