Бог уже сбросить успел быка обманчивый облик, Снова себя объявил и в диктейских полях поселился. А удрученный отец искать пропавшую Кадму Повелевает, грозя, что изгнаньем он будет наказан, 5 Если ее не найдет, – благочестный отец и преступный! Землю всю исходив, – но Юпитера кто же уловки Выследит? – став беглецом, от отчизны и гнева отцова Кадм уклоняет свой путь и, молясь, у оракула Феба Просит совета: в какой, вопрошает, земле поселиться? 10 «Встретишь в пустынных полях, – ему Феб отвечает, – корову, Что не знавала ярма, не влачила и гнутого плуга, — Вот и водитель тебе; где ляжет она на лужайку, Стены ты там возведи и названье “Беотия” дай им». Выйдя, едва он успел из Кастальской пещеры спуститься, 15 Видит: тихо бредет, без сторожа вовсе, телица, И никаких у нее на шее нет признаков рабства. Вот за телицею вслед идет он медлительным шагом И указавшего путь прославляет в молчании Феба. Вот миновали они и Кефис, и равнины Паноны; 20 Остановилась она и, красуясь рогами крутыми, Лоб к небесам подняла и мычаньем наполнила воздух. Тут, обернувшись назад на спутников, шедших за нею, Наземь корова легла, привалясь на траву молодую, — И благодарствует Кадм и, припав, чужую целует 25 Землю; приветствует он незнакомые горы и долы. К жертве готовиться стал Юпитеру. Для возлиянья Слугам воды принести он велит из источников быстрых. Лес там древний стоял, никогда топором не сеченный, В нем пещера была, заросшая ивой и тростьем; 30 Камни в приземистый свод сходились, оттуда обильно Струи стекали воды; в пещере же, скрытый глубоко, Марсов змей обитал, золотым примечательный гребнем. Очи сверкают огнем; всё тело ядом набухло, Три дрожат языка; в три ряда поставлены зубы. 35 В эту дубраву едва тирийские выходцы шагом, Благ не сулящим, вошли, и, опущенной в воды живые, Урны послышался звон, протянул главу из пещеры Иссиня-черный дракон и ужасное издал шипенье. Урны скользнули из рук, и сразу покинула тело 40 Кровь, внезапная дрожь потрясает людей пораженных. Змей, извиваясь, меж тем чешуями блестящие кольца Крутит, единым прыжком изгибаясь в огромные дуги, И подымается вверх, на полтела и более, в воздух, И уж глядит с высоты, с небесным равняется змеем, 45 Кем, – если видеть его во весь рост, – размежеваны Аркты. Вмиг финикийцев, – одни приготовились было сразиться, Эти – бежать, тем страх был и бою и бегству помехой, — Змей упреждает. Одних убивает укусом иль душит, Тех умерщвляет, дохнув смертельной заразою яда. 50 Солнце, высоко взойдя, сократило тем временем тени; Кадм изумлен, отчего так медлят товарищи долго; Их начинает искать. Со льва ободранной шкурой Был он покрыт, копьем, что блистало железом, и дротом Вооружен; но была превосходней оружья отвага. 55 Только он в рощу вошел и тела увидал, а над ними Змея, сгубившего их, врага, огромного телом, — Как он кровавым лизал языком их плачевные раны, — «Иль за вашу я смерть отомщу, вернейшие други, Или за вами пойду!» – сказал и, промолвив, десницей 60 Глыбу огромную взял и с великою силою кинул. Стены ударом его, высокими башнями го́рды, Были бы сокрушены, – но остался змей невредимым. Он, – чешуей защищен, как некой кольчугой, и черной Кожей, – могучий удар отразил их толстым покровом. 65 Но отразить чешуей не мог он дрота, который В длинный хребет его, там, где изгиб серединный, вонзился, В теле застрял, и в нутро целиком погрузилось железо. Змей, от боли бесясь, головою назад обернулся И, на раненье взглянув, закусил вонзенное древко; 70 Но хоть его раскачал во все стороны с силой огромной, Вырвал едва из спины: в костях застрял наконечник. Ярость обычная в нем сильнее вскипела от раны Свежей, вздулось от жил налившихся змеево горло, Мутная пена бежит из пасти его зачумленной, 75 Под чешуей громыхает земля; он черным дыханьем Зева стигийского вкруг заражает отравленный воздух. Сам же, спиралью круги образуя громадных размеров, Вьется, то длинным бревном поднимается вверх головою, То, устремясь, как поток, наводненный дождями, он бурно 80 Мчится вперед и леса сокрушает встречные грудью. Сын Агеноров слегка отступает; он шкурою львиной Змея напор задержал, наступающий зев не пускает, Прямо держа острие. И бесится тот и железо Твердое тщетно язвит и ломает о лезвие зубы. 85 И начинала уж кровь из его ядовитого нёба Капать, стала кругом окроплять мураву молодую. Рана всё ж легкой была, ибо он отступал от удара, Шею свою отвращал уязвленную, пятясь, железу В тело засесть не давал и глубже мешал погрузиться. 90 Агенорид наконец ему лезвие в глотку направил И, напирая, всадил; а отход отступавшему дубом Был прегражден, и пронзил одновременно дуб он и шею. Согнут был дерева ствол паденьем чудовища; стоны Дуб издавал, хвоста оконечностью нижней бичуем. 95 И победитель глядит, как велик его враг побежденный. Голос послышался вдруг; сказать было трудно откуда, Только послышался вдруг: «Что, Агенора сын, созерцаешь Змея убитого? Сам ты тоже окажешься змеем!» Долго он бледный стоит, и краску утратив, и мысли 100 Сразу, волосы вверх от холодного ужаса встали. Вот соскользнула, к нему попечительна, с высей воздушных Дева Паллада; велит положить в разрыхленную землю Зубы змеиные – сев грядущих людских поколений. Он же борозды вскрыл, послушный, на плуг налегая, 105 Всыпал, как велено, в них человечьи зародыши – зубы. Вскоре, – поверить нельзя! – вдруг стали двигаться комья, Из борозды острие копья показалось сначала, Вскоре прикрытья голов, колебля раскрашенный конус, Плечи и груди потом, оружье несущие руки 110 Вдруг возникают, – растет мужей щитоносное племя! В праздник, в театре, когда опускается занавес, так же Изображенья встают; сначала покажутся лица, А постепенно и стан; вот явлены плавным движеньем, Видны уже целиком и ногами на край наступают. 115 Новым врагом устрашен, уж Кадм за оружье схватился. «Нет, не берись, – из толпы, едва сотворенной землею, Вдруг восклицает один, – не мешайся в гражданские войны!» И одного из своих же братьев, землею рожденных, Ранит вплотную мечом, сам издали дротом повержен. 120 Тот, кто его умертвил, однако же, дольше немногим Прожил, – выдохнул вмиг полученный только что воздух; Взяв с них пример, толпа вся буйствует, и погибают — Чтобы друг друга разить – на мгновенье рожденные братья! Так молодежь, которой судьба век краткий судила, 125 В окровавленную мать ударялась трепещущей грудью, Пять лишь осталось в живых. Из этих один был Эхи́он. Бросил оружие он по внушенью Тритонии наземь, Мира у братьев своих попросил и мир даровал им. В деле помощников пять имел сидонский пришелец, 130 Город когда возводил по приказу вещавшего Феба. Фивы стояли уже. Ты, Кадм, счастливым казаться Мог бы в изгнанье. Тебе Марс тестем, а тещей Венера Стали. Прибавьте еще от подобной супруги потомство. Столько сынов, дочерей и внуков, – сокровищ бесценных, 135 Юношей, взрослых уже! Но дня последнего должно Ждать человеку всегда, и не может быть назван счастливым Раньше кончины никто, до обрядов по нем погребальных.
Первым внук тебе, Кадм, средь столь великого счастья, Горя причиною стал, – рога на лбу появились 140 Чуждые, также и вы, псы, сытые кровью хозяйской! Полюбопытствовав, в том ты судьбы лишь вину обнаружишь, Не преступленье его; ибо в чем преступленье ошибки? Было же то на горе́, зверей оскверненной убийством. Полдень как раз наступил, сокращающий тени предметов; 145 Солнце стояло равно от обоих далёко пределов; И гиантийский юнец без дороги бродящих по логам Голосом ласковым звал соучастников псовой охоты. «Влажны тенета, друзья, и железо от крови звериной! День благодатный судьбой нам дарован. Лишь только Аврора 150 Новый рассвет приведет, в колеснице взмывая багряной, Сызнова дело начнем. Теперь в расстоянии равном Феб от обеих земель, и от зноя растрескалось поле. Так завершайте труды, унесите плетеные сети!» Те исполняют приказ и работу свою прерывают. 155 Был там дол, что сосной и острым порос кипарисом, Звался Гаргафией он, – подпоясанной роща Дианы; В самой его глубине скрывалась лесная пещера, — Не достиженье искусств, но в ней подражала искусству Дивно природа сама. Из туфов легких и пемзы, 160 Там находимой, она возвела этот свод первозданный, Справа рокочет ручей, неглубокий, с прозрачной водою, Свежей травой окаймлен по просторным краям водоема. Там-то богиня лесов, утомясь от охоты, обычно Девичье тело свое обливала текучею влагой. 165 Только в пещеру пришла, одной отдала она нимфе — Оруженосице – дрот и колчан с ненатянутым луком; Руки другая из них подставила снятой одежде, Две разували ее; а, всех искусней, Крокала, Дочь Исмена-реки, ей волосы, павшие вольно, 170 Вновь собирала узлом, – хоть сама волоса распустила. Черпают воду меж тем Нефела, Гиала, Ранида, Псека, Фиала и льют в большие и емкие урны. Стала себя обливать привычной Титания влагой, Кадма же внук между тем, труды вполовину покончив, 175 Шагом бесцельным бредя по ему незнакомой дубраве, В кущу богини пришел: так судьбы его направляли. Только вошел он под свод орошенной ручьями пещеры, Нимфы, лишь их увидал мужчина, – как были нагими, — Бить себя начали в грудь и своим неожиданным воплем 180 Рощу наполнили всю и, кру́гом столпившись, Диану Телом прикрыли своим. Однако же ростом богиня Выше сопутниц была и меж них главой выступала, — Отсвет бывает какой у облака, если, ударив, Солнце окрасит его, какой у Авроры румянец, — 185 Цвет лица у застигнутой был без одежды Дианы. Но хоть и тесно кругом ее нимф толпа обступала, Боком, однако ж, она обратилась, назад отвернула Лик; хотела сперва схватить свои быстрые стрелы, Но почерпнула воды, что была под рукой, и мужское 190 Ею лицо обдала и, кропя ему влагой возмездья Кудри, добавила так, предрекая грядущее горе: «Ныне рассказывай, как ты меня без покрова увидел, Ежели сможешь о том рассказать!» Ему окропила Лоб и рога придала живущего долго оленя; 195 Шею вширь раздала, ушей заострила верхушки, Кисти в копыта ему превратила, а руки – в оленьи Длинные ноги, всего же покрыла пятнистою шерстью, В нем возбудила и страх. Убегает герой Автоноин И удивляется сам своему столь резвому бегу. 200 Только, однако, себя в отраженье с рогами увидел, — «Горе мне!» – молвить хотел, но его не послушался голос. Он застонал. Был голос как стон. Не его покатились Слезы из глаз. Лишь одна оставалась душа его прежней! Что было делать? Домой возвратиться под царскую кровлю? 205 Или скрываться в лесу? Там стыд, тут ужас помехой. Он колебался, а псы увидали: Меламп поначалу, Чуткий с ним Ихнобат знак первый подали лаем, — Кносский пес Ихнобат и Меламп породы спартанской, — Тотчас бросаются все, быстрей, чем порывистый ветер; 210 Памфаг, за ним Орибаз и Доркей, из Аркадии трое, С ними силач Неброфон, и лютый с Лалапою Те́рон, Резвостью ценный Петрел и чутьем своим ценная Агра, Также свирепый Гилей, недавно пораненный вепрем, Напа, от волка приплод; за стадами идущая следом 215 Пе́мена; Гарпия, двух имея щенят в провожатых, И сикионский Ладон, у которого втянуто брюхо, Тигрид с Алкеей, Дромад, Канакея еще и Стиктея, И белоснежный Левкон и А́сбол с черною шерстью, И многосильный Лакон и Аэлл, отличавшийся бегом; 220 Фей и рядом, резва, с ее кипрским братом Ликиска, И посредине, на лбу отмеченный белою меткой, Гарпал и с ним Меланей; косматая с ними Лахнея, Также два пса, чья лаконянка мать, отец же – диктеец; Лабр с Артиодом, потом с пронзительным лаем Гилактор, — 225 Долго других исчислять. До добычи жадная стая Через утесы, скалы и камней недоступные глыбы, Путь хоть и труден, пути хоть и нет, преследуют зверя. Он же бежит по местам, где сам преследовал часто, Сам от своих же бежит прислужников! Крикнуть хотел он: 230 «Я Актеон! Своего признайте во мне господина!» — Выразить мысли – нет слов. Оглашается лаяньем воздух. Первый из псов Меланхет ему спину терзает, за ним же Тотчас и Теридамад; висит на плече Орези́троф. Позже пустились они, но дорогу себе сократили, 235 Мча по горе напрямик. И пока господина держали, Стая других собралась и в тело зубы вонзает. Нет уже места для ран. Несчастный стонет, и если Не человеческий крик издает – то всё ж не олений, Жалобным воплем своим наполняя знакомые горы. 240 И на колени склонясь, как будто моля о пощаде, Молча вращает лицо, простирая как будто бы руки. Порском обычным меж тем натравляют злобную стаю Спутники; им невдомек, Актеона всё ищут глазами, Наперебой, будто нет его там, Актеона все кличут. 245 Вот обернулся на зов, они же скорбят, что не с ними Он и не хочет следить за успешной поимкой добычи. Здесь не присутствовать он бы желал, но присутствует; видеть, Но не испытывать сам расправы своих же свирепых Псов. Обступили кругом и, в тело зубами вгрызаясь, 250 В клочья хозяина рвут под обманным обличьем оленя. И лишь когда его жизнь от ран столь многих пресеклась, Молвят, – насыщен был гнев колчан носящей Дианы.
Разно судили о том; одни почитали богиню Слишком жестокой, а кто и хвалил, почитая достойным 255 Девственной так поступать; по-своему все были правы. Лишь Громовержца жена не столько ее защищала Или винила ее, сколь рада была, что постигла Дом Агеноров беда, и гнев свой с соперницы Тирской Перенесла на весь род. Но тут подоспела причина 260 Новая горести ей: тяжела от Юпитера стала Дева Семела. Дала языку она волю браниться. «Много ли бранью своей я достигла? – сказала богиня, — Надо настичь мне ее самое! – коль не тщетно Юноной Я превеликой зовусь – погублю, если я самоцветный 265 Скиптр достойна держать, коль царствую, коль Громовержцу Я и сестра и жена, – сестра-то наверно! Но срама, Думаю, ей уж не скрыть; мой позор не замедлит сказаться. Плод понесла! Одного не хватало! Открыто во чреве Носит свой грех и матерью стать от Юпитера только 270 Хочет, что мне-то едва удалось, – в красу свою верит! Ну так обманется в ней! Будь я не Сатурния, если Деву любезник ее не потопит в хлябях стигийских!» Молвив, с престола встает и, покрытая облаком бурым, Входит в Семелин покой; облака удалила не раньше, 275 Нежель старушечий вид приняла, виски посребрила, Коже глубоких морщин придала и дрожащей походкой С телом согбенным пошла; старушечьим сделала голос, Ей Бероеей представ, эпидаврской кормилицей девы; Речь завела, и лишь только дошли, пробеседовав долго, 280 И до Юпитера, вздох издала и молвит: «Желала б, Чтоб он Юпитером был, да всего опасаюсь; иные, Имя присвоив богов, проникали в стыдливые спальни. Мало Юпитером быть. Пускай он докажет любовью, Что он Юпитер и впрямь. Проси: чтобы, в полном величье 285 Как он Юноной бывал в небесах обнимаем, таким же Пусть обнимает тебя, предпослав и величия знаки». Речью Юнона такой дочь Кадма, не знавшую сути, Учит, – и просит уж та, чтобы дар он любой обещал ей. Бог, – «Выбирай! – говорит, – ни в чем не получишь отказа, 290 И чтоб уверилась ты, божеств подземного Стикса Я призываю, – а он и богам божество и острастка». Рада своей же беде, от милого горя не чая, Дерзостно так говорит Семела: «Каким обнимает В небе Юнона тебя, приступая к союзу Венеры, 295 Мне ты отдайся таким!» Хотел он уста говорящей Сжать, но успело уже торопливое вылететь слово. Он застонал, но вернуть нельзя уже было желанья, Ни заклинаний его; потому-то печальнейшим с неба Высшего бог низошел, за ликом своим увлекая 300 Скопища туч грозовых, к ним добавил он молнии, ливни, С ветром в смешенье, и гром, и перун, неизбежно разящий. Сколько возможно, свою он уменьшить пытается силу: Вооружился огнем не тем, которым Тифея Сбросил сторукого: в том уж слишком лютости много! 305 Легче молния есть, которой десница Циклопов Меньше огня придала, свирепости меньше и гнева; Боги «оружьем вторым» ее называют; лишь с ней он Входит в Агенора дом; но тело земное небесных Бурь снести не могло и сгорело от брачного дара, 310 А недоношенный плод, из лона матери вырван, Был в отцовскую вшит – коль это достойно доверья — Ляжку, и должный там срок, как во чреве у матери, пробыл. Ино тайно с пелен воспитывать стала младенца, — Тетка, Семелы сестра; потом нисейские нимфы 315 Приняли и молоком, в пещерах укрыв, воспоили.
Волей судьбы на земле так дело и шло, безопасно Скрыта была колыбель два раза рожденного Вакха. Нектаром, – память гласит, – меж тем Юпитер упившись, Бремя забот отложив, со своею Юноною праздной 320 Тешился вольно и ей говорил: «Наслаждение ваше, Женское, слаще того, что нам, мужам, достается». Та отрицает. И вот захотели, чтоб мудрый Тиресий Высказал мненье свое: он любовь знал и ту и другую. Ибо в зеленом лесу однажды он телом огромных 325 Совокупившихся змей поразил ударом дубины. И из мужчины вдруг став – удивительно! – женщиной, целых Семь так прожил он лет; на восьмое же, снова увидев Змей тех самых, сказал: «Коль ваши так мощны укусы, Что пострадавший от них превращается в новую форму, 330 Вас я опять поражу!» И лишь их он ударил, как прежний Вид возвращен был ему, и принял он образ врожденный. Этот Тиресий, судьей привлеченный к шутливому спору, Дал подтвержденье словам Юпитера. Дочь же Сатурна, Как говорят, огорчилась сильней, чем стоило дело, 335 И наказала судью – очей нескончаемой ночью. А всемогущий отец, – затем, что свершенного богом Не уничтожит и бог, – ему за лишение света Ведать грядущее дал, облегчив наказанье почетом.
После, прославлен молвой широко, в городах аонийских 340 Безукоризненно он отвечал на вопросы народу. Опыт доверья и слов пророческих первой случилось Лириопее узнать голубой, которую обнял Гибким теченьем Кефис и, замкнув ее в воды, насилье Ей учинил. Понесла красавица и разродилась 345 Милым ребенком, что был любви и тогда уж достоин; Мальчика звали Нарцисс. Когда про него воспросили, Много ль он лет проживет и познает ли долгую старость, Молвил правдивый пророк: «Коль сам он себя не увидит». Долго казалось пустым прорицанье; его разъяснила 350 Отрока гибель и род его смерти и новшество страсти. Вот к пятнадцати год прибавить мог уж Кефисий, Сразу и мальчиком он и юношей мог почитаться. Юноши часто его и девушки часто желали. Гордость большая была, однако, под внешностью нежной, — 355 Юноши вовсе его не касались и девушки вовсе. Видела, как загонял он трепетных в сети оленей, Звонкая нимфа, – она на слова не могла не ответить, Но не умела начать, – отраженно звучащая Эхо. Плотью Эхо была, не голосом только; однако 360 Так же болтливой уста служили, как служат и ныне, — Крайние только слова повторять из многих умела, То была месть Юноны: едва лишь богиня пыталась Нимф застигнуть, в горах с Юпитером часто лежавших, Бдительна, Эхо ее отвлекала предлинною речью, — 365 Те ж успевали бежать. Сатурния, это постигнув, — «Твой, – сказала, – язык, которым меня ты проводишь, Власть потеряет свою, и голос твой станет короток». Делом скрепила слова: теперь она только и может, Что удвоять голоса, повторяя лишь то, что услышит. 370 Вот Нарцисса она, бродящего в чаще пустынной, Видит, и вот уж зажглась, и за юношей следует тайно, Следует тайно за ним и пылает, к огню приближаясь, — Так бывает, когда, горячею облиты серой, Факелов смольных концы принимают огонь поднесенный. 375 О, как желала не раз приступить к нему с ласковой речью! Нежных прибавить и просьб! Но препятствием стала природа, Не позволяет начать; но – это дано ей! – готова Звуков сама ожидать, чтоб словом на слово ответить. Мальчик, отбившись меж тем от сонмища спутников верных, 380 Крикнул: «Здесь кто-нибудь есть?» И, – «Есть!» – ответила Эхо. Он изумился, кругом глазами обводит и громким Голосом кличет: «Сюда!» И зовет зовущего нимфа. Он огляделся и вновь, никого не приметя, – «Зачем ты, — Молвит, – бежишь?» И в ответ сам столько же слов получает. 385 Он же настойчив, и вновь, обманутый звуком ответов, — «Здесь мы сойдемся!» – кричит, и, охотней всего откликаясь Этому зову его, – «Сойдемся!» – ответствует Эхо. Собственным нимфа словам покорна и, выйдя из леса, Вот уж руками обнять стремится желанную шею. 390 Он убегает, кричит: «От объятий удерживай руки! Лучше на месте умру, чем тебе на утеху достанусь!» Та же в ответ лишь одно: «Тебе на утеху достанусь!» После, отвергнута им, в лесах затаилась, листвою Скрыла лицо от стыда и в пещерах живет одиноко. 395 Всё же осталась любовь и в мученьях растет от обиды. От постоянных забот истощается бедное тело; Кожу стянула у ней худоба, телесные соки В воздух ушли, и одни остались лишь голос да кости. Голос живет: говорят, что кости каменьями стали. 400 Скрылась в лесу, и никто на горах уж ее не встречает, Слышат же все; лишь звук живым у нее сохранился.
Так он ее и других, водой и горами рожденных Нимф, насмехаясь, отверг, как раньше мужей домоганья. Каждый, отринутый им, к небесам протягивал руки: 405 «Пусть же полюбит он сам, но владеть да не сможет любимым!» Молвили все, – и вняла справедливым Рамнузия просьбам. Чистый ручей протекал, серебрящийся светлой струею, — Не прикасались к нему пастухи, ни козы с нагорных Пастбищ, ни скот никакой, никакая его не смущала 410 Птица лесная, ни зверь, ни упавшая с дерева ветка. Вкруг зеленела трава, соседней вспоенная влагой; Лес же густой не давал водоему от солнца нагреться. Там, от охоты устав и от зноя, прилег утомленный Мальчик, ме́ста красой и потоком туда привлеченный; 415 Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая! Воду он пьет, а меж тем – захвачен лица красотою. Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает. Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен, Юным похожий лицом на изваянный мрамор паросский. 420 Лежа, глядит он на очи свои, – созвездье двойное, — Вакха достойные зрит, Аполлона достойные кудри; Щеки, без пуха еще, и шею кости слоновой, Прелесть губ и в лице с белоснежностью слитый румянец. Всем изумляется он, что и впрямь изумленья достойно. 425 Жаждет безумный себя, хвалимый, он же хвалящий, Рвется желаньем к себе, зажигает и сам пламенеет. Сколько лукавой струе он обманчивых дал поцелуев! Сколько, желая обнять в струях им зримую шею, Руки в ручей погружал, но себя не улавливал в водах! 430 Что увидал – не поймет, но к тому, что увидел, пылает; Юношу снова обман возбуждает и вводит в ошибку. О легковерный, зачем хватаешь ты призрак бегучий? Жаждешь того, чего нет; отвернись – и любимое сгинет. Тень, которую зришь, – отраженный лишь образ, и только. 435 В ней – ничего своего; с тобою пришла, пребывает, Вместе с тобой и уйдет, если только уйти ты способен. Но ни охота к еде, ни желанье покоя не могут С места его оторвать: на густой мураве распростершись, Взором несытым смотреть продолжает на лживый он образ, 440 Сам от своих погибает очей. И, слегка приподнявшись, Руки с мольбой протянув к окружающим темным дубравам, — «Кто, о дубравы, – сказал, – увы, так жестоко влюблялся? Вам то известно; не раз любви вы служили приютом. Ежели столько веков бытие продолжается ваше, — 445 В жизни припомните ль вы, чтоб чах так сильно влюбленный? Вижу я то, что люблю; но то, что люблю я и вижу, — Тем обладать не могу: заблужденье владеет влюбленным. Чтобы страдал я сильней, меж нами нет страшного моря, Нет ни дороги, ни гор, ни стен с запертыми вратами. 450 Струйка препятствует нам – и сам он отдаться желает! Сколько бы раз я уста ни протягивал к водам прозрачным, Столько же раз он ко мне с поцелуем стремится ответным. Словно коснешься сейчас… Препятствует любящим малость. Кто бы ты ни был, – ко мне! Что мучаешь, мальчик бесценный? 455 Милый, уходишь куда? Не таков я красой и годами, Чтобы меня избегать, и в меня ведь влюбляются нимфы. Некую ты мне надежду сулишь лицом дружелюбным, Руки к тебе протяну, и твои – протянуты тоже. Я улыбаюсь, – и ты; не раз примечал я и слезы, 460 Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном И, как могу я судить по движениям этих прелестных Губ, произносишь слова, но до слуха они не доходят. Он – это я! Понимаю. Меня обмануло обличье! Страстью горю я к себе, поощряю пылать – и пылаю. 465 Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать? Но звать мне кого же? Всё, чего жажду, – со мной. От богатства я стал неимущим. О, если только бы мог я с собственным телом расстаться! Странная воля любви, – чтоб любимое было далёко! Силы страданье уже отнимает, немного осталось 470 Времени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем. Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь. Тот же, кого я избрал, да будет меня долговечней! Ныне слиянны в одно, с душой умрем мы единой». Молвил и к образу вновь безрассудный вернулся тому же. 475 И замутил слезами струю, и образ неясен Стал в колебанье волны. И увидев, что тот исчезает, — «Ты убегаешь? Постой! Жестокий! Влюбленного друга Не покидай! – он вскричал. – До чего не дано мне касаться, Стану хотя б созерцать, свой пыл несчастный питая!» 480 Так горевал и, одежду раскрыв у верхнего края, Мраморно-белыми стал в грудь голую бить он руками. И под ударами грудь подернулась алостью тонкой. Словно у яблок, когда с одной стороны они белы, Но заалели с другой, или как на кистях разноцветных 485 У виноградин, еще не созрелых, с багряным оттенком. Только увидел он грудь, отраженную влагой текучей, Дольше не мог утерпеть; как тает на пламени легком Желтый воск иль туман поутру под действием солнца Знойного, так же и он, истощаем своею любовью, 490 Чахнет и тайным огнем сжигается мало-помалу. Красок в нем более нет, уж нет с белизною румянца, Бодрости нет, ни сил, всего, что, бывало, пленяло. Тела не стало его, которого Эхо любила, Видя всё это, она, хоть и будучи в гневе и помня, 495 Сжалилась; лишь говорил несчастный мальчик: «Увы мне!» — Вторила тотчас она, на слова отзываясь: «Увы мне!» Если же он начинал ломать в отчаянье руки, Звуком таким же она отвечала унылому звуку. Вот что молвил в конце неизменно глядевшийся в воду: 500 «Мальчик, напрасно, увы, мне желанный!» И слов возвратила Столько же; и на «прости!» – «прости!» ответила Эхо. Долго лежал он, к траве головою приникнув усталой; Смерть закрыла глаза, что владыки красой любовались. Даже и после – уже в обиталище принят Аида — 505 В воды он Стикса смотрел на себя. Сестрицы-наяды С плачем пряди волос поднесли в дар памятный брату. Плакали нимфы дерев – и плачущим вторила Эхо. И уж носилки, костер и факелы приготовляли, — Не было тела нигде. Но вместо тела шафранный 510 Ими найден был цветок с белоснежными вкруг лепестками. Весть о том принесла пророку в градах ахейских Должную славу; греметь прорицателя начало имя. Сын Эхиона один меж всеми его отвергает — Вышних презритель, Пенфей – и смеется над вещею речью 515 Старца, корит темнотой, злополучным лишением света; Он же, тряхнув головой, на которой белели седины, — «Сколь бы счастливым ты был, когда бы от этого зренья Был отрешен, – говорит, – и не видел вакхических таинств! Ибо наступит тот день, – и пророчу, что он недалёко, — 520 День, когда юный придет – потомство Семелино – Либер. Если его ты почтить храмовым не захочешь служеньем, В тысяче будешь ты мест разбросан, растерзанный; кровью Ты осквернишь и леса, и мать, и сестер материнских. Сбудется! Ты божеству не окажешь почета, меня же 525 В этих потемках моих поистине зрячим признаешь». Но говорившего так вон выгнал сын Эхиона. Подтверждены словеса, исполняются речи пророка. Либер пришел, и шумят ликованием праздничным села. Толпы бегут, собрались мужчины, матери, жены, 530 Весь поспешает народ к неведомым таинствам бога. «Змеерожденные! Что за безумье, о Марсово племя, Вам устрашило умы? – Пенфей закричал. – Неужели Меди удары о медь, дуда роговая, – волшебный Этот столь мощен обман, что вас, которым не страшны 535 Меч боевой, ни труба, ни строи, сомкнувшие копья, Женские возгласы вдруг и безумие толп непристойных И возбужденных вином, и тимпан пустозвонный осилят? Старцы, как вам не дивиться? Приплыв по широкому морю, В этих местах вы восставили Тир и бежавших пенатов, — 540 Сдаться ль готовы теперь без боя? Вам, возрастом крепче, Юноши, ровни мои, которым не тирс, а оружье Должно держать и щитом, не листвой, прикрываться пристало? Не забывайте, молю, от какого вы созданы корня! И да исполнит вас дух родителя змея, который 545 Многих один погубил! Он за озеро только вступился И за источник, а вы победите для собственной славы! Храбрых тот умертвил, вы неженок прочь прогоните! Честь удержите отцов! Но если судьба воспретила Долее Фивам стоять, так воины пусть и тараны 550 Стены разрушат у них под грохот огня и железа! Были б несчастными мы без вины; оплакивать жребий Мы бы могли – не скрывать; не постыдными были бы слезы. Ныне под власть подпадут безоружного мальчика Фивы, Кто на войне не бывал, не знаком ни с мечом, ни с боями, 555 Сила которого вся в волосах, пропитанных миррой, В гибких венках, в багреце да в узорах одежд златотканых, Если отступитесь вы, его я заставлю признаться Вмиг, что себе он отца сочинил и что таинства ложны. Духа достало ж царю Акризию в Аргосе – бога 560 Ложного не признавать и замкнуть перед Вакхом ворота! Или пришлец устрашит Пенфея и целые Фивы? Живо ступайте, – велит он рабам, – ступайте, в оковах Приволоките вождя! Приказ мой исполнить немедля!» Дед, Атамант и толпа остальных домочадцев напрасно 565 Увещевают его, воспрепятствовать делу стараясь. Он от советов лишь злей; раздражается, будучи сдержан, Бешеный пыл растет; во вред ему были препоны. Видывал я, как поток, которого путь беспрепятствен, Вниз по наклону бежит спокойно, с умеренным шумом. 570 Если ж завалами скал иль стволами бывал он задержан, Пенился он и кипел и сильней свирепел от преграды. Вот возвратились в крови, на вопрос же: «Где Вакх?» – господину Дали посланцы ответ, что они и не видели Вакха. «Всё же прислужник один, – сказали, – и таинств участник 575 Пойман». При этих словах выводят – за спину руки — Мужа, – что к Вакху ушел вослед из Тирренского края.
Глянул Пенфей на него очами, которые страшны Стали от гнева; меж тем отложить не желал он расправы, — «Ты, что погибнешь сейчас, – сказал, – и другим назиданье 580 Гибелью дашь, – объяви мне свое и родителей имя, Родину и почему соучаствуешь в таинствах новых?» Он же, ничуть не страшась, – «Акетом, – сказал, – именуюсь, Я из Меонии сам; а родители – званья простого. Мне не оставил отец полей, где паслись бы телята, 585 Или стада шерстоносных овец, иль иная скотина. Был мой отец бедняком; всю жизнь крючком да лесою Рыб вводил он в обман и удою тянул, трепетавших. Этим искусством он жил и его мне передал, молвив: «Ныне богатства мои, продолжатель труда и наследник, 590 Ты получай»; ничего, умирая, он мне не оставил, Кроме воды; лишь ее от отца почитаю наследством. Вскоре, чтоб мне не торчать всё время на тех же утесах, Я научился корабль поворачивать, киль загибая Правой рукой; Оленской Козы дождевое созвездье, 595 Аркта, Тайгеты, Гиад в небесах различать научился. Ветров жилища узнал и пристани, годные суднам. Раз я, на Делос идя, приближался к Хиосскому краю, Вот подхожу к берегам, работая веслами справа; Прыгаю с судна легко и на влажный песок наступаю, — 600 Там и проводим мы ночь. Заря между тем заалела Ранняя. Вот я встаю и велю сотоварищам свежей Влаги принесть, указую и путь, до ключей доводящий. Сам же на холм восхожу, – узнать, что мне обещает Ветер; сзываю своих и опять на корабль возвращаюсь. 605 «Вот мы и здесь!» – Офельт говорит, из товарищей первый, Сам же добычей гордясь, на пустынном поле добытой, Мальчика брегом ведет, по наружности схожего с девой. Тот же качался, вином или сном отягченный как будто, И подвигался с трудом. На одежду смотрю, на осанку 610 И на лицо – ничего в нем не вижу, что было бы смертным. Понял я и говорю сотоварищам: «Кто из бессмертных В нем, сказать не могу, но в образе этом – бессмертный. Кто бы ты ни был, о будь к нам благ и в трудах помоги нам! Их же, молю, извини!» – «За нас прекрати ты молитвы!» — 615 Диктид кричит, что из всех проворней наверх забирался Мачт и скользил на руках по веревкам. Его одобряют И белокурый Мелант, на носу сторожащий, и Либид С Алкимедоном, затем призывающий возгласом весла Двигаться или же стать, Эпопей, побудитель отваги, 620 Так же и все; до того ослепляет их жадность к добыче. «Нет, чтоб был осквернен корабль святотатственным грузом, Не потерплю, – я сказал, – я первый права тут имею!» Вход преграждаю собой. Но меж моряками наглейший Ярости полн Ликабант, из тускского изгнанный града, 625 Карою ссылки тогда искупавший лихое убийство. Этот, пока я стоял, кулаком поразил молодецким В горло меня и как раз опрокинул бы в море, когда бы Я не застрял, хоть и чувства лишась, бечевою задержан. И в восхищенье толпа нечестивцев! Но Вакх наконец-то — 630 Ибо тот мальчик был Вакх, – как будто от крика слетела Сонность и после вина возвратились в грудь его чувства, — «Что вы? И что тут за крик? – говорит. – Какою судьбою К вам, моряки, я попал? И куда вы меня повезете?» «Страх свой откинь! – отвечает Прорей, – скажи лишь, в какой ты 635 Гавани хочешь сойти, – остановишься, где пожелаешь». Либер в ответ: «Корабля вы к Наксосу ход поверните. Там – мой дом; и земля гостей дружелюбная примет». Морем клялись лжецы и всеми богами, что будет Так, мне веля паруса наставлять на раскрашенный кузов. 640 Наксос был вправо; когда я направо наставил полотна, — «Что ты, безумец, творишь!» – Офельт говорит, про себя же Думает каждый: «Сошел ты с ума? Поворачивай влево!» Знаки одни подают, другие мне на ухо шепчут. Я обомлел. «Пусть иной, – говорю, – управление примет». 645 И отошел от руля, преступленья бежав и обмана. Все порицают меня, как один корабельщики ропщут. Эталион между тем говорит: «Ужели же наше Счастье в тебе лишь одном?» – подходит и сам исполняет Труд мой: в другую корабль от Наксоса сторону правит. 650 И удивляется бог, и, как будто он только что понял Всё их лукавство, глядит на море с гнутого носа, И, подражая слезам, – «Моряки, вы сулили не эти Мне берега, – говорит, – и просил не об этой земле я. Кары я чем заслужил? И вели́ка ли слава, что ныне 655 Мальчика, юноши, вы одного, сговорясь, обманули?» Плакал тем временем я. Нечестивцев толпа осмеяла Слезы мои, и сильней ударяются весла о волны. Ныне же им самим, – ибо кто из богов с нами рядом, Если не он, – я клянусь, что буду рассказывать правду, 660 Невероятную пусть: неожиданно судно средь моря Остановилось, корабль как будто бы суша держала. И, изумленные, те в ударах упорствуют весел, Ставят полотна, идти при двоякой подмоге пытаясь. Весел уключины плющ оплетает, крученым изгибом 665 Вьется, уже с парусов повисают тяжелые кисти. Бог между тем, увенчав чело себе лозами в гроздьях, Сам потрясает копьем, виноградной увитым листвою. Тигры – вокруг божества: мерещатся призраки рысей, Дикие тут же легли с пятнистою шкурой пантеры. 670 Спрыгивать стали мужи, – их на то побуждало безумье Или же страх? И первым Медон плавники получает Черные; плоским он стал, и хребет у него изгибаться Начал. И молвит ему Ликабант: «В какое же чудо Ты превращаешься?» Рот между тем у сказавшего шире 675 Стал, и уж ноздри висят, и кожа в чешуйках чернеет. Либид же, оборотить упорные весла желая, Видит, что руки его короткими стали, что вовсе Даже не руки они, что верней их назвать плавниками. Кто-то руками хотел за обвитые взяться веревки, — 680 Не было более рук у него; и упал, как обрубок, В воду моряк: у него появился и хвост серповидный, Словно рога, что луна, вполовину наполнившись, кажет. Прыгают в разных местах, обильною влагой струятся, И возникают из волн, и вновь погружаются в волны, 685 Словно ведут хоровод, бросаются, резво играя. Воду вбирают и вновь из ноздрей выпускают широких. Из двадцати моряков, которые были на судне, Я оставался один. Устрашенного, в дрожи холодной, Бог насилу меня успокоил, промолвив: «От сердца 690 Страх отреши и на Дию плыви». И, причалив, затеплил Я алтари, и с тех пор соучаствую в таинствах Вакха. «Долго внимал я твоим, – Пенфей отвечает, – лукавым Россказням, чтобы мое в промедлении бешенство стихло! Слуги, скорей хватайте ж его, и казненное мукой 695 Страшною тело его в Стигийскую ночь переправьте». Тотчас схвачен Акет-тирренец и брошен в темницу, И, между тем как они орудья мучительной казни Подготовляли – огонь и железо, – вдруг двери раскрылись Сами собой, и с рук у него упадают внезапно 700 Сами собой, – говорят, – никем не раскованы, цепи.
Не уступает Пенфей. Не велит уж другим, – поспешает Сам посетить Киферон, для священных избранный действий, Где песнопенья звучат и звонкие клики вакханок. Конь в нетерпении ржет, лишь только подаст меднозвучный 705 Знак боевая труба, и сам в сражение рвется, — Так Пенфею и крик, и вакхических гул завываний Дух возбудил, – сильней запылал он неистовым гневом. Посередине горы там есть окруженный сосновым Лесом голый пустырь, отовсюду приметное поле. 710 Там-то, пока он смотрел посторонним на таинства взором, Первой увидев его и первой исполнясь безумья, Первая, кинувши тирс, своего поразила Пенфея — Мать. «Ио́! Родные, сюда, – воскликнула, – сестры! Этот огромный кабан, бродящий по нашему полю, 715 Должен быть мной поражен!» И толпа, как один, устремилась Дикая. Все собрались, преследовать бросились вместе, Он же трепещет, он слов уже не бросает столь дерзких И проклинает себя, в прегрешенье уже признается. Раненный, всё же сказал: «О сестра моей матери, помощь 720 Мне, Автоноя, подай! Да смягчит тебя тень Актеона!» Та, кто такой Актеон, и не помнит; молящего руку Вырвала; Ино, схватив, растерзала и руку другую. Рук у несчастного нет, что к матери мог протянуть бы. Всё же он, ей показав обрубок израненный тела, — 725 «Мать, посмотри!» – говорит. Но, увидев, завыла Агава И затрясла головой, волоса разметала по ветру. Оторвала и в перстах его голову сжала кровавых, И восклицает: «Ио́! То наша, подруги, победа!» Листья едва ли скорей, осеннею тронуты стужей, 730 Слабо держась на ветвях, обрываются с дерева ветром, Нежели тело его растерзали ужасные руки. После примеров таких соучаствуют в таинствах новых, Жгут благовонья и чтят Исмениды священные жертвы.
