Солнца высокий дворец подымался на стройных колоннах, Золотом ясным сверкал и огню подражавшим пиропом. Поверху был он покрыт глянцевитой слоновою костью, Створки двойные дверей серебряным блеском сияли. 5 Материал превзошел мастерство, – затем, что явил там Мулькибер глади морей, охватившие поясом земли; Круг земной показал и над кругом нависшее небо. Боги морские в волнах: меж ними Тритон громогласный, Непостоянный Протей, Эгеон, который сжимает 10 Мощным объятьем своим китов непомерные спины. Также Дорида с ее дочерьми; те плавали в море, Эти, присев на утес, сушили свой волос зеленый, Этих же рыбы везли; лицом не тождественны были И не различны они, как быть полагается сестрам. 15 А на земле – города, и люди, и рощи, и звери, Реки и нимфы на ней и разные сельские боги. Сверху покрыты они подобьем блестящего неба. Знаков небесных по шесть на правых дверях и на левых. Только дорогой крутой пришел туда отпрыск Климены, 20 В дом лишь вошел он отца, в чьем не был отцовстве уверен, Тотчас направил шаги к лицу родителя прямо И в отдалении стал; не в силах был вынести света Ближе. Сидел перед ним, пурпурной окутан одеждой, Феб на престоле своем, сиявшем игрою смарагдов. 25 С правой и левой руки там Дни стояли, за ними Месяцы, Годы, Века и Часы в расстояниях равных; И молодая Весна, венком цветущим венчана; Голое Лето за ней в повязке из спелых колосьев; Тут же стояла, грязна от раздавленных гроздьев, и Осень; 30 И ледяная Зима с взлохмаченным волосом белым. Вот приведенного в страх новизною предметов с престола Юношу Феб увидал все зрящими в мире очами. «В путь для чего ты пошел? Что в этом дворце тебе надо, Чадо мое, Фаэтон? Тебя ли отвергну?» – промолвил. 35 Тот отвечает: «О свет всеобщий великого мира, Феб, мой отец, если так называть себя мне позволяешь, Если Климена вины не скрывает под образом ложным! Дай мне, родитель, залог, по которому верить могли бы, Что порожден я тобой, – отреши заблужденья от духа». 40 Так он сказал. И отец лучи отложил, что сияли Вкруг головы у него, велел пододвинуться ближе И, обнимая его, – «Не заслужено, – молвит, – тобою, Чтобы отверг я тебя, – Климена правду сказала. А чтоб сомненье твое уменьшилось, дара любого 45 Ныне проси, и я дам. Свидетель – болото, которым Клясться боги должны, очам незнакомое нашим». Только он кончил, а тот колесницу отцовскую просит, Права лишь день управлять крылоногими в небе конями. И пожалел тут отец, что поклялся; три и четыре 50 Раза качнул головой лучезарной, сказав: «Безрассудна Речь моя после твоей. О, если б мог я обратно Взять обещанья! Поверь: лишь в этом тебе отказал бы. Я не советую, сын. Опасны твои пожеланья. Много спросил, Фаэтон! Такие дары не подходят, 55 Сын мой, ни силам твоим, ни вовсе младенческим годам. Смертного рок у тебя, а желанье твое не для смертных. Больше того, что богам касаться дозволено горним, Ты домогаешься. Пусть о себе мнит каждый, как хочет, Всё же не может никто устоять на оси пламеносной, 60 Кроме меня одного. И даже правитель Олимпа Сам, что перуны стремит ужасной десницей, не станет Сей колесницы вести. А кто же Юпитера больше? Крут поначалу подъем; поутру освеженные кони Всходят едва по нему. Наивысшая точка – на полдне. 65 Видеть оттуда моря и земли порой самому мне Боязно, грудь и моя, замирая, от страха трепещет. Путь – по наклону к концу, и надо уверенно править. Даже Тетида, меня внизу в свои воды приемля, Страхом объята всегда, как бы я не низринулся в пропасть. 70 Вспомни, что небо еще, постоянным влекомо вращеньем, Вышние звезды стремит и движением крутит их быстрым. Мчусь я навстречу, светил не покорствуя общему ходу; Наперекор я один выезжаю стремительным кругом. Вообрази, что я дам колесницу. И что же? Ты смог бы 75 Полюсов ход одолеть, не отброшенный быстрою осью? Или, быть может, в душе ты думаешь: есть там дубровы, Грады бессмертных богов и дарами богатые храмы? Нет – препятствия там да звериные встретишь обличья! Чтоб направленье держать, никакой не отвлечься ошибкой, 80 Должен ты там пролетать, где Тельца круторогого минешь, Лук гемонийский и пасть свирепого Льва; Скорпиона, Грозные лапы свои охватом согнувшего длинным, И по другой стороне – клешнями грозящего Рака. Четвероногих сдержать, огнем возбужденных, который 85 В их пламенеет груди и ноздрями и пастями пышет, Будет тебе нелегко. И меня еле терпят, едва лишь Нрав распалится крутой, и противится поводу выя. Ты же, – чтоб только не стать мне даятелем смертного дара, — Поберегись, – не поздно еще, – измени пожеланье! 90 Правда, поверив тому, что родился от нашей ты крови, Верных залогов ты ждешь? Мой страх тебе – верным залогом! То, что отец я, – отца доказует боязнь. Погляди же Мне ты в лицо. О, когда б ты мог погрузить свои очи В грудь мне и там, в глубине отцовскую видеть тревогу! 95 И, наконец, посмотри, что есть в изобильной вселенной: Вот, из стольких ее – земных, морских и небесных — Благ попроси что-нибудь, – ни в чем не получишь отказа. От одного воздержись, – что казнью должно называться, Честью же – нет. Фаэтон, не дара, но казни ты просишь! 100 Шею зачем мне обвил, неопытный, нежным объятьем? Не сомневайся во мне – я клялся стигийскою влагой, — Всё, что желаешь, отдам. Но только желай поразумней». Он увещанья скончал. Но тот отвергает советы; Столь же настойчив, горит желаньем владеть колесницей. 105 Юношу всё ж наконец, по возможности медля, родитель К той колеснице ведет высокой – изделью Вулкана. Ось золотая была, золотое и дышло, был обод Вкруг колеса золотой, а спицы серебряны были. Упряжь украсив коней, хризолиты и ряд самоцветов 110 Разных бросали лучи, отражая сияние Феба. Духом отважный, стоит Фаэтон изумленный, на диво Смотрит; но вечно бодра, уже на румяном востоке Створы багряных дверей раскрывает Аврора и сени, Полные роз. Бегут перед ней все звезды, и строй их 115 Лю́цифер гонит; небес покидает он стражу последним. Видя его и узрев, что земли и мир заалели И что рога у луны на исходе, истаяли будто, Быстрым Орам Титан приказал запрягать, – и богини Резвые вмиг исполняют приказ; изрыгающих пламя, 120 Сытых амброзией, вслед из высоких небесных конюшен Четвероногих ведут, надевают им звонкие узды. Сына лицо между тем покрывает родитель священным Снадобьем, чтобы терпеть могло оно жгучее пламя; Кудри лучами ему увенчал и, в предчувствии горя, 125 Сильно смущенный, не раз вздохнул тяжело и промолвил: «Ежели можешь ты внять хоть этим отцовским советам, Сын, берегись погонять и крепче натягивай вожжи. Кони и сами бегут, удерживать трудно их волю. Не соблазняйся путем, по пяти поясам вознесенным. 130 В небе прорезана вкось широким изгибом дорога, Трех поясов широтой она ограничена: полюс Южный минует она и Аркт, аквилонам соседний. Этой дороги держись: следы от колес ты заметишь. Чтоб одинаковый жар и к земле доносился и к небу, 135 Не опускайся и вверх, в эфир, не стреми колесницу. Если выше помчишь – сожжешь небесные до́мы, Ниже – земли сожжешь. Невредим серединой проедешь. Не уклонился бы ты направо, к Змею витому, Не увлекло б колесо и налево, где Жертвенник плоский. 140 Путь между ними держи. В остальном доверяю Фортуне, — Пусть помогает тебе и советует лучше, чем сам ты! Я говорю, а уже рубежи на брегах гесперийских Влажная тронула ночь; нельзя нам долее медлить. Требуют нас. Уже мрак убежал и Заря засветилась. 145 Вожжи рукою схвати! А коль можешь еще передумать, Не колесницей моей, а советом воспользуйся лучше. Время еще не ушло, и стоишь ты на почве не зыбкой, Не в колеснице, тебе не к добру, по незнанью, желанной. Лучше спокойно смотри на свет, что я землям дарую». 150 Юноша телом своим колесницу легкую занял, Встал в нее, и вожжей руками коснулся в восторге, Счастлив, и благодарит отца, несогласного сердцем. Вот крылатых меж тем, Пироя, Эоя, Флегона, Этона также, солнца коней, пламеносное ржанье 155 Воздух наполнило. Бьют ногами засов; и как только, Внука не зная судьбы, открыла ворота Тетида И обнаружился вдруг простор необъятного мира, Быстро помчались они и, воздух ногами взрывая, Пересекают, несясь, облака и, на крыльях поднявшись, 160 Опережают уже рождаемых тучами Эвров. Легок, однако, был груз, не могли ощутить его кони Солнца; была лишена и упряжь обычного веса, — Коль недостаточен груз, и суда крутобокие валки, Легкие слишком, они на ходу неустойчивы в море, — 165 Так без нагрузки своей надлежащей прядает в воздух Иль низвергается вглубь, как будто пуста, колесница. Только почуяла то, понесла четверня, покидая Вечный накатанный путь, бежит уж не в прежнем порядке. В страхе он сам. И не знает, куда врученные дернуть 170 Вожжи и где ему путь. А и знал бы, не мог бы управить! Тут в лучах огневых впервые согрелись Трионы, К морю, запретному им, прикоснуться пытаясь напрасно. Змий, что из всех помещен к морозному полюсу ближе, Вялый от стужи, дотоль никому не внушавший боязни, 175 Разгорячась, приобрел от жары небывалую ярость. Помнят: и ты, Волопас, смущенный, бросился в бегство, Хоть и медлителен был и своею задержан повозкой! Только несчастный узрел Фаэтон с небесной вершины Там, глубоко-глубоко, под ним распростертые земли. 180 Он побледнел, у него задрожали от страха колени И темнотою глаза от толикого света покрылись. Он уж хотел бы коней никогда не касаться отцовских, Он уж жалеет, что род свой узнал, что уважена просьба, Зваться желая скорей хоть Меропсовым сыном; несется, 185 Как под Бореем корабль, когда обессилевший кормчий Править уже перестал, на богов и обеты надеясь! Как ему быть? За спиной уж немало неба осталось, Больше еще впереди. Расстоянья в уме измеряет; То он на запад глядит в пределы, которых коснуться 190 Не суждено, а порой на восток, обернувшись, взирает; Оцепенел, не поймет, как быть, вожжей не бросает, — Но и не в силах коней удержать и имен их не знает. В трепете видит: по всем небесам рассеяны чуда Разнообразные; зрит огромных подобья животных. 195 Место на небе есть, где дугой Скорпион изгибает Клешни свои, хвостом и кривым двусторонним объятьем Вширь растянулся и вдаль, через два простираясь созвездья. Мальчик едва лишь его, от испарины черного яда Влажного, жалом кривым готового ранить, увидел, — 200 Похолодел и, без чувств от ужаса, выронил вожжи. А как упали они и, ослабнув, крупов коснулись, Кони, не зная преград, без препятствий уже, через воздух Краем неведомым мчат, куда их порыв увлекает, И без управы несут; задевают недвижные звезды, 205 Мча в поднебесной выси, стремят без пути колесницу, — То в высоту заберут, то, крутым спускаясь наклоном, В более близком уже от земли пространстве несутся. И в удивленье Луна, что мчатся братнины кони Ниже, чем кони ее; и дымят облака, занимаясь. 210 Полымя землю уже на высотах ее охватило; Щели, рассевшись, дает и сохнет, лишенная соков, Почва, седеют луга, с листвою пылают деревья; Нивы на горе себе доставляют пламени пищу. Мало беды! Города с крепостями великие гибнут 215 Вместе с народами их, обращают в пепел пожары Целые страны. Леса огнем полыхают и горы: Тавр Киликийский в огне, и Тмол с Афоном, и Эта; Ныне сухая, дотоль ключами обильная Ида, Дев приют – Геликон и Гем, еще не Эагров. 220 Вот двойным уж огнем пылает огромная Этна; И двухголовый Парнас, и Кинт, и Эрикс, и Офрис; Снега навек лишены – Родопа, Мимант и Микала, Диндима и Киферон, для действ священных рожденный. Скифии стужа ее не впрок; Кавказ полыхает. 225 Также и Осса, и Пинд, и Олимп, что выше обоих. Альп поднебесных гряда и носители туч Апеннины. Тут увидал Фаэтон со всех сторон запылавший Мир и, не в силах уже стерпеть столь великого жара, Как из глубокой печи горячий вдыхает устами 230 Воздух и чует: под ним раскалилась уже колесница. Пепла, взлетающих искр уже выносить он не в силах, Он задыхается, весь горячим окутанный дымом. Где он и мчится куда – не знает, мраком покрытый Черным, как смоль, уносим крылатых коней произволом. 235 Верят, что будто тогда от крови, к поверхности тела Хлынувшей, приобрели черноту эфиопов народы. Ливия стала суха, – вся зноем похищена влага. Волосы пораспустив, тут стали оплакивать нимфы Воды ключей и озер. Беотия кличет Диркею; 240 Аргос – Данаеву дочь; Эфира – Пиренские воды. Рекам, которых брега отстоят друг от друга далёко, Тоже опасность грозит: средь вод Танаис задымился И престарелый Пеней, а там и Каик тевфранийский, И быстроводный Исмен, и с ним Эриманф, что в Псофиде; 245 Ксанф, обреченный опять запылать, и Ликорм желтоватый, Также игривый Меандр с обратно текущей струею, И мигдонийский Мелант, и Эврот, что у Тенара льется; Вот загорелся Евфрат вавилонский, Оронт загорелся, Истр и Фасис, и Ганг, Фермодонт с падением быстрым; 250 Вот закипает Алфей, берега Сперхея пылают; В Таге-реке, от огня растопившись, золото льется, И постоянно брега меонийские славивших песней Птиц опалило речных посредине теченья Каистра. Нил на край света бежал, перепуган, и голову спрятал, 255 Так и доныне она всё скрыта, а семь его устий В знойном лежали песке – семь полых долин без потоков. Жребий сушит один исмарийский Гебр со Стримоном, Также и Родан, и Рен, и Пад – гесперийские реки, Тибр, которому власть над целым обещана миром! 260 Трещины почва дала, и в Тартар проник через щели Свет и подземных царя с супругою в ужас приводит. Море сжимается. Вот уж песчаная ныне равнина, Где было море вчера; покрытые раньше водою, Горы встают и число Киклад раскиданных множат. 265 Рыбы бегут в глубину, и гнутым дугою дельфинам Боязно вынестись вверх из воды в привычный им воздух; И бездыханны плывут на спине по поверхности моря Туши тюленьи. Сам, говорят, Нерей и Дорида Вместе с своими детьми в нагревшихся скрылись пещерах. 270 Трижды Нептун из воды, с лицом исказившимся, руки Смелость имел протянуть, – и трижды не выдержал зноя. Вот благодатная мать Земля, окруженная морем, Влагой теснима его и сжатыми всюду ключами, Скрывшими токи свои в материнские темные недра, 275 Только по шею лицо показав, истомленное жаждой, Лоб заслонила рукой, потом, великою дрожью Всё потрясая, чуть-чуть осела сама, и пониже Стала, чем раньше, и так с пересохшей сказала гортанью: «Если так должно и сто́ю того, – что ж медлят перуны, 280 Бог высочайший, твои? Коль должна от огня я погибнуть, Пусть от огня твоего я погибну и муки избегну! Вот уж насилу я рот для этой мольбы раскрываю, — Жар запирает уста, – мои волосы, видишь, сгорели! Сколько в глазах моих искр и сколько их рядом с устами! 285 Так одаряешь меня за мое плодородье, такую Честь воздаешь – за то, что ранения острого плуга И бороны я терплю, что круглый год я в работе. И что скотине листву, плоды же – нежнейшую пищу — Роду людскому даю, а вам приношу – фимиамы? 290 Если погибели я заслужила, то чем заслужили Воды ее или брат? Ему врученные роком, Что ж убывают моря и от неба всё дальше отходят? Если жалостью ты ни ко мне, ни к брату не тронут, К небу хоть милостив будь своему: взгляни ты на оба 295 Полюса – оба в дыму. А если огонь повредит их, Рухнут и ваши дома. Атлант и тот в затрудненье, Еле уже на плечах наклоненных держит он небо, Если погибнут моря, и земля, и неба палаты, В древний мы Хаос опять замешаемся. То, что осталось, 300 Вырви, молю, из огня, позаботься о благе вселенной!» Так сказала Земля; но уже выносить она жара Дольше не в силах была, ни больше сказать, и втянула Голову снова в себя, в глубины, ближайшие к манам, А всемогущий отец, призвав во свидетели вышних 305 И самого, кто вручил колесницу, – что, если не будет Помощи, всё пропадет, – смущен, на вершину Олимпа Всходит, откуда на ширь земную он тучи наводит, И подвигает грома, и стремительно молнии мечет. Но не имел он тогда облаков, чтоб на землю навесть их, 310 Он не имел и дождей, которые пролил бы с неба. Он возгремел, и перун, от правого пущенный уха, Кинул в возницу, и вмиг у него колесницу и душу Отнял зараз, укротив неистовым пламенем пламя. В ужасе кони, прыжком в обратную сторону прянув, 315 Сбросили с шеи ярмо и вожжей раскидали обрывки. Здесь лежат удила, а здесь, оторвавшись от дышла, Ось, а в другой стороне – колес разбившихся спицы; Разметены широко колесницы раздробленной части. А Фаэтон, чьи огонь похищает златистые кудри, 320 В бездну стремится и, путь по воздуху длинный свершая, Мчится, подобно тому, как звезда из прозрачного неба Падает или, верней, упадающей может казаться. На обороте земли, от отчизны далёко, великий Принял его Эридан и дымящийся лик омывает. 325 Руки наяд-гесперид огнем триязычным сожженный Прах в могилу кладут и камень стихом означают: «Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовской возница: Пусть ее не сдержал, но, дерзнув на великое, пал он». И отвернулся отец несчастный, горько рыдая; 330 Светлое скрыл он лицо; и, ежели верить рассказу, День, говорят, без солнца прошел: пожары – вселенной Свет доставляли; была и от бедствия некая польза. Мать же Климена, сказав всё то, что в стольких несчастьях Должно ей было сказать, в одеяниях скорбных, безумна, 335 Грудь терзая свою, весь круг земной исходила; Всё бездыханную плоть повсюду искала и кости, — Кости нашла наконец на чуждом прибрежье, в могиле. Туг же припала к земле и прочтенное в мраморе имя Жаркой слезой облила и ласкала открытою грудью. 340 Дочери Солнца о нем не меньше рыдают, и слезы — Тщетный умершему дар – несут, и, в грудь ударяя, — Горестных жалоб хоть он и не слышит уже, – Фаэтона Кличут и ночью и днем, и простершись лежат у могилы. Слив рог с рогом, Луна становилась четырежды полной. 345 Раз, как обычно, – затем что вошло гореванье в обычай, — Вместе вопили они; Фаэтуза меж них, из сестер всех Старшая, наземь прилечь пожелав, простонала, что ноги Окоченели ее; приблизиться к ней попыталась Белая Лампетиэ́, но была вдруг удержана корнем. 350 Третья волосы рвать уже собиралась руками — Листья стала срывать. Печалится эта, что держит Ствол ее ноги, а та – что становятся руки ветвями. У изумленной меж тем кора охватила и лоно И постепенно живот, и грудь, и плечи, и руки 355 Вяжет – и только уста, зовущие мать, выступают. Что же несчастная мать? Что может она? – неуемно Ходит туда и сюда и, пока еще можно, целует! Этого мало: тела из стволов пытается вырвать, Юные ветви дерев ломает она, и оттуда, 360 Словно из раны, сочась, кровавые капают капли. «Мать, молю, пожалей!» – которая ранена, кличет. «Мать, молю! – в деревьях тела терзаются наши… Поздно – прощай!» – и кора покрывает последнее слово. Вот уже слезы текут; источась, на молоденьких ветках 365 Стынет под солнцем янтарь, который прозрачной рекою Принят и катится вдаль в украшение женам латинским.
Кикн, Сфенела дитя, при этом присутствовал чуде. Он материнской с тобой был кровью связан, но ближе Был он по духу тебе, Фаэтон. Оставивши царство, — 370 Ибо в Лигурии он великими градами правил, — Берег зеленый реки Эридана своей он печальной Жалобой полнил и лес, приумноженный сестрами друга. Вдруг стал голос мужской утончаться, белые перья Волосы кроют ему, и длинная вдруг протянулась 375 Шея; стянула ему перепонка багряные пальцы, Крылья одели бока, на устах клюв вырос неострый. Новой стал птицею Кикн. Небесам и Юпитеру лебедь Не доверяет, огня не забыв – их кары неправой, — Ищет прудов и широких озер и, огонь ненавидя, 380 Предпочитает в воде, враждебной пламени, плавать. Темен родитель меж тем Фаэтона, лишенный обычной Славы венца, как в час, когда он отходит от мира; Возненавидел он свет, и себя, и день лучезарный, Скорби душой предался, и к скорби гнева добавил, 385 И отказался служить вселенной. «Довольно, – сказал он, — Жребий от века был мой беспокоен, мне жаль совершенных Мною вседневних трудов, – что нет ни конца им, ни чести. Пусть, кто хочет, другой светоносную мчит колесницу! Если же нет никого, и в бессилье признаются боги, 390 Правит пусть сам! – чтобы он, попробовав наших поводьев, Молний огни отложил, что детей у отцов отнимают. Тут он узнает, всю мощь коней испытав огненогих, Что незаслуженно пал не умевший управиться с ними». Но говорящего так обступают немедленно Феба 395 Все божества и его умоляют, прося, чтобы тени Не наводил он на мир. Юпитер же молнии мечет И, добавляя угроз, подтверждает державно их просьбы. И, обезумевших, впряг, еще трепещущих страхом, Феб жеребцов, батогом и бичом свирепствуя рьяно. 400 Бьет, свирепствует, их обвиняя в погибели сына. А всемогущий отец обходит огромные стены Неба; тщательно стал проверять: от огня расшатавшись, Не обвалилось ли что. Но, уверясь, что прежнюю крепость Всё сохранило, он взор направил на землю и беды 405 Смертных. Но более всех о своей он Аркадии полон Нежных забот. Родники и еще не дерзавшие литься Реки спешит возродить и почве траву возвращает, Листья – деревьям, велит лесам зеленеть пострадавшим. Часто бывает он там, и вот поражен нонакринской 410 Девушкой, встреченной им, – и огонь разгорается в жилах. Не занималась она чесанием шерсти для тканей. Разнообразить своей не умела прически. Одежду Пряжка держала на ней, а волосы – белая повязь. Легкий дротик она иль лук с собою носила; 415 Воином Фебы была. Не ходила вовек по Меналу Дева, Диане милей Перекрестной. Но всё – мимолетно! Уж половину пути миновало высокое солнце, — Девушка в рощу вошла, что порублена век не бывала. Скинула тотчас колчан с плеча и лук отложила 420 Гибкий, сама же легла на травою покрытую землю; Так, свой расписанный тул подложив под затылок, дремала. Только Юпитер узрел отдыхавшую, вовсе без стража, — «Эту проделку жена не узнает, наверно, – промолвил, — Если ж узнает, о пусть! Это ль ругани женской не стоит?» 425 Вмиг одеяние он и лицо принимает Дианы И говорит: «Не одна ль ты из спутниц моих? На которых, Дева, охотилась ты перевалах?» И дева с лужайки Встала. «Привет, – говорит, – божеству, что в моем рассужденье Больше Юпитера, пусть хоть услышит!» Смеется Юпитер, 430 Рад, что себе самому предпочтен, и дарит поцелуи; Он неумерен, не так другие целуются девы. В лес направлялась какой, рассказать готовую деву Стиснул в объятиях он, – и себя объявил не безвинно. Сопротивляясь, она – насколько женщина может — 435 С ним вступает в борьбу, но Юпитера дева какая (Если бы видела ты, о Сатурния, ты бы смягчилась!) Может осилить и кто из богов? Победитель Юпитер Взмыл в небеса. Опостылел ей лес – достоверный свидетель, — Чуть не забыла она, удаляясь оттуда, колчан свой 440 Взять и стрелы и лук, на ветку повешенный рядом. Вот с хороводом своим Диктинна по высям Менала Шествуя, диких зверей удачным горда убиеньем, Видит ее и, увидев, зовет; но в испуге сначала Та убегает, боясь, не Юпитер ли вновь перед нею. 445 Но, увидав, что идут с ней вместе и нимфы, решила Дева, что козней тут нет, и к легкой толпе их примкнула. Как преступленья – увы! – лицом не выказать трудно! Очи едва подняла, пошла, но не рядом с богиней, Как то бывало; теперь из целого строя не первой. 450 Молча идет и свое выдает поруганье румянцем. Девой когда б не была, могла бы по тысяче знаков Видеть Диана вину; говорят, и увидели нимфы! Лунные в небе рога возникали уж кругом девятым, Как, от охоты устав, истомленная пламенем брата, 455 В свежую рощу придя, откуда струился с журчаньем Светлый ручей и катил волною песок перетертый, Местность одобрив, к воде стопою она прикоснулась И, похваливши ручей, – «Далёко, – говорит, – соглядатай Всякий; нагие тела струею бегущей омоем!» 460 Бросилась краска в лицо Паррасийки. Все сняли одежды, Медлит она лишь одна. Со смутившейся платье снимают. Только лишь спало оно, наготою был грех обнаружен. Остолбеневшей, закрыть пытавшейся лоно руками, — «Прочь, – сказала, – иди, родника не скверни мне святого!» — 465 Кинтия и отойти от своих приказала ей спутниц. Знала об этом давно супруга Отца-Громовержца, Но до удобнейших дней отлагала жестокую кару. Медлить не стало причин: уж мальчик Аркад – он Юноне Больше всего досаждал – у любовницы мужа родился. 470 Вот, обратившись туда свирепым взором и сердцем, — «Этого лишь одного не хватало, беспутница, – молвит, — Чтобы ты плод принесла и обиду сделала явной Родами, всем показав моего Юпитера мерзость. Это тебе не пройдет. Погоди! Отниму я наружность, 475 Вид твой, каким моему ты, наглая, нравишься мужу!» Молвила так и, схватив за волосы, тотчас же наземь Кинула навзничь ее. Простирала молившая руки, — Начали руки ее вдруг черной щетиниться шерстью, Кисти скривились, персты изогнулись в звериные когти, 480 Стали ногами служить; Юпитеру милое прежде, Обезобразилось вдруг лицо растянувшейся пастью. И чтоб душу его молений слова не смягчали, Речь у нее отняла, – и злой угрожающий голос, Ужаса полный, у ней из хриплой несется гортани. 485 Прежний, однако же, дух остался в медведице новой, Стоном всечасным она проявлять продолжает страданья, Руки, какие ни есть, простирает к звездам небесным, И хоть не может сказать, но коварство Юпитера помнит. Ах, сколь часто, в лесу не решаясь остаться пустынном, 490 В поле, когда-то своем, и около дома блуждала! Ах, сколь часто меж скал, гонимая лаем собачьим, Видя охотников, прочь – охотница – в страхе бежала! Часто, при виде зверей, позабыв, чем стала, скрывалась Или, медведицей быв, пугалась при встрече с медведем. 495 И устрашалась волков, хоть родимый отец был меж ними. Вот, Ликаонии сын, не знавшее матери чадо, Вдруг появился Аркад, почти что пятнадцатилетний. Диких гоняя зверей, ища поудобней урочищ, Только успел окружить он лес Эриманфский сетями, 500 Как натолкнулся на мать: та стояла, Аркада увидев, Будто узнала его. Но он убежал и недвижных Глаз в упор на него устремленных, – не зная, в чем дело, — Перепугался и ей, подойти пожелавшей поближе, Сам смертоносную в грудь вонзить стрелу собирался. 505 Не допустил Всемогущий и их с преступлением вместе Поднял, пространством пустым на быстром ветре промчал их, На небе их поместил и создал два рядом созвездья. Тут закипела вдвойне Юнона, увидев, как блещет В небе блудница; к седой спускается в море Тетиде 510 И к Океану-отцу, – и вышние боги нередко Их почитали, – и так начала о причине прихода: «Знать вы хотите, зачем из небесного дома спустилась К вам царица богов? Уж небом другая владеет! Пусть я солгу, коль в ночи, обнимающей мир темнотою, 515 В самой небесной выси, удостоенных только что чести Вы не увидите звезд – мою язву! – в месте, где полюс Крайним вокруг обведен кратчайшим поясом неба. Истинно, кто оскорбить не захочет Юнону? Обидев, Кто затрепещет? Одна что с ними могу я поделать? 520 Много же сделала я! Обширно могущество наше! Я запретила ей быть человеком, – богинею стала! Так-то дано мне виновных карать, вот как я могуча! Лучше пусть прежний свой вид обретет и звериную морду Скинет! Так сделал уж раз он с той Форонидой аргивской! 525 И почему он, прогнав Юнону, не ввел ее в дом свой, В спальню мою не вселил и не выбрал в зятья Ликаона? Если трогает вас небреженье к питомице вашей, Эту Медведицу вы от пучины морской удалите И в небеса за разврат попавшие звезды гоните, — 530 Не погружаться чтоб ей, распутнице, в чистое море!» И согласились морей божества. И Сатурния быстро В ясное небо свое на расписанных взмыла павлинах, Тех павлинах, чей хвост расписан зеницами Арга. То же случилось с тобой, ворон речивый, недавно 535 Бывший белым, – твои вдруг черными сделались крылья, Ибо когда-то ты был серебряной, снега белее, Птицей, сравниться бы мог с голубями, что вовсе без пятен, Не уступал ты гусям, что некогда голосом бодрым Нам Капитолий спасли, ни лебедю, другу потоков. 540 Сгублен он был языком. Язык – причина, что белым Раньше был цвет, а теперь обратным белому стал он. Не было краше во всей Гемонийской стране Корониды, Что из Лариссы. Ее любил ты, Дельфиец, покамест 545 Чистой была иль, верней, незамеченной. Только измену Фебов ворон узнал и, тайный девы проступок Намереваясь раскрыть, доносчиком неумолимым Тотчас отправился в путь к господину. Крыльями машет, Рядом летит – чтобы всё разузнать – говоруха-ворона. 550 Про путешествия цель услыхав, – «Ты, безгодный, предпринял Путь, – говорит, – моего языка не отвергни вещаний. Чем я была, что теперь, погляди и суди, по заслуге ль. Сам убедишься ты, как повредила мне верность. Когда-то Был Эрихтоний, – дитя, не имевшее матери вовсе, — 555 Девой Палладою в кош из актейской заперт лозины. Спрятав, девушкам трем, от двойного Кекропа рожденным, Строгий приказ отдала ее не подсматривать тайны. Легкою скрыта листвой, смотрела с густого я вяза, Что они делали. Две без обмана хранили корзину, — 560 Герса с Пандросой. Сестер нерешительных кличет Аглавра, Третья, – рукою узлы разрешает, и видят: в корзине То ли ребенок лежит, то ль некий дракон распростерся. Я обо всём доношу богине. За эту услугу Мне благодарность была: я лишилась защиты Минервы. 565 Ниже теперь я и птицы ночной. В моем наказанье Всем пернатым пример, чтобы голосом бед не искали. А между тем не по воле моей – я ее не просила — Та домогалась меня! Спроси у самой хоть Паллады. Пусть даже в гневе она, отрицать и в гневе не станет. 570 Ибо в Фокейской земле Короней знаменитый отцом мне — Дело известное – был; возрастала я царственной девой. Не презирай; женихам была я богатым желанна. Да погубила краса: когда я по берегу шагом Медленным шла, как всегда, по глади гуляя песчаной, 575 Вдруг увидал меня бог морской и зажегся. И так как Тратил лишь время, моля понапрасну умильною речью, Силой преследовать стал. Бегу, покинула плотный Берег и в рыхлом песке утомляю себя понапрасну. Тут и богов и людей я зову, но не слышит из смертных 580 Криков моих ни один, – лишь тронута девою Дева. Помощь она подала. Простирала руки я к небу — Руки начали вдруг чернеть оперением легким. Силилась скинуть я с плеч одежду, – она превратилась В перья, их корни уже проникали глубоко под кожу. 585 В голую грудь ударять ладонями я попыталась, — Но ни ладоней уже, ни голой не было груди. Дальше бежала, – песок уже ног не задерживал боле, Я подымалась с земли; по воздуху вскоре на крыльях Мчусь. Невинной дана я спутницей деве Минерве. 590 Только какой в том прок, когда, из-за черного дела Птицею став, моей Никтимена наследует чести? О преступлении том, которое знает весь Лесбос, Разве же ты не слыхал? Никтимена на ложе отцово Как покусилась? Она, – хоть и птица, – вину сознавая, 595 Взоров и света бежит и стыд скрывает во мраке, И прогоняют ее все птицы в просторе небесном». Так говорившей, – «Тебе эти россказни, – ворон промолвил, — Пусть обернутся во зло. Презираю пустые вещанья». И не прервал он пути и потом рассказал господину, 600 Как он лежащей застал с гемонийцем младым Корониду. Лишь услыхал о беде, обронил свои лавры влюбленный; И одновременно лик божества, и плектр, и румянец — Сразу всё сникло. Душа закипела, набухшая гневом, Тотчас хватает свое он оружье и гнутой дугою 605 Лук напрягает и грудь, что часто сливалась, бывало, С грудью его, он своей неизбежной пронзает стрелою. Ранена, стон издала Коронида и, вынув железо, Белые члены свои залила почерневшею кровью, Молвив, – «Могла я, о Феб, от тебя испытать наказанья, — 610 Только сначала родить: теперь умираем мы – двое», Только успела сказать – и жизнь свою вылила с кровью. Тело ее без души погрузилось в холод смертельный. Поздно влюбленный, увы, пожалел о возмездье жестоком, Возненавидел себя, – что послушал, что так распалился, — 615 Птицу – вестницу зла, – чрез которую грех и причину Должен был горя узнать; ненавидит не меньше он лук свой, Руку свою и оружье в руке – безрассудные стрелы. Мертвой он ласки дарит и поздним стараньем стремится Рок победить и вотще применяет свое врачеванье. 620 Но лишь попыток тщету увидал и костер возведенный, Понял, что скоро в огне последнем сгорит ее тело, Стоны стал издавать, – ведь лик небесный слезами Не подобает влажнить! – исторгал их в печали из глуби Сердца: так точно мычит корова, когда перед нею 625 Молот ее сосунку, занесенный от правого уха, Бьет еще впалый висок и дробит его громким ударом. После того как излил он на грудь благовония скорби И, обнимая ее, свой долг не по долгу исполнил, Феб не вынес того, что семя его обратится 630 В пепел сейчас, из огня и утробы родительской сына Вырвал он и перенес к кентавру Хирону в пещеру; Ворону он воспретил, ожидавшему тщетно награды За откровенную речь, меж белых птиц оставаться. А между тем полузверь питомцу божественной крови 635 Рад был, он чести такой веселился, хоть труд был и тяжек. Рыжая как-то пришла, с волосами, покрывшими плечи, Дочь Кентавра; ее когда-то нимфа Харикло Около быстрой реки родила и имя дала ей Окиронея. Она постиженьем отцова искусства 640 Не удовольствовалась: прорицала грядущего тайны. Так, исступленье едва пророчицы дух охватило, Только зажглось божеством в груди у нее затаенным, Лишь увидала дитя, – «Для мира всего благодатный, Мальчик, расти! – говорит, – обязаны будут нередко 645 Смертные жизнью тебе: возвращать ты души им сможешь. К негодованью богов, однажды на это решишься — Чудо тебе повторить воспрепятствует молния деда. Станешь ты – ранее бог – бескровным прахом, и богом Станешь из праха опять, два раза твой рок обновится. 650 Ты же, отец дорогой, бессмертный, и самым рожденьем Веки веков пребывать назначенный, так сотворенный, Смерти возжаждешь своей, как будешь ты кровью терзаться Грозной змеи, восприняв тот яд пораненным телом. Из вековечного тут божества тебя сделают снова 655 Смертным, и нить разрешат триединые сестры-богини». Не досказала судеб, исторгла глубокий из груди Вздох, и слезы из глаз у нее заструились потоком. «Рок изменяет меня, – говорит, – не позволено больше Высказать мне, и уже замыкается речи способность. 660 Что мне в искусстве моем, которое только бессмертных Гнев навлекло на меня: предпочла бы не знать о грядущем! Вот уж как будто мое исчезает лицо человечье, Вот уж вкусна мне трава, бежать по широкому полю Тянет. В родную мне плоть, в кобылицу уже превращаюсь. 665 Но почему же я вся? – двуобразен мой ведь родитель!» Так говорила, но часть последнюю жалобы трудно Было уже разобрать; слова становились неясны. Вскоре уж то не слова и не ржанье кобылы как будто, Но подражанье коню; через время недолгое точно 670 Ржанье она издает и руками по́ лугу движет. Сходятся пальцы тогда, вот пять ногтей уж связало Резвое рогом сплошным копыто; длина возрастает Шеи ее и лица; часть бо́льшая длинного платья Стала хвостом; волоса, как лежали свободно вдоль шеи, 675 Гривою вправо легли. Соответственно вдруг изменились Голос ее и лицо. И по чуду ей дали прозванье. Помощи, плача, молил Филирой от бога зачатый, Тщетно, Делиец, твоей. Не мог ты пресечь повелений, Что от Юпитера шли, а если пресечь их и мог бы, 680 Не был ты там: обитал ты в Элиде, в лугах мессенийских. Было то время, когда тебя покрывала пастушья Шкура; посох держал деревенский ты левой рукою, Правой рукою – свирель из семи неравных тростинок. Память преданье хранит, что, пока ты был занят любовью 685 И услаждался игрой, стада без охраны к пилийским Вышли полям. Увидал их как раз Атлантовой Майи Сын, их ловко увел и в дебри спрятал надежно. Кражи никто не узнал, – один лишь известный в деревне Некий старик; по соседству его величали все Баттом. 690 У богача у Нелея стерег он луга травяные И перелески и пас табуны кобылиц благородных. Струсил тут бог и, рукой отведя его ласково, молвит: «Кто бы ты ни был, дружок, – коль кто случайно про стадо Спрашивать станет, скажи: не видал, и за то благодарность 695 Будет тебе: получай шелковистую эту корову». Дал. На подарок в ответ тот молвит: «Приятель, спокойно В путь отправляйся. Скорей проболтается камень вот этот». И указал он рукой на камень. А сын Громовержца Будто ушел и – назад, изменив лишь голос и облик, — 700 «Ты, селянин, не видал, не прошло ли вот этой межою Стадо коров? – говорит. – Помоги, не замалчивай кражи. Дам я за это тебе корову с быком ее вместе». А старина, увидав, что награда удвоена: «Стадо Там под горой», – отвечал. И было оно под горою. 705 Внук же Атланта, смеясь, – «Мне меня предаешь, вероломный? Мне предаешь ты меня?» – говорит, – и коварное сердце В твердый кремень обратил, что доныне зовется «Указчик». Древний позор тот лежит на камне, ни в чем не повинном. Ровным полетом меж тем поднялся кадуцея носитель 710 И, пролетая поля мунихийские, милый Минерве Край озирал и сады просвещенного видел Ликея. В день тот самый как раз, по обряду, невинные девы Над головами несли к торжественным храмам Паллады Чистые, должные ей, в венчанных корзинах святыни. 715 И, возвращавшихся, бог увидел крылатый и прямо Не продолжает пути, но кру́гом его загибает. Как, потроха увидав, из птиц быстрейшая – коршун, Робкий еще, между тем как жрецы вкруг жертвы толпятся, Кру́гом летает и сам отлетать не решается дальше, 720 Жадный, парит над своей добычей, махая крылами, — Резвый Киллений тогда над актейской твердынею так же Ниже и ниже летал и кружил всё на том же пространстве. Сколь блистательней всех меж звезд небесных сверкает Люцифер, ярче ж тебя золотая, о Люцифер, Феба, 725 Так меж девушек всех намного пленительней Герса Шла, и всего торжества, и подружек своих украшенье. Ошеломлен красотою Юпитеров сын, повисает В небе он, весь раскален, как ядро, что пращой балеарской Брошено, кверху летит, своим раскаляется лётом 730 И обретает лишь там в нем дотоле не бывшее пламя. Путь изменил он, летит он на землю, небо оставив, И не скрывает себя: до того в красоте он уверен. Но хоть надежна она, помогает ей всё же стараньем. Волосы гладит свои, позаботился, чтобы хламида 735 Ладно спадала, чтоб край златотканый получше виднелся. В руку он стройную трость, что сон наводит и гонит, Взял и до блеска натер крылатых сандалий подошвы. Были три спальни в дому, в отдаленных покоях; отделка В них – черепаха и кость; из спален ты в правой, Пандроса, 740 В левой – Аглавра жила, занимала среднюю – Герса. Жившая в левой из трех заметила первой, что входит В дом Меркурий, спросить решилась об имени бога И для чего он пришел. «Атланта я внук и Плейоны, — Он ей в ответ говорит. – Я тот, кто по шири воздушной 745 Носит веленья отца, родителем сам мне Юпитер. С чем я пришел, не солгу: сестре будь верною только, И для детей ты моих назовешься по матери теткой. Я ради Герсы пришел. К влюбленному будь благосклонна». Взглядом таким же глядит на него Аглавра, которым 750 Только что тайны она блюла белокурой Минервы. И за услугу себе толику немалую злата Требует. А между тем покинуть дом понуждает. Грозно богиня войны покосилась тогда на Аглавру И из могучей груди, бессмертная, вздох испустила: 755 Мало того что грудь, но эгида и та у богини Заколыхалась; в ней мысль промелькнула: как тайну Аглавра Дерзкой раскрыла рукой, как рожденный без матери отпрыск — Бога Лемносца – она увидала, нарушив усло вье; Что угодит божеству, угодит и сестре, что богатой 760 Станет, то золото взяв, которого требует жадно. Тотчас же к Зависти в дом отправляется, грязной от яда Черного. Было ее в глубокой теснине жилище Скрыто, без солнца совсем, никаким не доступное ветрам. Чуждое вовсе огня, постоянно обильное мраком. 765 Грозная дева войны в то место пришла и близ дома Остановилась, вовнутрь входить не считает пристойным. Остроконечьем копья ударяет в дверь запертую; Вот сотрясенная дверь отворилась. Увидела дева Евшую мясо гадюк – из пороков собственных пищу — 770 Зависть и взоры свои отвратила от мерзостной. Та же Встала лениво с земли и, змей полусъеденных бросив, Вон из пещеры своей выступает медлительным шагом. Лишь увидала красу богини самой и оружья, Стон издала, и лицо отразило глубокие вздохи. 775 Бледность в лице разлита, худоба истощила всё тело, Прямо не смотрят глаза, чернеются зубы гнилые; Желчь в груди у нее, и ядом язык ее облит. Смеха не знает, – подчас лишь смеется, увидев страданья. Нет ей и сна, оттого что ее возбуждают заботы. 780 Видит немилые ей достиженья людские и, видя, Чахнет; мучит других, сама одновременно мучась, — Пытка сама для себя. Хоть богине она ненавистна, Кратко Тритония всё ж с такой обратилась к ней речью: «Ядом своим отрави одну из рожденных Кекропом, — 785 Ту, что Аглаврой зовут. Так должно». И, молвив, тотчас же Прочь унеслась, от земли ударом копья оттолкнувшись. Искоса Зависть меж тем глядела, как та уносилась, И поворчала слегка, предстоящим успехом богини Огорчена. Но тут же взяла суковатую палку 790 Сплошь в колючих шипах. Вот, в черные тучи одета, Всюду, куда ни придет, поля изобильные губит, Травы сжигает лугов, обрывает растений верхушки, Мерзким дыханьем своим дома, города и народы — Всё оскверняет, и вот Тритонии видит твердыню, 795 Что и умами цветет, и богатством, и праздничным миром. Плакать готова как раз оттого, что не над чем плакать. Но лишь вступила она к Кекроповой дочери в спальню, Стала приказ выполнять: ей грудь заскорузлой рукою Трогает, сердце ее наполняет крючками колючек. 800 Сок вредоносный в нее вдыхает старуха и черный Яд разливает в костях и в самые легкие брызжет. А чтоб вниманье ее не блуждало по разным предметам, Тут же родную сестру глазам она девушки кажет, Брак счастливый ее и в пленительном образе – бога, — 805 Всё представляя крупней. Раздраженная этим виденьем, Тайной казнится тоской, стеная, и ночью томится Дева, томится и днем, несчастная трижды, в недуге Медленном тает, как лед, разъедаемый действием солнца. Так же пылает она от счастья удачливой Герсы, 810 Как разведенный костер, коль трав подбросить колючих: Пламени он не дает, но медленным жаром сгорает. Часто желала она умереть, чтобы только не видеть, Часто – признаться отцу суровому, как в преступленье. Села она наконец на пороге, готовая бога 815 Прочь отогнать; на его выражения ласки, на просьбы И на нежнейшую речь, – «Перестань! – отвечала Аглавра, — Не отстранивши тебя, я с этого места не сдвинусь». Быстрый Киллений в ответ: «Согласимся на этом условье». Тотчас резную дверь отмыкает он тростью. У ней же 820 Члены, какие, садясь, мы сгибаем, едва попыталась Встать, недвижимыми вдруг от тяжести стали нежданной. Всё же она во весь рост подняться силится прямо. Но сочлененье колен цепенеет; всю холод объемлет. Падает, жилы ее бледнеют, лишенные крови. 825 Как – нецелимый недуг – широко расходится в теле Рак, к пораженным частям прибавляя здоровые части, — Так постепенно и хлад смертельный, в грудь проникая, Жизни пути у нее навеки замкнул и дыханье. И не пыталась она говорить, а когда б попыталась, 830 Голосу путь был закрыт. Уж камень охватывал горло; И затвердело лицо; изваяньем сидела бескровным. Сам был и камень не бел: ее мысли его потемнили. Только лишь казнь за слова и помысл неблагочестивый Внук Атлантов свершил, и зе́мли, что имя Паллады 835 Носят, покинул он, мчит, распустив свои крылья, на небо. Вдруг его кличет отец и, любви не открывши причину, — «Сын мой! Верный моих, – говорит, – исполнитель велений! Ныне не медли. Скользни ты, резвый, обычным полетом Вниз и скорее в предел, который на мать твою слева 840 Смотрит, который зовут его поселенцы Сидонским, Мчись; там увидишь: вдали на горной лужайке пасется Царское стадо, – его поверни ты к морскому прибрежью!» — Молвил, и тотчас же скот с горы, как велено, согнан; На побережье бежит, где великого дочь государя 845 В обществе тирских девиц привычку имела резвиться. Между собой не дружат и всегда уживаются плохо Вместе величье и страсть. Покинув скипетр тяжелый, Вот сам отец и правитель богов, что держит десницей Троезубчатый огонь и мир кивком потрясает, 850 Вдруг обличье быка принимает и, в стадо вмешавшись, Звучно мычит и по нежной траве гуляет, красуясь. Цвет его – белый, что снег, которого не попирала Твердой подошвой нога и Австр не растапливал мокрый. Шея вся в мышцах тугих; от плеч свисает подгрудок; 855 Малы крутые рога; но поспорил бы ты, что рукою Точены, блещут они ясней самоцветов чистейших. Вовсе не грозно чело; и взор его глаз не ужасен; Мирным выглядит бык; Агенорова дочь в изумленье, Что до того он красив, что бодаться ничуть не намерен. 860 Но хоть и кроток он был, прикоснуться сначала боялась. Вскоре к нему подошла и к морде цветы протянула. Счастлив влюбленный; он ей, в ожидании нег вожделенных, Руки целует. С трудом, ах! с трудом отложив остальное. Резвится он и в зеленой траве веселится, играя, 865 Или на желтый песок белоснежным боком ложится. Страх понемногу прошел, – уже он и грудь подставляет Ласкам девичьей руки; рога убирать дозволяет В свежие вязи цветов. И дева-царевна решилась: На спину села быка, не зная, кого попирает. 870 Бог же помалу с земли и с песчаного берега сходит И уж лукавой ногой наступает на ближние волны. Дальше идет – и уже добычу несет по пучине Морем открытым; она вся в страхе; глядит, уносима, На покидаемый берег. Рог правою держит, о спину 875 Левой рукой оперлась. Трепещут от ветра одежды.
