Назим Низамович Шихвердиев
Сам себе бог
Еще будучи молодым адъюнктом (т.е. аспирантом), я получил задание от Михаила Ивановича Лыткина собрать материалы по истории кафедры и сделать соответствующие стенды. А основоположником кафедры был никто иной, как Николай Иванович Пирогов, заслуженно считающийся многими современными медиками «хирургом номер один» в России. Он блестяще оперировал, невероятно много работал. Зимой в морге замораживал в леднике трупы бездомных, распиливал их, и вместе с нанятым художником зарисовывал топографические взаимоотношения внутренних органов. А трупов таких было не пять, не десять, а тысяча! Даже представить невозможно! А потом создал соответствующий атлас, на 150 лет опередив возможности человека, которые дала ему компьютерная томография. Камни с нанесенными на них рисунками, с которых печатался атлас, до сих пор лежат на чердаке клиники госпитальной хирургии Военно-медицинской академии.
А еще были тысячи больных и раненых, выезды на поля сражений на Кавказ и в Крым. И вдруг в расцвете сил и таланта, в 50 с небольшим лет, Пирогов оставляет кафедру, академию и уезжает на Украину, где становится попечителем учреждений народного образования в Одесской губернии. Не уходит на заслуженный отдых, купаясь в лучах поистине мировой славы, а кардинально меняет род деятельности. Объяснений для меня практически не было. Конфликты с учеными-завистниками мне кажутся неубедительными. Слишком сильной личностью был Николай Иванович. Больших проблем со здоровьем не было, он прожил активной жизнью еще лет двадцать пять. Я так и не смог понять этого решения. А сейчас понимаю. Или, во всяком случае, мне так кажется.
Понимание пришло со временем, когда я сам достиг этого возраста. Поспособствовали этому различные обстоятельства и, как ни странно, еще один ученый с мировым именем – Ганс Селье. Он родился в начале ХХ-го века в Австро-Венгрии, а закончил жизнь директором Института экспериментальной хирургии в Канаде. Одно из главных его достижений в том, что он открыл так называемый «общий адаптационный синдром». Еще будучи студентом медицинского факультета и слушая лекции по инфекционным болезням, он обратил внимание, что для большинства заболеваний характерны одни и те же общие симптомы (лихорадка, ознобы, общая слабость, разбитость, отсутствие аппетита и т.п.). А уже к ним присоединяются специфические признаки: для одних это характерная сыпь, для других ангина, для третьих локальное напряжение мышц и т.д. То же самое и с лечением – с одной стороны, лечат общие расстройства, с другой стороны, воздействуют на специфические проявления болезни. Позже, работая с экспериментальными животными, Селье заметил, что любая травма (механическое повреждение, термический или химический ожоги) и даже какая-то экстремальная ситуация (стресс), требующая мобилизации защитных сил организма для ее устранения, сопровождаются однотипными сдвигами. Последние заключаются в активизации функции надпочечников (выброс адреналина и кортикостероидных гормонов), угнетении лимфоидной системы и нарушениях в пищеварительном тракте вплоть до появления язв. То есть на любой стресс (а травма – это тоже стресс) организм реагирует однотипно. Вот этот симптомокомплекс Селье и назвал общим адаптационным синдромом. Сейчас все кажется понятным и логичным, но до Г. Селье никто об этом не задумывался. И вот этот всемирно признанный ученый в конце жизни пишет книжку «Стресс без дистресса», которую интересно почитать не только медикам. Я давал ее читать людям, далеким от медицины и получил очень лестные отзывы.
Не буду пересказывать, что конкретно Г. Селье в этой книжке говорит о стрессе и дистрессе, но меня поразило, что красной нитью через все ее содержание проходит идея «альтруистического эгоизма». Идея очень проста. Человек живет и должен жить для себя («эгоизм»), но при этом он должен учитывать наличие окружающих его людей и ни в коей мере не должен ущемлять их интересов («альтруизм»). Поразила меня не сама эта мысль. Мало ли каких идей возникает на свете. Поразило другое – отношение автора. Он пишет, что отдал бы всю свою славу и награды, полученные за медицинские заслуги, только за то, чтобы идею «альтруистического эгоизма» довести до большинства людей на земле. В общем, Ганс Селье дал мне ключ к пониманию решения Н.И. Пирогова уйти в сферу общественной деятельности.
Сейчас мне чуть за 60. И снова пришли мысли о возрасте. В принципе ничего не изменилось. Но одно соображение мне кажется интересным. Есть известное изречение: «Если бы молодость знала, если бы старость могла…». Вторую часть изменить очень сложно. А вот первую… Первую изменить можно. Главная проблема – в психологии. Молодые предпочитают общаться с молодыми. У них, пусть и не совсем правильный, но зато свой взгляд на жизнь. И в 99,9% случаев рассуждения людей старшего поколения их или не интересуют, или воспринимаются как нечто архаичное. Хотя мне нравилось слушать воспоминания или рассуждения старших, когда они были не нравоучительными и не навязчивыми. Но выводы и решения всегда оставались за мной.
С возрастом большинство людей приходит к тому, что их родители когда-то были правы, и сожалеют, что не послушались их тогда. Но эта история повторяется из века в век, а если это так, то кто-то же из молодых должен сделать определенные выводы. Не все ведь плохо в том, что рекомендуют старшие. И не важно, что времена пришли иные. Нравы и страсти человеческие остаются теми же, что и столетия назад. Я думаю, что если эту мысль не просто высказать, а довести до сознания молодых людей, то многое можно изменить. Нельзя делать из молодых стариков, но жизненный опыт можно и нужно передавать. Как-то Михаил Иванович Лыткин сказал, что, когда молодые люди делают глупости, это объяснимо и иногда где-то даже нужно. Молодости это свойственно. Слишком правильные и не делающие глупостей молодые люди просто скучны. Плохо, когда подобные глупости делают люди, достаточно пожившие на свете.
А что нужно для того, чтобы житейский опыт стариков (не хотелось писать это слово, потому что оно очень и очень для меня размыто, лучше сказать «старших») дошел до следующих поколений в как можно более раннем возрасте? Вот тут-то и кроются практически неразрешимые проблемы. Надо, чтобы никто никуда не спешил (а в молодости мы всегда торопимся куда-то и зачем-то). Надо, чтобы люди разного возраста много общались (и неформально в том числе). А в наше время это тоже почти не реально. У каждого – свои интересы. У всех работа, учеба, личные драмы и бытовые проблемы. На простое человеческое общение времени не остается. Посмотрите по сторонам – каждую свободную минуту люди посвящают не общению друг с другом, а утыкаются в свои телефоны, ноутбуки и прочие гаджеты. А хотелось бы, чтобы между старшими и младшими происходили не просто беседы, а доверительные разговоры. При этом молодые должны понимать, не просто слышать, а ПОНИМАТЬ, что высказанные старшими мысли являются ни в коем случае не нравоучениями, а средствами достижения их (молодых) собственных целей с минимальными потерями и максимальным эффектом.
Молодым людям нужно читать правильные книги. Читать вообще полезно – и просто для удовольствия, и для профессионального роста, и для правильного понимания окружающего мира. К сожалению, правильного чтива еще никто не определил. Хотя мой сын Низам в последнее время частенько обращается ко мне с вопросом, что еще почитать. Но я затрудняюсь ответить на этот вопрос, хотя кое-что он с моей подачи перечитал и остался доволен. Все собирался составить список «полезных» книг, но, думал, что это для меня непосильно. Надо иметь за плечами значительно больший объем прочитанного. В общем, много чего надо. Но в итоге взял и составил. Свой. Об этом чуть позже. В принципе все же, наверно, ситуация с проблемой «отцов и детей» не безнадежная. Если из тысячи человек найдется хотя бы один, понявший реалии мироустройства в молодые годы, он может сделать очень много.
Я достаточно долго живу на свете, и в последние годы стал замечать, что некоторые мои взгляды, как и некоторые вкусовые пристрастия изменились на прямо противоположные. Так, если в детстве я не представлял, как можно есть жирное мясо, а тем более сало, и не любил черный хлеб и квашеную капусту, то теперь с удовольствием могу съесть кусочек сала с черным хлебом и закусить его капусткой, приправленной лучком и подсолнечным маслом. В молодости мне ничего не стоило умять половину бисквитного торта, а сейчас я на торты даже не смотрю.
Так и со взглядами. То, что раньше казалось важным или, например, недопустимым, сейчас может не иметь в моих глазах никакой ценности или значить очень мало. В основном это касается, конечно, многих формальностей и не затрагивает основных жизненных принципов. Например, в Осетии, где я вырос, существует множество нюансов застольного этикета. И до сих пор молодые люди (каким был когда-то и я) разбивают себе лбы, споря о том, что и как нужно делать за осетинским столом, а чего нельзя. И никто из них не задумывается, есть ли в этом здравый смысл. Я не хочу критиковать правила осетинского этикета, но иногда бездумное следование этим правилам доходит до абсурда.
Как-то я приехал в отпуск к матери во Владикавказ и в предпоследний день своего пребывания в Осетии поехал к родственникам жены в Алагир – городок, находящийся километрах в 35-40. До этого мне позвонили из Питера и попросили заехать к незнакомым мне людям, чей сын поступал в один из питерских вузов. Надо было взять у них какой-то крайне необходимый для поступления документ и привезти его с собой. Возвращаясь из Алагира, я заехал по дороге к родителям мальчика-абитуриента (они жили на краю городка). На мою беду оказалось, что у них застолье по поводу приезда одноклассника отца мальчика. Зная местные порядки, я хотел, не заходя в дом, взять нужные бумаги и ехать дальше, тем более, что только что сам поднялся из-за такого же стола. Но вместо того, чтобы просто отдать документ, мать мальчика меня привела к гостям. Я был усажен за стол, где абсолютно точно был лишним. Я тупо сидел в конце стола, ни с кем не общаясь. Все радовались встрече и славословили приехавшего гостя. Меня бесила вся обстановка. Меня ждали дома дела, но в то же время я понимал необходимость и важность срочной доставки документа мальчику в Питер: в конце концов, в какой-то степени решалась его дальнейшая судьба. Удивительно, но из всех присутствующих понимал это только я. Мне не хотелось и обижать хозяев, нарушая негласный этикет. В итоге я все же ушел оттуда с документом, потеряв часа полтора или два. Но тупость (другого слова не подберу) и формализм его родителей меня добили. Сказать, что я был зол – значит не сказать ничего. К счастью больше я этих людей никогда не видел. И даже сейчас не хочу.
Ну ладно, не буду уходить в негатив, потому что негатив деструктивен. Мне нравится в этом отношении позиция Матери Терезы. Она во всем искала хорошее, никогда не протестовала ни против чего. Если ее призывали выступать против войны или наркотиков, она отказывалась. Потому что любая борьба против чего бы там ни было несет в себе негатив. Вместо борьбы против войн и насилия она предлагала бороться за мир, или же призывала бороться за здоровье народа вместо борьбы против наркотиков. Потому что такая позиция позитивна.
Вернусь к кардинально изменившимся на протяжении жизни взглядам. Нередко перед человеком встает вопрос, а не поздно ли начинать какое-то дело? Сейчас я пришел к мнению, что любое дело начинать никогда не поздно, если ты сам для этого созрел. Я вспоминаю сказочника Павла Бажова, который начал писать и стал известным сказочником Бажовым в уже весьма солидном возрасте, лет, если не ошибаюсь, после пятидесяти. Или кардиохирурга из Нижнего Новгорода академика Бориса Алексеевича Королева, которого знал лично. Он начал заниматься кардиохирургией после 40 лет, но столь успешно, что стал одним из лидеров отечественной кардиохирургии. И потом, уже превратившись в одного из ее патриархов, сохранял неуемную энергию и определял развитие кардиохирургии в Нижнем Новгороде на долгие годы. В возрасте 85 лет он рано утром делал ежедневные пробежки, пешие или лыжные, а потом раньше всех приходил в свой центр, которым руководили уже его ученики, делал обход и к началу рабочего дня был в курсе всех событий. Быстро идя по коридору, он, шутя, мог дать пинка наклонившемуся завязать шнурки сотруднику. И никто никогда не обижался. Застав сотрудников после работы «за распитием спиртных напитков», не делал разноса, а мог молча налить себе полстакана, хлопнуть и уйти, предупредив, чтобы и другие закруглялись. Причем предпочитал, если имелась возможность, «бурого медведя», т.е. коньяк наполовину с шампанским. Я хочу сказать, что дело не совсем в возрасте. Дело в состоянии души и готовности начать новое дело.
Мне запомнился еще один дед, которого я несколько раз встречал в зале тяжелой атлетики Академии Физкультуры имени П. Ф. Лесгафта. Ему было 82 года, и он тренировался, чтобы выступать на чемпионате мира среди ветеранов. Но меня поразило не это. Он смотрел вперед, а не на возраст, и всегда видел дальнюю перспективу. Однажды он задал тренировавшему его Абсету вопрос, меня добивший: «Абсет Хакиевич, а какая у меня будет скорость рывка в 90 лет?».
Мне почему-то запомнилось, что Ю.Л. Шевченко полностью оставил Военно-медицинскую академию и, соответственно, нашу кафедру, когда мне было 46 лет. Самый расцвет для кардиохирурга. Но я не стал даже подавать документы на конкурс, хотя с формальной точки зрения был одним из трех главных претендентов (доктор наук, профессор с опытом работы, даже уже Лауреат Государственной премии РФ). Но, во-первых, сам Шевченко мне не предложил, а это был симптом. Во-вторых, втягиваться в борьбу, включая недружественные к Шевченко силы, у меня не было желания, хотя предложения включить такие рычаги были. Но самое главное – я решил, что мне это не нужно. Мне было очень хорошо психологически, я получал удовольствие от своей работы, хотел оперировать и писать книжки и не имел желания становиться начальником кафедры.
Именно в то время мне попалась какая-то книжка, где «научным» путем доказывалось, что критическим возрастом, после которого нет смысла переходить на руководящую работу, является именно 46 лет. Сейчас я понимаю, что это полнейшая глупость и популистские «мудрствования». Но тогда мне это запомнилось, и для себя я решил, что больше к этому вопросу не вернусь. Но вот спустя почти 15 (!) лет у меня не вызывает отторжения идея заняться каким-то новым для себя делом. Просто ситуация изменилась, и моя позиция, видимо, тоже. Я ведь могу начать, а продолжить смогут и другие. Жизнь ведь не заканчивается вместе со мной.
Возможно, этому как-то поспособствовало и то, что я впервые в жизни в список дел, которые надо сделать в ближайшее время, записал «новая работа». Говорил я о том, что перестал чувствовать драйв и наслаждаться работой после вынужденного переезда клиники из здания на Фонтанке, которое закрыли на капитальный ремонт, в Покровскую больницу, много раз. Но записал на бумаге впервые. И теперь все идет именно к этому. А возраст меня вообще не беспокоит. Наоборот, новое дело дает импульс для активной жизни. Это, конечно, относится к как бы нематериальным проявлениям человеческого духа, мистике. И, естественно, не означает, что я уже все бросил и занялся каким-то другим видом деятельности. Но факт остается фактом. Такая возможность не отрицается полностью.
Самый последний пример из мировой политической практики – выборы Д. Трампа президентом США. Уже после его победы показали ролик с его же интервью 20-летней давности, где он говорит, что если бы ввязался в предвыборную кампанию, то с большой вероятностью бы ее выиграл. Тогда он сказал, что никогда не берется за проигрышное дело, но на тот момент не считает нужным выдвигать свою кандидатуру. Прошло более 20 лет. Он не стал моложе и здоровее, но он, вероятно, созрел внутренне и чувствует в себе достаточно сил для исполнения роли президента США.
Всему свое время. Начинать нужно тогда, когда созрел для чего-либо, но и уходить надо тоже своевременно. Недавно мне рассказали народную притчу о Кёр-оглы. В азербайджанском эпосе это такой благородный разбойник, боровшийся за права простого народа. Он жил в XVII веке. По легенде, его отца ослепил местный владыка за некую, с точки зрения правителя, провинность (он не так, как надо, вырастил коней). И сын, которого прозвали Кёр-оглы, что дословно и означает «сын слепого», когда вырос, решил отомстить за отца и всю жизнь посвятил этому. Потом к нему присоединилось много недовольного народа, и он стал бунтарем. Своего рода азербайджанский Емельян Пугачев.
Кёр-оглы был смелым, сильным, ловким и хорошо владел саблей и кинжалом. Но однажды, будучи уже известным разбойником, он встретился с чабаном, у которого было кремневое ружье. Чабан в разговоре сказал, что может этой палкой убить быка, стоящего в нескольких десятках метров:
–Добросишь? – спросил Кёр-оглы.
–Нет. Застрелю.
Тогда Кёр-оглы сказал, что даст ему двух быков, если он это сделает. Естественно, чабан быка застрелил. И когда тот, окровавленный, упал и забился в предсмертных судорогах, Кёр-оглы бросил на землю свою саблю и сказал, что его время кончилось и пора уходить.
Как и любая байка, этот рассказ (не прочитанный, а передаваемый от дедов к внукам) немного наивен. Можно ведь было подумать и иначе – пора перевооружаться, а не уходить. Но мысль о своевременности и несвоевременности чего-либо он по-своему иллюстрирует.
Я в принципе считаю, что всякая ситуация или всякая возникающая проблема сначала должна созреть. И не стоит форсировать события и приступать к решению, пока этого не произошло. Во времена моей учебы в академии произошла одна история, о которой я редко вспоминаю. Эта история высветила лично для меня проблему необходимости вызревания ситуации.
В один год со мной в академию поступал мой земляк Б. Учитывая, что я пошел в школу с 6 лет, то все мои будущие однокашники были хотя бы на год старше меня. Ну и Б., естественно, тоже. Сейчас это кажется мелочью, а по молодости каждый прожитый год давал определенную фору перед более молодыми по части приобретенного жизненного опыта. У Б. были очень суровый отец, очень добрая мать и две старшие сестры. Все женщины в семье Б. его обожали, если не боготворили. Если бы не суровый нрав отца, он был бы стопроцентным баловнем. Но глава семейства был воспитан на старых осетинских традициях, которые позволили его народу выжить в тяжелых условиях горской жизни, и о которых я уже говорил. В первую очередь ценилось не богатство, а честь рода и личные качества каждого. Были выработаны определенные каноны, не позволяющие уронить свою честь. Для мужчин, например, считалось недопустимым проявлять внешние признаки привязанности к своим детям и внукам, а тем более баловать их.
От того же Б. я слышал байку про деда самого известного осетинского поэта Коста Хетагурова, который родился и провел детство в высокогорном селе Нар. Как-то раз, играя, мальчик оступился и покатился к обрыву. Рядом стоял его дед, очень его любивший, который успел наступить ногой на рубашку ребенка, и он повис на краю. Дальше – чисто осетинский вариант развития событий. Ребенок висит над обрывом, удерживаемый своей рубашкой, зажатой ногой деда и кричит. А дед стоит, как ни в чем не бывало, делая вид, что он ничего не замечает, потому что ему по этикету не положено проявлять какие-то чувства к своему внуку. Подскочившие соседи вытащили мальчика. В Осетии мальчик должен был быть мужчиной с самого раннего возраста, он обязан был расти сильным, смелым, и никакого слюнтяйства не допускалось.
Вот в таких традициях старался воспитывать сына и суровый глава семейства (пишу это без доли иронии). И при этом он всегда и везде говорил, что его сын будет генералом (в Осетии очень высоко ценились и ценятся до сих пор подобные вещи, не зря ее называют страной героев и генералов). Но более неподходящей кандидатуры для роли генерала, чем Б., было трудно придумать. Он был абсолютно не военным человеком, терпеть не мог никакой муштры, никаких армейских порядков вообще. Однако ослушаться отца не мог и со второго раза поступил в Военно-медицинскую академию, где мы с ним тесно общались в течение нескольких лет. К тому времени я уже был на втором курсе и оказывал всяческую поддержку в адаптации к военной службе. Мы жили в одном общежитии и тесно общались. Можно сказать, все свободное время, которого, правда, было очень мало, проводили вместе. И Б. оказал на меня сильное влияние своими правильными жизненными установками, знанием истории и обычаев своего народа. Он вообще был очень начитанным человеком и мог читать с утра и до вечера, причем мог взять с полки книгу наугад, открыть ее посередине и с упоением читать. Мне иногда казалось, что он о каждой попавшейся на глаза книге может что-то сказать, потому что читал ее раньше.
На этом позитив заканчивается. По жизни Б. был полный антипод тому образу идеального человека, который мог бы сформироваться под воздействием высказываемых им идей. Во-первых, он был крайне неорганизован, везде и всегда опаздывал, все терял, начиная от учебников и заканчивая своей военной формой. Постоянно приходил ко мне с просьбой дать ему что-то из моей военной формы (мы носили один размер, а форма у каждого должна была быть в наличии в 3-х вариантах – парадная, ХБ и ПШ). Не детализирую, потому что это не важно. Суть в том, что Б. не хватало даже трех вариантов своей формы из-за собственного раздолбайства. При этом он никогда не был неряхой, но выглядел всегда как человек, на котором все висит мешком. Никакой подтянутости, никакой выправки. Ну не создан был человек для армии. Более того, он был не создан и для медицины. Она его попросту не интересовала. При том, что Б. очень любил читать, я никогда его не видел с учебником по медицине или с какой-либо медицинской книжкой. Только художественная литература. И при этом ему вменялось в обязанность стать генералом медицинской службы. И он не сопротивлялся – авторитет отца был непререкаем.
Закончилось все плохо. Очень плохо. Но сначала была та история, которую я и собирался рассказать о необходимости созревания ситуации для ее разрешения. Будучи на третьем курсе, Б. с другом пошли в гости к своим знакомым девочкам, жившим тоже в общежитии, но в женском. В то время вход в любые общежития был под контролем у администрации. На входе они повздорили со стоявшими там курсантами военного института физкультуры. Скорее всего Б. что-нибудь брякнул в их сторону ироническое. Он реально был шебутной и задиристый. А тут еще рядом друг (тоже из Орджоникидзе, ныне Владикавказа) ростом под 190 см. В конфликт была вовлечена и комендант общежития. Причем в ее понимании инициатором был Б., который еще и в ее адрес высказался. Разумный военный человек, памятуя о своем положении и армейских порядках, после этого постарался бы исчезнуть и не показываться там хотя бы несколько дней. Но Б. был другого склада. Они с другом прошли в общагу, оставив пропуска на вахте. Комендантша, естественно, переписала фамилии и имена. А принадлежность к учебному заведению даже устанавливать было не надо – оба явились в форме с курсовыми нашивками. На следующий день в управление факультета поступила информация о дебоше, устроенном курсантами в женском общежитии. У Б. же к тому времени накопилось нарушений больше, чем у всех курсантов факультета вместе взятых, и он был на волоске от отчисления. Больше того, он был предрешен, и требовался только повод.
Повод не заставил себя ждать. Вечером ко мне в комнату пришла вся наша орджоникидзевская братия, учившаяся в академии. Человек 5-6. Вопрос был один – что делать? Я был старшим не по возрасту, а по годам обучения в академии, и все ждали, что предложу я. С одной стороны, для меня было ясно, что Б. – не тот человек, из-за которого надо ложиться под танк, потому что за прошедшие годы тысячекратно убедился в том, что он полный пофигист, и его дела находятся на разных полюсах с его словами. Но пацаны этого не знали. Они по инерции смотрели ему в рот, потому что говорил он всегда правильно, ссылаясь на высокую мораль, идеалистические принципы и т.п. Если бы подобный проступок совершил кто-то другой – его бы просто наказали выговором, в крайнем случае отсидкой на гауптвахте. Но для Б. единственным вариантом было отчисление. Это знали все. И я предложил сказать, что там был не Б., а я. Просто я, якобы, взял его китель и воспользовался его пропуском, лежавшим в кармане. Оставалась одна загвоздка – комендантша. Она ведь видела не меня, а Б. лично. Я в тот же вечер поехал к ней в общагу и уговорил подтвердить мою личность, объяснив все последствия для Б. Тетка сжалилась и сказала, что подтвердит это перед начальством.
В итоге все прошло так, как мы задумали, несмотря на то, что шито было все белыми нитками. Я получил выговор, забрал поданное ранее заявление в партию (тогда это было важным моментом, а я решил вступить в партию по абсолютно идейным соображениям). Но главное было не в этом. Я "упал" в глазах очень уважаемого мной человека – начальника факультета, Бугрова Станислава Алексеевича. Он сразу все раскусил, вызвал меня и сказал, что он бы меня понял, если бы я промолчал, но я соврал, а посему теперь его отношение ко мне совсем другое. Наши отношения восстановились только через 5 лет, когда я поступал в адъюнктуру, и Бугров помог мне вырваться из войскового звена. Тогда он мне и сказал, что «зуба», который у него был против меня, уже нет.
А дело было в том, что Бугров, придя в академию за званием генерала, на первых порах поддержал Б., которого собирались отчислять уже тогда. Он неформально с ним поговорил, и Б. клятвенно пообещал перестать нарушать дисциплину. Бугров, бывший реально крутым человеком, ценил данное слово и лично за него поручился, хотя все остальное начальство говорило о бесполезности такого решения. Но Б. есть Б. У него слова, в которые ему хотелось искренне верить, и дела, которые он делал, никогда близко не сосуществовали. В результате Бугров стал воспринимать его как клятвопреступника, и вопрос об отчислении ждал только последней капли. Я этому помешал. Правда, не надолго.
Почему я это сделал? У нас был довольно тесный круг друзей с одинаковыми взглядами на жизнь и дружбу. Во многом эти взгляды формировались и под влиянием идей, постоянно высказываемых Б. Я-то уже понял, что все это пустое, и сам он совсем другой по сути. Но все остальные этого не знали. И получалось, что в трудную минуту никто не пришел человеку на помощь. Прошло несколько лет, и все осознали его безответственность. Отношение к Б. изменилось кардинально. Многие мне на него жаловались и старались избегать лишнего общения с ним. Но в тот момент, с моей точки зрения, важно было не продекларировать на словах принципы дружбы, а показать, что это не просто слова. Вот я и показал. Знаю, что для большинства людей я неправ и сейчас, но не жалею об этом.
Завершая разговор о возрасте и времени, не могу не сказать о разном восприятии и неоднозначном понимании этих категорий в те или иные периоды жизни. В детстве разница в 2-3 года представляется колоссальной. Она видна любому. И сами дети ее вполне реально воспринимают. Почему-то мне запомнился эпизод из детства. Мы жили в военном городке в Германии. Я был первоклассником, а в соседнем доме жили две девочки, учившиеся в 3-4 классах, которые мне казались очень (!) взрослыми. После 20 лет такая разница в возрасте почти никак не воспринимается, а в шестьдесят или шестьдесят пять лет ее вообще невозможно определить, да и никого это не волнует.
А недавно в интернете увидел небольшую подборку исторических и литературных фактов. Маме Джульетты на момент событий, описанных в ппьесе У. Шекспира, было 28 лет. Марья Гавриловна из «Метели» А.С. Пушкина была уже немолода, «ей шел 20-й год». Еще из записок 16-летнего Пушкина: «В комнату вошел старик лет тридцати» (это был Н.М. Карамзин). У Тынянова: «Николай Михайлович Карамзин был старше всех собравшихся. Ему было 34 года – возраст угасания». «Бальзаковский возраст» – 30 лет. Ивану Сусанину на момент совершения подвига было 32 года, и у него была 16-летняя дочь на выданье. Старухе-процентщице из романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» было 42 года. Анне Карениной на момент гибели было 28 лет, Вронскому – 23, а старику-мужу Карениной – 48 лет, причем в начале описанных в романе Л.Н. Толстого событий всем было на два года меньше. Старикану кардиналу Ришелье на момент описанной Александром Дюма в «Трех мушкетерах» осады крепости Ла-Рошель было 42 года. Примеров можно привести еще больше.
Все объясняется просто. С одной стороны, 200-300 лет назад средняя продолжительность жизни была значительно меньше, чем сейчас, и, соответственно, представления о возрасте вообще и старости, в частности, были совсем иными. Но и без экскурса в историю, а просто оглянувшись на свои собственные представления в разные периоды жизни, понимаешь разницу в восприятии возраста. Мне самому, приехавшему в 22 года после окончания Военно-медицинской академии на службу в воинскую часть, служивший там начмедом полка Анатолий Никифорович Янчук, в свои 49 лет казался умудренным жизнью стариком.
