Найо Марш
Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры (сборник)

II

«Космо» оказался действительно экстравагантным ночным клубом. Едва компания уселась, на их столах захлопали пробками бутылки шампанского. Очень скоро оркестранты покинули свой помост, по одному спустившись к передним столикам. Контрабасист и виолончелист просто-напросто положили инструменты на столы и принялись щипать струны. Скрипачи и саксофонисты подошли как можно ближе. Ударник держал тарелки над головой съежившегося майора Свита. Восемь почти обнаженных девушек, украшенных тропическими фруктами, скакали рядом. Заиграли «Черную молнию», и они превратились в негритянок. Шум стоял поистине чудовищный.

– Что же, все еще отпугиваете дедушку Джейсона? – спросил Грант у Софи.

– Не уверена, что он опять не нагрянет.

Грохот стоял такой, что они вынуждены были кричать друг другу на ухо. Леди Брейсли дергала плечами в такт саксофонисту, стоявшему рядом с ее столом. Он умудрялся с вожделением пожирать ее глазами, продолжая выдувать звуки.

– Похоже, здесь, как и в «Джоконде», – сказал Грант, – она в коротком списке персон грата.

– Пожалуй, – улыбнулась Софи.

– Скажите только слово, если захотите уйти. Мы ведь можем, вы знаете. Или вы хотите досмотреть шоу до конца?

Софи слегка покачала головой. Она пыталась как-то разобраться в своих чувствах. Странно было думать, что менее двенадцати часов назад она встретила Гранта, в сущности, впервые. Далеко не в первый раз она мгновенно увлекалась кем-то, но никогда еще не испытывала такой острой неприязни, за которой, без всякой видимой причины, последовало полное ощущение близости. В какой-то момент они без удержу пикировались, а в следующий, не больше чем через пятнадцать минут, сплетничали в святилище Митры, словно не только знали, но и понимали друг друга многие годы. Я, думала Софи, и Барнаби Грант. Очень странно, если вдуматься. Вот было б здорово, если бы все это можно было приписать сильной неприязни, которая иногда предшествует такому же сильному физическому влечению, но нечего об этом и мечтать. Ясно, что упасть друг другу в объятия им не грозит.

– Если мы останемся, – говорил Грант, – я могу подхватить вас на руки.

Софи онемела от этого сверхъестественного преломления ее мыслей.

– В качуке, фанданго, болеро или в чем хотите, – объяснил он. – С другой стороны… обратите все же внимание, – сердито проговорил Грант. – Я изо всех сил за вами ухаживаю.

– Как мило, – отозвалась Софи. – Я вся внимание.

Шум стих, оркестр возвратился на свой помост, негритянки вернули себе облик обнаженных розовых куколок и удалились. Сладкозвучный тенор, сверкая глазами, зубами и подпуская в голос рыдание, вышел и спел «Санта-Лючию» и другие знакомые песни. Он тоже перемещался среди зрителей. Леди Брейсли протянула ему веточку вечнозеленой растительности, которой был украшен ее стол.

За тенором последовало начало программы – знаменитая чернокожая певица в стиле соул. Она была красивой и волнующей, как и ее пение. «Космо» замер. Одна из песен рассказывала о безнадежности, раненых чувствах и унынии и в устах певицы превратилась в своего рода обвинение. Софи казалось, аудитория почти уничтожена под ее напором, и ей было странно, что леди Брейсли, например, и Кеннет могли сидеть, одобрительно смотреть и почтительно присоединяться к аплодисментам.

Когда она ушла, Грант сказал:

– Это было удивительно, правда?

Услышавший его слова Аллейн подхватил:

– Необыкновенно. Неужели современная аудитория считает, что стремление к удовольствию удовлетворяется лучше всего тогда, когда у вас из-под ног выбивают почву?

– О, – сказал Грант, – разве не всегда так было? Мы любим, чтобы нам напоминали, что в Датском королевстве что-то прогнило. Это позволяет нам чувствовать себя важными.

Программа закончилась выступлением очень стильного ансамбля, свет приглушили, оркестр принялся наигрывать танцевальную музыку, и Грант обратился к Софи:

– Давайте же! Хотите вы или нет?

Они потанцевали, говоря мало, но с удовольствием.

Появился Джованни, и леди Брейсли потанцевала с ним. Они с большим мастерством проделывали замысловатые па.

Ван дер Вегели, с полуулыбкой, тесно обнявшись, покачивались и поворачивались на пятачке, держась поближе к погруженному в темноту краю танцевальной площадки.

Майор Свит, который предпринял старательную, но запоздалую попытку пригласить Софи, сидел, пил шампанское и уныло беседовал с Аллейном. Тот заключил, что майор – выпивоха бывалый и даже в сильном подпитии долго сохраняющий более или менее приличный контроль над собой.

– Очаровательная она девушка, – бормотал майор. – Естественная. Милая. Но и сексапильная, заметьте. Глаз не оторвать, а? – Довольно мрачно добавил: – Просто милая, приятная, естественная девушка… как я и говорю.

– Вы поедете на другое шоу? – спросил Аллейн.

– А вы сами? – задал встречный вопрос майор. – Что справедливо, то справедливо. Наказание маршировкой с полной выкладкой, насколько мне известно… – туманно добавил он. – При прочих равных…

– Да, я еду.

– Дайте пять, – предложил майор, протягивая руку. Но, обнаружив, что она наткнулась на бутылку с шампанским, снова наполнил свой бокал. Перегнулся через стол. – Чего я только в свое время не повидал, – признался он. – Вы человек широких взглядов. На вкус и цвет товарищей нет, но из всего этого складывается опыт. Ни слова дамам – чего они не увидят, о том не станут горевать. Сколько мне лет? Давайте же. Скажите. Сколько мне, по-вашему, лет?

– Шестьдесят?

– И десять. Законный отрезок жизни, хотя трудно поверить. До встречи со всеми вами этим вечером, мой мальчик. – Он наклонился вперед и печально посмотрел на Аллейна, не фокусируя взгляд. – Я говорю, – пробормотал он. – Она-то не поедет, а?

– Кто?

– Старая перечница.

– Полагаю, поедет.

– Господи!

– Это непомерно дорого, – заметил Аллейн. – Пятнадцать тысяч лир.

– Пусть только попробуют нас надуть, а? Я полон надежд, – плотоядно осклабился майор. – И вот что я скажу вам, старина, в обычных ос-стояс-ствах вы бы меня здесь не увидели. А знаете что? Волнение. Зеленое сукно. Монте-Карло. И – бах! – Он широко взмахнул обеими руками. – И все – бах!

– Большой выигрыш?

– Бах!

– Великолепно.

И этим, предположил Аллейн, можно объяснить поведение майора. Или нет?

– Странная история с Мейлером, вам не кажется? – спросил он.

– Бах! – Майор, похоже, застрял на этом восклицании. – Странное поведение, – добавил он. – Неприличное поведение, если вы меня спросите, ну да ладно. – Он на несколько секунд погрузился в мрачное молчание, а затем заорал так громко, что люди за соседним столом уставились на него: – Тем, черт побери, и лучше. Прошу прощения за выражение.

После этого он, судя по всему, потерял желание разговаривать, и Аллейн присоединился к Кеннету Дорну.

После ухода соул-певицы Кеннет снова впал в кажущуюся хронической вялость, прерываемую вспышками суетливости. Он не делал попытки потанцевать, но теребил оборки своей сорочки и часто поглядывал на вход, как будто ждал какого-то нового гостя. Он бросил на Аллейна один из своих беспокойных, изучающих взглядов.

– Вы великолепно выглядите, – сказал он. – Вам весело?

– Мне, по крайней мере, интересно. Подобные вещи совершенно не в моем вкусе. Это опыт.

– О! – нетерпеливо воскликнул Кеннет. – Это! – Он шаркнул ногой. – По-моему, вы держались потрясающе, – сказал он. – Вы понимаете. То, как вы распоряжались всеми после исчезновения Себа. Слушайте. Вы думаете, что он… вы понимаете… я хочу сказать… что вы думаете?

– Понятия не имею, – ответил Аллейн. – Я никогда раньше не видел этого человека. А у вас с ним, кажется, очень дружеские отношения.

– У меня?

– Вы называете его Себ, не так ли?

– Да ладно. Понимаете. Просто такая манера. Почему нет?

– Возможно, он вам полезен.

– Каким же это образом? – проговорил Кеннет, не сводя с Аллейна глаз.

– В Риме. Я надеялся… разумеется, я могу серьезно ошибаться. – Аллейн оборвал себя. – Вы едете на эту позднюю вечеринку? – спросил он.

– Конечно. И мне все равно, сколько придется ждать.

– Правда? – отозвался Аллейн. И, надеясь, что правильно и с правильной интонацией употребляет жаргонное слово, спросил: – Можно ожидать увидеть «сцену»?

Кеннет кончиком пальца откинул прядь волос, упавшую на глаза.

– Какого рода «сцену»? – осторожно спросил он.

– Группу… э… или я неправильно выразился? Я пока еще не подсел… так, кажется, называется? Я хочу «опыта». Понимаете?

Теперь Кеннет неприкрыто его разглядывал.

– Вы, конечно, выглядите классно, – сказал он. – Знаете, просто круто. Но… взглянем правде в глаза. Начистоту, дорогой. Начистоту.

– Сожалею, – сказал Аллейн. – Мистер Мейлер должен был помочь мне с заменой.

– Пусть это вас не тревожит. У Тони здорово.

– У Тони?

– Там, куда мы едем. В «БерлогуТони». Самое лучшее местечко. Отличное. Знаете? «Травка», кое-что покрепче, все такое. Причем никаких осложнений. Немножко поторчим.

– Поторчим?..

– Это такая вечеринка. Психоделическая.

– Шоу среди присутствующих?

– Если хотите… но наоборот. Такое модное. Некоторые приходят просто похихикать и уходят. Но если вас забирает, ради чего это и делается, вы ловите кайф.

– Очевидно, вы уже бывали там раньше?

– Не стану вас обманывать, бывал. Нас возил Себ.

– Нас?

– Тетушка тоже ездила. Она так любит новые впечатления. Она изумительная… честно. Я не шучу.

Пересиливая себя, Аллейн непринужденно спросил:

– Себ… подсадил вас?

– Совершенно верно. В Перудже. Я подумываю, – сказал Кеннет, – сменить.

– Сменить?

– Сделать большой скачок. С «травки» на иглу. Ну, у меня, между прочим, есть вкус. Понимаете. И заметьте, зависимости у меня нет. Так, изредка принимаю дозу. Только чтобы повеселиться.

Аллейн посмотрел в лицо, которое еще не так давно было, видимо, привлекательным. Полицейские с такой же неохотой определяют характер по лицам людей, с какой позволяют читать собственные мысли по своим лицам, но Аллейну пришло на ум, что если бы не отталкивающий цвет лица и постоянно искривленный в безвольной усмешке рот, то Кеннет был бы вполне симпатичным парнем. Даже теперь он еще мог оказаться не таким распущенным, как можно было предположить по его поведению в целом. И что бы там ни произошло или еще произойдет с мистером Себастьяном Мейлером, подумал Аллейн, это и на миллионную долю не сравняется с тем, чего он, безусловно, заслуживает.

Кеннет нарушил повисшее между ними молчание.

– Послушайте, – сказал он, – это, разумеется, идиотизм, но вот была бы умора, если бы после общения с Себом и поездки к Тони и всего прочего вы оказались бы тем самым Человеком?

– Тем самым Человеком?

– Да. Вы понимаете. Полицейским в штатском.

– Я похож на такого?

– Нисколечко. У вас шикарный вид. Однако, возможно, это ваша хитрость, верно? Но все равно вы не можете меня арестовать, когда мы не на британской земле. Или можете?

– Я не знаю, – ответил Аллейн. – Спросите у полисмена.

Кеннет измученно усмехнулся.

– Честно, вы меня убиваете, – сказал он и добавил после еще одной паузы: – Если я не слишком много себе позволяю, а чем вы занимаетесь?

– А как по-вашему?

– Не знаю. Чем-нибудь ужасно высокопоставленным и деликатным. Как дипломатия. Или это ушло вместе с лордом-камергером?

– А лорд-камергер ушел?

– Ну, тогда пришел. Думаю, он до сих пор ковыляет по дворцовым коридорам с ключом на груди. – Какая-то мысль, по-видимому, поразила Кеннета. – О боже! – слабо воскликнул он. – Только не говорите мне, что вы и есть лорд-камергер.

– Я не лорд-камергер.

– Вот уж мне повезло бы.

Оркестр нерешительно умолк. Барнаби Грант и Софи Джейсон вернулись к столу. Джованни грациозно подвел леди Брейсли к ее столику, где в трансе сидел майор. Ван дер Вегели, держась за руки, присоединились к ним.

Джованни объяснил, что второй водитель отвезет Софи, Ван дер Вегелей и Гранта в их гостиницы, когда они пожелают, а сам он займется другими членами группы.

Аллейн заметил, что «Берлогу Тони» Джованни не назвал и что общего, открытого объявления о дополнительном развлечении не прозвучало. Только те довольно скрытые подходы к мужской части компании. И через Кеннета – к леди Брейсли.

Ван дер Вегели сказали, что хотели бы потанцевать еще немного, а затем поехать к себе. Софи и Грант с этим согласились и, когда оркестр грянул снова, вернулись на танцпол. Аллейн оказался наедине с Ван дер Вегелями, которые с довольным видом потягивали шампанское.

– У меня не очень хорошо получается, баронесса, – сказал Аллейн. – Но, может, вы рискнете?

– Конечно.

Сама она, как многие крупные женщины, танцевала очень хорошо – уверенно и легко.

– Но вы хорошо танцуете, – сказала она через несколько секунд. – Почему вы сказали не так? Это то британское самоуничижение, о котором мы слышим?

– Танцуя с вами, трудно ошибаться.

– Ха-ха, ха-ха, комплимент! Лучше и лучше!

– На другую вечеринку вы не едете?

– Нет. Мой муж считает, что нам это не подходит. Ему не очень понравилось, в каком стиле это было предложено. Это скорее для мужчин, сказал он, поэтому я дразню его и говорю, что он большой консерватор, а я не такая уж и неискушенная.

– Но он остается тверд?

– Он остается тверд. Значит, вы едете?

– Я согласился, но теперь вы меня тревожите.

– Нет! – воскликнула баронесса с лукавой улыбкой. – Этому я не верю. Вы такой шикарный. Искушенный. Это я вижу очень ясно.

– Перемените решение. Поедемте, присмóтрите за мной.

Это вызвало у баронессы взрыв веселья. Она мастерски скользила в танце, заливаясь смехом, а потом, когда Аллейн стал настаивать, внезапно приняла серьезный вид. Понизив голос, баронесса объяснила: она уверена, что Аллейн ей не поверит, но они с бароном действительно придерживаются самых пуританских взглядов. Они лютеране, сказала баронесса. Они, например, отнюдь не в восторге от римской ночной жизни, как ее изображают в итальянских фильмах. Аллейн когда-нибудь слышал об издательской фирме «Адриан и Велкер»? Если нет, она должна сказать ему, что они стоят на очень твердых позициях в отношении морали и что барон, их представитель за рубежом, поддерживает данный подход.

– В наших книгах все чисто, все честно и благотворно, – объявила она и с большим воодушевлением начала расписывать сей высокий стандарт литературной гигиены.

Это не поза, подумалось Аллейну, это склад ума: баронесса Ван дер Вегель (как, по-видимому, и ее муж) была по-настоящему набожной и, подумал он, искоса глядя на этрусскую улыбку, обладала, по всей вероятности, спокойной безжалостностью, которая так часто сопровождает пуританский характер.

– Мы с мужем, – сказала она, – согласны в отношении… кажется, вы называете это «терпимое» общество, правильно? Мы согласны абсолютно во всем, – добавила она со сдержанным бесстыдством. – Мы всегда счастливы вместе и соглашаемся в наших взглядах. Как близнецы, верно? – И она снова разразилась хохотом.

Танец, безмятежность, внезапные приступы веселости баронессы подтверждали ее несуразные заявления: она была чрезвычайно довольной женщиной, подумал Аллейн, физически удовлетворенной женщиной. Интеллектуально и морально удовлетворенной, кажется, тоже. Она повернула голову и посмотрела на сидевшего за столиком мужа. Супруги улыбнулись друг другу и приветственно пошевелили пальцами.

– Вы в Риме впервые? – спросил Аллейн.

Когда люди танцуют, и танцуют слаженно, то, какими бы чужими ни были они друг другу в остальном, между ними возникает физическое согласие. Аллейн немедленно уловил возникшее у баронессы отчуждение, но она с готовностью ответила, что они с мужем несколько раз бывали в Италии, и в частности в Риме. Муж достаточно часто ездит сюда по делам издательства, и когда это удобно, она его сопровождает.

– Но в этот раз вы просто отдыхаете, – уточнил Аллейн.

Баронесса подтвердила и спросила:

– Вы тоже?

– О, безусловно, – ответил Аллейн и отправил партнершу в дополнительное вращение. – А в предыдущие визиты вы посещали экскурсии с «Чичероне»? – поинтересовался он. И снова – ошибиться было нельзя – холодок отчуждения.

– По-моему, это бюро возникло недавно, – сказала баронесса. – Совершенно новое и крайне занимательное.

– Вам не кажется странным, – спросил Аллейн, – что, похоже, никого из нас особо не беспокоит отсутствие нашего чичероне?

Он почувствовал, как приподнялись массивные плечи.

– Наверное, это странно, – признала баронесса, – что он исчезает. Мы надеемся, что с ним все в порядке, не так ли? Только это мы и можем сделать. Тур получился удачным.

Они прошлись мимо их столика. Барон воскликнул: «Отлично, отлично!» – и негромко поаплодировал своими ручищами, хваля их танец. Леди Брейсли оторвала взгляд от Джованни и утомленно-оценивающе посмотрела на них. Майор спал.

– Мы думаем, – сказала баронесса, возобновляя разговор, – что у него возникли, вероятно, неприятности с продавщицей открыток. С Виолеттой.

– Она явно устроила ему сцену.

– Мы считаем, что она была там. Внизу.

– Вы ее видели?

– Нет. Мисс Джейсон видела ее тень. Нам показалось, что мистер Мейлер расстроился, когда услышал об этом. Он изо всех сил делал вид, что не придает этому значения, но был расстроен.

– Весьма устрашающая дама, эта Виолетта.

– Она ужасная. Подобная ненависть, так открыто показанная, – пугает. Любая ненависть, – заметила баронесса, ловко откликаясь на смену танцевального па, – очень пугает.

– Дежурный монах обыскал все помещения. Ни Мейлера, ни Виолетты не нашли.

– А, монах, – проговорила баронесса Ван дер Вегель, и абсолютно ничего нельзя было извлечь из этой реплики. – Возможно. Да. Может, и так.

– Интересно, – зашел с другой стороны Аллейн, – говорил ли вам кто-нибудь, что вы похожи на этрусков?

– Я? Я голландка. Мы голландцы, мой муж и я.

– Я имел в виду, если вы меня простите, вашу внешность. Вы поразительно похожи на пару на том прекрасном саркофаге на Вилле Джулия.

– Семья моего мужа – очень старая голландская семья, – объявила она, нисколько не желая, по-видимому, осадить Аллейна, а просто продолжая констатировать факт.

Аллейн подумал, что тоже может развить эту нейтральную тему.

– Уверен, вас не обидят мои слова, – сказал он, – потому что та пара очень привлекательна. Они демонстрируют то сильное супружеское сходство, которое говорит и о полном их согласии.

Баронесса никак на это не отреагировала, если только не считать ответом ее следующую фразу.

– Мы состоим в отдаленном родстве, – сказала она. – На самом деле по женской линии мы происходим из семейства Виттельбахов. Меня зовут Матильда Якобеа в честь знаменитой графини. Но все равно то, что вы говорите, странно. Мой муж считает, что наша семья берет свое начало в Этрурии. Поэтому, возможно, – игриво добавила она, – мы их далекие потомки. Он думает написать на эту тему книгу.

– Как интересно, – вежливо проговорил Аллейн и предпринял весьма виртуозный маневр с вращением. И почувствовал легкое раздражение, когда баронесса с безукоризненной легкостью его повторила.

– Да, – сказала она, подтверждая собственное заявление, – танцуете вы хорошо. Я получила большое удовольствие. Вернемся?

Они возвратились к ее мужу, который поцеловал баронессе руку и пристально посмотрел на нее, склонив набок голову. К ним подошли Грант и Софи. Джованни поинтересовался, готовы ли они ехать к себе, и, узнав, что готовы, вызвал второго водителя.

Аллейн посмотрел, как они уходят, а затем со смирением, присущим всем полицейским при исполнении служебных обязанностей, настроился на посещение «Берлоги Тони».

III

Слово «берлога», обнаружил он, в официальное название не входило. Это было просто «У Тони», и на фасаде имя не фигурировало. Вошли они через кованые ворота, которые открыл, после негромких переговоров с Джованни, привратник. Пересекли затем мощеный внутренний двор и поднялись в лифте на пятый этаж. Джованни собрал с каждого из их компании по пятнадцать тысяч лир. Передал эти деньги кому-то, кто посмотрел через отверстие в стене. Тогда изнутри открылась следующая дверь, и постепенно им явились прелести «Берлоги Тони».

Они представляли собой все и более того, что можно было ожидать, весьма разнообразное и на любой вкус на предсказуемом уровне. Клиентов провели в абсолютно темное помещение и усадили на бархатные диваны, шедшие вдоль стен. Сколько там находилось человек, определить не представлялось возможным, но огоньки сигарет вспыхивали во множестве мест, и комната была заполнена дымом. Компания Джованни прибыла, видимо, последней. Кто-то с маленьким фонариком, светившим голубым светом, провел их на предназначенные им места. Аллейн ухитрился сесть рядом с дверью. Чей-то голос пробормотал: «Косячок, синьор?» – и в свете фонарика продемонстрировал коробочку с единственной сигаретой. Периодически слышалось чье-то бормотание, и часто кто-то хихикал.

Психоделическое шоу представил сам Тони, снизу подсвечивая лицо фонариком. Это был вкрадчивый мужчина, одетый, кажется, в атлас с растительным узором. Он объявил по-итальянски, а затем, запинаясь, по-английски. Шоу называется, сказал он, «Стрэнное различение».

Центральную часть комнаты затопил розовато-лиловый свет, и шоу началось.

Аллейн не склонен был к субъективным замечаниям о полицейской работе в полевых условиях, но в отчете, который он впоследствии составил по этому делу, назвал «Странное развлечение» Тони «мерзким», а поскольку более подробного описания не требовалось, он его и не дал.

Представление еще не закончилось, когда Аллейн нащупал за бархатной шторой дверную ручку и выскользнул из комнаты.

Впустивший их привратник находился в прихожей. Он был рослым, крупным и мрачным и лежал в кресле, стоявшем напротив двери. Увидев Аллейна, мужчина не удивился. Можно было предположить, что расстройство желудка не было «У Тони» чем-то необычным.

– Вы желаете уйти, синьор? – спросил он по-итальянски и показал на дверь. – Вы идти? – добавил он на примитивном английском.

– Нет, – по-итальянски ответил Аллейн. – Нет, спасибо. Я ищу синьора Мейлера. – Он посмотрел на свои дрожащие руки и сунул их в карманы.

Мужчина спустил ноги на пол, очень внимательно посмотрел на Аллейна и встал.

– Его здесь нет, – сказал он.

Аллейн вытащил руку из кармана брюк и рассеянно посмотрел на банкноту достоинством в пятьдесят тысяч лир. Привратник кашлянул.

– Сегодня вечером синьора Мейлера здесь нет, – сказал он. – Сожалею.

– Плохо, – отозвался Аллейн. – Я очень удивлен. Мы должны были встретиться. У меня с ним договоренность, договоренность об особом размещении. Вы понимаете?

Он широко зевнул и высморкался.

Наблюдавший за ним привратник выждал несколько секунд.

– Возможно, он задерживается, – предположил он. – Я могу поговорить от вашего имени с синьором Тони. Я могу устроить это размещение, синьор.

– Возможно, синьор Мейлер придет. Возможно, я немного подожду.

Он снова зевнул.

– В этом нет необходимости. Я могу обо всем договориться.

– Вы даже не знаете…

– Вам стоит только сказать, синьор. Все что угодно!

Привратник сообщил подробности. Аллейн изобразил беспокойство и неудовольствие.

– Все это очень хорошо, – проговорил он. – Но я желаю видеть хозяина. Это же договоренность.

Аллейн ждал возражений на слово «хозяин», но их не последовало. Привратник начал умасливать его. Он сладко бормотал и утешал. Он видит, повторял он, что Аллейн расстроен. Что ему нужно? Возможно, Г. и К.? И снаряжение? Он может немедленно все обеспечить, и симпатичный диванчик в уединенном месте. Или, возможно, он предпочитает получить свое удовольствие у себя дома?

Через минуту или две Аллейн догадался, что этот человек действует сам по себе и не собирается идти к Тони за предлагаемым кокаином или героином. Возможно, он приворовывал из имеющихся запасов. И сам демонстрировал симптомы ломки. Пятидесятитысячная банкнота дрожала в его руке; он зевал, сморкался и вытирал шею и лоб. Аллейн изобразил недоверие. Откуда ему знать, что товар у привратника хорошего качества? Поставки мистера Мейлера наивысшего качества – не подделка, чистые. Насколько он знает, мистер Мейлер напрямую импортирует с Ближнего Востока. Откуда ему знать?..

Привратник немедленно ответил, что продаст наркотики из запасов мистера Мейлера, который и в самом деле является важной фигурой в этой сфере. И начал проявлять нетерпение.

– Через минуту, синьор, будет уже поздно. Представление закончится. Это правда, что гости Тони перейдут в другие комнаты и к другим развлечениям. Откровенно говоря, синьор, они не получат такого обслуживания, какое могу предоставить я.

– Вы гарантируете, что это из запасов мистера Мейлера?

– Я же сказал, синьор.

Аллейн согласился. Мужчина ушел в комнатку по соседству с прихожей, которая, видимо, была его кабинетом. Аллейн услышал, как повернулся ключ. Задвинули ящик. Привратник вернулся в запечатанным пакетиком, аккуратно завернутым в блестящую синюю бумагу. Цена была заоблачная: примерно на тридцать процентов выше, чем на черном рынке в Британии. Аллейн расплатился и возбужденно сказал, что хочет уйти немедленно. Мужчина открыл дверь, отвез его вниз на лифте и выпустил на улицу.

В переулке стоял автомобиль, за рулем крепко спал заместитель Джованни. Аллейн заключил, что Джованни целиком занят где-то в другом месте.

Он дошел до угла, отыскал название основной улицы – Виа Альдо – и определил свое местонахождение. Вернулся к машине, разбудил водителя и был доставлен в отель. Ради водителя Аллейн продолжал симулировать симптомы ломки, кое-как отыскал деньги и наконец дрожащей рукой дал чрезмерно щедрые чаевые.

После «Берлоги Тони» вестибюль отеля можно было сравнить с австрийским Тиролем, такими здоровыми показались его тишина, сдержанная роскошь, нежно журчавшие фонтаны и безлюдность. Аллейн поднялся к себе в номер, принял ванну и несколько минут простоял на маленьком балконе, глядя на Рим. Небо слабо бледнело на востоке. В тех церквях, запертых, словно массивные крышки над древней преисподней, вскоре затеплят свечи для первых служб дня. Возможно, послушник в Сан-Томмазо в Палларии уже проснулся и готов пройти, шлепая сандалиями, по пустынным улицам, неся в кармане рясы ключ от этой преисподней.

Аллейн запер сигарету и пакетик с кокаином и героином в кейс и, приказав себе проснуться в семь часов, лег спать.