Наум Баттонс
Убей Зверя сам!..
(Повисает тяжёлое молчание)
БЛАГУШИН: Гринберг – еврей! Немцы их не жалуют!
НИКОЛАЙ: Но это не значит, что они их на службу не берут, а те туда не идут…. Сам говорил, что им всё равно где и кому служить…. Не жалуют тех, от кого пользы нет никакой….
(Благушин опять подходит к Николаю, садится перед ним на корточки и очень внимательно старается всмотреться в его лицо. Вера отсела от раненого чуть в сторону, уступая место Благушину).
ВЕРА: Дядь Вась, ты, что – дурное задумал?
БЛАГУШИН: Да нет, Вер! Что ты! Просто хочу понять, кто это?
ВЕРА (с недоумением): Не поняла!?..
БЛАГУШИН: Да ты, Вер, и не пытайся! Тут у нас нечто личное, более высокое так сказать…. Или даже божественное…. А я ведь тебя видел раньше, Коля…. Во сне, правда!
НИКОЛАЙ: А я знаю, дядь, знаю!..
ВЕРА: Да вы можете мне объяснить, что сейчас здесь происходит!?.. Что вы всё загадками какими-то брешете?!
БЛАГУШИН (Николаю): Так ты считаешь, что я сейчас смалодушничал? Ответственность на себя не захотел брать?
НИКОЛАЙ: Ты всё понял правильно. Василий Михайлович!
БЛАГУШИН: Так может, и сон мне и Верке расскажешь, в котором ты мне явился, раз знаешь?
НИКОЛАЙ: А чего ж не рассказать. Расскажу…. Только один, из двух…. Какой, Василий Михайлович, первый? Или второй? Их два было!
(Повисает молчание. Ошарашенный Благушин резко встаёт и отстраняется от раненого, осеняя себя крестным знамением. Вера закрывает рот ладонью, как бы погашая немой вскрик. Николай смотрит на Василия ухмыляясь).
БЛАГУШИН: Боже правый! Энтого не может быть! Откуда ты знаешь? Я думал, что брешешь, говоря, что знаешь про то, что снился ты мне….
НИКОЛАЙ: Я всё знаю! Поэтому и говорю тебе всё, как есть! От меня правды не скроешь! Ты успокойся, дядь Вась! Ты хороший человек, поэтому я здесь с тобой говорю и к тебе пришёл…. А сон твой первый давно был, перед войной, ещё той, при царе…. Помнишь? Тебя на войну забирали, и в последнюю ночь дома, во сне я к тебе и пришёл…. И, что сказал: помнишь?
БЛАГУШИН (растерянно): Д-да, помню!
НИКОЛАЙ: А сказал я тебе, чтобы ты шёл на войну спокойно, чтобы не боялся ничего, что главное твоё дело на другой войне будет…. Говорил?
БЛАГУШИН: Да, Господи! Неужто Ты энто? (Крестится). Верк! Верк! Энто сон у меня или ты тоже всё энто видишь и слышишь?
ВЕРА (крестясь): Господи, да неужто Ты опять на землю пришёл, чтобы смерть мученическу принять за нас? Зачем? Что могём мы, муравьи жалкие? Я, Верка пьяница и шалава деревенская, да стареющий мужичонка, которых завтрева убьют, может….
(Николай встаёт на ноги и, несмотря на рану, видно, что он может спокойно стоять и ходить. Это ещё больше повергает в шок Благушина и Веру).
НИКОЛАЙ: Так расскажи, Василь Михайлович, сон твой второй, который ты весной этой видел. Расскажи…, и мне, и Вере это интересно будет…. Чего молчишь…. Начать мне? Итак, стоишь ты на том же месте, на котором и увида́л, как мой самолёт немец в лес загоняет…. Только во сне это не немец был и самолёта никакого не было…, а что было?
БЛАГУШИН: Не было самолёта – то, правда! Окликает меня сзади кто-то…. Я оборачиваюсь, а там Ты с неба спускаешься и говоришь: – «Вот, Василий, и пришло твоё время! Выбор скоро за тобою будет. Коли правильно им распорядишься, душу свою спасёшь, а коли – нет, то люди погибнут, воины за Родину сражающиеся, а Зверь торжествовать опять будет, хотя ты и будешь думать, что поступил по совести. Убей Зверя! Сам убей! Не поручай этого никому другому!». Я тогда спрашиваю тебя: – «Господи, да кто же Зверь-то энтот? Как убить-то Его мне? Как узнать Его?». А Ты мне отвечаешь: – «Узнаешь! Энто тот, кто явится тебе долгожданно, но неожиданно, перед самой смертью твоей!». А я спрашиваю: – «А скоро ль смерть-то моя?». А Ты: – «Скоро, скоро, Василий Михайлович, коли выбор правильный сделаешь. И чтобы легче тебе было на это решиться, Я с тобой рядом буду и подскажу тебе в последний момент!». А я: – «А ежели, неправильно поступлю?». На что отвечаешь Ты мне: – «А ежели поступишь неправильно, то увидишь, как Зверь энтот людей честных на смерть предаст, глумиться над ними и тобою опять будет, а затем умрешь так же. Только не с честью, а позорно на берёзе повешенный». И при энтих словах исчез Ты, а я проснулся в поту весь…. Ведь, я когда тебя в самолёте упавшем увидел, не узнал сразу…. Так, чтой-то знакомое показалось, но я же про сына своего вспомнил. Напомнил ты мне его…. Боже! Прости меня грешного! Слаб я оказался! Действительно слаб!
ВЕРА: Свя́тый Боже! (Крестится). Господи! Прости его! Хороший он человек! Многих от смерти спас! Никого не обидел никогда! Прости! Господи милостивый! Детки у него малые! Ну, хочешь меня забери, шалаву неразумную! Я же со Зверем энтим спала, самогоном поила!.. Моя жизня всё равно пропащая!.. А лучше, ведь ежели Ты – Господь Всемогущий, то открой дверь энту, да уйдём мы отсюдова по добру по здорову! А?
НИКОЛАЙ: Нет, Вера, не уйдём мы отсюда никуда, ибо там, за дверью сарая этого, не есть Царствие Моё! Там вот энти Гринберги правят! Здесь ихнее Царство! Поэтому всё в страданиях оно! И в убийствах! И в несправедливостях разных! Нам отсюда, куда не иди – везде смерть принять придётся! Ибо залютенели сейчас люди под властью Хитлеров, да Сталиных и бесов ихних – Гринбергов! Как волки они стали, а не как люди…. Поэтому здесь все конец свой и найдём! Мне не привыкать! Да и вам тоже!.. А Зверь – Он скоро вернётся! Но уже не пленным партизаном, а начальником. Он всегда в начальниках здесь ходить будет и патриотизму вас поучать. А когда война кончится, а она обязательно кончится, и главный усатый Зверь победит другого Зверя усатого, то будет этот Гринберг орденоносцем, ветераном, ибо опять обернётся, опять предаст…. И будут школьники ему салют отдавать, как человеку заслуженному, ветерану….
(Вера обессиленно садится к ногам Николая, Благушин, сидя в углу, прячет лицо в коленях, закрывая голову руками, и, раскачиваясь, начинает полу-стонать, полу-выть).
НИКОЛАЙ (заканчивает): Я же тебе говорил: «Убей Зверя сам!».
(Благушин поднимает к нему полные слёз глаза).
БЛАГУШИН: Ну, как же так? Ты же Творец! Почему Ты не сделал так, чтобы я смог энто сделать? Почему Ты сделал так, что всё энто творится на нашей земле? Почему Гринберги торжествуют? Почему война такая лютая и бессмысленная идёт? Зачем невинные страдают?
НИКОЛАЙ: Я понимаю твои упрёки и принимаю их! Ты думаешь, ты один так вопиешь Мне эти обвинения? Нет, друг мой!
БЛАГУШИН: Я раб Твой!..
НИКОЛАЙ: Неет! Рабом ты у Зверя числишься и слуг Его. Они тебе Его за Меня выдают! А Мне рабы не нужны! Мне нужны друзья и соратники! Если хоть один человек на земле этой страдает, в рабстве находится – не по Мне это! По Зверю! Вы Зверя за Бога приняли, Храмы Ему построили, затем под Его же началом рушить их стали! Путает Он вас с помощью слуг своих! Обманывает и истребляет! А Моя сила не в вере вашей! Не в преданности, а в разуме вашем…. Но потеряли вы разум свой…. Потеряли. А с ним и волю, и ответственность, и решимость совершать поступки….
БЛАГУШИН: Но ведь убийство Гринберга – грех был! Я не Ты, чтобы судить и карать! Пусть даже такую мразь, как Гринберг!
НИКОЛАЙ: А кто должен взять тогда вместо тебя на себя этот грех? Кто испачкаться должен? Гринберг Зверю служит и служении своём не боится руки замарать! И замарает теперь опять не раз…. Не человек он! Он слуга Зверя! А значит, создан Зверем по облику и подобию своему. Не снаружи! Изнутри!
ВЕРА: Господи! Что теперь будет-то?
НИКОЛАЙ: Что до́лжно быть, то и будет! Не гадай, и не спрашивай! Легче будет! Представляешь, чтобы было, если бы каждый перед тем, как на фронт уйти гадал бы и спрашивал: «А что там со мной станется?». И ответ бы на это правдивый получал. Поверь, войн бы тогда не было! Все бы по домам сидели….
БЛАГУШИН: Но мне-то Ты сказал тогда во сне, когда я на фронт, в Первую Мировую, уходил, что со мной ничего не случится….
НИКОЛАЙ: Так то ж через сон было…. Ты же не поверил тогда. Так, обнадёжился слегка…. А потом и сам сон забыл. Во сне все предупреждаются, когда
что-то с ними произойти должно….
ВЕРА: Вот именно! Мне недавеча тоже нечто такое приснилось, что я, аж ночью с кровати вскочила…. Жуть…. Маманя моя, покойница, Царство ей Небесное, упокой Господи её душу (крестится и кланяется головой в сторону Николая), бьёт меня по щекам, приговаривая, не смей, говорит, вести себя так беспутно! Я стою, и отвернуться не смею, а она всё более распаляется! «Хватит – кричит – над Богом издеваться! Хватит Ирода окаянного по ночам ублажать, душу Дьяволу отдавать!» А потом, как схватит меня за волосы и потащила за собою. Я кричу ей: – «Маменька! Куда же Вы меня тащите?». А она тащит, ничего не отвечает. А затем я вижу, что на лугу белолиственница стоит, огромная, а её там отродясь не бывало. А на нижнем толстом суку – верёвка с петлёю. «Вот – матушка мне говорит – что всех беспутных шалав ждёт!». Тут я проснулась…. Господи! Неужто сон энтот в руку будет?
БЛАГУШИН: Теперича похоже будет! И тебя, и меня, похоже, белолиственница с петлёй на суку ждать будет. Ежели Он (кивает головой в сторону Николая) правду сказал, то Гринбергу уже свидетели ни к чему.
ВЕРА: А ты думаешь, что он уже немцу служит?
БЛАГУШИН: Энто мы скоро узнаем…. Коли так, то нам с тобой, Верк, точно крышка!
ВЕРА: Так ты и до энтого считал, что тебя завтрева расстреляют….
БЛАГУШИН: Считал, и теперича считаю…. Только вот теперича еще к энтому шанс повешенным быть добавляется. (Обращается к Николаю): Господи! Не покинь нас в минуту злую! Прости меня, Господи, что сплоховал опять и Дар Твой отринул от себя! Не губи душу мою!..
НИКОЛАЙ: Зря молишься Мне! Мне твои мольбы не нужны! Неужто ты думаешь, что Я не знаю, что для тебя лучше будет, что ты Мне свои скрытые советы посылаешь?
БЛАГУШИН: Как энто, Господи?! Какие же энто скрытые советы? Энто – молю я Тебя!
НИКОЛАЙ: Так все ваши молитвы, просьбы – энто всё скрытые советы, в которых вы тем или иным способом рекомендуете Мне, как поступить с вами. И хвалы Мне ваши тоже не нужны! Это Зверю они нужны! Это Он вам говорит, что просите и дадено вам будет! И даёт! Только забирает потом в десять раз больше! Я же сказал вам, что всё уже предрешено стало, после того, как ты Гринберга из этого сарая выпустил. Теперь мы только будем ждать, как всё сложится.
БЛАГУШИН: Но Ты разве не всемогущий? Ты разве не можешь повлиять на энто? Вон же ты, с перебитой ногой, а стоишь, как ни в чём ни бывало! Только что, десять минут назад, лежал никакой, стонал, до меня – обидчика идей своих – дотянуться никак не мог! Плакал, смерти боялся! А теперь, чудо свершил: жизнь мою рассказал, на ноги встал, как Господь явился, и в конце говоришь: всё робяты! Не знаю, что будет дальше! Мол, посмотрим, подождём! И вот, что я подумал: а вдруг, ты не прав и немцы Гринберга-то повесят? Али Мытарь сам с ним свой суд страшный свершит? Что тогда будет?
НИКОЛАЙ: Ты думаешь, что на Страшном Суде Я вас судить буду?
БЛАГУШИН (осекаясь, растерянно): Ннуу да! А кто же?
НИКОЛАЙ: Неет! Страшный Суд, Он потому и Страшный, что вы там сами себя судить будете! И с Меня спрашивать! А здесь Мне эти вопросы задавать не надо. Скоро Там встретимся и вот тогда спросишь. Там все спрашивают…. Ответы получают и думая, что всё теперь знают – в новую жизнь отправляются!.. А там, в новой жизни, всё заново….
ВЕРА: Зачем?
НИКОЛАЙ: Не знаю! Так получилось! Где-то Я читал когда-то стихи такие:
Над Богом, который создает Миры —
Есть Бог, Того намного больший!
Но и над этим Богом – тоже Бог стоит!..
Который создал Бога меньше….
Поэтому весь промысел Мироздания Мне недоступен…. Вы думаете, что вы реальность?
Неет! Когда Я лечу в самолёте – вас нет! Даже в виде маленькой точки. А вы думаете, что вы видны из глубин Вселенной!?.. Вы даже не молекулы, даже не атомы. Но каждый из вас – центр! Центр Вселенной, центр круга без краёв, без окружности…. Потому что в каждом из вас есть Бог!.. Рассвело уже! К нам идут…. Всё, дядь Вась! Аудиенция в этой жизни закончилась! Теперь тебе бояться уж больше нечего! Всё теперь исполнится, что до́лжно!
(Николай снова ложится на своё место и снова превращается в раненного, обессиленного человека).
ВЕРА: Господи милостивый! Да что же энто такое делается?! Дядь Вась! Да он же опять: кем был, тем и стал снова! Мне что…, померещилось что ли? Господи! Коля!
БЛАГУШИН: Померещиться, Вер, только одному могёт. А тутова и я всё энто видел…. И слышал…. Мы теперича, Вер, Богом отмечены…. И за что нам благодать-то такая перед смертью выпала – не понимаю! Коль, а Коль – ты слышишь меня? Ты скажи напоследок: энто только к нам с Веркой, или ко всем Ты являешься так в последний час жизни-то? А? Чё молчишь-то?
НИКОЛАЙ (Не отвечает)
БЛАГУШИН: Верк! А ну-ка, посмотри, что с ним?
ВЕРА: Господи! Да он представился!
БЛАГУШИН: Как так?! Верк, ты что несёшь-то? Быть такого не могёт, да и не до́лжно!
ВЕРА (Ещё раз наклоняется над Николаем и пытается его растормошить) Не-ет, дядь Вась, ей Богу (начинает плакать)!
БЛАГУШИН: Да что же энто такое? Коля! Ты не должен так…. Очнись, Коль! Господи! Да не покинь же Ты нас в энту минуту! Не могёт такого быть, чтобы Господь помер! Не могёт! (Тоже начинает рыдать)
(Лязг замка, открывается дверь и на пороге появляются Уваров и Мытарь. Мытарь тут же отводит глаза от пристального взгляда Благушина).
УВАРОВ: Чё вы тутова суетитесь? Чё сопли оба распустили? Гринберг-то ваш не прост фрукт оказался! Да чё вы ей Богу?
(Мытарь быстро подходит к Николаю, отталкивая Веру, наклоняется над ним, затем распрямляется и смотрит на Благушина).
МЫТАРЬ: Представился краснопёрый! Ну, тем лучше для него…. И для нас…. Проще будет! Ты по нему, что ли слёзы-то льёшь? Так он же тебе никто…. День знакомы…. Али нет?
БЛАГУШИН: Нет, Сашок, не по нему. По себе и по тебе. Что с Гринбергом-то?
МЫТАРЬ (опять отводит взор): А ничего с Гринбергом! Я на его допросе не был. Только зашёл он туда комиссаром пленным, а вышел уже начальником моим!
БЛАГУШИН: Как же энто так, Сашок? Как же ты допустил энто? Ты же память о родителях своих продал! Я же думал, что ты его…. А ты….
МЫТАРЬ: А что я? Я тоже думал, что немцы его за Сухотчево порешат…. А он им партизан сдал, сказал, что сам дорогу укажет, что ждал он немца всегда и, что Советскую власть ненавидит люто….
БЛАГУШИН: Так брешет же он! Ты же знаешь энто! А что он жид – немцев энто не расстроило? Им энто всё равно?
УВАРОВ: Так тут же СС нет! А Вермахту, военным то есть – тем больно всё равно, какая тутова у кого национальность. Они тутова свои тактические и военные задачи решают. Если Гринберг им партизан сдал, значит Вермахту от энтого польза одна. Ежели, он в их тылу порядок навести обещает – то им так же польза одна…. А уж жид он или русский – они даже и не вникали…. Мы для них все – «рус Иваны».
ВЕРА: Господи! Да что же вас такое здесь волнует! Тутова Бог помер, а вы: жид – не жид!
УВАРОВ: Какой Бог здесь помер? Энтот что ли? (Толкает ногой тело Николая). Так энтому туда и дорога! Ежели энто Бог – то в Рай прямёхонько и попадёт!
ВЕРА: Не смей! Слышишь, не смей его ногою пинать! (Бросается на Уварова и отталкивает того от тела Николая). Ты его ноги целовать должен! Он тутова за всех нас помер!
УВАРОВ: Ты чё толкаешься-то? Совсем с ума сбрендила, глупая баба? Чего он тут тебя перед тем, как откинуться, оприходовал хорошо, шалава партизанская? А ну, отойди в сторону, пока не пришиб!
(Замахивается на Веру прикладом. Вера не отпрянула, а осталась стоять, как вкопанная, смотря прямо в глаза Гришки Уварова)
БЛАГУШИН: Не трожь её, Гриша! Правду она говорит! Не трожь!
МЫТАРЬ: Ладно, Гринь! Остепенись! Похоже, тут «крыша» перед смертью у обоих поехала! Давай энтого жмурика забирать и пошли спать! Утро уже, а мы ещё не ложились даже! А его ещё до штабу немецкого тащить, для отчётности….
УВАРОВ: Как же…, ты не ложился! Ты до того, как я тебя из-за Гринберга разбудил, часа три дрых…. Теперича моя очередь! Давай бери его за ногу!.. А сапоги-то у него еще походят…. Охфицерские…. Чур мои будут!
МЫТАРЬ: Да забирай! Невелика ценность!
УВАРОВ: Ну, энто для кого как!
(Мытарь и Уваров берут Николая за ноги и тащат его из сарая. Мытарь перед самым выходом останавливается. Оборачивается к Благушину).
МЫТАРЬ: Ты, Василь Михалыч, на меня за Гринберга не серчай! Я человек служивый! А с родителями моими уже боль-то прошла…. Я думал, что порешу его, как увижу, а вот увидел, а зла на него нет…. Поэнтому я его немцам и сдал. И, похоже, что не ошибся. Вон целых две роты в лес за Николаевку уехали – конец скоро для энтой красной сволочи будет. Хоть заживём спокойно…. Тут надо было решать исходя из бо́льшей стратегической, так сказать, выгоды. Так что – не серчай! Я же сказал, что замолвлю за тебя слово – так я его за тебя скажу! Ведь, ежели бы не ты – немцы энтих партизан ещё долго ловили….
(Уходят, запирая за собой дверь. Благушин и Вера остаются одни. Они долго молчат, затем Благушин нарушает молчание первый).
БЛАГУШИН: Вот и всё, Вера!.. (пауза, затем с отчаянием): Да, будь я проклят!.. Упустил! Свой шанс! Не выполнил! То, что Богом начертано было – не исполнил! Как я своим родителям Там в глаза смотреть буду?! Как братьям своим покажусь?! С какими взорами их дети невинные на меня смотреть будут?! Как старики, бабы и детки сухотчевские судить меня будут?! И правильно сделают! Самым, самым страшным приговором пусть осудят меня! Отпустил я Зверя на свободу! Я! Я мог бы остановить Его! Пусть даже на своём, ничтожном, мужицком уровне….
ВЕРА: Да, что ты! Что ты так коришь-то себя?! Не за что тебе каяться-то! Не за что! Кому ты зло сделал? Никому!
БЛАГУШИН: Не-ет, Вера! Сделал! Бездействием своим, безответственностью сделал! И тем самым, все дела свои добрые перечеркнул раз и навсегда! Из-за меня, из-за моей трусости сейчас опять люди гибнут! Пусть там и не самые хорошие есть, и коммунисты-сталинцы, но они – люди! Они – народ мой! И пускай он не самый праведный, но другого народа у меня – нет! И я такой же! И я часть его!
ВЕРА: А Гринберг?
БЛАГУШИН: А Гринберг – нет! Поэтому, чтобы искупить грех энтот мой – до́лжно мне на берёзе болтаться! Как последнему негодяю и мерзавцу! Прав был Коля, Царство ему Небесное (крестится)! Ещё в самом начале разговора нашего, он всю правду про меня выдал! А я, дурак самонадеянный, спорил, правде жизни его, мальца юного, поучал…. А он!.. А он мудрее меня раз в сто оказался и сразу различил всю гниль мою во мне!
ВЕРА: А ведь он тебе говорил, что «Убей Зверя сам!». На самой последней черте говорил…. Заклинал даже! Боже! Кабы знать пути все Твои, где и когда Ты говоришь с нами!.. Совсем уже рассвело, дядь Вась! Как думаешь, энто последний денёк наш или еще немного Господь нам отведёт пожить?
БЛАГУШИН: А смыл, Вера? В чём смысл теперича в лишнем деньке? А для меня теперича, даже ежели Господь мне ещё лет двадцать жизни накинет – всё энто бессмыслицей сплошной будет и мучением.
ВЕРА: да ладно, дядь Вась! Память человеческая – она всё списывает и стирает из совести…. Время – лечит!..
БЛАГУШИН: Вот поэнтому и не надобно мне энтого времени! Не заслужил! Погоди: похоже опять идут к нам….
(Слышатся приближающиеся, уже знакомые голоса, затем раздаётся лязг замка, дверь открывается и в сарай входит Яков Гринберг в сопровождении Мытаря и Уварова. Гринберг одет в немецкую военную форму. Он властно, едва ухмыляясь, смотрит на Благушина, затем на Веру, подаёт знак полицейским и те кидаются на Благушина, валят на пол и связывают руки за спиной. Затем, связывают Веру).
ГРИНБЕРГ (полицейским): Я смотрю у вас тут не место заключения арестованных, а санаторий для них. И это, когда до линии фронта 10 километров!.. Они бы у вас как долго сидели бы так? А? Пока не сбежали бы? К партизанам…. (наклоняется над Благушиным): Уже не сбежишь! Не к кому!.. А в твоих связях с ними и с красным командованием по ту сторону Оки мы ещё поговорим потом…. Сознаешься! И как Сухотчево сжигал с краснопёрыми – всё расскажешь!
ВЕРА: Яш! Да как ты можешь? Энто ж ты…. Ты же сам признался!
(Гринберг делает знак полицейским удалиться. Те выходят, закрывая за собою дверь).
МЫТАРЬ (перед выходом): Прости, дядь Вась! Не волен я! (Выходит).
ГРИНБЕРГ (Вере): А что Он (указывает пальцем вверх) ему говорил? Его́ послушать надо было! Что Он говорил, а Благушин? Убей Зверя сам, по-моему? А? Но ты не уби-и-ил! Потому что вы – слуги Мои! Вы друг друга без жалости уничтожать можете, себя убьёте, а вот на Меня и слуг Моих руку поднять не сможете, ибо вы – в Нашей власти, Нам служите, вольно или невольно, подсознательно, но служите…. Поэтому и Бог ваш мёртв и будет умирать всегда, после того, как к вам явится и совет дельный даст! Но советы Его всегда для вас бесполезны, так как вы им никогда не следуете, всё измараться, испачкаться боитесь! А Мы не боимся испачкаться, поэтому мы и не пачкаемся никогда! Пачкается тот, кто думает, что делает нечто дурное, но для Нас по отношению к вам дурных дел нет! Ибо вы – не люди! Вы – человекообразные! Вы нашим Богом живёте и думаете, что Он вам поможет! (Обращается к Благушину): Что, Благушин, со связанными руками и перекреститься не можешь! Так ты «Отче Наш» читай…. (смеётся). Может поможет!.. Отче ваш – это Я! Потому что это Я здесь решаю: какой овце жить, а какую резать пора! Это Я решаю: ввести вас в искушение или не вводить! Это Я решаю: избавить вас от Лукавого, то есть от Самого Себя (опять смеётся) или не избавить! А вы, верите в это, что Я самоликвидируюсь! Это я решаю: опутать вас долгами или простить вас! А вы живёте все и всегда в долгу и неважно в какой форме этот долг! Любой долг всегда от Меня! Будь то долг ростовщику или долг перед родиной! Вы привыкли! Для вас быть в долгу – всегда почесть! Это Я решаю, в конце концов: сдохнуть вам с голоду или не сдохнуть! Дать вам этот хлеб насущный или не дать! Четыре просьбы, которые беспроигрышны для вас! Четыре просьбы рабов! Но и эти просьбы Я вам не удовлетворяю! Потому что вы – не люди! Вы домашние животные, которые должны знать своё место! А убить Зверя вы не способны! Ни снаружи, ни тем более, внутри себя!
