Наташа Дол
Горький вкус карри под тенью Тадж-Махала: год как жизнь
На его вызов я лишь смутно хмыкнул. Легко сказать – трахни ее! Это он может такой кот и кобель с пеленок, а я всегда в семье числился кандидатом в ангелы, о чем мне прямо и заявляли мамы и бабушки.
– Ману, я же сказал, мне китаянки не нравятся. А индианки. Почему их не предлагаешь? Где они? – зашептал я в полголоса через стол.
Истинные индианки как раз и терлись по углам со своими бой-френдами.
Он на это забарабанил пальцами по столу. Он и не собирался наниматься в сваты.
Тем временем события не разворачивались. Индийская молодежь (иной здесь не было, кроме нас и еще одной европейки с индийским парнем, знакомым Ману) пантовалась по столикам, я бы сказал ежилась, но никто не следовал звучащему из динамиков призыву: Rock your body! Yes, yes!
Опять внутри заволновалось, что зазря заплатили. А пью я пиво быстро. Оно уже бултыхалось на донышке. Взмахом докончил. Голова слегка идет кругом, однако не нарушая нравственно-моральных качеств, например, стыдливости. Подходить к нагалендкам не хочется.
Видя мою перманентную статичность, Ману подозвал официанта и заказал еще выпивки. Я позволил, полагаясь полностью на его щедрость.
– Алекс, послушай, сколько ты еще будешь сидеть бездеятельно? – Ману опять перегнулся через столик. – Ты сначала покажи свою заинтересованность. Видишь, она сама уже смотрит. Она готовенькая. Встань, пройди в туалет, посмотри на нее. На обратном пути подсядь. Вот и все.
Нет, он определенно не хотел слушать моих слов.
В скуке съедена вторая порция орешек. На танцпол как всегда никто не спешил. Я отпил новый глоток от новой бутылки и, устав от наставлений этого беса с писклявым голосом, решительно встал, покачиваясь и направился к индийским китаянкам. Но тут же повернулся на носках и двинулся к туалету, что за барной стойкой.
Открывая дверь, я выпустил сноп света в темноту бара, внутренне сжавшись – теперь все знают, что белый пошел отлить. Икона маслом.
Туалет оказался на редкость гадостным, даже сказал бы засратым, маленьким. Две неуютные кабинки со створками в пол роста. Только было привстал, но передумал. Ибо входная дверь, если открыть, покажет всем в зале мое стоячее положение. Ну что за придурок распланировал так?!
Покидая этот закутот, столкнулся с атлетичным пареньком с модной прической и в желтой футболке. Пришлось совать руки в раковину, показывая что мою руки, как все благовоспитанные. Хотя никогда так не делаю после туалетов.
На обратном пути, не осмелившись подойти ко все так же скучающим, немного большеголовым девушкам, плюхнулся на свой стул.
– Ну вот ты… – цыкнул Ману и безнадежно тряхнул головой.
Что у него за навязчивая идея такая растлить меня с некрасивыми девчонками? Он что, дурак?
Я отхлебнул еще немного пива. А Ману, то тискался к Наташе, то вновь поучал меня.
И теперь, как всегда это бывает, со второго раза я стал храбрее и подошел наконец к нага ларкия.
– Хай, могу я присесть? – вытащил из недр мозга жалкие крохи английского. Клеить на нем мне еще не приходилось. Дай бог поговорить-то о погоде…
Они кивнули. Садись.
Поерзгал на стуле.
– Вы бы хотели потанцевать? – спросил одну, что ближе.
Она смущенно кивнула и встала.
Играла все также оглушительно музыка, подбадривая молодежь, но добилась лишь того, чтоб какой-то неизвестно откуда выплюнувшийся европеец пригласил китаянку. И надо же этому типу быть мной?!
Мы неловко подвигались телами, отойдя чуть от ее столика. Старались не смотреть в глаза. Как женщина она делала это чаще.
Чтоб побороть казус положения, попытался разговорить.
– Откуда ты?
Она что-то назвала, и это вылетело, не влетев. Не переспросил. С тоской я заметил, что все кадрильные слова приклеились к гортани и не собираются отклеиваться. Я переспросил ее два раза нравиться ли ей Индия. Какие глупости – она же здесь живет. Спросив, краснел в темноте. Поперхнулся. И мы оба, чтобы дальше не мучать друг друга, расстались.
– Можно я сяду? – спросила она тихо.
Я почти радостно кивнул и убежал к своему столику, затуманивая взор, чтобы не видеть, как все пялются на мой ляпус.
– Ну и чего? – спросил Ману. – В чем дело? Почему не довел до конца?
Мне хотелось сказать: «Что ты пристал ко мне? Отвяжись!», но я не смог перевести это в голове.
– Не смог, потому что мне не нравятся китаянки, – просто ответил.
Музыка продолжала дубасить. Настроение давно увяло. Не спасло пиво. Не выручала третья порция орешков.
Народ наотрез отказывался танцевать. А мы так просидели наверно часа полтора. Меня это раздражало. Пятьсот рупий! А на двоих – тысяча. Сидел и распалял себя, представлял как вскочу и побегу под разноцветные лучи кивать торсом в такт. Так всегда помогало. Я уже не обращал внимание на откровенные приставанья Ману к сестре. Ей двадцать девять лет. Из них она ни с кем не гуляла. Поэтому не время печься о том, чтоб к ней не приставали парни. Сколько тирад я выслушал об одиночестве, сколько слез видел от нее по этому поводу… Пусть развлекается хотя бы с этим чертом Ману.
Я опрокинул в себя остатки пива. И, как представлялось в мозгу, ринулся на танцпол. Один. Наедине с музыкой. Бывает со мной: как найдет смелость, так удержу нет. И начал выделывать то, что творил дома перед магнитофоном. Выходило стильно, по крайней мере на мой вкус. На душе параллельно к чужому мнению.
В небывалом порыве смелости подошел к компании молодых парней и девушек, наглея от того, что иностранец (мне все можно) и от пива, спросил красотку (в баре она была всех лучше) в черном платье и ее друзей, не станцует ли со мной. Она счастливо улыбалась, но наотрез отказалась. По глазам я видел, что она не собирается менять партнера на вечер.
Быстро совладав с отказом, подкатил к следущей барышне, не по-индийски в короткой юбке. Красивые ноги, интересная попа. Такая аппетитная, в теле. Но она вдруг как завизжит на весь бар:
– Go away from me!
Я слегка остолбенел от внезапной ее вспышки.
Но быстро – и как удалось? – выкинул произошедшее из головы, лишь подбодрив себя: Она либо сумасшедшая, либо наркоты объелась, либо некогда подверглась сексуальному насилию. А теперь одевается вызывающе, чтобы вновь к ней кто-то пристал. А она бы дала достойный отпор.
Странно, что это так быстро пронеслось в голове. И я, филосовски пожав плечами, теперь действительно один принялся иллюстрировать музыку телом.
И это послужило толчком. Сначала я заметил, как в тени танцпола задрыгались парочки. Потом начались телодвиждения в тени барной стойки. Задвигали шеями и плечами за столиками. Постепенно ко мне начали стягиваться смельчаки и смельчашки.
И вот я уже вижу, как вокруг меня сгущаются молодые пьяные тела. Копируют меня, заражают меня своими движениями.
В пьяном восторге я осознал, что лидерской выходкой оживил начавшийся было скукотной вечер. Надо же – я лидер! – хвалил себя. На меня уже, как в начале, не обращались десятки чуть осуждающих и завистливых глаз. Со мной отплясывал весь бар. И незаметно для себя я вижу себя танцующим с мамашкой и двумя дочками. Все нагалендки. Другие, не те две. Потом я перехожу к другим. Индианкам. Невысоким симпатичным смуглянкам. Им доставляет удовольствие плясать с белым. Затем я их теряю. Обретаю вновь. Отплясываю еще с кем-то. Меняюсь вновь.
Второй раз в жизни мне довелось танцевать так легко и с таким наслаждением. Вторая моя в жизни дискотека.
Первая случилась два года назад. Около деревенского пруда. В России. Я пошел туда, потому что бесплатная. Никого не подцепил. Но зато натанцевался всласть, до болей в коленях.
Вот и сейчас, как тогда, я не чувствовал ни усталости, ни веса тела. Движения всей толпы сливаются в одно движение волны. Так, наверно, чувствуют себя океанские волны во время бури. Буря чувств, измененное состояние. Шаманский транс и общение с духами, с миром иного. Общий танец сливается с музыкой, доходит до общей согласованности. Как общее тело. Тело толпы. Молодой и буйной. Как делали раньше предки во время вакханалий. Одна воля, одно дыхание, одно биение сердца. Одно общее желание – соитие, читаемое в танце мужчины и женщины. Быстрые ноги стучат о паркет. Легкий толчок соседа, мимолетное извинение. Подымались и опускались, вздрагивали разноцветные лучи. Музыка бьет по ушам. Ты все теснишься туда, где поплотней, чтобы сильнее раствориться и отдаться общему движению. Диджей выкрикивает:
– Еще? нравиться?
Толпа отвечает диким гикаеньем:
– Да!
И вижу танцующие пары, откровенные движения и объятия. Мне становится завидно. Думаю: вот бы найти сейчас ее, ту самую… или хотя бы не ту самую, но ее…
Я опять нахожу моих индианочек. Я решил конретизировать и избрал одну, попытался тронуть ее до руки, но она, улыбаясь, погрозила мне пальчиком. Я быстро расстроился, быстро и остудился. Позже я увидел надсмотрщика – их парня. Общего, что ли?
Как-то я заметил ту самую. Ну почти красавица, с висящими серьгами. В черном облегающем платье. Но теперь она млела в объятиях своего бойфренда. Какое там смотреть на меня.
Я поглядывал в нишу около танцпола. Там терлась моя сестра с этим придурком. Неприятно увидел, как он весьма собственнически и как-то извращенно хлопает ее пахом по ягодицам, словно спариваясь. При этом его возбужденные, горящие неким безумием глаза, с вызовом смотрели на меня: любуйся, я что хочу, то и делаю с твоей сестричкой. Ты не мужик! Мне стало противно, но я прикрылся пьяной улыбкой, что не сползала с лица и отвернулся.
Вспомнился некий Юра, с которым ходил на теквондо. Он рассказывал, как на дискотеку тоже пришел с сестрой. К ней приставал один. Он предупредил его, что она, мол, с ним. После чего дал в глаз. Я его еще спросил за что же. Все равно же ей выходить замуж, иметь парней. Зачем отпугивать? Не для того же, чтобы она осталась старой девой.
– Дак то одно, говорит, а что он будет тут писей ей попу тереть? Я и дал ему за неуважение.
Да, я понял за что он боднул того. Тот, прежде всего, бросал ему вызов. Ты не мужик.
Но теперь я оставил все как есть. Надо еще решить, нужно ли мне играть блюстителя чести и к чему это приведет. Затворницей я сестру оставлять не собирался.
Слегка омраченное настроение мыслями постарался скрыться из глаз. Алкоголь улетучился. И начал замечать признаки усталости. Да и разочарования. Я потерял всякую надежду с кем-нибудь познакомиться.
Тем не менее, какие-то незримые, сладко опьяняющие голоса продолжали петь о том, что веселью не будет конца. От виска и из под мышек потекли прохладные ручейки. Интересно, если кто-нибудь с улицы свежий вошел бы, почуял бы горячий запах тел?
Никто внутри толпы этого не замечал.
Танцевал весь бар. Не хватало места. Танцевали около столов, за столами. Не хватало еще на столах. Я притомился. Присел за один столик. Колени, как два года назад, ныли. Моя страстность прошла вместе с остатками слабого пива. Я осунулся, горя всем телом.
Сквозь черные силуэты проскользнула ко мне сестра.
– Ну ты как, еще не натанцевался? А то я устала. И надоело.
Я искренне согласился.
– Да, Наташ, мне скучно стало. Никого не подцепил. Нечего тут и делать больше.
– Уже не выношу этого хмыря. То за столиком лизаться лез, то потом откровенно звал к нему. Я тебя хочу, я тебя люблю. Гандон. И до того ведет себя пошло, что мне даже стыдно стало: будто я, представь, Орбиту изменяю. Смешно, да?– я усмехнулся, с горечью. – Я еще Орбита чудовищем считала… жаль, мне нормальные парни не попадаются. Этому пришлось даже оплеуху отвесить – никогда так не делала. Да еще мне, пока ты танцевал, пришлось самой шестьсот рупий за пиво заплатить. Как же я себя за слабость презираю.
Подошел запыхавшийся Ману. Мы сказали ему о своем решении. И втроем протиснулись к выходу. Спустились по лестнице. Думаю, не долго уже веселиться толпе, раз ее зачинщик испарился.
На улице между нами двоими и Ману явственно обозначилась брешь. Мы не разговаривали. А молча подозвали дежуривших рикш.
Ману ему что-то напел. И мы сухо попрощались, точно зная, что по своей воле мы его больше не увидим.
На этом гадостный день не закончился. Подвезя нас к району Садар, водила, полагаясь на позднее время, начал нагло задирать цену. На наш спор подпорхнули его помошнички, сумрачные типы, и закивали лбами, мол он прав: двести рупий, ночью – это только друзьям.
– Сто пятьдесят. И так много.
– Нет, двести…
Я вцепился в раму. Неужели всегда все будет сложно в жизни? Неужели всегда нужно драться за свои копейки? Господи!
– Нет уж, не согласен на наши условия, тогда мы будем сидеть здесь, – Наташа сложила руки на груди и надулась. – Прям в кабине. Всю ночь!
Видя ее упертость, мужик сдался и мы ушли восвояси. Видно, Господь услышал мой стон.
Ресепшионист был сонный, но тоже почему-то насмешливый. Как сговорились…
16
Утро. Вставать не хотелось. Я включил ящик. Остановил выбор на глупом реслинге.
– И охота тебе это смотреть? – пробурчала сестра.
Вдруг за окном что-то постучало в стекло. Мы разом оглянулись, лежа на кровати. Острое око птицы заглядывало, рассматривая нас.
– Ястреб прилетел! – изумились мы в один голос. Не решились привстать, дабы не вспугнуть хищника.
Пернатая продолжала сидеть на карнизе и глядеть в комнату.
– Что бы это значило? – прошептала Наташа.
– Знак какой-то, – я пожал плечами. Поднялся на ноги. Птица не шелохнулась.
– Ее Бог послал о чем-то нам рассказать.
Я решился и приблизился к окну. Ястреб походил туда-сюда, помялся. Распрямил широкие крылья.
– Киу! – крикнул он свое небесное послание и вспорхнул.
Мы прильнули щеками к стеклу, плюща носы. Небесное создание кружило над плоскими крышами. А казалось, он продолжает следить краем глаза за нами.
Удивлению не было предела.
– Хм. Разгадка появится скоро, – задумчиво предположила сестра.
Я поверил. Иногда в ней просыпаются тайные силы и она пророчествует. Наследие от предков-знахарей.
Прошло некоторое время. Планов на день не было.
Я облачился в свежую рубашку и холщовые серые брюки. Постучали теперь уже в дверь. Наташа поднялась с постели и зашлепала босыми ногами по кафельному полу открыть.
– Привет, – услышал я стеснительный мягкий мужской голос.
Я посмотрел. Сестра вся зарделась, пропуская высокого молодого индийца в номер. Черные штаны, голубая рубашка с коротким рукавом. Стройное, как молодое деревце, тело. Кожа у него доходила аж до черного. А лицо – просто маковый бутончик.
– Это Ашутош, – объяснила сестра.
Ашутош протянул мне руку. Пожатие было тоже нежным и мягким.
«Сколько ему лет? – подумал я. – Вид неоперившегося цыпленка-подростка.»
– А, да, Наташ, – гость говорил на русском с милейшим оттенком акцента. – Это тебе.
Он вытащил из-подмышки подарочный сверток.
– Спасибо! – глаза ее горели благодарным огнем.
Поспешила развернуть. Это был новый томик Библии с серебрянным тиснением на черном переплете.
– Она на хинди, – Наташа подняла брови.
– Я обещал, – произнес Ашутош.
– Да ты присядь, – предложил я краешек кровати.
Он мило улыбнулся и послушно сел.
– Что вы видели в Дели? – спросил он. – Я могу показать.
И он повел нас кратким путем до автобусной станции вблизи Нью Дели Рэлвей стэйшан. Сразу купили с его помощью билеты до Агры на вечер в департаменте по туризму. Человечек в очках и застиранной рубашке хотел было заартачиться: люди по бизнес визе и по студенческой здесь не обслуживаются, идите в общую очередь. Но смягчился, потому что увидел наши слабые английский и хинди, да и в Индии две недели – зеленые и несмышленые.
– Тике, – махнул рукой и выписал два билета вторым классом.
Ашутош, оказалось, и вправду не знает Дели толком. Из-за страха купил себе билетик за три рупии, чтобы пройти через вокзал на другую сторону. «Вам не надо, вы иностранцы. Если остановят, делайте вид, что ничего не понимаете». А нам и вида делать не надо было. Мы и так ничего не понимали.
Оказавшись возле знакомого уже входа в метро, думали поедем подземкой. Но Ашутош повел нас к автобусной остановке.
– Хочу показать вам самый главный университет в Индии, Джавахарлала Неру, где я учусь.
Кондуктор в автобусе подошел было к нам, но Ашутош подал за нас несколько рупий.
– Ашутош, не надо, мы сами, – неловко попросила Наташа.
Он предупредил ее отказ
– Нет, Наташ, вы мои гости.
Я прекрасно видел, что наш знакомый беден, и, казалось, даже благороден. И от того еще больше не хотелось, чтобы он платил за нас…
Университет Неру был пуст в воскресенье. Все либо отсыпались, либо куда-то выехали. Лишь редкая горстка студентов бродила по обочинам дороги в лесопарке, в котором кое-где возвышались учебные кампусы и общаги.
Побродили. Показал нам возвышенность, с которой просматривалось пол Дели. А затем предложил пообедать в студенческой столовой. Разумеется, мы не удержались от любопытства узнать чем питаются в лучшем вузе страны.
Внутри никто на нас особого внимания не обращал – что значит высшее образование. Да и по словам Ашутоша, здесь немало иностранцев училось. В том числе и из России. Мы сели за столик и через пару минут перед нами оказались подносы с рисом, тушеными овощами, кефиром. Сам он ограничился сухими роти и щепоткой алу гоби. И чтобы совсем унять голод, изрядно увлажнял желудок порциями воды из кувшина общего пользования. Мы так обрадовались кефиру, что попросили еще и вслух помечтали для полного счастья о рыбке. Ашутош и это для нас исполнил. Помимо чашечек с белым дахи оказались и по два кусочка жареной рыбы.
– А ты будешь? – предложила я.
Ашу деликатно отказался, хоть и уверял, что не вегетарианец.
Мы враз слопали по две порции овощей и прочего и, потирая сытый рот, вылезли из-за стола расплачиваться.
– Сколько?
Ашутош снова замотал головой:
– Нисколько. Я пригласил вас сюда, я и за все заплатил. Если бы я к вам приехал в Россию, вы бы меня тоже угощали.
Мы кивнули, но смутились: как-то выглядело, будто он напрашивается уехать из Индии, как нам уже за эти недели успели надоесть многие с улицы: «Помогите нам уехать хоть куда. Мы любим Россию. Лишь бы из этой страны зарубеж». Промолчали. А бедный Ашутош жалобно шуршал в кармане остатками рупий. По глазам его было видно, что после сторупиевого обеда ему придется на несколько дней стать последователем Махатмы Ганди и поститься.
Чтобы скрасить огорчение, решил показать нам свой факультет.
– Правда сегодня классы закрыты и кафедры. Но так посмотрите.
У самого подъезда столкунулись с его преподавателем русского, который при виде нас очень обрадовался.
– Здравствуйте, – заговорил без акцента и запинки. – Я очень рад, что Ашутош – мой самый лучший и способный студент – нашел себе друзей из России. Я сам на днях вернулся с конференции из Москвы. А знаете, нашему университету не хватает книг на русском. Было бы здорово, если бы вы смогли как-то наладить связь с нами и высылать нам книги. Все затраты берет на себя вуз.
Мы пообещали попытаться что-нибудь сделать, хоть и не представляли себе как и что.
Попрощавшись, вошли в мрачное пустое здание с рефлеными окнами без стекол.
– Зимой у вас, наверное, холодно учиться? – поинтересовался я.
– Бывает, но мы привыкли. И одеваемся теплее.
Полазили на веранде, поднялись на крышу. Вдохнули свободный воздух Дели. Охнули красоте. И вернулись вниз, где у самого входа обратили внимание на низкорослые широколистные пальмы.
– Это банановые, – пояснил Ашутош, – но плоды уже студенты оборвали, еще зелеными. Вообще тут почва плохая и студенческие отряды сажают тут и заботятся о растениях особо. Иначе ничего не вырастет. Я тоже вхожу в студенческий совет. Наш профсоюз часто выступает с митингами. Проводим конференции…
И так, слово за слово, он перешел к тому, что он коммунист. Восхищается бывшим СССР: «жаль только, вы не дождались, не дотерпели». И вся его жизнь – это борьба за чьи-то права. Он отказывался от пиццы, кока-колы, от всего буржуазно-разлагающего, а мы наивно полагали, что он следует здоровому образу жизни.
И в таких разговорах дошли до автобусной остановки, где ознакомились еще с парочкой Ашутошевых друзей-однокурсников, таких же, как и он, зажатых, скромных активистов-коммунистов в дешевых штанах и с умными взглядами будущих профессоров лингвистики, как и сам Ашутош –двадцатишестилетний аспирант.
Поехали дальше.
Автобус быстро домчал нас до храма Лотоса. От остановки мы прошли вдоль ограждения. Людей вокруг было много. Я увидел торговца солнечными очками, что разложил свой товар на коробке у дороги. Очки были модные на вид и прямо-таки тянули к себе. Возможно, мне нужно было самоутвердиться, да и глаза слезились от солнца, поэтому я решил купить одни себе.
– Сколько?
– Десять рупий.
Я удивился цене. Торговец – редкий из тысяч, кто не врал иностранцу.
Когда я померял их, сестра пришла в восторг.
– Да, они классно на тебе сидят. Бери.
И я взял.
Народу тьма. Толпы желающих попасть в храм вереницами текли в него. Ашутош купил воды, напоил нас. Мы в какие-то мешки запихали свою обувь и отдали на сохранение. И так и шли босиком по длинным жестким половикам. Я поразился и зауважал Ашутоша, когда он совершенно не по-индийски взял Наташин рюкзак и понес его сам. Она же просто таяла от восторга. Я уже понял, что у нее на уме.
Внутри храма оказался огромный зал, похожий на оперный. Да и внешне он мне напомнил Сиднейский оперный театр. Впереди даже сцена с микрофоном, но никто не выступал. Нас попросили не шуметь и показали на ряды сидений, что подтверждало мысли – это не храм, а концертный зал.
Мы сели на жесткие сиденья и замолкли. Я устремил взор вверх. Купол храма Лотоса увенчивался расходящейся лучами звездой высоко над головами. Хотелось смотреть и смотреть, и не отрываться. Я попытался прислушаться к звуку сердца, послушать что оно пытается нашептать мне, пробиваясь сквозь толстую кожу бушевавших мыслей, чувств, обид, надежд, беспокойств, воспоминаний. Я попытался сделать это, но не смог. Я напомнил сам себе маленького ребенка, дернувшего бессильно веревки, пытаясь сдвинуть привязанный валун с места. Валун не шелохнулся.
Медитация оказалась мне не по силам. Шепот сердца заглох. Лишь слышались еле уловимые постукиванья. Это меня раздражило и чувства обернулись легкой скукой. Почувствовал как спина, шея от откинутой к куполу головы затекли. Да и пятая точка захныкала.
– Ну что, может пойдем? – шепнул сестре.
– Да, – легко и быстро согласилась.
Мы втроем встали и боком, как крабы, покарабкались через пустые сиденья.
Ну а дальше очень скоро мы расстались и Ашутош проводил нас снова на вокзал. Усадил в купе. Когда поезд тронулся, он с тоскливой улыбкой помахал нам и мне это напомнило преданного пса, которого бросают хозяева, навсегда покидающие дом.
Доехали.
Чтобы не прощаться с попутчиками, угостившими нас конфетами, спросили: «Агра ли это?», хотя сами знали ответ.
Агра Кант – самая далекая железнодорожная станция от Кандари.
Сойдя на платформу, нас уже атаковали:
– Хело, сэр! Такси? Йес?
И начали уговаривать на страшные цены. Мы сказали, что нам нужно до Кандари.
– Хандред рупий. Очень далеко! – перекрикивали друг друга.
Мы, еще такие неопытные и неотесанные, и то почуяли обман. Вышли на улицу. Там их кучи этих рикш.
Что нам делать? Ночь. Мы одни. И не хотим ехать за сотню. И настоящих цен не знаем. А если откажемся, не здесь же ночевать. Пешком не дойдешь. Это явно напоминало шантаж. Снова отчаяние овладело нами, но тут мы увидели Тануджу с ее подругами.
Ринулись к ним.
– Тануджа, привет, за сколько вы едите до Кандари? Можно с вами?
– За 50 рупий. Но у нас тесно. Чемоданы.
– Эх, вы! – я устыдил лжецов. – Врать.
Но они стали наглеть и отказываться везти нас. Мы пошли по рядам, оповещая всех заранее: за 50. Насмешки. Театральные взмахи рукой. Один из последних не выдержал и молча поманил следовать за ним к его повозке.
Я помог ему вытащить его драндулетину из ряда остальных, потянув рукой за решетку над колесом. Раздались недовольные возгласы других. Но напрасно. Мы уже мчались по черной Агре, потому что уличные фонари не работали и путь нам освещал только образ очаровательной Тануджи, которую мы, похоже, стали обожать еще больше.
17
Не заходя в общагу, я увидел через дорогу Зафара и направился к нему. Тот развалился на табурете у ворот и трепался как обычно с сикодями, поигрывая их дубинкой.
– Приехали, наконец? – спросил он.
Я не знал как начать.
– Суки они оказались. Мы с ними поругались, – выпалил я без предисловий.
Он привстал в изумленьи, округлив глаза.
– С кем?
Неужели они не доклали ему, какими сволочами мы оказались.
– С телками этими. Юли, Тани, Мадины. Проститутки они. Бабы базарные.
Зафар начал успокаивать.
– Нет, Саш, не надо. Не смотря ни на что нам надо держаться вместе.
– Какой вместе?! – я вскричал. – Ты бы видел как они нас. Ты же вон не стал с нагаленцем дружить.
С этим он согласился. Только качал головой и охал. Тема себя исчерпала. Он не стал вдаваться в подробности. А я повернул к себе.
К моему приходу, оказывается, на нашем этаже прибыло пополнения. Два сухих черных парня. Зафар доложил, что с ними еще две девчонки. Парни немного стеснялись и я не стал приставать к ним с расспросами.Их поселили напротив вьетнамцев. Один был длиннющий и худющий. Похож на джина. А другой маленький, тщедушный, с красивыми живыми глазенками и религиозными наколками на руках. Запястья обмотаны нитками, увешаны браслетиками. Позже узнаю, что он вроде религиозного песнопевца на родине, или брахмин. У него свои последователи, паства ли. Приехали они из какого-то Тринидада. Где это, бог его знает.
День кончился.
Мне хотелось выспаться и я соизволил придти только к нудному Шриваставу. Наташа сообщила мне новость, которую я и так уже знал. А поскольку тринидадка уже ушла, я ее не видел. Да и зачем? Когда я вот-вот заполучу пухленькую суринамку с лицом, как с обложки «Вок».
Наступил обед. И прежде чем бежать к типинам, я предложил прогулятья в Кандари попить соку, отовариться фруктами.
На оживленном перекрестке стояла простенькая тележка, а за ней простодушного вида худой высокий парень с красивым лицом. На таких тележках обычно все дешево.
– Китна? – указали на пожухлые сантры.
Тот засиял.
– Атарах, восемнадцать. Для вас подешевле.
Он сказал, что его зовут Сунил и быстренько пригласил нас в гости. Мы не отказались. Это был лучший вариант, чем идти на скучную грамматику. Тут же он свернул коробки с фруктами, пристроил на тачку и покатил по улице, гордый, что мы идем рядом в его хибару.
– Я знаю Рапип (так он звал Равива) и Кришну, – я не понял про какого Кришну он говорит, но не переспросил. – Я познакомлю вас со своими. Покажу, как я живу. Жаль, что вы не прихватили своих друзей. Рапип уже был у меня в гостях…
Миновали обувную фабрику, не сильно углубляясь в трущобы, и он провел в ворота двухэтажного здания, в котором располагались тесные квартирки-норки бесчисленных семейств.
– Сита, Раму, идите сюда! – звал он своих, верно, родственников.
Событие мирового масштаба. Нас усадили на высокую кровать в утлой комнатушке со старым телевизором и не отстающим от него холодильником. Окружили вниманием и почетом. Неотъемлемо в руки дали по жестяному стакану густой уттарпрадешской воды. Снова мой язык воспротивился. Но жара и добродушие пригласивших заставляли глотать противные глотки. Управившись с водой, стали посипывать принесенный горячий молочный чай с пряностями. Сунил сидел рядышком и все пытался настроить на оживленный разговор.
– Ваша страна она какая? Жаль, я нигде не был. Ничего не видел. Я хочу уехать из Индии.
Каким бизнесом в вашей стране я мог бы заняться? У вас там фрукты продаются? Я мог бы и соком торговать…
Мы сидели жали плечами. Фруктами торговать у нас и азербайджанцев хватает. А соки не пойдут. Выжимать не из чего. Наивный он. Даже жалко.
Улыбка не сползала с его лица. Мешали только полчища комаров, словно Сунил жил в болотине. Чтобы как-то отвлечь нас от страшных насекомых, порезал два яблока, отделив от загнивающих боков. Мы ели эти ароматные, но не сочные дольки. В Агре все яблоки рассыпчатые, мучнистые.
А он продолжал увещевать нас про родню, знакомых и прочее: сестра живет возле Таджа, ее муж – там гид. Сам Сунил в мае будет жениться и мы – почетные гости. Дома в Агре стоят хорошие по сто лакхов. Он живет с младшим братом, который помогает ему торговать. С санстханскими он очень дружит и они все у него покупают фрукты. На днях были выборы. Дуканщик из Кандари победил и стал депутатом. Цены на рис подорожали…
Мы сочувственно кивали и поглядывали на часы. Нас приходили по очереди смотреть его родственники от мала до велика и мы все же решили сходить на грамматику, хоть и без обеда.
Фруктовый торговец проводил нас до дороги и взял с нас клятву не раз еще заглянуть к нему. Я не знал, нравится мне это или порядком надоедает. Когда все хотят с тобой дружить и зовут к себе. Хватит ли времени на себя любимого? И прочее.
День прошел.
Зафар снова засел в одиночку смотреть телевизор и никому не позволял переключать каналы. Повернул ко мне голову, когда заплясала реклама.
– О, Саш, забыл сказать. Зря вы поругались. Мы такой фильмушку в Багване сегодня смотрели. Блин, такие сцены эротические. И чо вы не пошли?
– И чего там интересного было?
Я снова проигнорировал призыв к перемирию.
– Э, такая артистка красивая… Хе-хе, смешно, я с Юлей сел на рикшу. А она ему: Чало, чало. Ой, чуть животик не лопнул… Чало, чало…А Таня, она это…
– Ну а девушка? – я его перебил. – Как там героиня, красивая, говоришь?
Он тут же забыл про Таню. Мне о врагах даже слышать было неприятно.
– О, Саш, она в десять раз класснее, чем мы тогда смотрели, – он и голосом не изменил, что наша компания распалась.
– Да ну, – не поверил я. – Она ведь офигенная была.
– Не, если посмотришь, сам убедишься. И фильм такой – в напряжении держит. И думаешь: чо, чо там дальше? Куда этой Гите Басре до ней…
Зафар, как и я, был помешан на индианках, индийских актрисах. Он был безума от Айшварьи Рай, которая уже стала сниматься в западных фильмах, и уже висела плакатом в его комнате. Он почитал стареющую Джухи Чавлу, не ахти какую Урмилу. Даже преклонялся перед древней стервозной Рекхой. И зачастую мы спорили, чьи красотки красивей. Потому что я предпочитал Табу, Рани Мухерджи, Бхумику Чавлу. Он фыркал как кот, угодивший мордой в таз с мыльной водой.
– Э-э, отстой. Саш, не ужели не видишь какие глаза у Ашваечки?
Как-то мы сидели в его комнате. Ничего не делали. Смотрели в потолок и толковали о жизни.
– О, Саш, хочу индианку увезти с собой, – сказал Зафар. – В Узбекистан.
В душе закопошилось.
– А ты не думаешь, что люди будут шушукаться?
– Да, конечно, будут судачить. На то они и люди – болтать. Ну посплетничают неделю, не
