Наталья Володина-Саркавази
Закон бабочки

Шампунь от перхоти

На рынке в Покрове.

Поздняя осень. Холодно. Сверху – мокро, снизу – грязно. Снежная пыль задувает в глаза. По базару тащится лысоватый мужичонка. Он ищет шампунь от перхоти, рекламу которого видел по телевизору.

Следом плетется бездомный пес – огромный, лохматый, со свисающей клочьями рыжей шерстью. Мужичонка плохо ориентируется в товаре и подходит к лотку, где торгуют товарами для собак. Оба – покупатель и пес – вопросительно смотрят на продавщицу.

– У вас есть шампунь от перхоти?

– Конечно, есть, – отвечает продавщица и с сочуствием смотрит на пса, который, воспользовавшись остановкой, остервенело чешет брюхо. – Есть, гражданин, но вам не только от перхоти нужно. Вы посмотрите: у вас и шерсть повылазила, и глазки слезятся, и блохи, смотрю, совсем замучали…

Рыбный день

Для собраний педколлектива было отведено особое место в сетке расписаний: четверг, после обеда.

Этот же день был объявлен «рыбным» в системе городского общепита.

Совпадение этих фактов привело к тому, что у преподавателей, как у собак Павлова, с годами выработался условный рефлекс, и все судьбоносные решения, касающиеся жизни коллектива, вызывали у них привычную отрыжку и изжогу, столь естественную после употребления минтаевой ухи, жареного хека, котлет «Дружба», в которых хитроумные повара пытались подружить рыбу с мясом неизвестного происхождения, и селёдочного винегрета, запитого плодово-ягодным киселём.

Наташа любила собрания.

Она приходила пораньше, забивалась в уютный уголок у батареи и «отпускала себя на волю», стараясь ни о чём не думать и созерцать.

Актовый зал понемногу заполнялся.

Педагоги группами возникали в дверном проёме и растекались по рядам, как воды Сыр-Дарьи по арыкам.

Первые ряды принадлежали солидным, заслуженным педагогам. Они внимательно слушали ораторов, вносили дополнения и голосовали единогласно. За их широкими спинами прятались классные руководители. Стараясь не шуршать, они украдкой заполняли классные журналы, и, подсчитывая в уме процент успеваемости, смотрели в потолок, забывали аплодировать и голосовали невпопад. Самые тёплые места, – а им были последние ряды у батареи, – занимала молодёжь. Она нахально жевала жареные пирожки с хеком, воплощая в жизнь радостный призыв у раздачи – «быть здоровым, сильным, смелым хочет каждый человек, и ему поможет в этом рыба серебристый хек», – и провоцировала новый приступ изжоги у собравшихся.

Занятая созерцанием, Наташа не заметила, как на соседнем стуле приземлилась Нинка-секретарша. И эта с хеком!

– Нет, ты глянь! – тихо хрюкнула Нинка и ткнула в пространство масляной ладошкай с завёрнутым в промокашку пирожком. – Да не туда. На сцену посмотри!

А на сцене, прямо под новым, гигантских размеров лозунгом утверждающим, что «Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи» рассаживалась руководящая тройка предприятия: парторг, профсоюзный лидер и директор.

Под словом «ум» уселась парторг Валентина Ивановна, кроткая и пугливая женщина. Главным её достоинством было полное отсутствие вышеуказанного качества, что не только не мешало, но даже помогало успешно проводить в жизнь политику партии, читай: указания директора.

Под словом «честь» сидела увядающая блондинка Ангелина Степанована, умная женщина и знающий педагог. Но давала всем подряд. А под словом «совесть» разместился сам директор, старый взяточник.

– Уважаемые товарищи! – заблеяла Валентина Ивановна. – Нам с вами выпала большая честь. Нам поручили выдвинуть кандидатом в депутаты городского совета нашего уважаемого руководителя, директора педучилища Клюева Игоря Петровича.

Успешно озвучив первый пункт, парторг перешла ко второму:

– Какие будут предложения по выдвижению кандидатур?

– Я предлагаю кандидатуру нашего уважаемого руководителя… понеслось с первого ряда.

Собрание покатило по накатанным рельсам.

Одной рукой Наташа голосовала, заранее соглашаясь со всеми решениями, а другой писала письма. Чтоб время не терять. Ответить матери было труднее всего. Учёба! Это была главная, неосуществлённая мечта матери. По окончании десятилетки она блестяще сдала экзамены в Омский медицинский институт. А через неделю началась война. Мама была старшей дочерью в семье. Выбора не было. Учись, доченька, учись… всю жизнь твердила мать. Выучилась… И что? Пять лет в общежитии. А в общежитии жизнь какая? Общественная. Личной нет.

«Наташа, – писала мать. – Твоя очередь на получение квартиры подойдёт через пятнадцать лет. Ты думаешь, что получишь квартиру, заработаешь денег, купишь мебель, – и начнётся жизнь. А ведь жизнь идёт сейчас…» Вот ведь умеет мать задеть самое больное. Вроде бы мягкими лапками… Впрочем, мать интересовало всё, и, чтобы не касаться больных вопросов, Наташа начала писать об уроках, зачётах, экзаменах…

Взрыв хохота потряс собрани.

Наташа подняла глаза. У трибуны стояла уборщица тётя Таня. Держась за веник, похожий на разорённое воронье гнездо, она угрожающе потрясала им – и пыль тучами оседала на плечах заслуженных педагогов.

– А я никого не боюсь! Ни критики вашей, ни самокритики.

Как любая уважающая себя актриса, тётя Таня сделала паузу, а руководящая тройка расцвела улыбками: полюбуйтесь-ка этой стихийной народной силой, этой бесстрашной революционеркой. Вот вам и критика кстати!

– Ага, – наслаждалась вниманием тётя Таня. – А то поищите другую за семьдесят рублей веником махать.

– Татьяна Ивановна, – отозвался директор, – вам известно, что тарифные ставки утверждаются министерством и мы не вправе…

– Да не про деньги я! – уборщица ткнула веником в директора.

– Вы тут всякое умное говорите, а веником таким разве можно убирать? Смешно вам? А у меня четыре этажа. Пять туалетов.

– И есть преподаватели…

Зал умер. От тёти Тани можно было ожидать всё.

– Есть преподаватели…

Напряжение в зале росло, а потрёпанный веник превратился в карающий меч. Уж если тётя Таня припечатает…

– Есть преподаватели, которые не смывают за собой в туалете! Хотите скажу – кто?!

– Нет!!! – разом выдохнуло собрание.

– Татьяна Ивановна, мы завтра же решим все ваши производственные вопросы, – занервничал директор, – и, я думаю, премию по итогам соцсоревнования – никто не будет возражать?

– Нет!!! – ещё более единодушно завопили присутствующие.

– И мою отдайте, и мою! – доносилось с разных концов зала.

Такого единодушия не помнило собрание. Решение занесли в протокол, а тётя Таня, довольная, покрасневшая, как пиявка, насосавшаяся общественной крови, отвалила от трибуны.

Так, на неожиданно бодрой ноте, как в баховской прелюдии, закончилось собрание.

Экскурсия в театр

Молодой человек, вы уходите?

А вы за кем? А он? А она? А оно? Спасибо. Значит, я буду за ним держаться. А вы держитесь за мной. Нет, вы держитесь за мной, а я – за дедушкой, потому что молодой человек уходит.

Как это я здесь не стояла? Как это я… вы сами здесь не стоите. Не стоите, и всё! Я вас тоже не видела! Я за этими итальянскими макаронами уже полчаса… Как не макароны?! Вы же сказали, что здесь выбросят итальянские мака… да что вы говорите?!!! Махровые халаты!!! Девушка! Есть сорок четвёртый размер?.. а сорок шестой?.. а сорок восьмой?.. а пятидесятый?.. только пятьдесят второй… а вы уверены, что это итальянский? Ах, ивановский… так бы сразу и сказали… Выпишите мне. Какая вам разница, может, я на вырост беру. Отложите вон тот, в полосочку. Как простыня? А халаты? Закончились… так бы сразу и сказали… Давайте простыню, что ж, я зря стояла?

Женщина, подождите! Можно вас спросить? Вот странная… да постойте же, не бегите, я так быстро не могу! Я только спросить хочу! Где вы макароны брали? Их свободно дают или по карточке москвича? Свободно? По три метра в одни руки?! А во вторые? Ой, простите, женщина, ну вы так быстро бежите, я не поняла, в одну руку можно три метра и во вторую тоже, или обе руки считаются как одна? Спасибо. Спаси… ой, подумаешь, какие нервные, уже ответить по-человечески нельзя.

Пустите меня… Пустите, не нужно мне в этот отдел. Да не стою я здесь, дайте выйти! Не знаю, за кем вы стояли, говорю, не за мной! Ну и что – похожая спина! Говорю – не моя. Нет, у меня моя сейчас, а за которой вы стояли, была не моя. Помогите! Караул!! Милиция!!! Сами такие, на себя посмотрели бы! Девушка! Можно мне примерить… ой, простите. У вас же на спине не написано. Ну хорошо. Бабушка, дайте мне примерить вон те туфли. По приглашениям? Так пригласите меня! А при чём здесь загс? Мне замуж не надо, мне туфли надо! Хорошо, отложите, я сейчас сбегаю, до скольки у вас загс? Ах, жених… Молодой человек, вам нравится этот костюм? Мечта? Не расстраивайтесь, бежим скорее в загс! Да при чём тут жена? Вам костюм нужен или нет? Так разведитесь! Девушка, до скольки у вас суд работает? Отложите нам туфли и костюм, мы сейчас… Что?! У вас паспорта нет?! Что ж вы мне голову морочите со своим костюмом?!

Театр… Хорошо-то как! Люсь, а наши где? Уже сидят? Сумки в автобусе? Колбаса бы не испортилась. Сколько действий в спектакле? Одно? Ну, за одно не испортится. Пьеса современная, быстро закончится. Прошлый раз на Островского взяли билеты, помнишь, у всех куры попортились? Я вообще классику меньше люблю.

Бабуля, программки по чём? По сколько в одни руки? Как это – хоть сколько? Непорядок… И без талонов? Без приглашений?! Без прописки?!! С ума сойти… Одно слово, театр. Люсь, пошли, сядем, ты прямо вприсядку идёшь, а руки по паркету тащатся. Неудобно. В зеркало глянь! Это мы с тобой, подруга. Что, не узнала? Ну австралопитеки…

А всё ж люблю я в театр ездить! Без культуры – как? Столько событий, впечатлений! Такое увидишь! Такое… кое… ко… хр-рррр…

Блинчики по-покровски

Возьмите сетку, авоську, литровую банку, дюжину мешочков и положите всё это в сумку на колёсиках. Купите билет до Москвы и также положите его в сумку. Смажьте колёсики жиром, а виски – тигровой мазью. Не забудьте капли валерианы или пустырника (по вкусу).

Через три часа займите очередь за мясом, так как именно мясной фарш является традиционно любимой начинкой для русских блинов.

Мяса вам, скорее всего, не хватит.

Не огорчайтесь! Пройдите в молочный отдел.

Займите сразу три очереди: за сыром, творогом и в кассу. Не переживайте, если творога вам также не достанется. В этом случае мы советуем приготовить начинку из мягкого, нежирного сыра. Если последний кусок сыра исчезнет перед вашим носом, сделайте открытые блинчики и полейте их сметаной (если хватит).

Теперь займёмся овощами.

Ходите по торговому залу с равнодушным видом, не упуская из виду дверь подсобки. Будьте бдительны: конкурент не дремлет! Не прозевайте момент появления контейнера с капустой! Нужно быстро, в два прыжка достичь его и схватить самый лучший, без гнили и плесени, кочан. Возможно, конкурент вцепится в тот же самый кочан. Деритесь до последнего! Если в результате борьбы кочан не треснет и не развалится на мелкие кусочки, – значит, он отличного качества и иделально подходит для начинки. Не забудьте зелень и морковь.

Не стоит тратить время на поиски сахара. Его дают москвичам по предъявлению паспорта с пропиской и справкой на наличие отсутствия сахарного диабета. Поэтому, не теряя времени, встаньте в очередь за плодами сахарной свёклы. Следуя древней российской традиции, вы сможете сварить сахарный сироп в домашних условиях, и, не дожидаясь процесса кристализации, охладить его до комнатной температуры – это съэкономит вам массу времени.

Теперь, когда блинчики почти готовы, нужно правильно разместить продукты. На дно сумки сложите овощи, сверху поставьте молочные бутылки, затем решётки с куриными яйцами. Не перепутайте! В авоську сложите молочные продукты, а в сетку – кондитерские. Свяжите сетку с авоськой в узел и перекиньте через плечо.

Через три часа замесите тесто, напеките блинов и начините их мясом, творогом и овощами (или тем, что досталось). Полейте блинчики сметаной, сладким сиропом, и, горячими, подавайте на стол.

Попробуйте! Домашние скажут вам спасибо!

Как вас теперь называть?

В тот год акции моего здоровья несколько пошатнулись, но, едва оправившись от очередного «больничного», я спешила в Москву, в театр Евгения Петросяна.

Евгений Ваганович – щедрая душа – не жалел для меня времени. Я слушала его часами, открыв рот и напоминая себе время от времени фразу великого Райкина: закрой рот, дура…

Евгений Ваганович готовит сюжет обо мне в своей телепередаче «Смехопанорама» и, обсуждая детали, говорит:

«Наташа, ты, как писатель… Тебе, писателю…». Наконец, я не выдерживаю:

– Евгений Ваганович, пожалуйста, не называйте меня писателем!

– Почему?

– Чехов – писатель. Толстой – писатель. А я?!

– Хорошо, Наташа но ты, как драматург…

– И драматургом не надо! Что я – Шекспир?

– Но как тогда мне назвать тебя в передаче?

– Скажите просто: литератор.

– Тогда – как Ленин.

– Почему?

– Ленин в графе «род занятий» писал: «Литератор».

Право на очередь^[1]

Я требую, чтобы в Конституции РСФСР была принята следующая статья: КАЖДЫЙ ГРАЖДАНИН ИМЕЕТ ПРАВО НА ОЧЕРЕДЬ!

Очередь ругают. С ней борются.

Её пытаются растворить в в огромных аквариумах универсамов, расчленить в «Столах заказов», спрятать в спецзалах распределителей. Спрашивается: зачем?

Столичный житель может пойти в театр. В цирк. В ресторан, на худой случай. Житель провинции может пойти только в очередь. И, стоя в ней, не возмущается, ибо сознаёт, что она заменяет нам цирк и театр, ипподром и агитпункт, фарс, трагедию и комедию одновременно.

О, Шекспир! Зачем ты не родился в нашем городе? Ты б увидел, как местный Отелло душит у прилавка бедную Дездемону. Ты б описал кровную вражду семейств, не поделивших квартиру и трагедию влюблённых, расставшихся навек из-за прописки.

Давайте будем объективны: разве нет в очереди ничего положительного? Раньше как было: придёт хозяйка в магазин и с равнодушным видом, не затратив душевных сил и эмоций, совершит надоевший, пошлый в своей обыденности акт купли мыла. Скрипки не поют в её душе. Восторг не заполняет сердце. Ей не хочется удочерить продавщицу. Мысль её спит, потому что она не знает научно обоснованной нормы расхода мыла на один помывочный метр кожи. А сейчас? Постоит, конечно, но обратил ли кто внимание на это буйство эмоций, пиршество языка, на здоровый дух конкуренции, исходящий от очереди? «Так ведь и заставят нас радоваться каждому куску», – произнесла женщина, прижимая к груди упаковку мыла и всё возлюбленное человечество вместе с ним.

Разве не стала очередь фольклорным элементом? А, став им, разве не нуждается в защите? «Если очередь – значит, что-то дают» – вот он, сгусток народной мудрости. С ней связаны и новые приметы: если в очереди стоят дети – значит, дают мороженое, если мужчины – лезвия, если женщины – всё остальное.

Сердце обливается кровью, когда видишь, как гибнет очередь. Государственные мужи, как видно, поняли, что очередь – лишь следствие, а причина – товар. Решили бороться с причиной.

В нашем городе давно нет очередей. Как в Америке. В магазине простор. Прилавки сияют незапятнанной свежестью. Продавщицы от скуки улыбаются. Подходи спокойно к любому прилавку, бери что хочешь. Хочешь – «Буратино» за полтинник, хочешь – соль или спички. Не хочешь? Ну и не бери. У нас свобода выбора. Как в любой цивилизованной стране.

А так защемит иногда стосковавшееся по коллективу сердце! Так захочется врезаться в густую, спрессованную ожиданием массу и, спросив крайнего, выяснить, что дают, и обсудить достоинства товара, и визит президента, и подробности недавнего пожара. И, потолкавшись час – другой, на собственной шкуре ощутить, что у нас действительно сложилась небывалая в истории общность – советский народ. Что у нас давно стёрлись грани не только между городом и деревней, рабочими и интеллигенцией, но также между мужчиной и женщиной – ибо какая разница, кто сел на тебя и на ком лежишь ты, если осталось только пол-ящика?!

Я хочу в очередь. Дайте мне это право!

Пусть я потрачу время. Пусть мне не хватит. Пусть этот пылесос мне вовсе не нужен, так как за неимением ковров и диванов пыль не живёт в моём доме: ей некуда сесть. Но я должна иметь право постоять за ним, если мне этого так хочется!

Я мечтаю встать в очередь:

– на холодильник

– на путёвку в Японию

– на детский велосипед

Кто за этим последний? Я за вами!

Не скрою: детские велосипеды у нас недавно были. Для ветеранов и инвалидов. Но я знаю: мой племянник тоже захочет на нём покататься. Их пока нет – ни племянника, ни велосипеда, но, в отличие от последнего, малыш появится точно в срок, согласно законам природы. Вот я и хотела бы встать за велосипедом заранее. Пока дитя родится, пока на горшке своё отсидит, ходить-бегать научится – глядишь, и очередь подойдёт. Кто скажет, что это неразумно?

Предки в очереди знали толк. Дитя ещё до рождения записывали в гвардию. Не худо б возродить традицию. Главное, культурно: подают молодые заявление в ЗАГС и тут же, без всяких проволочек, будущее дитя во все очереди записывают: на пелёнки, ванночку, мотоцикл, свадебный костюм… что ещё ему, паршивцу, понадобится? Пусть сразу привыкает! А то что ж это получается? Приходит сестра, мать будущего племянника, в ателье. Хочет заказать широкое, соответствующее положению, платье. Врать не буду – обслужили её культурно, видят же, беременная женщина. Сесть даже предложили и по-доброму, с улыбкой, объяснили: приходите через пол-годика, примем ваш заказ. А если б она вовремя подумала и пионеркой ещё записалась на такое платье? Была бы проблема? То-то же. Если б соседка до свадьбы записалась в очередь на ясли, пришлось бы теперь молодой маме дома сидеть? Им место в следующей пятилетке обещают. Куда хочешь потом сына отдавай: хочешь – в школу, хочешь – в ясли согласно очереди. Соседка сама воспитательница, но сидит дома, потому что в садике группа закрыта: нет няни, медсестры и воспитательницы. Они дома с детишками сидят.

Я должна иметь право встать в очередь на жильё, если у меня его нет! Думаете, это просто? Дудки! Проживите в городе три года, тогда и вставайте. То есть в жилье я уже сегодня нуждаюсь.

И право на него у меня есть. А вот права на очередь нет. Потому что в Конституции не записано. Вот я и предлагаю принять в Конституции новую статью: КАЖДЫЙ ГРАЖДАНИН ИМЕЕТ ПРАВО НА ОЧЕРЕДЬ!

В тумане

Создаст же Бог такое чудо!

Сентябрь. Влажно падают листья.

Ранним утром я плыву на работу. Плыву, разгребая руками туман, такой густой, что его можно зачерпнуть ложкой. Туман щекочет нос и падает пеленой на глаза, и я отвожу его рукой, как паутину. Плыву в тесном тоннеле кленовой аллеи, образовавшей круг замкнутого пространства: внизу – сплетение корней, вверху – ветвей, по сторонам – стволы деревьев. В середине – я. Ёжик в тумане. Легко-легко и нереально. И хочется чуда. Ну хоть немножечко!

Туман впереди загустел, уплотнился и из него соткалась, вылепилась, выплыла, как Афродита из пены морской… белая лошадь!

Совсем кино! Сейчас появится медвежонок и мы начнём считать звёзды…

Мы встретились. Лошадь была сказочно хороша. Она так приветливо и кротко глянула на меня, что я не удержалась и сказала: здравствуй, лошадь!

Лошадь кивнула, соглашаясь. Потом развернулась и пошла рядом со мной. Наверно, ей тоже хотелось чуда. Может, она шла и мечтала чтобы кто-нибудь сказал ей «здравстуй, лошадь»?

И вот плывём мы с ней в тумане близко-близко, ноздря к ноздре, и нам очень хорошо. Мы молчим, но мыслим сообща, что вот, мол, как хорош мир Божий и как хорошо брести утром в тумане и в хорошей компании. Доходим до ворот педучилища. Я говорю ей «спасибо» и «до свидания». Лошадь возражает и протискивается вместе со мной. Мы заходим во двор, цокая по асфальту. Сворачиваем к музыкальному корпусу. В окнах – ошарашенные физиономии: ой, смотрите… Мы доходим до крыльца. Я ставлю на крыльцо ногу, а лошадь – копыто. Меня охватывает беспокойство: через десять минут начинается лекция по методике музыкального воспитания, всё же это не очень удобно – прийти в аудиторию с лошадью. Как сказать ей, чтобы не обидеть?

Но разве нужно что-то объяснять о такому совершенному созданию? Она и не собиралась идти дальше, просто проводила до крыльца. Лошадь покивала головой и тихо что-то пробормотала, как выдохнула. Наверно, она сказала «спасибо» и «до свидания».

Вечно живые

Несколько лет назад я лежала в кардиологической клинике г. Владимира.

Больница – не самое веселое место. Но не терять же даром время? Я учила английский и писала юмористические рассказы.

Как раз в эти дни проходили выборы в Государственную Думу. В соответствии с законом о выборах РФ, к нам в отделение пришли представители избиркома. Составили списки. Раздали бюллетени.

За процедурой выборов наблюдала одна выздоравливающая – въедливая старушонка, предъявившая мандат наблюдателя от Компартии РФ.

Выборы закончены. Председатель комиссии оглядывает зал:

– Ну что, товарищи, все проголосовали?

– Все… – нестройным хором тянем мы.

– А вот и не все! – возражает старушка. – Реанимация не голосовала.

– Может, не стоит? – засомневался избиркомовец.

– Еще чего! – отрезала старая коммунистка. – Пока живые – пусть голосуют!