Наталья Струтинская
Биография неизвестного
ГЛАВА 15
Отцу по случаю открытия месторождения нового минерала с непроизносимым названием мелликанцелит университет выделил средства для организации лекции, на которую были приглашены лучшие студенты, ученые и журналисты. Лекция эта проходила в здании университета, в большом зале с высокой сценой, широким экраном и кафедрой, за которой стоял мой отец. Высокий и красивый, он звучным голосом рассказывал о чудесной находке, которая могла претендовать на звание самого сенсационного открытия последнего десятилетия в своей области.
– Минерал относится к группе доломитов, – вещал мой отец, стоявший на фоне широкого экрана с изображением ромбоэдрического минерала молочного цвета с бурыми вкраплениями, которые отливали перламутром. – Минерал до конца не изучен, однако те свойства, которые нам известны, позволяют сделать вывод, что минерал значительно отличается от всех других минералов класса карбонатов. Изоморфные примеси превышают допустимые нормы. Я хочу обратить внимание ученого совета на то, что подобные минералы еще не встречались на поверхности Земли. Месторождение минерала находится на Урале, и я хотел бы просить ученый совет помочь мне в организации экспедиции – материально, конечно. У меня есть группа, которая уже сейчас может отправиться на раскопки. – Отец на мгновение замолчал, обводя взглядом собравшуюся публику, после чего произнес, склонив в утверждении голову: – Еще раз повторю, что минерал по своему составу уникален. Он был открыт полгода назад, и один небольшой экземпляр, который мне удалось добыть, был привезен мною в Москву для детального изучения. Но этого очень мало. Месторождение может оказаться довольно крупным, к тому же оно находится в труднодоступном месте, и без поддержки ученого совета подобная экспедиция станет невозможной.
Последовал ряд вопросов, связанных с уточнением свойств минерала и его месторождением, затрещали затворы фотоаппаратов. Зал наполнился ровным гулом, выражающим сомнение. На лицах ученых, всегда пребывающих в скептически настроенном расположении духа, было скучающе-жадное выражение. Всякое новое открытие требует безвозвратных вложений, а их никто делать не любит. Однако отец, вскинув руку, прося тем самым тишины, еще раз убедительно повторил все основные доводы в пользу экспедиции.
Я, мама, Боря и Жанна сидели в зале и в волнении сжимали пальцы, наблюдая за тем, как отец с гордо поднятой головой стоит перед по большей части несведущей публикой и представляет ей дело своей жизни, буквально прося разрешения на его продолжение. Он не выглядел ни смущенным, ни решительным, а, казалось, был совершенно спокоен и уверен в исходе лекции, превратившейся в конференцию, на которой обсуждался важнейший из всех существующих вопросов – финансовый.
Вернувшись полгода назад из трехмесячной экспедиции на Урал и привезя с собой новость об открытии нового минерала, отец полностью погрузился в лабораторное изучение его свойств, зачастую возвращаясь домой после полуночи. Все свободное время, если таковое есть в жизни ученого, он посвящал науке, подробно изучая уже известные факты и записывая предположения. Больше полугода он потратил на различные опыты, поиск схожих по составу минералов и анализ их месторождений. Результаты проделанной работы так поразили его, а коллеги-ученые так холодно отнеслись к совершенному им открытию, что довольно скромный по своей природе и независимый по своему существу человек был вынужден посредством небольшой хитрости прибегнуть к обращению через лекцию к представителям прессы. Можно себе представить, какие последствия могло иметь подобное выступление, однако отец не думал об этом. Он видел цель, частица которой уже была в его руках, и был полон решимости во что бы то ни стало достигнуть ее основательно, а не частично.
Гул нарастал, кто-то даже покинул зал, но основная масса продолжала озадаченно оглядываться, будто ожидая, что кто-нибудь с последних рядов подскажет им, что нужно делать.
Но никто не подсказывал, и скоро все замолчали, обратив взоры туда, где стоял мой отец.
Я увидела, как в полутьме едва освещенного зала над головами собравшихся поднялась рука.
– Пожалуйста, – указал на нее мой отец, предлагая вопрошающему лицу подняться.
– Меня зовут Александр Брасов, я представитель журнала «Рустон», – представился молодой человек, поднеся к губам предложенный ему микрофон. – Эдуард Алексеевич, вы говорите об уникальности минерала и необходимости экспедиции. Но в чем конкретно заключается эта необходимость? Как я понимаю, открытие было сделано, а минерал получил свое название. Каждый год открываются десятки новых минералов и аналогов уже известных науке. Зачем нужна дополнительная экспедиция на уже открытое месторождение? В чем уникальность этого минерала, обуславливающая необходимость повторной экспедиции? Спасибо.
В зале повисла тишина. Представитель журнала опустился на свое место и, так же как и другие, выжидающе смотрел теперь на моего отца.
– Открытый мною минерал действительно уникален, – вкрадчиво произнес отец, внимательно выслушав вопрос журналиста. – Однако, как вы правильно заметили, десятки минералов открываются ежегодно, и ни одно из этих открытий не было удостоено особого внимания. Я хочу обратить внимание совета не столько на сам минерал, сколько на место его обнаружения. Состав минерала в некоторой степени противоречит среде, в которой он образуется. Таким образом, одно открытие может стать началом ряда последующих и даже более знаменательных. Но повторю, что для этого нужна экспедиция, которая отправится на Урал для детального изучения месторождения.
И снова последовала волна ровного гула, и снова несколько рук взметнулись над головами собравшихся, были заданы десятки вопросов и прозвучали четко сформулированные полные ответы. Таким образом был дан толчок к дискуссиям между учеными умами, юными представителями науки и общественности. Лекция, породившая массу вопросов, подошла к концу.
Мы ждали отца у выхода из зала, провожая взглядами собравшихся, неспешно покидавших стены университета. На лицах всех играла тень замешательства и был заметен отпечаток озадаченности. Скоро показался и отец, в рубашке и трикотажном жилете. Он о чем-то оживленно говорил с седовласым старичком в темно-коричневом костюме, после чего крепко пожал его морщинистую руку и направился к нам.
– Ведь я не зря поднял эту тему? – спросил он свою жену, озабоченно взглянув на нее.
– Ты не мог поступить иначе, – сказала мама, поглаживая его по плечу как опечаленного четверкой отличника.
Отец предложил спуститься в небольшое университетское кафе, чтобы выпить по чашечке кофе и немного перекусить. Он выглядел взволнованным и несколько обескураженным.
Мы спустились в кафе, в широкие окна которого просачивался бледный свет октября. За столиками вместо студентов сидели представители прессы с фотоаппаратами и ученые среднего и преклонного возраста. У стойки с пирожными и кофе толпились проголодавшиеся участники лекции.
– Займите пока место, – шепнула нам с Жанной мама. Папа нас оставил еще где-то на входе, вовлеченный кем-то в обсуждение прошедшей лекции. – А мы с Борей возьмем нам всем кофе.
Мы с Жанной обошли несколько столиков и остановились у едва ли не единственно свободного. Столик стоял у окна, о стекла которого царапались темные ветви молодого клена с красно-желтыми резными листьями. Здесь было только три стула. Поставив на столик сумочку, я оглянулась по сторонам, ища глазами еще два свободных стула. Жанна обратилась к двум мужчинам за соседним столиком, у которых был один свободный стул, а я нашла стул в другом конце кафе. Наконец расположившись друг напротив друга, мы смогли спокойно осмотреться.
Боря с мамой затерялись в атакующей стойку с пирожными толпе, а отца я увидела сразу – он уже немного продвинулся вглубь кафе, успев поменять собеседника.
– Как здесь шумно… – сказала Жанна, сложив на столике руки и впившись пальцами в свою маленькую сумочку. Она оглядывалась по сторонам, как будто презрительно рассматривая присутствующих. Достав из сумочки сухую салфетку, она сложила ее треугольником и, открыв круглое зеркальце, смахнула с кончика носа несуществующую пылинку, после чего убрала салфетку и зеркальце обратно в сумочку.
– Да уж, – вздохнула я. Мы с Жанной ни разу не разговаривали друг с другом дольше двенадцати секунд – она все время была занята только моим братом.
– Твой отец – умный человек, – сказала Жанна, взглянув на меня. – Но мне кажется, что он слишком наивен.
– Что ты хочешь сказать? – вскинула брови я.
– Я, конечно, не очень разбираюсь в науке и в том, как здесь все устроено, – покачала головой Жанна, убирая за ухо прядь пепельных волос. – И я не хочу никого обидеть, но все же стоит посмотреть правде в глаза. Вряд ли у него что-то получится. Они все смотрели на него как на забавную обезьянку, которая сама вызвалась потешить публику. Не пойми меня неправильно, но то, чем он занимается, – пустая трата времени. Кому сейчас интересны какие-то минералы? Только если ученым, которые исключительно ими и занимаются. Вот если бы он открыл новый вид вымерших динозавров, он бы точно вошел в историю. А так… – Жанна бросила взгляд на моего отца. – Просто как-то жаль его.
– А ты не жалей, – холодным тоном произнесла я. – У него все получится, я в этом уверена.
– Все может быть, – безразлично пожала плечами Жанна, и на ее симпатичном личике промелькнула ледяная улыбка.
В тот момент я поняла, почему наше с ней общение не превышало двенадцати секунд, – с первой нашей встречи я испытывала к ней отторжение. Жанна на каком-то подсознательном уровне была мне неприятна. Она не вызывала во мне ровным счетом ничего, мне лишь невольно хотелось обойти ее десятой дорогой. Что нашел в ней мой умный и красивый брат?
Скоро к нам подошли мама и Боря, неся в руках подносы с кофейными чашками и пирожными. Следом за ними появился и отец, заметно воодушевившийся. При виде них на лице Жанны мгновенно засияла широкая улыбка, показавшаяся мне неискренней.
Мы просидели в кафе около получаса, обсуждая выступление отца и возможные последствия его обращения к прессе. Жанна почти все время прижималась к Боре, который, казалось, не замечал этого и продолжал вести с отцом дискуссию об исходе событий.
Вечером Боря вернулся довольно поздно – после лекции он еще некоторое время гулял с Жанной по Москве, а потом провожал ее на предпоследнюю в область электричку. Когда входная дверь квартиры хлопнула, я отложила в сторону свежий номер глянцевого журнала, поднялась с постели и вышла в коридор. Боря стягивал с ног ботинки, опершись ладонями обеих рук на стену.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала я, прислонившись к дверному косяку и скрестив на груди руки.
– Давай чуть позже? – спросил Боря. Не раздевшись, он прошел мимо меня на кухню. – Я дико устал и очень хочу есть.
Я последовала за братом. Было начало первого ночи. Мама давно спала, а отец весь вечер не покидал своего кабинета.
Боря открыл холодильник, вытащил из него сковороду с жареной курицей и, не имея намерения разогреть ее, поставил на стол. Я опустилась на стул, наблюдая, как брат наливает из графина морс, берет из хлебницы небольшой ломтик хлеба и садится за стол, жадно принимаясь за еду. Откусив большой кусок курицы, не отрывая своего взгляда от сковороды, он стянул с себя куртку, откинул ее на спинку стула, после чего снова склонился над сковородой.
– Рассказывай, – промычал Боря с набитым ртом.
Глядя на брата, живого, счастливого, с горящими глазами и хорошим аппетитом, вся моя решимость поговорить с ним о Жанне медленно испарялась. Может быть, не нужно лезть в чужие отношения и доказывать слепому сердцу яркость незримых красок? Быть может, я и вовсе ошиблась в Жанне и совсем не правильно ее поняла? От того, что человек плохо воспитан, в нем не рождаются подлость и злоба. А в тот вечер, когда я сидела перед братом, когда гнев и растерянность уступили место усталости, мне казалось, что именно дурное воспитание подруги брата заставило ее произнести те кольнувшие меня слова об отце. В тот момент, когда Боря оторвал свой взгляд от сковороды и выжидательно посмотрел на меня, я решила отложить разговор о Жанне до времен, когда ее характер будет более понятен мне.
– Я беспокоюсь о папе, – сказала я, поднимая ноги на стул и кладя подбородок на колени. – Он весь вечер не выходил из кабинета.
Боря дожевал остатки курицы и отодвинул сковороду от себя.
– Все как-нибудь решится, – сказал он. – Я уже говорил ему, что еще рано делать какие-то выводы. Ему не был дан отказ…
– Но и согласия он не получал, – произнесла я. – Ты видел реакцию совета?
– Это удивление, испуг, – повел рукой Боря. – Все что угодно, но не реакция. Реакция будет завтра. – Брат внимательно посмотрел на меня. – Помнишь апрель десятого? Он тогда был уверен, что его сократят. Но ничего не случилось, даже более того – он стал деканом. – На лице Бори внезапно промелькнула улыбка, а взгляд стал мягким, почти ласковым. – Пойдем спать, – сказал он. – Завтра будет завтра.
ГЛАВА 16
Осень пахнет яблоками и листвой. Горят костры деревьев, треща искрами ветвей. Горит земля, укрытая сухими листьями, источающими живое пламя цвета. Колеблется оно под ногами, разлетаясь в густом облаке ветра, разносящего трепетное шелестение уже покинувшей его жизни.
Как и всякое время года, осень можно разглядеть лишь за городом, где воздух впитал в себя всю полноту ароматов леса, где земля выдыхает клубы туманов, готовясь к зиме. В городе же круглый год царит межсезонье.
В моей душе в ту пору под стать осенней многоликости и бесцветности господствовала двусмысленность. Многоликость событий моей жизни рождала в моем сердце противоречие, мучившее меня, а двоякость в расстановке запятых приводила меня в смятение.
Чувства, которые на протяжении двух с половиной месяцев все больше возрастали во мне, наполняя меня до краев, внезапно замерли, как замирает отступившее море, прежде чем бросить на сушу разрушающей силы волну. Так замирает зверек, загнанный в угол и в ожидании удара смотрящий на руку, которую занесли над ним.
Что есть страшнее удара в самое сердце? Только небольшой надрез там, где живет совесть. Но я пока не знала мук совести, а потому мне казалось, что ничто не может болеть сильнее, чем тронутое любовью сердце.
Сомнение – вот что еще питало во мне надежду. Сомнение, как ядовитый эликсир, снимало ноющую боль в груди, позволяя иногда дышать и видеть. Но более всего остального мне хотелось завязать себе глаза.
Это случилось в один из обеденных перерывов, которые мы с Альбиной проводили в ресторанчике, непринужденно болтая о всяческих пустяках. Альбина больше не делала попыток пригласить пообедать с нами Федора, а только время от времени, проходя мимо него, задевала его какой-нибудь едва слышанной мною фразой, на которую он только улыбался. Улыбалась и я, будто зная, о чем они говорят, и чувствуя себя при этом пятым колесом в телеге. Я молча наблюдала за их игрой, будто все это мне только снилось. Альбина вела себя так, словно все было само собой разумеющимся, не считая нужным что-либо мне рассказать. А я ее ни о чем не спрашивала. Так было до того злополучного обеда, во время которого я увидела в ее телефоне сообщение от Федора.
Обед подходил к концу, блюда были съедены, а чай выпит. Альбина, расплатившись за обед, поднялась из-за стола и направилась в дамскую комнату, оставив сумочку и телефон на столе. Я надевала на себя пальто, когда ее телефон неожиданно завибрировал. Невольно бросив на него свой взгляд, я увидела уведомление о новом сообщении и имя отправителя – Федор Коржавин. Сердце мое остановилось, а перед глазами потемнело, и я невольно оперлась на стол, чтобы не упасть. Следом за первым пришло еще одно сообщение с именем Федора в адресной строке. Сомнений быть не могло – Альбина поддерживала связь с Федором.
Всякая вера в будущность мгновенно испарилась, пространство лопнуло, а в сердце закралось сомнение. Какова была продолжительность этих переписок и какова была их природа?
Я сразу же вспомнила отношение Альбины к Федору, ее кокетливые взгляды и жеманные улыбки. Я вспомнила, с какой легкостью она пригласила его ходить на обеды с нами и как беззаботно она подшучивала над ним. Такое общение могут позволить себе люди, давно знакомые друг с другом и знающие друг о друге много больше, чем просто имя и фамилию. В тот момент я почувствовала себя обманутой, хуже того – я находила, что меня предали.
Я знала, что лицо мое побледнело. Глаза мои готовы были вот-вот наполниться слезами, а белые как полотно руки дрожали, дрожали и пальцы, касавшиеся поверхности стола там, где лежал телефон. Я смотрела на экран с горящим на нем именем, пока он не погас. Но и тогда я продолжала на него смотреть, будто вот-вот на нем появится один ответ на все вопросы, которые в тот момент родились во мне. Экран не загорался, – в его темной глубине содержалось сокровище, охраняемое сотнями ядовитых змей. Где-то в бесконечной паутине лучей затерялось движение чужого сердца, направленное не ко мне. В то мгновение я ясно осознала это, но старалась отогнать от себя эту мысль, отказываясь верить в нее.
Скоро вернулась Альбина, застав меня сидящей на прежнем месте, но уже в пальто и берете. Она улыбнулась мне, улыбнулась и я ей. Я наблюдала за тем, как Альбина взяла в руки телефон, как пальцы ее разблокировали экран. Я видела, как она читает текст, как губы ее дрожат в подобии улыбки. Она не написала ответа, лицо ее осталось бесстрастным, взгляд не выражал ничего. Она положила телефон в сумочку, оделась, и мы направились обратно в офис, продолжая прерванный несколько минут назад разговор, – несколько минут, ознаменовавших для меня окончание целой эпохи.
С того дня, словно узнав о терзавших меня мыслях, Альбина больше никогда не оставляла телефон без присмотра. Отлучаясь на несколько секунд, она брала его с собой, будто в любое мгновение ей могли позвонить и сообщить важную новость. Со своего места я могла видеть и ее, и Федора, но не находила в их общении и намека на какую-либо симпатию по отношению друг к другу. Каждый сидел на своем рабочем месте: Альбина иногда говорила по мобильному телефону (как я уже знала, с Егором), Федор время от времени относил куда-то документы, никогда не бросая даже короткого взгляда в сторону моей подруги. Все было как будто спокойно, словно и не было никаких сообщений и попыток со стороны Альбины приблизить к себе Федора.
Я не спрашивала Альбину о сообщениях, а она больше не рассказывала мне о Федоре, как делала это раньше. Она больше не обращала моего внимания на него, а я в разговоре никогда не упоминала о нем. Он будто вдруг стал для нас запретной темой, хотя ни одна из нас не произнесла ни слова по поводу этого. Мы продолжали ходить вместе обедать, возвращаться в одном троллейбусе с работы, смеяться и как будто беззаботно болтать, но появилась между нами некая напряженность, которой раньше не было. Я не могла сказать, чувствовала ли Альбина эту напряженность, но я ощущала ее совершенно определенно.
Однако, вопреки здравому смыслу, событие это не только не оттолкнуло меня от Альбины, но, напротив, как будто еще больше привязало меня к ней. Я все время старалась быть возле нее, даже старалась проводить с ней выходные, будто неосознанно стремясь тем самым расположить ее в поле видимости, чтобы знать наверняка, что она делает, кому пишет и с кем говорит. Кому-то такое мое поведение может показаться манией, сумасшествием, однако тогда я не анализировала своих действий. Я как завороженная следила за каждым ее шагом, как будто спрашивая саму себя: «Что в ней есть такого, чего нет во мне? Зачем ей это? Зачем она это делает?» – и как будто стремясь, будучи рядом с Альбиной, попасть в поле зрения Федора.
А что же делала я для того, чтобы обратить внимание Федора на себя и завоевать его расположение?
Никогда в жизни мне не приходилось чувствовать себя такой ненужной, игнорируемой, как в ту осень. Федор, несомненно, был хорошо воспитан, интеллигентно сложен и учтив, но абсолютно равнодушен ко мне. Я часто улыбалась ему, иной раз перекидываясь с ним парой слов. Он отвечал с улыбкой, отвечал спокойно и мягко, но односложно, не проявляя ко мне никакого интереса.
Глядя на себя в зеркало, я не находила ни одного изъяна в своей внешности. Я никогда не сомневалась в своей красоте, не наблюдала недостатка в уме и не была бездарной. Я всегда была окружена поклонниками, и внимание, проявляемое ими ко мне, необыкновенно возвышало меня в своих глазах. Теперь же я в недоумении рассматривала себя в большое зеркало, вмонтированное в стену над раковинами в дамской комнате офисного здания, и не могла понять, почему этот мужчина, пробудивший во мне сильнейшее из чувств, остается равнодушен ко мне. Что могло привлечь его в определенно менее красивой и менее умной Альбине? И тогда я пришла к единственно возможному ответу: дело было не в Федоре, а в самой Альбине.
Все это время она во что бы то ни стало стремилась завоевать расположение Федора, ведя себя с ним как лучший друг. Ее слова о том, что все это она делает для того, чтобы ближе познакомить меня с ним, потеряли всякий для меня смысл, когда, обсуждая с ней Глеба, я поймала ее короткий, едва уловимый взгляд, направленный на Федора и подкрепленный словами:
– Я тоже не люблю высоких и худых. Мне нравятся мужчины плотные, чтобы было за чем спрятаться. А еще больше нравится, когда все бегают за ним, а он бегает за мной, и тут уже становится не важно, худой он или плотный.
Так появилась двусмысленность в создавшемся между мной, Альбиной и Федором положении.
Положение это еще больше озадачило и даже испугало меня, когда в одну из пятниц Альбина, никогда не имевшая привычки опаздывать, приехала на работу к десяти часам утра. Бледная, с легким макияжем и совершенно бесцветными губами, но все же идеально уложенными волосами, она вошла в отдел, не посмотрев в мою сторону и ни с кем не поздоровавшись, прошла к своему рабочему месту, быстро включила компьютер и порывисто сняла с себя плотное пальто. Видеть ее такой было непривычно, и я, обеспокоенная поведением подруги, кричащем о том, что произошло что-то обескураживающее, оставила свою работу и подошла к ней. Альбина уставилась на меня, будто не узнавая и видя меня впервые, после чего взяла мои ладони в свои, крепко сжала их и произнесла:
– Мне нужно поговорить с тобой. Мне непременно нужно поговорить!
Мы спустились с ней в одну из кофеен на первом этаже здания и заказали кофе, к которому так никто и не притронулся. Людей в кофейне было мало – все давно позавтракали и теперь были полностью погружены в работу.
– Я рассталась с Егором, – сообщила Альбина, опустив полные слез глаза на чашку, а я мгновенно побледнела, будто мне поведали о скоропостижной кончине всего человечества.
Альбина говорила путано, обескровленные губы ее то и дело вздрагивали, грудь прерывисто вздымалась от беззвучных слез. Глаза, блестящие и печальные, были влажны, но слезы в них будто застыли, сделавшись тонкой пленкой льда.
– Все повторяется, Вера, – говорила она. – Все в жизни повторяется. Почему, как только начинаешь верить человеку, он непременно тебя кидает, будто это выведенная кем-то аксиома, которой все должны беспрекословно следовать? Он не стал объясняться со мной, сказав, что это низко для него. Он счел правильным провести вечер в компании какой-то своей подруги, солгав мне при этом. Он скрыл от меня, Вера! Он все от меня скрыл… Знаешь, каково это – стоять лицом к лицу с женщиной и слышать от нее, что человек, которого ты любишь, тебе лжет? Видеть ее самодовольное лицо и чувствовать себя униженной… Господи, да ведь я никогда еще такого стыда не испытывала! Лучше бы он сам мне все рассказал! А он только пожал плечами, сказав, что встретились они случайно. Возможно, это все безумство и я поступаю импульсивно, но как я могу верить человеку, который мне солгал? Как я могу связать с ним жизнь, если он вот так легко может уйти, сказав, что объясняться со мной для него низко?..
– Но, может быть, ему действительно не в чем оправдываться? – предположила я, отчаянно ища спасательный круг для тонущих отношений Егора и Альбины. – Все так легко сломать и так трудно выстроить заново…
– Я ему не верю, – твердила Альбина, при этих словах поднося к глазам платок и вытирая несуществующие слезы. – Не верю…
Альбине позвонила мама, и она, слезно рассказав ей все с начала, горько разрыдалась, громко всхлипывая.
– Я осталась совсем одна, – говорила она матери. – Как я буду одна, мама?..
Худая и маленькая, она как будто уменьшилась вдвое, и ее аккуратное, по-детски наивное в тот момент личико было глубоко несчастно. Мне стало жаль ее, и я положила свою руку поверх ее, крепко сжав ее пальцы. Все сомнения вмиг исчезли, исчезла и настороженность, растворилась в чувстве безграничного участия выжидающая напряженность. В тот момент Альбине нужна была поддержка близкого, и я поддержала ее, стараясь успокоить ее уговорами, тем самым стремясь спасти в глазах Альбины Егора, которого я ни разу в жизни не видела. Шаткое положение их отношений представлялось мне катастрофой, которая в любой момент могла обрушиться на и так бывшие эфемерными мои стремления завоевать расположение Федора. Я почему-то была совершенно уверена в том, что Альбина в случае разрыва не станет долго горевать, найдя утешение в объятиях моей мечты.
В тот вечер мы не поехали после работы домой, а доехали на метро до знакомого Альбине бара, выпили несколько рюмок текилы, которая крепко взялась за нас, провели полную музыки, света и мелькающих в темноте и танце рук ночь, после чего Альбина, едва волоча ноги, уехала на третьей утренней электричке, а я вернулась домой по пустым, наполненным седым туманом улицам. Было семь часов утра, когда я, не раздевшись, легла на свою постель, закуталась в одеяло и крепко заснула.