Наталья Ручей
Дыхание осени
Том 2. Глава № 12
Механическая кукушка, высунувшись из часового домика на кухне, разбавляет затянувшуюся паузу. Свекровь делает шаг к псине, склоняется вовсе не как леди, на всякий случай прикрывая стратегические места широкополой шляпой, и с изумлением вопрошает:
– Подождите, но разве это не кобель?
Возмущенно гавкнув, псина вынуждает ее отшатнуться и убрать от чуткого носа пропахшую цитрусовыми духами шляпу, а сама при этом ложится, не позволяя мне проверить слова свекрови. Я кошусь на Егора, который мне усиленно кивает – ага, значит, спина у нас мужчина, попутно отбиваюсь от пальцев Яра, исследующих мою шею, и на ходу придумываю, как выкрутиться из ловушки.
– Ну да, – сообразив, соглашаюсь, – кобель и что?
– Но ведь Звезда – женского рода! – Свекровь стучит костяшками пальцев себе по лбу, но намекает явно на мои умственные способности.
– И что? – упрямо повторяю я. – А Сириус?
– Что Сириус?
Она не ждет от меня вразумительных пояснений, будто в курсе, что у нас в школе астрономию заменили дополнительными уроками физики. Но вводный-то урок, на котором заставили кое-что вызубрить намертво, у нас по астрономии был! Вот опираясь на него, я и поясняю свекрови:
– Сириус – мужского рода, но ведь звезда. Альдебаран – мужского рода, и звезда. А Бетельгейзе – вообще среднего, и что?
После моих пояснений, псина гордо выпрямляется и гавкает, усаживая свекровь на подвернувшийся в прихожей пуфик. С сегодняшнего дня собачий пуфик, но дама этого не знает, а потому сидит спокойно, даже величаво, выпрямив длинные ноги, и помахивая шляпой, как ручным вентилятором.
– И что же это у вас за порода? – спрашивает, скривившись, – гончая дворовая?
– Болонка, – ляпаю я, как и угрожала на улице.
И нечего так на меня смотреть! Предупреждала ведь? Предупреждала! Не нужно было меня провоцировать и приводить собаку в дом, при этом даже не объяснив, что у нас станет на одного мужчину больше. Я-то подумала, что будет у меня сообщница, защитница, а здесь… А отбиваюсь от свекрови я, как будто это я сегодня день сострадания устроила! Нет, странно все-таки, почему зачинщики молчат? Собака мне нужна или кому? Такое ощущение, что в песике нуждается свекровь, и потому выспрашивает все, выспрашивает, а я как тот торговец, что корову продавал, увиливаю и лгу.
– И давно? – не унимается свекровь.
– Ну… – прикидываю, и снова чисто наугад, – около двух месяцев.
– Около двух месяцев живет у вас или около двух месяцев ОН – болонка?
Такое ощущение, что это член гестапо, удачно переживший Великую Отечественную. Притворяюсь партизаном на допросе и молчу. Свекровь выжидающе смотрит, но я молчу. Отвлекаюсь на тиканье часов на кухне, на шум города за морозными стеклами, на иероглифы, которые Яр вычерчивает пальцем на моей шее.
– А документы у него есть?
– Оформляются, – говорит Яр.
Ну, наконец-то мы заговорили, а то отмалчивается, типа, не отвлекайте, занят творчеством. Я уступаю диалог ему, ну, должен же когда-нибудь и сын пообщаться с мамой, а я – как и Егор, выбираю позицию: я с вами, все вижу, но не говорю.
– Хотела бы я посмотреть, что там нацарапают в паспорте, – прищуривается свекровь. – За деньги они ему и королевскую родословную придумают.
– Титул не был решающим, когда мы выбирали собаку, – говорит Яр, вкладывая в эти слова некий смысл, который я улавливаю, но не понимаю. – Оформление займет несколько дней, но вряд ли ты оставишь отца одного так надолго.
– Конечно! – вскидывается свекровь. – Если бы я оставляла его одного больше чем на день, давно бы уже была в разводе!
– Поэтому…
– Поэтому твой отец тоже приехал, но мотается по делам. Вы увидитесь с ним за ужином. Вы ведь собирались нас пригласить на ужин? Или этот разговор в коридоре – максимум гостеприимства и мне нужно было позвать твоего отца с собой, посидеть у двери на коврике?
Если это был намек на ужин в моей квартире, то нет! Никто не собирался и не собирается приглашать их! Пусть я буду плохой невесткой – я бывшая, мне уже можно, пусть я разорюсь на каком-нибудь новомодном ресторане, но я даже ложкой не пошевелю, чтобы готовить для нее, а мои диетические хлебцы, которых не жаль, уже съедены.
Сделав вид, что ни минуты не могу без прикосновений Яра, ловлю его ладонь и больно – надеюсь на это – впиваюсь ногтями, без слов выражая свой протест.
– Я был уверен, что и с тобой мы увидимся не раньше ужина, но ты не оставила привычку врываться без предупреждения. – Во взгляде, брошенном на меня, мелькает намек на еще одно подтверждение моей склонности к БДСМ, но с матерью говорит невозмутимо.
– Да ладно! – женщина капризно надувает накрашенные губы. – Я за два дня предупредила тебя, чтобы ты успел все уладить, а ты…
Поднявшись с пуфика, она обходит Егора и рычащую псину, и в замешательстве осматривает зал.
– У вас так…
Проходит вглубь, склоняется над разбросанными снимками, нашими снимками, где каждый отличился лицом, и я уже предвижу, с каким удовольствием она пройдется по фотографиям каблуками – как бы случайно, все равно ведь валяются… Но нет. Ни шага дальше. Задерживает взгляд на приоткрытой дверце шкафа, где сложена наша с Яром одежда. На огромном диване. Усмехнувшись, проходит в комнату Егора.
– У вас так…
Отбрасывает шляпу на кресло, долго молчит, вновь осматривая учиненный нами бардак, а мне так не хочется оправдываться, играть роль любящей, терпеливой, сдержанной, а главное, незаметной.
– По-домашнему? – подсказываю я.
– Непривычно.
– По-домашнему, – настаиваю, – поэтому и непривычно.
Свекровь эффектно разворачивается на каблуках, сверкает в гневе глазами, как амазонка, которой приказали немедленно выйти замуж.
– То есть, – чеканит каждое слово практически по слогам, – ты хочешь сказать, что эта конура и есть дом?!
Еще недавно я могла только мечтать о какой-нибудь конуре, пусть гостинке, пусть комнате в коммуналке, но своей, собственной.
– Да, – говорю, – я действительно считаю эту квартиру домом.
– Для моих сыновей?! – Ее пальцы рисуют возмущенные пируэты, а соболиная шуба насмешливо искрится сединой, подчеркивая окружающую простоту. – Ты считаешь, им подходят эти условия?!
Я смотрю поочередно на Егора и на Яра, и я говорю уверенно за всех нас.
– Почему нет? Не слышала от них жалоб.
Егор хихикает в собачью шею, Яр сжимает мою ладонь и целует за ухом, пока моя воинственность направлена на борьбу не с ним.
– Они рождены для другого, – внушает свекровь. – Для другого, но ты, кажется, так и не поняла этого. Ты вообще не поняла, куда залезла в деревенских лаптях! Это высшее общество! Это цвет нации! Это элита! Это политика! Это деньги!
– Правда? – улыбаюсь ей мягко, хотя негодование просто раздирает на части. Меня несет, можно сказать, заносит на поворотах, но я упорно продолжаю жать на газ, игнорируя тормоза. – Я не буду касаться политики, потому что если у нас прокуроры насилуют девушек и спят со шлюхами в банях, это, конечно, цвет нации – никто даже не спорит. Я не буду касаться судей, которым граждане добровольно посевают кабинеты тысячами долларов – это всего лишь деньги, никто даже не спорит. Я не буду касаться высшего общества, потому что это и политики, и судьи, и прокуроры, которые, конечно же, неприкосновенны, не дай Бог замарать этот цвет нации, но! Скажите мне, для чего рождены ваши дети? Именно ваши? Потому что пока мне кажется, что для одиночества. В огромном доме, безликом доме, забитом слугами, которым все равно.
– Да ты… как ты…
– Вы знаете, как выглядела комната Егора? – перебиваю я.
Женщина хлопает наращенными ресницами, они такие длинные и большие, что не хуже широкополой шляпы гоняют воздух.
– Знаете? – повторяю я. – В том самом, огромном доме со слугами…
Прикрыв на секунду глаза, я мысленно вижу ту комнату и безошибочно перечисляю:
– Коричневый ковролин, практически черный, кровать, заправленная темным покрывалом, зеркальный шкаф, пустые полки на стенах и ноутбук. Ах да, еще ужасно мрачные картины с омаром и чайником на столах.
– Это Бейерен и Хеда – известные нидерландские художники семнадцатого века! Это мастера натюрморта! Но ты этого, конечно, не знаешь. Здесь нужен вкус, чутье. Эти картины бесценны. Ты хочешь сказать, что Егор нуждался в чем-то еще? Ты намекаешь, что мы не можем позволить ребенку все, что он хочет?
– Нет, я хочу спросить: что в комнате было лично Егора? Кроме ноутбука. Что говорило о том, что там живет пытливый, сообразительный подросток, который считает своим долгом искоренять несправедливость в отношении всех, кто никому не нужен?
Женщина застывает с очередной гримасой, словно не может придумать рассмеяться трагикомично или устроить скандал. И мне становится понятной причина ее замешательства.
– Вы когда-нибудь видели его комнату?
– Ах, ну конечно! – все-таки выбирает смех, истеричный, надрывный, искусственный.
А мне не смешно. И троим зрителям этой сцены тоже – ни капельки. Егор смотрит в пол, прижимая сильнее собаку. Яр сжимает и разжимает мою ладонь, напоминая, что он здесь, рядом, и как только я захочу или кто-то из нас перейдет за грань, вмешается. Мне так обидно за мальчика, что нет торжества над врагом.
– Его комната всегда запиралась на ключ, – говорю я.
И свекровь снимает маску заботливой мамы – слишком она для нее тесна, слишком давит, сдирая грим. А пока тщетно ищет другую, я спрашиваю:
– В доме Яра было несколько лестниц, но Егор любил спускаться по одной из них. Вы знаете по какой? По главной, боковой или…
– Да Господи! – взмах рукой. – Да по главной, конечно! Не будет мой сын, как прислуга, красться по запасной! Ты понимаешь это?!
– По веревочной, – говорю я. – Егор около двух лет занимается скалолазанием, вы знаете? Нет, по глазам вижу, что нет. А дом Ярослава – настоящий каменный замок, в котором только тени и ни одного человека, когда они так нужны. Вы знаете об этом? Да, по глазам вижу, что знаете. А эта квартира – да, в ней тесно… сейчас… потому что нас трое, не считая собаки, но мы есть… живые… И что бы там не было… Вы ведь знаете все, что случилось, верно? По глазам вижу, что да… Все мы больше чем просто небезразличны друг другу…
Что-то мелькает в глазах свекрови – глазах, таких похожих на глаза моего маленького темноволосого защитника и бывшего мужа, и я хватаюсь за эту соломинку.
– Вы мне не нравитесь. Я знаю, что это взаимно. Но пожалуйста, – говорю я осипшим голосом, – оставьте… с нами Егора…
Не знаю, заметила ли она невольную паузу. Мне главное, чтобы мальчика не отняли против его воли. Мне противно, мне плохо, мне не хочется ни о чем просить эту женщину, но я повторяю просьбу.
– Я могу купить такой же огромный дом, как у Яра, – говорю я, с благодарностью кутаясь в его объятия, прогоняющие холодящий страх, что меня не услышат. – Могу купить еще больше – было бы для кого. Пожалуйста, оставьте мне Егора, оставьте хотя бы его…
Яр притягивает меня ближе, беря на себя мою усталость, и я позволяю себе эту вольность, слабость – если угодно. Я слаба. Пусть так. Но несмотря на пересохшее горло и готовые вырваться на свободу слезы, я с усилием продолжаю просить своего врага.
– Пожалуйста… – Я уже не одна. За моей спиной живая опора. По ладони ползет энергия темноволосого мальчика. А у ног рычит мохнатое чудище. – Пожалуйста, не забирайте Егора.
Свекровь быстро-быстро моргает, прячет взгляд на секунду и пронизывает им меня, словно длинными спицами моток с пушистыми нитками. Я сказала ей все, что думаю, а теперь говорит она. Я могла промолчать, но что толку? От того, что я буду казаться молчаливой овцой, волк не перестанет облизываться и быть голодным.
– Я готовила для Ярослава жену, порядочную, милую, воспитанную, богатую, которая бы считала его своим собственным Богом. – Это она повторяется, это я уже слышала. – Но он выбрал тебя.
Он меня же и выбросил, но об этом я не хочу говорить. Не с ней. Не сейчас. Никогда.
– Ты ему не подходишь.
Это тоже не новость.
– Я решила так в первый день, как только тебя увидела, и мое мнение не изменилось.
А вот мое – кардинально.
Тогда я почти была уверена, что у нас все получится с Яром. Я так хотела этого, так мечтала… А сейчас я согласно с бывшей свекровью: мы с ним не подходим друг другу. Но хватит того, что так думаю я. Она этого не узнает. Хватит того, что обо всем знает Яр. В отношениях только двое, а мешанина на оптовых рынках.
– Ты могла бы скрасить будни какого-нибудь фермера или лесничего, – рассуждает она. – Такого же, как и ты, простака в лаптях. Ты не знаешь, как вести себя в приличном обществе, как держаться, да самое элементарное – что говорить свекрови…
– Предпочитаете лесть или комплиментов достаточно?
– Не поможет. Ты – не та невестка, о которой я когда-то мечтала.
– Да и вы, – не удерживаюсь от ответного комплимента, – не свекровь-идеал!
– Вот видишь! – подхватывает она. – Ты не считаешь нужным умаслить, даже если тебе что-то нужно… А жена такого человека, как Ярослав, должна создавать не проблемы, а связи. Я была уверена, что максимум, что между вами возможно – интрижка, а он взял и женился! Женился по-настоящему! И я не могла не приехать… Я хотела остановить весь этот фарс… Яр… подумай…
– Не понимаю… – оборачиваюсь к нему.
Его мать так возмущается, словно это свежая новость, а как же новость о нашем разводе?
– Не волнуйся, – улыбается мне и дышит холодом в сторону матери: – Ты забываешься.
– Ах, наверное, – мгновенно остывает она, – для меня пока еще непривычно, что все зашло так далеко… Я надеялась, что как и раньше…
– Нет, – обрывает надежды Яр.
– Ты просишь оставить Егора, – переключается на меня свекровь, – а я понять не могу, почему именно ты… Почему один мой ребенок хочет жить в этих жутких условиях вместо того, чтобы улететь в Нидерланды? Почему второй вместо свободы держится за тебя? Что в тебе есть особенного?
Она явно ожидает ответ, а я не знаю, что ей сказать. Лапти я не ношу, даже этим от прочих приезжих не отличаюсь. Что во мне есть особенного? Шаткий сказочный мир, в который иногда ускользаю? Жажда мести и в то же время нежелание мстить?
– Она просто нас любит! – разрывает давящую тишину Егор.
Да. Люблю. По-крайней мере, одного из вас точно, а второго… я не знаю, не хочу знать, не сейчас, слишком больно…
– А я?
Женщина делает к мальчику шаг, хочет погладить, но псина рычит, готовясь к прыжку. Прочь! Прочь! Чужой! И Егор не пытается пса успокоить, и не мчится к матери за объятиями. Взрослый, умный, лишенный ее любви, не спешит за подачкой.
– А ты любишь папу, – отвечает Егор.
– Да, конечно… я люблю твоего отца… – Опускает глаза на секунду, но вот снова вверх летит светлая бровь, снова маска воинственности на лице, примеряет латы, выбирает меч, рассматривая меня, видимо, недоумевая почему на мне домашние тапочки, а не лапти. – Что бы ты там себе ни думала, я люблю своих сыновей.
Я не спорю. Может быть, любит, по-своему. Может, у нее только один объект ненависти – я.
– До вечера, – угрожает она ровным голосом, и уходит по-королевски, без малейших эмоций на красивом лице, и что вовсе невероятно – даже не вспомнив о шляпе-торшере, отдыхающей в кресле.
После пережитого стресса, не сговариваясь, плетемся на кухню. Я завариваю зеленый чай. Егор быстро сооружает на всех бутерброды, благо помимо собачьей еды они успели купить человеческую. Яр высматривает что-то в окно. Звезда, не дождавшись компании, хрустит честно заработанным кормом, тыкая мордой в яркую миску.
Ко мне возвращается чувство реальности и речь уже после первого бутерброда.
– И что это было?
Егор присматривается к салями, но я качаю головой.
– Да нет, – говорю, – я о дружеском визите вашей матери. Кто-нибудь понял, что значили ее слова, брошенные перед уходом? Я люблю своих сыновей… что бы я там не думала… Можно подумать, я утверждала обратное.
Хотя, да, намекала, если быть честной, но больше не на то, что не любит, а что совершенно не знает. И не хочет знать – вот что прискорбно.
– Ладно, – говорю, потому что все равно никто не ответил, – вопрос был риторическим.
С минуту жуем, пока Егор сознается, что понял, но не поверил. Он тут же получает щелчок по носу от своего брата и заверения, что ничего он не понял, а мать его, действительно, любит.
– Ну да, ну да, – Егор давится бутербродом. – Любит так, что к тебе отправила, а тебе я даром не был нужен. У тебя свадьбы-женитьбы, жены и их ухажеры, а тут я, Карлсон, который живет под крышей.
– Балда! – моя очередь дать ему по носу щелчок и обнять заодно.
– Просто я говорю правду, – тянется за еще одним бутербродом.
– Просто мама, – заступается Яр, – не всегда может показать свои чувства. Как и я.
– Ты хотел сказать никогда?
– Я сказал то, что сказал. Ты – мой брат и хочешь ты этого или нет, могу я показать это или нет, но никуда ты от меня не денешься.
– Денусь! К Злате!
– Злата тоже никуда… – умолкает на полуслове, улыбается, заметив мою растерянность. – Что касается матери, она всегда была строгой, уравновешенной, считала, что все эмоции, абсолютно все, настоящая леди должна скрывать.
– А она, конечно, считала себя настоящей леди, – я не спрашиваю, это и так понятно. – Не удивлюсь, если в предках у нее окажется кто-то с титулом.
Оба Самарские подозрительно замолкают.
– Нет, не говорите мне, что так и есть. Я уже поняла, что мой круг общения – лесничий и фермер, да и те, наверное, преуспевающие алкоголики; не топчитесь по моему самомнению еще больше. Или хотя бы лапти обуйте!
Егор хихикает, Яр успокаивает, что нет у его матери никаких аристократических корней, но, видимо, чтобы я не злорадствовала даже мысленно, добавляет:
– Они прослеживаются у нашего отца.
– Серьезно?
– Да, но такие дальние, что верит в них только мама.
– И кто же согласно древней родословной?
– Если бы мы жили в те времена, ты бы обращалась ко мне не иначе как «ваша светлость», или милорд – но это более личное и с моего позволения.
– Занимательная история, ваша светлость, – говорю я, поднимаясь из-за стола. Егор поспешно вскакивает за мной и бежит к себе в комнату. Псина, оставив на полу крошки, тоже махнула хвостом. – Но в нашем мире жестокие правила и дедовщина. У вас, милорд, дежурство по кухне.
– Без вопросов, – смиренно соглашается Яр, и я вот и думаю про себя, что что-то здесь мутновато, но никак понять не могу, в чем подвох.
Устало примостившись на диване, все думаю, думаю – о нас, о том, как странно вновь переплетаются судьбы – точнее, и не расплетались вовсе, как спаянные. И вдруг меня осеняет.
– Яр! – пытаюсь докричаться через характерные звуки уборки на кухне. – А зачем тебе вообще здесь оставаться?!
В общем-то, логичный вопрос и странно, что озарение снизошло только сейчас. Мать Яра убедилась, что мы якобы вместе живем, то есть, ребенок в семье – ее ведь именно это беспокоило? Вечером у нас совместный ужин. Но ничего не указывает на то, что Яр должен жить здесь. С таким же успехом он может просто подъехать на встречу, и мерзнуть на балконе не придется.
Логично?
Вполне.
Мы живем вместе. Ничего не подтверждает этого больше, чем бардак, который она застала свекровь. Теперь вопрос в том, оставит ли она нам Егора, раз выполнено главное условие, или плевать ей на наше совместное проживание.
Не будет же она отслеживать, спит со мной Яр или нет. В конце концов, это наше личное дело.
А если будет?
А если попытается опять доказать Яру, что я не подхожу ему, используя все тот же метод? И пока кто-то спрячется с видеокамерой на балконе, я буду лежать, сонная, беззащитная, открытая для разврата помимо воли?
Что если Егор – только предлог, а приехала она довести начатое до конца?
Моего конца, сведя в могилу…
Макар мне говорил, что если не надумаю вернуться к мужу, я в безопасности, а я… Я не вернулась – нет, но ведь со стороны все именно так и выглядит. Мы вместе, пара, с нами ребенок и вон даже собака…
– Тебе плохо? Злата! Что с тобой? Тебе плохо?
– Она не оставит Егора, – пытаюсь удержать скулеж, чтобы ребенка не пугать, – она вернулась, чтобы забрать и его…
– Злата… – Яр ложится рядом, так странно чувствовать его снова. – Злата, ты помнишь, я говорил, что постараюсь на деле доказать тебе, что ты для меня значишь?
– Разве ты это говорил?
– Почти. Другими словами. Не важно. – Обнимает меня, притягивает к себе, гладит по спине, успокаивая, разрушая не по кирпичику, а целыми блоками новую башню страха. – Я никогда не позволил бы тем, кто сделал это с нами, войти в твой дом. Никогда, слышишь?
Я слышу. Но я не понимаю.
– Ты знаешь, кто это был?
– Да.
– Ты хочешь сказать, что…
– Моя мать не слишком любит тебя – это правда. Она вообще не способна любить. Я так думаю. Только, пожалуйста, не говори Егору. Я солгал ему, и солгу еще много раз, если будет нужно. Я хочу, чтобы у него была мать. У каждого ребенка должна быть мать, которая его любит.
– Да, – говорю я, а перед глазами стоит лицо моего мертвого мальчика, – должна.
– Моя мать не делала этого, Злата. Я бы не привел ее в твой дом. Я хотел, чтобы ты сама поняла это, сама увидела.
– Не она?
– Нет.
– А кто?
– Я сам разберусь с ними. Они уже знают, что я знаю. Это большие деньги, Злата, и зависть. И еще любовь.
– Любовь?
– Я хочу, чтобы ты пока никуда не выходила одна.
– Почему?
– Потому что они могут попытаться забрать тебя снова.
– У кого забрать?
– У меня.
Он так странно говорит, я слышу и тут же забываю его слова. Они не складываются у меня в картинку. Может быть, отвлекает его дыхание у моего виска, может быть, его легкие набережные поцелуи моих пальцев, может быть, я немного устала и мне только мерещится его взгляд, полный раскаянья.
– Это Стас?
– И он тоже.
– И Лариса?
– И она.
– Почему?
Он молчит, только дышит тяжело, и целует, но уже не пальцы, а мои губы.
– Только двое или кто-то еще?
– Остальные к тебе не приблизятся. Не посмеют. А они… никогда не встречайся с ними одна, слышишь? Никогда без меня.
– Долго прятаться?
– Нет.
– Что ты сделаешь?
– Разберусь. Ты увидишь. Чуть позже.
– Я сама могу разобраться, – обижаюсь, хотя знаю, что это глупо, но с другой стороны – не более глупо чем спокойно лежать в объятиях Яра и нежиться в них и черпать удовольствие горечи, зная, что будущее с ним невозможно. – Я могу уложить твоего Стаса. Как тебя в коридоре. Легко.
– Да, на счет коридора… Я тогда притворялся.
– Что?!
– Я могу поиграть с тобой в эти игры… – мурлычет мне в ухо. – Только я. Могу поиграть и в другие, но не строй из себя камикадзе с кем-то еще. Это опасно.
– Ты притворялся?!
– Мне хотелось увидеть, что ты сделаешь со мной на самом деле, когда думаешь, что я в твоей власти.
– Я не выбросила тебя с балкона.
– Нет, не выбросила. Вместо этого поцеловала.
– Ты врешь!
– Егор бы поправил, что правильно говорить «лжешь», – просто расплывается в довольной улыбке, по которой становится ясно, что поцелуй был: мой, самовольный.
– Егора заберут у меня?
– Нет. Он останется с нами.
– Но я… мы…
Закрывает мне рот поцелуем. Я пытаюсь сказать, что не надо, что я не хочу. Я пытаюсь его оттолкнуть. А потом устаю врать самой себе и целую в ответ. Ненавидя – целую.
Или снова я лгу?
Я не знаю. Мне так хорошо, что не хочется проверять реальность или сон со мной рядом. Мне так странно, но не хочется приходить в себя, уговаривать мстить и продумывать планы мести.
Те, кто думал меня растоптать, не должны управлять моей жизнью. Хватит! Не позволю им больше! Я хочу целовать – я целую. Я хочу обнимать – обнимаю. Я хочу задыхаться от пьянящих мужских поцелуев – пусть так. Пожалею? Возможно. Но не буду марионеткой в чьих-то руках.
Я сама собой управляю.
И мужчиной, что льнет ко мне, просит о поцелуях…
– Блиин… – раздается у нас за спиной недовольное фырканье и совет перед уходом на кухню: – Шли бы вы со своими массажами в ванную!
Мы почти синхронно восстанавливаем дыхание. Бок о бок. Рука к руке. Два взгляда в один потолок.
– Представляю, что бы по этому поводу сказала бабуля, – бормочу я.
– Как мудрая женщина, она бы предложила нам всем переехать в квартиру побольше.
– Кстати, – встаю, привожу с помощью зеркала и пудры лицо в более-менее не смущенный вид, – я хотела поговорить с тобой по этому поводу.
– Ну-ну? – приподнимается на локте, наблюдая за мной.
– Тебе ведь вовсе не обязательно жить с нами в этой квартире!
– Ты так думаешь?
Киваю уверенно и привожу все свои доводы. Яр слушает с милой улыбкой, но так, снисходительно, то есть, сомнительно мне, что он услышал хоть слово.
– Я подумывал приставить к тебе охранника, но с недавних пор я больше не доверяю охране. Ты правильно подозреваешь, что приезд матери – только предлог, чтобы я мог перебраться к тебе поближе. Они попытаются взять реванш, Злата. А я попытаюсь им этого не позволить.
– Не понимаю, зачем им я.
– Здесь как раз все очень просто.
– Правда?
– Да, – поднимается с грацией льва, подкрадывается и рассматривает меня, медленно склоняя голову на один бок. Налюбовавшись – на другой. – Не так-то просто отнять у меня бизнес. Практически невозможно. По крайней мере, не им тягаться со мной. Мой бизнес – часть меня, это мои силы, мое время, моя молодость.
– А я?
– А ты – моя душа, мое сердце, мое дыхание. Но они это поняли раньше, чем я.
Мое дыхание обрывается. Сердце не бьется. Душа ушла в пятки.
Мне кажется, что я сплю, что стоит только открыть глаза и проснуться…
Но хочу ли я просыпаться?
Телефонный звонок избавляет меня от соблазна поверить. Он так вовремя и не вовремя одновременно. Яр о чем-то говорит, а я слышу его слова как фон, прокручивая в очередной раз и в очередной раз не веря – я душа, я дыхание, я его сердце…
– Кто звонил? – отвлекаюсь от невозможного.
– Мой отец.
– Что хотел?
– Предлагал устроить ужин в домашней обстановке, ты ведь слышала.
Нет, не слышала, хотя он, наверное, что-то и говорил в этом духе. Да, сейчас вспоминается… было…
– Почему ты ему отказал?
– Я не отказывал. Предложил ресторан. Ты не любишь готовить.
– Только поэтому?
– Нет. Не только. – Обнимает меня, прижимает как ребенка, которому снится кошмар, убаюкивает тихим шепотом. – Я пообещал, что те люди никогда не появятся в твоем доме.
– Твой отец…
– Да, думаю, и он тоже.
– Почему?
– Это я и хочу узнать.
– Это ты заставил приехать мать? Она не сама воспылала вдруг материнскими чувствами?
– Ты права, я ее подтолкнул, спровоцировал, но ты помнишь, да? – что нельзя говорить Егору. Пусть думает, что она пыталась, что на самом деле хотела, чтобы он жил с ней. Мне пора собираться.
– Нам пора.
– Ты останешься дома.
– Ага, разбежалась! – выкручиваюсь из объятий, рассматриваю содержимое шкафа. Яр стоит за спиной, слышу его дыхание, чувствую его недовольство, но мне все равно. Я хочу посмотреть в глаза человеку, который притворялся пуделем при слоне, а сам оказался монстром. – Ты меня не удержишь!
Яр со вздохом отходит в сторону, потом возвращается, снова занимая позицию сзади. Одна из его любимых – вдруг вспоминается.
– Ты хочешь позлить его? – спрашивает.
– Для начала.
– Ты хочешь ему отомстить?
– Да… Возможно… Не знаю…
Он отвлекает меня поцелуем в глаза, и я не сразу понимаю, что происходит, даже увидев золотое кольцо с пузатым бриллиантом на своем безымянном пальце.
– Начни с малого, – шепчет Яр, сжимая мои руки – не больно, но чтобы напрасно не вырывалась. – Улыбайся. Улыбайся, Злата, врагов это раздражает.
