Наталья Кочетова
На чаше весов
Глава 6.
Восемь лет назад.
Мужчина, сидящий на стуле рядом с койкой, на которой лежу я, выглядит уставшим и недовольным. Думаю, он хотел бы по-быстрому разделаться с новым делом, закрыв его как непреднамеренное убийство, но что-то не складывается. Ему не нравится мое путанное объяснение о том, почему я не позвала на помощь, а сама ринулась в бой. Ему не нравится, что девушка, подвергшаяся насилию в тот день, до происшествия долго встречалась с убитым и по собственной воле пришла в заброшенный дом. Ему не нравилось, что все опрошенные им люди, знакомые со мной – одноклассники и учителя – отзываются обо мне как о странной, безответственной девушке, с неустойчивой психикой, а, возможно, и вполне серьезным психическим расстройством.
Больше всего ему не нравится моя последняя фраза.
– Что значит, ты хотела его убить? – Сжимая челюсть и недовольно поджимая губы, спрашивает следователь. – Ты его знала до этого? Он что-то тебе сделал?
– Нет. Не знала. – Отзываюсь я, медленно качая головой. – Но это был тот уровень злости, который толкает людей на преступления. Так что в тот момент я совершенно точно могла хотеть его убить.
Мужчина громко вздыхает и обхватывает голову руками, ерошит волосы и трет лицо.
– Я понимаю, да. Ты стала свидетелем насилия и разозлилась…
– Я разозлилась, потому что он был зол. – Перебиваю я, с трудом ворочая языком из-за успокоительных, которыми меня напичкали после прихода мамы. Ее страх, боль и горе, транслируемые во вне, чуть не вызвали у меня новый сердечный приступ, поэтому доктор строго настрого запретил маме появляться в палате, а мне вколол конскую дозу успокоительного, после которой, я чувствую себя точно полуживая медуза. – Он был в бешенстве, потому что девушка сопротивлялась. Вы представить себе не можете, как он был зол… И какую похоть испытывал… И какую радость…
Следователь смотрит на меня из-под опущенных бровей и снова вздыхает.
– Агата… Тебя посадят в тюрьму на несколько лет. Или упекут в психиатрическую клинику. Ты это понимаешь?
Я все понимаю. Как и понимаю то, что заслужила все это. И сердечный приступ, и наказание в виде тюремного заключения или принудительного лечения.
Я убийца.
Я заслуживаю наказания.
И, конечно, мне не все равно. Я не хочу умирать. Не хочу сидеть в тюрьме или психушке. Но я виновата. Я не собираюсь врать, оправдываться и что-то выдумывать. На вранье нужны силы, а у меня их нет. У меня нет ничего, кроме удушающего чувства вины, с которым не справляются даже успокоительные.
Поэтому я говорю правду. Мне почти безразлично, поверит мне этот следователь или нет, я просто рассказываю все как есть. Без уверток и без прикрас. Рассказываю о своей эмпатии и о том, что не могу сопротивляться чужим эмоциям, о том, что перестаю контролировать себя, если рядом кто-то испытывает слишком интенсивную эмоцию. Рассказываю даже то, как я это ненавижу, и как сильно это отравляет мою жизнь. Я рассказываю все, как когда-то рассказала своей подруге, и как до пятнадцати лет рассказывала маме, пока не поняла, что мама не воспринимает мои рассказы всерьез.
Следователь, как и моя подруга, как и моя мама, конечно, не верит. Однако, не похоже, чтобы он считал меня сумасшедшей.
Не знаю, почему он себя так ведет. Он будто разочарован, и как будто готов чуть ли не уговаривать меня изменить показания. Разве он не должен радоваться тому, что убийца признает свою вину и готов сдаться?
Возможно он меня жалеет?
Пытаюсь просканировать его эмоции, но ничего не чувствую. Его эмоциональный фон ровный, будто гладь затянутого льдом озера. Озера, такого же цвета, как и его глаза. Цвет мутного льда. Красивые глаза. Только смотрят слишком пронзительно.
– Ты сама роешь себе могилу. Скажи ты, что не собиралась его убивать, а просто хотела остановить и не рассчитала силу, я бы списал это на состояние аффекта и убийство по неосторожности. Но ты говоришь, что хотела его смерти… А это совсем другой уровень преступления.
– Я просто говорю правду. – Глухо отзываюсь я и опускаю глаза.
Я устала. Я слишком устала от своей жизни. От жизни, которая даже не является моей. В ней все чужое. Чужие чувства, чужие переживания, чужие желания. В этой жизни нет меня, а там, где я есть, осталась лишь боль и одиночество.
Мне очень страшно. Я боюсь будущего. Но я приму его, каким бы оно не было.
Я больше не хочу бороться.
– Мне жаль, Агата, но как только, доктор позволит, тебя переведут в следственный изолятор. А пока я приставлю к тебе охрану. – Вставая со стула, произносит мужчина и, бросив на меня последний пристальный взгляд, выходит из палаты.
Медленно скольжу глазами за удаляющейся высокой фигурой и вздыхаю.
Закрываю тяжелые веки и позволяю успокоительным наконец унести меня в сон.
В больнице я остаюсь еще на три дня, после чего меня конвоируют в КПЗ при местном ОВД.
Я всего два часа в изоляторе временного содержания, а мне уже так страшно, что я готова отказаться от своих показаний и сказать все, что от меня хотят услышать.
Четыре стены, выкрашенные в отвратительный голубой цвет, местами облупившаяся краска, две одноярусные железные кровати с свернутыми матрасами на них, и мелкое решетчатое окно почти под потолком. Вот что я увидела, как только вошла в изолятор. И это почему-то повергло меня в ужас.
Я, конечно, не думала, что меня будет ждать гостиничный номер, я вообще старалась не думать о том, где окажусь. Я впала в своеобразную апатию, смирилась, сдалась, но увидев холодные мрачные стены камеры, на меня обрушилось осознание. Вот эти стены – просто цветочки по сравнению с тем, что меня ждет в настоящей тюрьме.
Я не выживу. Это не для меня. Я не справлюсь. Не смогу.
Меня затрясло, и я села на пол, обняв себя руками.
Господи, как же так вышло? Я убийца! Я сижу за решеткой! Как???
Чем я заслужила все это? Я ведь не хотела никому сделать больно, я никогда никому не хотела навредить, не говоря уже о том, чтобы убить. За что мне все это?
За что Бог проклял меня? За что?..
Слезы хлынули из моих глаз, я положила голову на колени и плакала, плакала, плакала, стараясь слезами смыть все то горе и обиду, что кажется навечно поселились в моей груди. Я ревела все эти два часа, пока дверь камеры не открылась и меня не окликнул мужчина в полицейской форме.
– На выход. – Обращается ко мне громкий строгий бас полноватого мужчины с дубинкой в руке. Послушно встаю и выхожу, мужчина пропускает меня вперед, указывая направление, а сам идет следом за мной.
Подойдя к какой-то двери, он снова обходит меня, и открывает ее, запуская меня внутрь. За столом сидит уже знакомый мне мужчина-следователь. Не могу вспомнить его имени.
– Агата Викторовна Романова. – Мужчина берет в руки какую-то папку и читает с нее мое имя. Это мое дело – догадываюсь я и чувствую, как сжимается сердце и снова слезы подступают к глазам. Уголовное дело. И мое имя на нем. – Проходи, садись. – Говорит мужчина и указывает рукой на стул.
Медленно подхожу и сажусь напротив следователя. Не зная, чего ожидать, опускаю глаза в пол.
– Меня зовут Вадим Александрович Самойлов. Не думаю, что ты запомнила. – Произносит мужчина, заставляя меня поднять на него взгляд. – Твой врач сказал, что, когда мы прошлый раз беседовали, ты была под воздействием сильнодействующих успокоительных. Возможно ты была не совсем в себе… Попробуем еще раз?.. – Добавляет следователь и смотрит на меня, слегка приподняв бровь.
Я молчу. Не знаю, что сказать. Боюсь сказать хоть что-то, чтобы не ухудшить свое положение еще сильнее. Просто смотрю на него, надеясь, что он мне как-то поможет.
– Ты была знакома с убитым Антоном Голубевым? – Спрашивает следователь, положив руки на стол и слегка наклонившись ко мне.
– Нет. – Глухо отзываюсь я.
– Лилию Карасеву ты знала?
– Нет. – Отзываюсь я и сглатываю все сильнее нарастающий ком в горле. Те же вопросы, те же ответы. У меня, как и прежде нет других объяснений. Я в ловушке. Мне уже не выбраться.
– Тогда почему ты бросилась ее спасать? Почему не позвала на помощь, не вызвала полицию? – Все таким же ровным голосом продолжает спрашивать следователь. Его спокойствие будто открывает во мне какой-то клапан. Я рвано всхлипываю и хрипло выдаю:
– Я не пыталась ее спасти. – Судорожно выдыхаю я и чувствую, как по щекам катятся крупные слезы. Мне не спастись. У меня нет другой правды. Вздыхаю, содрогаюсь всем телом и сквозь слезы повторяю все то, что уже говорила ранее. – Я почувствовала его злость… Она была… такой сильной, что я не смогла… не смогла ей сопротивляться… Он хотел ее убить… Он хотел насиловать ее, и делать больно… Это доставляло ему удовольствие… – Хриплю я, давясь рыданиями. С каждым новым словом, мой голос звучит все выше. – Я просто не смогла… Это была не я… Это просто была его злость…
– Ладно, Агата, хватит. – Прерывает поток моей бессвязной речи следователь. Встает из-за стола и налив в стакан воды, подает его мне. Беру трясущейся рукой и выпиваю залпом. Моя истерика немного утихает, я стираю слезы и закрываю лицо руками.
– Это правда. Это единственная правда, что у меня есть. Это мое проклятие. Я не виновата, что проклята. Я ни в чем не виновата. – Бормочу в отчаянии, мотая головой, но не уверенна что он меня слышит – мое лицо закрыто руками.
Некоторое время я так и сижу, молча глотая слезы, опустив голову на колени и спрятав лицо в ладонях. Слышу, как следователь ходит туда-сюда по кабинету и вдруг останавливается рядом со мной. Опирается о стол и, вздохнув, произносит:
– Допустим это так… – Слышу голос над своей головой и медленно выпрямляюсь. Вытираю лицо и смотрю на возвышающегося надо мной мужчину. – Ты можешь чувствовать эмоции любых людей?
– Д-да. – Отзываюсь я и быстро моргаю, не веря в то, что он готов слушать то, что другие считают бредом.
– И что сейчас чувствую я? – Неожиданно произносит мужчина, и я сглатываю.
– Я… Я слишком… – Заикаюсь я, судорожно бегая глазами по его лицу. О, Господи. Он дает мне шанс убедить его. Мне нужно успокоится. Я могу читать эмоции, если только, мои чувства не перекрывают чужие. То есть, я чувствую эмоции того человека, у кого они более интенсивны. И сейчас я слишком нервничаю и боюсь. – Можно мне еще воды? – Выдаю я и встаю со стула.
Дышу глубоко, стараясь выровнять дыхание и сердцебиение. Принимаю из рук мужчины стакан и так же залпом осушаю его. Тру лицо руками и закрываю глаза.
– Сейчас. Да, я могу. – Говорю я, чувствуя, как постепенно успокаиваюсь. Делаю еще один глубокий вдох и пытаюсь сосредоточиться на чувствах человека, стоящего рядом. Ничего не выходит. Мое сердце стучит неровно, я все еще чувствую страх и волнение.
Сглатываю и неуверенно произношу:
– Можно мне вашу руку? – Смотрю на него чуть ли не умоляя. Он должен мне поверить. Это мой единственный шанс на спасение.
– Зачем? – Брови мужчины взлетают вверх, он смотрит с непониманием, смешанным с недоверием.
– Я… тогда чувствую лучше. – Поясняю я, глядя на него с надеждой. Мужчина не торопится выполнять просьбу. Недовольно поджимает губы и оглядывает меня с ног до головы. Отводит глаза, размышляя, и отталкивается от стола. Обходит его и садится на свой стул. Моя надежда уже начинает таять, я начинаю нервничать сильнее, когда его рука опускается на стол ладонью кверху, так если бы он приглашал меня на танец. Сглатываю и тут же вкладываю свою ладонь в его руку.
Тепло его ладони приятно греет мою холодную кожу и немного успокаивает. Я вдыхаю полные легкие воздуха и медленно выдыхаю, сосредотачиваясь.
Долго ничего не чувствую. Мужчина спокоен и будто безразличен. Но с каждой секундой я все больше успокаиваюсь и начинаю что-то чувствовать.
– Разочарование… Скепсис… Интерес… – И симпатия. Но об этом я почему-то сказать не могу. Не знаю почему. Это не та симпатия, которую испытывают к противоположному полу. Это скорее, что-то вроде доброжелательности, но я все равно отчего-то смущаюсь произнести это слово. Моя рука медленно выскальзывает из его, я ежусь и складываю ладони, зажимая между колен, будто хочу сохранить оставшееся в них тепло. – Вы очень… малоэмоциональны. – Добавляю и медленно поднимаю на него глаза.
– Профессия обязывает. – Слегка кивает мужчина и смотрит на меня изучающе-задумчивым взглядом.
Убирая руку, я не почувствовала ни доверия, ни удивления, которые последовали бы, если бы он мне поверил. Значит он мне не верит.
Опускаю плечи и прикрываю глаза. Слабая надежда на то, что мужчина мне поверит, тает и тут же испаряется.
Никто и никогда не поверит мне.
Глава 7.
Огромное серое здание Главного следственного управления наверняка отстроено таким огромным и величественным с целью наведения ужаса на потенциальных нарушителей. Одни только массивные колонны чего стоят. Расположенные по бокам у входа в здание, напоминающие зубы гигантского хищника, они заставляют меня вжимать голову в плечи.
Но ужас оно наводит только снаружи. Внутри все иначе. Внутри оно похоже на гигантский жужжащий улей. Едва я переступаю порог, как на меня обрушивается такое количество раздражителей, что хочется тут же выскочить вон, что я бы и сделала, если бы не Вадим, идущий за моей спиной, и то и дело недовольно меня поторапливающий. В холле, перед стойкой приема заявлений толпятся люди, разнося гул голосов по всему первому этажу. Мы поднимаемся выше, на второй этаж, здесь гудение сменяется бесконечным пиликаньем телефонов и разговорами, доносящихся из открытых дверей кабинетов, расположенных вдоль узкого коридора, топотом и стуком каблуков, суетливо бегающих туда-сюда сотрудников, шуршанием бумаг и щелканьем печатей.
Я иду по коридору, подгоняемая рукой Вадима, что едва заметно прикасается к моей спине, направляя, пока он не открывает какую-то дверь по правой стороне.
– Сюда. – Говорит Вадим, открыв ключом дверь и кивнув мне в приглашающем жесте. – Мой кабинет. Проходи.
Медленно вхожу и оглядываюсь. Дверь за моей спиной захлопывается, отрезая все посторонние звуки. Здесь тихо. Неожиданно скромно, но вполне симпатично. Большое окно, деревянный шкаф вдоль стены, стол и небольшой диван между ними. Вадим рукой указывает мне на этот диван, и я послушно опускаюсь на мягкую поверхность.
Вадим обходит стол и, подойдя к стене что-то нажимает на панели, рядом с окном. В эту же секунду стена превращается в яркий экран. Да, с выводами о скромности я поторопилась. Вадим что-то продолжает нажимать и на экране выскакивает изображение, с нарисованными, будто маркером, схемами, фотографиям, стрелками и знаками вопроса. В самом центре в верху крупными размашистыми буквами написано «Калидус».
Я скольжу глазами по изображению и непонимающе хмурюсь, поднимаю глаза на Вадима вопросительно приподнимаю бровь.
– Калидус? Ты расследуешь… бактерию? – Насмешливо фыркаю я, за что получаю полный презрения взгляд, заставляющий меня поежиться и стереть с лица усмешку. – Не понимаю. Это же просто бактерия. Она просто… есть. Как и многие другие…
– Она возникла не сама по себе. – Раздраженный моей недогадливостью, перебивает Вадим. – Она создана чьими-то умелыми руками. Это – биологическое оружие.
Я шокировано распахиваю глаза, затем хмурюсь, в неверии мотаю головой.
– Но зачем??? – Громко выдаю на выдохе. Не понимаю, кому это может быть нужно. Почти вся страна в зоне поражения. Если так пойдет и дальше, скоро будет заражена вся планета. Весь мировой океан. Не останется ни единого клочка земли, где вода будет годна к употреблению. Человек, создавший эту бактерию, хотел погубить весь мир? Зачем? Что за бред?
– Я пытаюсь это выяснить. – Отзывается Вадим, берет со стола карандаш и указывает на фотографию мужчины, расположенную в центре изображения. – Это мой главный подозреваемый, но я не могу из него вытащить ни слова.
Я встаю с дивана и подхожу ближе. Мужчина лет сорока, в белом халате и очках в круглой оправе, смотрит на меня с фотографии, слегка склонив голову на бок и в едва заметно улыбаясь, как улыбаются именно для фотографии, немного напряженно и не искренне. Мужчина выглядит вполне миролюбивым, добродушным и безобидным – морщинки вокруг глаз говорят о том, что он много улыбается, слегка вздернутый нос указывает на такие характеристики, как беспечность, простота души, легкость нрава, да и размытый подбородок со слабыми чертами говорит скорее о мягкости характера. Ни за что бы не поверила, что такой человек может угрожать жизни всего человечества.
– Расскажи мне. – Продолжая задумчиво разглядывать мужчину, говорю я Вадиму, совсем забыв о том, что не собиралась проявлять инициатив и должным образом участвовать в процессе. Вообще-то вчера я приняла решение прожить как можно дольше, а значит, помогать Вадиму в пол силы, и по возможности показать ему на сколько я могу быть бесполезной. Я поставила себе цель – жить. Но вчера я никак не думала, что дело будет касаться вопроса существования самой жизни на земле. – Кто он?
Вадим нажимает кнопку на пульте и на экране выскакивает статья из крупного научного журнала.
– Даниил Григорьевич Матвеев. Ученый бактериолог и эпидемиолог. Доктор медицинских наук. – Перечисляет Вадим, становясь рядом с мной, и опираясь задом о стол.
Я скольжу глазами по тексту статьи, минуя бесконечный список регалий, наград, премий и заслуг, надеясь в тексте найти что-то вроде упоминания о том, что этот замечательный ученый просчитался, ошибся и случайно создал вместо вакцины смертельно опасную бактерию, но ничего не нахожу. Снова перевожу непонимающий взгляд на Вадима.
– Когда хлынул поток больных с одинаковыми жалобами, и медики поняли, что это новая эпидемия, ученые принялись искать источник. Спустя некоторое время они поняли, что источником заражения является вода. Но, что конкретно в этой воде было не так, они найти не могли. – Вадим снова нажал на кнопку и на экране возникло изображение похожее на цепочку ДНК. – Ученые так долго не могли понять в чем беда с водой, потому что молекула новой бактерии была практически идентична молекуле цианокобаламина, известного как витамин б12. Бактерию потому так и назвали «Калидус». В переводе с латинского означает «хитрый».
Вадим невесело усмехается, замолкает, складывает руки на груди и переводит взгляд в окно. Молчит некоторое время, заставляя меня нетерпеливо топтаться на месте.
– И при чем здесь Матвеев? – Не выдерживаю я.
– Матвеев исчез через неделю после объявления эпидемии. Но перед отъездом на своем столе он оставил вот этот код. – Вадим указал рукой на изображение ДНК. – Он оставил его на видном месте, будто нарочно, чтобы его нашли. Так и вышло, через пару дней его помощник – молодой ученый, нашел его, но не сразу смог разобраться что к чему. Только спустя некоторое время он додумался показать находку более старшим и опытным специалистам. После этого дело сдвинулось с мертвой точки.
– Так. Ясно. Но что же случилось с Матвеевым?
– Ничего. Через пару недель он снова появился на работе, как ни в чем не бывало.
Я удивленно хмыкаю и откидываю голову назад, размышляя. Да это действительно странно. Известный ученый, полный амбиций, позволяет сделать важнейшее открытие своему неизвестному помощнику и тем самым отдает тому все лавры и почести, а сам остается в тени. Выглядит подозрительно.
– Как все это объясняет сам Матвеев? – Поворачиваю голову и смотрю на рядом стоящего Вадима. Он смотрит на меня одновременно заинтересованно и снисходительно, но услышав мой вопрос, поджимает губы, хмурится, и оттолкнувшись от стола, идет к окну.
– Никак. Я не могу вытянуть из него ни слова. – Вадим стоит ко мне спиной, и говорит, глядя в окно, так что мне недостаточно хорошо его слышно, поэтому я подхожу и становлюсь рядом, сбоку от него. – Он молчит. За все время, проведенное здесь, он ответил на один единственный вопрос: он ли создал Калидус. Он ответил «нет». И детектор лжи показал, что он говорит правду. На остальные вопросы он просто не отвечает.
Вадим поворачивается ко мне корпусом и многозначительно смотрит в мое лицо, ожидая моей реакции. Отступаю на шаг назад – его близость меня нервирует – и пожимаю плечами, скептически приподняв бровь.
– На сколько результат проверки на полиграфе достоверен?
– Достаточно достоверен. – Тут же отзывается Вадим.
– Значит… это – не он?
– Я не знаю. – Вадим раздосадовано хмурится и добавляет. – Но я уверен, что он в этом замешан. Слишком много неизвестных переменных в этом деле. Мне неизвестны ни мотивы, ни цель. У меня нет ничего кроме моих собственных домыслов. Поэтому… Мне нужна твоя помощь.
Ох. Сердце делает кульбит. Я отступаю еще на шаг. Лучше бы ему перестать повторять эту фразу, иначе на ту помощь, которой он от меня требует, я не буду способна. Слишком много моих личных чувств задевается этим коротким предложением.
– Но я ведь не предоставлю тебе никаких доказательств. – Неуютно съёжившись, замечаю я.
– Я знаю. Но даже если ты поможешь мне убедиться в правильности моих умозаключений, это будет шаг вперед. Я буду уверен, что иду в нужном направлении. Ситуация более чем критическая. У меня нет времени на ошибки, люди умирают каждый день. – Глядя на меня прямым взглядом, говорит Вадим и поморщившись добавляет. – Да, и… Не знаю сколько я смогу еще удерживать в секрете информацию о Матвееве от службы безопасности ООН… Если они доберутся до него…
Вадим цокает языком, так и не договорив, и отворачивается. Выразительно так отворачивается. Знаю, что он делает. Пытается воззвать к моей жалости. Он хочет, чтобы я захотела ему помогать. Ведь тогда я буду по-настоящему стараться, а не выполнять работу лишь ради галочки. Он все понимает. Использовать былые методы, играя на моих чувствах у него больше не выйдет, под влиянием его угроз, я не буду работать действительно хорошо, а вот жалость… Жалость – это инструмент. Я вздыхаю и тихо произношу:
– Ладно. Давай попробуем. Выбора ведь у меня все равно нет.