Наталья Гунина
Йарахонг. Город тысячи храмов
Глава 1. Мертвец и хрусталь
Отчаянный крик разбил утреннюю тишину, взрезал облака, скопившиеся туманом на мостовых, разогнал галок и священных белых голубей.
Кричала послушница храма торговли. В благословенном и нетленном Йарахонге, Городе тысячи храмов, произошло немыслимое. Убийство.
«Убийство», – шептались только что срезанные жертвенные цветы.
«Убийство», – бормотали каменные барельефы.
«Убийство!» – судачили паломники и послушники.
Это вам не благочестивая кончина от старческой немощи, хворобы или милосердного яда. Смерть заявила о себе вульгарно и зримо. Труп бесстыдно раскинулся на краю базарной площади рядом с фруктовым прилавком, залив мостовую и рассыпанные фиги кровью из рассеченной груди.
Через четверть часа Игнасий, молодой жрец храма Истины Всебесцветного Яэ, был там. Над телом бесновался старик-служитель Ахиррата, бога пророчеств. Толпа впечатленно глазела.
– Истину глашу вам! Кровь пролилась на землю града! Кровь! Поправ законы божеские и людские! Древние соглашения падут! Пламя и кровь завладеют градом! Пламя и кровь! Пламя!
С последним выкриком старик плашмя рухнул на труп, содрогаясь в рыданиях. Игнасий выждал немного времени, подошел к пророку и тронул за плечо. Тот встал, будто проснулся. Глаза его были сухими и горели фанатичным огнем, рот кривился в усмешке. Старик пошатнулся, будто пьяный, и побрëл прочь. Кровь густо покрывала рукава и полы вышитого лилового балахона. Толпа расступилась перед ним и сомкнулась за спиной.
Игнасий провожал пророка взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за людьми. Затем натянул тонкие хлопковые, с примесью паучьей нити, перчатки и проговорил полушепотом:
– Всебесцветный Яэ, дай проницательности понять истину. Дай зоркости разглядеть, что случилось.
Игнасий ощутил легкое нетерпение с долей любопытства, исходившее от средоточия – места в груди, где связь с богом ощущалась ближе всего. Зрение и мысли прояснилось. Детали стали чётче.
Разрез на теле выглядел ровным и глубоким. Нечто рассекло грудину от левой ключицы до нижних ребер. Удар, несмотря на изрядный рост погибшего, нанесли сверху вниз. В ране проглядывали края белых чисто срезанных косточек. От испятнанных одежд смердело кровью и вином. Игнасий сглотнул слюну, подавляя тошноту, и продолжил осмотр. В поясной суме нашелся пучок тонких окрашенных красным свеч. Чуть в стороне поблёскивал отлетевший медальон с угловатым кристалликом, знак богини Тимарет. Там же, неподалёку от тела, в мостовой осталась щербинка. Как будто что-то пролетело насквозь через падающее тело, воткнулось в камень, а потом исчезло.
Игнасий выпрямился. Негромкий говор толпы сливался в единое целое, как шум воды в ручье, как галочьи крики. Если прислушаться, можно было разобрать отдельные фразы.
– О милосердные боги, ужас-то какой.
– За что ей такое испытание? Бедняжка, молоденькая совсем. Увидать такое.
– А вот при Сианэ-плодородии такого не было, и при Име-дожде, и при…
– Да при чем тут Има. Он тоже не знал наперед, что будет. Вот бы нам…
– Верно говорили, год несчастий. Как начался паршиво, так всё хуже и хуже. То град, то вот смертоубийство это.
– Эх, фиги-то, фиги пропадают!
– Он говорил: кровь. Кровь и пламя. Это всё неспроста.
– И ни ветерка. Спит Инаш-ветер, что ли? А тут такое.
– Да что он сделает?
– Фиги валяются. Сладкие небось. Ишь, раскидали.
Крупная черная галка подлетела, клюнула лиловый бок откатившегося плода и тут же, кем-то испуганная, поднялась на крыло. Скоро слетятся и другие.
Послушница храма торговли всё еще была здесь, сидела на широких ступенях. Игнасий опознал ее по дрожащим пальцам, комкающим платок, по заплаканному лицу, пошедшему красными пятнами. Он присел рядом, заглянув в опухшие от слез глаза.
– Как ты нашла его? Расскажи.
Женщина поморгала, будто не вполне понимая, где находится. Потом все-таки заговорила.
– Я… я услышала звук, – голос был отрешенным, безучастным, – я подумала, кто-то споткнулся и упал. Подбегаю помочь, а он… лежит, – послушница застыла, уставившись в одну точку.
– Ты видела кого-то рядом? Шаги? Голоса?
Женщина молчала. Игнасий щелкнул пальцами, привлекая ее внимание, и повторил вопрос.
– Нет. Не знаю. Не знаю, – она замотала головой и скрючилась, спрятав лицо в коленях, – кровь, везде кровь. Блеск и кровь, – бормотание было таким тихим, что Игнасий едва разбирал слова.
– Какой блеск, откуда? Расскажи. Что блестело? – Игнасий подался к ней и потряс за плечо.
Женщина молчала.
– Хватит вопросов. Тебе лучше уйти. – Жрица-целительница в желто-зеленых одеждах аккуратно, но твердо оттеснила Игнасия назад, опустилась на корточки, прикоснулась к макушке послушницы. Плечи женщины дрогнули.
– Все позади. Сейчас тебе станет лучше.
Игнасий нехотя подчинился. Целительница права. Не стоит причинять пустой вред. Он и сам все выяснит, если ему достанет на то умений и божьей милости. Возможно, люди из соседних храмов что-то видели и слышали.
Увы, но жрецы Гуа, покровительствующей утреннему зеванию, как водится, ничего не знали. Так же, как и последователи Флено, хозяина свежей выпечки. Игнасию повезло только в третьем по счету месте, обиталище Ангура, бога виноделия.
Дверь в этот храм была распахнута настежь. Не зря имя Ангура, кроме вина, означало еще «радушие» и «гостеприимство». Игнасий отвел в сторону тяжелую гроздь, свисавшую на уровне лица, и огляделся. Стены и потолок алтарного зала увивал виноград. Сквозь решетчатый, как в перголах, свод лился рассеянный утренний свет. Искусно выкованные медные плети с блестящими ягодами переплетались с живыми листьями и стеблями. Пахло свежей зеленью и молодым вином. Прямо напротив входа, возле алтаря, мялся тучный жрец в длинной светлой хламиде. Его плечи были опущены, толстые пальцы сплетались и расплетались. Глаза смотрели неуверенно, со страхом.
– Да пребудет твой бог в блеске и славе, – вежливо поздоровался Игнасий.
– Да пребудет, – эхом отозвался жрец.
– Не говорил ли ты сегодня утром со служителем Хрустальной Тимарет?
– Я не виноват в его смерти! Я тут вообще не при чем! Это была случайность! – голос к концу фразы засипел и сорвался в тонкий крик.
Игнасий криво усмехнулся. Случайности в этом городе, полном людей и высших сил, происходили на каждом шагу.
* * *
В рабочем кабинете отца Далассина, настоятеля храма Истины, было светло. Лучи солнца проникали меж облаками и раздернутыми шторами и пятнали пол золотистым, чуть-чуть не дотягиваясь до тяжелого дубового стола и пары кресел. В одном из них, откинувшись на спинку и полуприкрыв глаза, расположился жилистый сухой старик. В кресле напротив сидел Игнасий, невысокий молодой мужчина, с виду около двадцати лет, русоволосый, сероглазый, с мягкими чертами лица. Оба были одеты в традиционное для Истины белое.
– Погибшего звали Аттам, отец. Он был жрецом Пресветлой Тимарет-хрусталь.
Игнасий помолчал, чуть склонил голову в знак уважения, пока отец-настоятель не сделал жест продолжать.
– Про Пресветлую Тимарет известно, что она одна из новых богов, явившихся в мир недавно. Служителей у неё немного, и она ревностно относится к каждому из них, если не сказать: ревниво. Когда Аттам впервые прибыл в город с караваном паломников, ему предсказали, что ему суждено повернуть судьбу всего мира. И он возгордился. Пылкий в молитвах и недурный собой, он быстро вознесся от простого послушника до полноправного жреца. Богиня ему благоволила. Аттам расслабился и почувствовал себя на особом положении.
Игнасий сделал паузу, выложил на стол перед собой свечу из красноватого воска и заговорил дальше, ускорив темп.
– Сегодня в половину шестого утра Аттам зашел в храм виноделия, расположенный возле Базарной площади. Он хотел одолжить несколько свечей. Тимарет любит утренние возжигания во славу себя, но Аттам накануне он так увлекся… хм… беседой с жрецом Ангура, что забыл их вовремя купить. В храме ему предложили и свечи, и средство для избавления от головной боли после высокоучëных вечерних бесед. В процессе принятия означенного лекарства Аттам нечаянно пролил жертвенное вино на себя и на алтарь Ангура. Небрежность в свечах Тимарет ещё могла вынести. Но не принесение жертв другому богу. Покинувший чужой храм нечестивец успел пройти всего десяток шагов, как божий гнев настиг его. Священный клинок поразил его в грудь, и площадь, в нарушение всех законов, залила кровь. Но это не самое неприятное, – Игнасий замолчал.
– Говори. – Взгляд светлых выцветших глаз из скучающего стал цепким. Узловатые пальцы стукнули по подлокотнику.
– Я думаю, что жрец Ахиррата-пророка завладел священным клинком Тимарет. И я боюсь, это не единственный чужой артефакт, которым они обладают.
– Почему ты так решил?
Игнасий на миг прикрыл глаза, восстанавливая в памяти цепочку фактов.
– Пять лет назад на фестивале поворота года была утрачена шкатулка Искр. Богиня Искр Хатт и ее жрецы устраивали традиционный фейерверк. В это время служителя-пророка накрыло озарение, он начал вещать о благости и прикосновении к свету. На площадку, с которой запускали фейерверк, устремилась толпа паломников. Когда порядок восстановился, жрица Искр, которой доверили реликвию, лежала без чувств, помятая и затоптанная. Шкатулку же не нашли, ни единой щепки. Даже богиня не могла ощутить свою частицу, заключенную в реликвии. Шкатулку посчитали погибшей.
Игнасий перевел дух и подался вперед.
– Вы помните, тогда это сочли нелепой, трагической случайностью. Беспечная жрица, чудовищное совпадение. Реликвии слишком дороги богам, чтобы их было легко сломать или украсть. Но еще через год послушник-растяпа потерял божественную монету Уны-удачи. Никто не виноват, галка унесла – они так любят блестящие вещи. Вот только ни птицу, ни монету не обнаружили, как ни искали. Как такое могло случиться? А ведь накануне мальчишку видели беседующим с адептом пророков. Тогда этому факту никто не придал значения: многие спрашивают у них совета, даже жрецы других богов. А затем…
Отец-настоятель покачал головой.
– Довольно дурацких фантазий. Похищение реликвий невозможно, ты знаешь это не хуже других. Бог чувствует свою святыню так же, как ты – собственные пальцы.
– Но вы видите, отец – я говорю правду.
Выцветшие глаза на миг блеснули серебром.
– Я вижу лишь то, что ты веришь в собственные выдумки. А ты зришь то, в чем себя убедил. Храм Ахиррата силён, у него много последователей. Не удивительно, что они встречаются повсюду. Не ищи заговор там, где его нет.
– Это не просто совпадение, – Игнасий уперся ладонью в стол, – я докажу.
– Хорошо, – кивнул Далассин, – время тебе до заката. Подтверди свою догадку или откажись от нее. Вечером доложишь обо всем.
– Да, отец.
Игнасий коснулся груди ладонью в уважительном жесте и вышел.
Яэ-истина благосклонен к Игнасию, он уже давно не младший, ученики зовут его наставником. Он не раз доказал, что ясно мыслит и умеет делать выводы. Так почему отец до сих пор не воспринимает его всерьез? Или дело в другом? Игнасий оборвал себя на полумысли. Если пророки и правда в замешаны в дурном и даже почти не скрывают этого, значит, время, отведенное на их задумку, истекает.
Игнасий не мог выкинуть из головы потерянные святыни. Шкатулка Искр и монета Удачи болтались в его мозгу, как язычок колокольчика. Звенели, хихикали: «Вот они мы, ненайденные, неопределимые. То ли были, то ли нет. Не достанешь, не найдешь! А найдешь – так пожалеешь». Вроде бы притихли уже, не слышались, не чудились. А вот поди ж ты – воскресли вместе с хрустальным клинком, заставили сомневаться в собственном рассудке. Вынудили вспомнить еще одну похожую историю, сотканную из досадных случайностей.
* * *
В Йарахонге, благословенном Городе тысячи храмов, была весна, необычайно теплая и ранняя. Солнечный свет лился с высокого ярко-синего неба, отражался от витражей и разноцветных куполов, выбелял стены и колоннады, расцвечивал бликами радостные лица людей. Был праздник нового года, день, когда у города меняется покровитель. Одно из множества божеств на весь следующий год встанет выше прочих, будет беречь и лелеять многолюдный Йарахонг, получит власть не только над своим храмом и служителями, но и над целым городом. Пройдут лето и осень, минет морозная зима – и город выберет нового хранителя. Такой порядок завели вот уже восемьдесят лет назад, сразу после войны темных богов. Он давал свои плоды. Город процветал.
В этот день на улицах собрались тысячи людей со всех краев света. Тут можно было увидеть смуглых раскосых степняков, золотоглазых жителей Сумеречных ущелий, свивающих белые волосы в сложные прически, иссиня-черных обитателей южных пустынь и даже серокожих уроженцев тех восточных земель, где, по слухам, никогда не видно солнца из-за постоянных дождей. Кто-то из них прибыл на праздник вместе с другими паломниками, а иные, однажды присоединившись к храму выбранного бога, остались в городе насовсем.
Повозка Инаша, повелителя ветра, была увита белыми и голубыми лентами. Ее украшали специально выгнанные из земли к этой поре цветы: белые с сиреневыми прожилками крокусы, золотистые анемоны, ярко-синие сциллы. Между живыми цветами виднелись искусственные, сложенные из тонкой полупрозрачной бумаги. Пели флейты и рожки. Били барабанчики из бронзы и вишневого дерева. Звенели серебряные колокольчики. Колыхался в лёгком дуновении воздуха вывешенный на шесте главный символ божества, Дыхание Инаша, невесомая реликвия в три ладони шириной, сплетённая из шелковых ниток и перьев. Покачивались на тонких цепочках стеклянные фонарики с крохотными язычками пламени внутри. Пахло срезанными цветами и свежими булками из хлебных лотков по обеим сторонам улицы.
Игнасий шел чуть позади повозки ветра. Это было почетное место: храм Всебесцветного Яэ имел немалое влияние в городе. Рядом с ним шагали, одетые в парадные белые мантии со знаком звезды, Фегг, Утара и прямой, как шест, отец Далассин. Впереди них чеканили шаг жрецы Огня, все, как на подбор, высокие, широкоплечие, с пышно завитыми бородами и прическами. Бороды были предметом их особой гордости: плох тот повелитель огня, чьи волосы опалит пламя. Неподалеку колыхались лиловые мантии последователей бога-пророка, тёмно-серые, с металлическими и кожаными вставками, одеяния жрецов бога-кузнеца, густо-синие струящиеся рукава Вод, насыщенно-золотые многослойные накидки Торговли. Если бы кто-то вскарабкался на шпиль одного из храмов, его взгляду открылось бы многоцветное человеческое море, безбрежное, колышущееся, влекущее бело-голубую повозку-корабль к самому центру города.
Игнасий поднес ладонь ко лбу, защищая глаза от бликов. Он не ошибся. На остроконечном зеленом куполе храма Сианэ-плодородия темнели фигурки. Мальчишки.
Внезапно Игнасий сбился с шага и чуть не налетел на отца Далассина. Там, впереди, была какая-то заминка. Кто-то вскрикнул. Захлебнулись и умолкли флейты. Игнасий на секунду замер, прислушался и начал протискиваться вперёд.
В праздничной повозке Инаша-ветра плясало бездымное пламя. Пылали бумажные лепестки и ленты, корчились и чернели живые цветы. Резкий порыв ветра прибил было огонь, но через миг пламя взметнулось еще выше. За Игнасием протиснулась жрица воды, махнула рукавом, и с её ладони сорвался широкий фонтан брызг. Хлопнуло, зашипело. Повозка окуталась непроглядным облаком пара. Полминуты – и его развеял ветер.
Что за бедственный вид был теперь у повозки! Обгорелая, почерневшая древесина. Рассыпавшиеся пеплом бумага и шелк. Цветы с обугленными, свернувшимися от жара лепестками. Дыхания Инаша не было вовсе. Глава храма ветра, схватившись за грудь, осел на мостовую. Потрясенное молчание раскроил нечеловеческий горюющий вой.
– Это дурной знак, – голос одного из пророков звучал сурово и гулко, перекрывая вопли и бормотания, – грядёт год бедствий и несчастья. Как он начался, так и будет длиться.
– Это всё Пламя виновато! Они завидуют! В этот год выбрали нас, а не их! – взвизгнула жрица ветра с завитыми кудряшками. Над ее макушкой зарождался вихрь.
– Ну-ну, милочка, – пробасил служитель огня, оглаживая ухоженную бороду, – Если бы пламя было нашим, оно бы так легко не поддалось.
– Реликвия утеряна – вы поглядите! Собственный символ сберечь не могли. Хранители города? Тьфу! – выкрикнул кто-то.
– Меня ударили, я не виновата, это случайность, – из глаз пухлой жрицы Плодородия потекли слезы, размывая тушь и краску.
– Ты сама на меня налетела, а космы свои надо лучше крепить, чтоб не разваливались!
Постепенно выяснилось вот что: первым запнулся жрец бога-пророка. На него налетел один из служителей Ветра, размашисто шагавший следом. Он резко затормозил и подтолкнул шедшего рядом соседа, у которого вот уже второй день болела вывихнутая ступня. Тот пошатнулся и чуть не упал, взмахнув для равновесия руками. Одна ладонь случайно ударила жрицу Плодородия. С самого верха ее замысловатой причёски сорвалось яшмовое яблоко: треснула закреплявшая его шпилька. Тяжёлый круглый снаряд улетел в повозку Ветра, сбив висевший на цепочке фонарик. Тонкое стекло лопнуло. Огонь высвободился и перекинулся на бумажные лепестки.
Игнасий не чувствовал фальши ни в чьих словах. Дикая, чудовищная случайность. Никто не виноват. Никто не сумел предотвратить беду, ни люди, ни боги.
Именно эту версию событий Игнасий доложил отцу Далассину. Именно ее посчитали истиной.
Жрецы храма Ветра, удрученные потерей божественного артефакта, все же завершили ритуал. Инаш-ветер стал на год хранителем города. Всеобщее потрясение быстро схлынуло, оставив после себя тень недоверия к Ветру, а заодно и к Огню.
Но что, если версия была ложной?
Сейчас, три месяца спустя, за этим событием Игнасию чудился изощренный разум и тщательно продуманный план. Потеря святыни ветра казалась связанной с другими, и везде мелькали лиловые мантии пророков. Но этого было недостаточно.
Отец хочет доказательств? Что ж, Игнасий их отыщет.
Глава 2. Черная птица
Принять решение часто бывает легко. Осуществить – сложнее.
Игнасий не питал пустых иллюзий. Конечно, славно было бы зайти в храм Ахиррата-пророка, заглянуть в тайники и посмотреть, нет ли там чужих святынь. Славно. Но кто бы ему позволил! Являться незваным в храм, где тебе не рады, и что-то требовать – слишком опрометчиво. На прямые расспросы не получить ответов. Пророки, как всегда, либо промолчат, либо отделаются пустыми фразами, несомненно правдивыми, но не относящимися к делу. А для того, чтобы завести невинную на взгляд беседу с вопросами-ловушками, Игнасию не хватало сведений. Всё, что оставалось – походить вокруг да посмотреть. Вдруг предоставится случай. Если пророки стали действовать почти в открытую, они могут себя чем-нибудь выдать.
Облака наконец разошлись, открыв взгляду купол синего неба. Город преобразился. Исчезла туманная муть из витражных отражений, заблестели окна и мозаичные узоры. Раскрылись чашечки вьюнков. С затененных уголков мостовой испарялась ночная влага. Стало шумно. Мальчишка на перекрёстке торговал мороженым. На объёмистой обитой войлоком коробке проступала вышитая снежинка – знак Стужи. На поперечной улице промелькнула цветастая стайка девушек в масках и бумажных крыльях, послушниц богини насекомых. У них, должно быть, сегодня праздник. Ветер стих. На улицы Йарахонга снова опускалась жара, давшая городу всего несколько дней передышки.
Игнасий подмечал всё это мельком, по привычке. В обыденной городской суете ему чудилось напряжение, как перед грозой.
Вот и храм пророчеств. Массивный, величественный, пышный, весь покрытый вязью резных узоров, залитых фиолетовой эмалью. Над главным входом высился искусно выполненный витраж с цветами и серебряным оком Ахиррата посередине. Чуть выше начинались ряды обыкновенных окон. Одно из них было приоткрыто. Игнасий миновал храм по противоположной стороне улицы, постоял, сделав вид, что любуется фреской на стене, и не спеша пошёл обратно.
На улице было оживленно и людно. Одни неторопливо прогуливались, другие шагали целеустремленно и прямо. Бегали дети. Разносчик торговал жареными орехами и леденцами. Высокие двери храма Ахиррата за это время хлопали несколько раз. Постучался и зашёл посыльный с корзиной фруктов. Влетела, щебеча, компания юных паломниц со строгой дамой, сопровождающей их. Обычная дневная суета, ничего особенного. Игнасий попусту тратил время. Он уже начал было перебирать предлоги, чтобы войти в храм пророчеств и завести нужный ему разговор, но дверь хлопнула снова.
Наружу показались двое в лиловом. Один высокий, чернобородый, второй пониже, широкоплечий крепыш. Игнасий не помнил их имен. Первый нёс в сумке что-то тяжелое, у другого сзади оттопыривался край плаща, как будто к поясу была прикреплено что-то длинное. Оружие? Здесь, в мирном и благословенном Йарахонге? Это был тот шанс и та странность, которую ждал Игнасий. Он немного помедлил, пропуская этих двоих вперёд, и не спеша двинулся следом.
На подоконник полуоткрытого окна, шумно хлопнув крыльями, слетела галка. Она сунулась было внутрь, но задержалась, кося черным глазом на улицу. В её взгляде чудилось что-то неуютное.
Игнасий держался на расстоянии, небрежно, как на прогулке, поглядывая по сторонам. Жрецы-пророки, за которыми он шел, будто бы праздно шатались. Они миновали базар с россыпью фруктов и душистыми специями, шумный и веселый, как будто утром ничего не произошло. Постояли возле ларей со свежей рыбой и осьминогами. Их только сегодня выловили из моря у подножия гор, на которых стоял Йарахонг. Морские гады покоились в искрящейся ледяной крошке, на боку каждого из ящиков красовалась снежинка Стужи. Там жрецы завели беседу с торговцем. Потом постояли и поговорили в другом месте. По широким ступеням поднялись к гигантскому моноптеру – круглой крытой колоннаде, на мраморном полу которой сиял знак хранительства Инаша-ветра. Постояли внутри и, спустившись с противоположного края, разошлись в разные стороны.
Но внимательный взгляд мог разглядеть и иное.
Возле ларей с рыбой жрецы-пророки обменялись кивками с продавцом, при этом небольшой бумажный сверток перешел из рук в руки. Игнасий не слышал ни слова и не смог ничего прочитать по губам – слишком далеко, но опознал беседу по движениям тела и наклону головы. Торговец благожелательно кивал, но когда они отошли, ссутулился, его спина и плечи напряглись. Он был встревожен? Или испуган?
Когда пророки поприветствовали знакомых, в рукопожатии снова мелькнуло что-то некрупное. Жаль, нельзя было подойти ближе и подглядеть, что именно.
Для доказательств этого было мало. Никому не запрещено разговаривать с торговцами на рынке и передавать вещи знакомым. Да и моноптер всегда открыт для посещений. Более того, он был одним из мест, куда люди заходили чаще всего. Многие хотели посмотреть или просто прогуляться мимо знака покровителя города, начертанного на центральной площадке, возле которого день и ночь дежурили сменявшие друг друга адепты бога-хранителя. А ещё там почти всегда ощущалось присутствие божества. В этом году меж колоннами гулял ветер – свежесть и прохлада посреди дневной жары. Легкое дуновение охлаждало разгоряченные щеки, играло с развешанными на нитях перышками, звенело крохотными серебряными колокольчиками.
Чем занимались в моноптере жрецы, за которыми шел Игнасий? Он не сумел разглядеть: слишком много народу. Но вряд ли чем-то особенным, по той же причине. Когда Игнасий поднялся в моноптер, их там уже не было. Затерялись в многоцветье толпы.
Игнасия не оставляла мысль, что он увидел всё это только потому, что ему позволили. Не прятались, не таились. Это означало одно из двух: либо не происходит ничего особенного, а все странности ему только померещились, либо процесс уже запущен, и пророки не боятся, что кто-то сорвет их планы. Игнасий потер переносицу. Прямых доказательств умысла служителей Ахиррата у него все еще не было, но подозрения крепли. Хрустальный клинок кроме старика-кликуши забрать было некому, и оружие под плащом ему явно не почудилось.
А еще за двумя пророками повсюду следовала галка. Или, наоборот, за ним, Игнасием? Нет, вовсе не безотрывно. Она то терялась из виду, то снова показывалась: на резной балюстраде, в ветвях грушевого дерева, на желобе водостока. В городе жило немало птиц – голубей, воробьев, скальных поползней, тех же галок. Время от времени над крышами кружили черные тени беркутов. Но Игнасий был уверен, что птица, которую он встречал сегодня – одна и та же, а не разные. Чем-то она выделялась среди прочих. Поворотом головы? Не по-птичьи внимательным взглядом? Возможно, она была ключом к чему-то важному.
Снова искать этих двоих было бесполезно, возвращаться к храму пророчеств, кажется, тоже. Игнасий решительно повернул прочь, к восточной части города. Обиталище богини птиц находилось на самой окраине.
Горное плато, на котором стоял Йарахонг, в южной и центральной части было почти плоским, а на северо-востоке круто забирало вверх. Некоторые террасы здесь были природными, другие же – рукотворными, вырубленными в скале. С площадки на площадку взбегали ступени из серого с рыжеватыми прожилками камня. Кое-где журчали оправленные в желобы ручьи. Здесь было зеленей, чем в центре города. Постройки, казалось, уединились, отделившись друг от друга камнем подпорных стен и живыми ветвями деревьев.
Храм богини птиц стоял на самом верху, на скальном выступе. Когда-то Игнасий знал здесь каждую ступень и каждый камень, но в последние несколько лет его редко заносило в эту часть города. Игнасий поднялся по крутой лестнице, с обеих сторон густо заросшей кустарником, и огляделся. Вокруг был простор и птичий гомон. По сторонам, сколько хватало глаз, его окружало небо, синее, глубокое, с редкими брызгами облаков, лишь с запада перегороженное горной грядой. Вдалеке и внизу темнело море. И повсюду были птицы. Они переговаривались в ветвях, кружили над головой, взмывали снизу, из-под обрыва, и ныряли обратно. Игнасий видел, пока поднимался: вертикальный склон был весь залеплен наростами птичьих гнезд.
Высокий ажурный храм смотрелся сердцевиной этого небесного мира. Белоснежный купол удерживали тонкие арки, переходившие в объемный орнамент из каменных перьев, крыльев, клювов, который опирался на широкий устойчивый первый этаж. Казалось, сделай еще шаг вперед, и постройка выпростает спрятанную в перья голову, хлопнет крыльями и взлетит.
Скрипнула, открываясь, дверь, и наваждение схлынуло. Вышла маленькая, рано состарившаяся женщина со смуглым обветренным лицом в пигментных пятнах. Белоснежные волосы были убраны в толстую косу. С плеч спускался плащ из пестрых совиных перьев. Это была Бурунг Ханту, глава храма птиц.
– Многих лет вашему храму и вам, уважаемая.
К главам полагалось обращаться именно так, на «вы». Никогда не знаешь, находится ли он в этот момент один, или сквозь его глаза смотрит божество.
– Что привело тебя, юноша? Нужда или желание меня навестить?
– И то, и другое вместе, – улыбнулся Игнасий.
– Идем наверх.
За углом храма начиналась лестница с гладкими, вытертыми множеством ног, ступенями и теплыми на ощупь деревянными перилами. Глава, несмотря на возраст, поднималась легко, будто под её ногами был ровный пол.
Наверху на выложенной ракушечником площадке стоял плетеный столик с исцарапанной птичьими когтями столешницей и два кресла с пестрыми подушками. В центре стола круглились фарфоровыми боками белоснежный чайник и пара чашек. На широком блюде высилась горка печенья.
– Вы ждали меня?
– Это и есть твой вопрос, юноша? – Бурунг Ханту улыбнулась, не разжимая губ.
– Вовсе нет. – С ответной улыбкой покачал головой он.
– Тогда садись. Любой обстоятельный разговор лучше вести за столом. Мои девочки тут всё приготовили. Разливай чай.
Напиток оказался прохладным и душистым. Игнасий хрустнул печеньем и сделал еще глоток. Конечно, его визит не мог остаться незамеченным. В этом уединенном месте вряд ли бывает много гостей, поэтому каждый как на ладони. В кустах чирикали воробьи и то щебетали, то жужжали вьюрки, так что тут тоже все понятно. Но зачем ей?
– Разумеется, я узнала от птиц. Они не очень умны, но многочисленны и наблюдательны, – проговорила глава будто в ответ на его мысли.
– Разумеется, – отозвался Игнасий.
Интересно, что еще ей известно, и какую информацию она хочет получить. Бурунг Ханту не из тех людей, которые делают что-то просто так.
– А ты, юноша? Ты тоже наблюдателен. Расскажи, здоров ли Далассин, что интересного творится в городе. Побалуй отшельницу свежими сплетнями.
Птицы вездесущи, но почти настолько же беспамятны. Предупредить о пришельце – это одно. Запомнить и передать разговор уже сложнее. А понимание взаимосвязи событий далеко за пределами их талантов.
Игнасий взял непринужденно-светский тон и наболтал того, о чем и так известно. Что Далассин Истина в добром здравии. Видит Всебесцветный Яэ, это было не ложью, а лишь легким преувеличением на пользу храма. Незачем всем подряд знать о проблемах и сложностях, даже дружественным персонам, вроде главы Птиц. Тем более, что Далассин сегодня утром и правда был почти в порядке. Игнасий рассказал, что огненные снова ввязались в очередное вроде-как-товарищеское соперничество с водными. Что на рынке появился новый серебристый сорт винограда, которым храм Плодородия очень гордится. И, конечно, о мёртвом теле, найденном утром на площади. О нём невозможно было умолчать.
Бурунг Ханту кивала и вставляла ничего не значащие вопросы. Похоже, ее мысли занимало что-то другое.
– А что ты можешь сказать о пророках, юноша? – бросила она небрежно, как бы между словом.
Ага, вот оно. Игнасий насторожился, не меняя выражения лица. Вот главное, что она хотела услышать. Что он может ей рассказать? Он мягко улыбнулся.
– Они ведут себя как обычно, уважаемая глава, то есть совершенно безобразно. Одно только представление над трупом чего стоило. Но, – он помолчал и добавил – что-то идёт не так, и я пока не могу разобраться, что именно.
– Вот оно как. Что ж, это подтверждает мои мысли.
– А что можете сказать о пророках вы? Ведь ваш вопрос не был пустым любопытством.
Она что-то знала. Или подозревала. Не зря же начала спрашивать о них первой.
Бурунг Ханту отвела взгляд.
– Немного, юноша, немного. Но того, что слышали птицы, достаточно, чтобы посоветовать тебе в ближайшие дни не лезть на рожон. Но ты вряд ли послушаешь добрых советов.
Игнасий вежливо улыбнулся. Что ж, это немного, но вряд ли стоило рассчитывать на большее. На что он только рассчитывал, заявляясь сюда?
– И еще. За мной сегодня повсюду следует галка. Ваша? – спросил он в лоб.