Наталья Вильчинская
Тая
Белла с обожанием посмотрела на свою маму и нежно ее обняла.
– Я знаю, что ты Таю не можешь бросить…
Анна Аркадьевна кивнула.
– Мне ее через месяц в первый класс вести…
– Я помню, – Белла улыбнулась впервые за вечер. – Тая и вправду удивительная девочка – такая умненькая и смышлёная. Вся в тетю!
– В бабушку, – засмеялась Анна Аркадьевна.
Обе женщины замолчали. Одна из них думала о том, как у одних и тех же родителей вырастают совершенно непохожие друг на друга дети. А другая всем своим сердцем понимала, что ее некогда крепкая и такая дружная семья рушилась на глазах…
В ванной комнате, укрывшись пеной и водой, еще одна женщина из этого дома испытывала невероятное чувство стыда перед мамой и сестрой, но то ли гордость, то ли какая-то старая застоявшаяся обида не давали ей смелости признать это и попросить у всех прощения… Не было у нее невероятной силы воли уметь признавать собственные ошибки. Ей было гораздо проще объявить всем войну, даже если сражаться нужно будет против целого мира…
Через несколько дней Белла улетела. С Леной они так толком и не начали разговаривать, и все оставшееся время до отъезда одна из них предпочитала проводить на работе, а вторая – посещая старых институтских подруг. После отъезда Беллы в квартиру незамедлительно вернулся Борис Сергеевич, а с ним и его «Шипр», расческа для усов и видавший виды плащ. Гриша улетел с родителями на море, а Тая, которая ни за что не хотела больше расставаться с бабулей, зажила прежней жизнью, пока ни наступило первое сентября.
Этого дня ждали практически все дети со двора, но никто его не ждал так сильно, как Тая. Ворочаясь на своем диванчике, девочка каждую ночь представляла, как мама заплетет ей две косички с пышными бантами – прямо как на открытках, наденет школьное платье с белым накрахмаленным фартуком, нарядные туфельки, и Тая, взяв с гордостью в руки ранец, пойдет в школу… Там она обязательно подарит самый большой букет своей первой учительнице, Тая прекрасно помнила, что ее зовут Белла Аркадьевна, и ей казалось, что именно ей подходят красные гвоздики, и та, расплывшись в улыбке, заведет Таю в класс, где ее будет ждать много новых друзей…
Но с самого начала что-то пошло не так… Все началось с туфель… То ли из-за болезни Анны Аркадьевны, то ли из-за того, что мама с бабушкой слишком сильно погрузились в свои мысли после приезда Беллы, но как-то так получилось, что Тая осталась без новых туфель – их просто забыли купить. Накануне первого сентября, когда в Елене Львовне проснулась женщина-мама, и она, погладив школьное платье и фартук, попросила Таю все это примерить, выяснилось, что подходящей обуви нет… В ужасе Лена побежала в ближайший универмаг, но ничего, кроме пустых полок, она там не увидела. Звонить Белле или Лизе и просить выслать туфельки посылкой было бесполезно, так как на календаре отчетливо значились две цифры – 31 августа… Расстроенная женщина попыталась реабилитировать старые туфли, но все было тщетно – чтобы она ни делала, на нее грустно смотрели два облезлых красных носа из потертой кожи…
– Ну ничего, – сказала она натянуто бодрым тоном, – на обуви свет клином не сошелся! Походишь пару недель в этих, а потом придет посылка от Лизы, и сможешь носить новенькие…
Тая чувствовала, что сейчас расплачется… А потом Лена достала школьный ранец… Тая представляла все, что угодно, но только не огромный бесформенный чемодан грязно-серого цвета с волком из «Ну, погоди!» на крышке… Он был чудовищно безобразен…
Абсолютно не замечая ужаса в глазах дочери, женщина положила в портфель тетрадки и очень похожий по дизайну на ранец пенал с ручками и карандаши.
– Мам, он некрасивый…
– В смысле? – вопросительно посмотрела на нее Лена.
– Ну, я думала, он будет синий с пряжкой… – неуверенно начала девочка…
– Тай, не морочь мне голову! Какой был в универмаге, такой и купила.
Мама явно давала понять, что совершенно не настроена продолжать этот разговор.
– А цветы? – спросила Тая сквозь слезы.
– Какие еще цветы??? Хватит ныть, Таисия!
– Ну, цветы для Беллы Аркадьевны, – процедила Тая, сдерживая из последних сил слезы, которые все равно предательски катились по ее щекам.
– Как ты меня достала! Где я их сейчас возьму??? – Лена развела руками.
Тая дала волю чувствам и громко заревела – весь ее мир рушился, ведь совсем неважно, что тебе всего семь, если ты уже знаешь, что у элегантной женщины обязательно должна быть небольшая сумка в тон туфель и цветы в руках по случаю…
– Леночка, ну она права, – вмешалась Анна Аркадьевна. – Кто же ходит на первое сентября без цветов?! Таюша, идем с тобой вместе сходим и найдем самый красивый букетик цветов для твоей учительницы, – ласково обратилась бабушка к внучке.
Анна Аркадьевна поправила каре, повязала вокруг шеи шелковый платочек, и, взяв в одну руку сумочку, а во вторую маленькую ручку внучки, решительно вышла на улицу.
Несмотря на то, что день близился к концу, на улице все еще было тепло. Солнце лениво ласкало лица случайных прохожих сквозь пушистые от листвы ветки деревьев. В воздухе стоял запах дровяных печей, от чего делалось по-особенному уютно. Видимо, весь город готовился к первому сентября, а счастливые обладатели деревянных домов и бань решили напоследок отмыть своих новоиспеченных школьников.
Слышно было, как где-то вдалеке тренькал трамвай, а в конце улицы лаяла чья-то собака. Из открытого окна негромко запел телевизор.
«Спокойной ночи, малыши, – узнала мелодию Анна Аркадьевна. – Значит уже восемь часов!»
– Таюша, надо ускоряться! Время-то оказывается восемь!
Девочка округлила испуганно глазки и засеменила рядом, ускорив шаг.
Жизнь научила Анну Аркадьевну радоваться счастью в мелочах: пить по утрам кофе с блаженной улыбкой, быть элегантной даже в булочной, баловать себя цветами или вкусными конфетами, по чуть-чуть, чтобы не навредить фигуре, но больше всего она любила наслаждаться общением с близкими и с упоением читать интересную книгу или просто гулять по улице, разглядывая дома, прохожих, вдыхая каждой клеточкой тела городские ароматы, подставляя морщинистое лицо ветру или солнцу…
Ей нравилось слушать, как пахнет асфальт после дождя, или как игриво щекочет ноздри свежеиспеченный хлеб. А еще она любила запах краски новенькой книги или свежей газеты, любила запах гудрона из толстой и чумазой бочки и просто обожала запах метро. В их городе, к сожалению, такой транспортной роскоши не было, но когда она приезжала в гости к дочерям и спускалась в недра мегаполисов, каждый раз ее сердце ликовало от восторга, а голова начинала кружиться от окутавших ее ароматов. Казалось, она пропускала город через себя, чувствуя, как пульсирует и жадно дышит его главная артерия – метро…
Анна Аркадьевна была стопроцентным городским жителем, у которого картошка росла на рынке, а коровы доились на молочном заводе, и, как настоящий городской житель, она, конечно же, знала, где можно найти цветы в воскресенье вечером – у таких же, как она, бабушек, которые продавали дары сада прямо около входа в центральный павильон городского рынка.
Маленькие, крепкие и загорелые бабушки, повязав вокруг головы платочки, сидели на перевернутых ведерках и, разложив прямо перед собой урожай, ждали своего последнего покупателя. Кто-то продавал мелкие садовые яблочки, кто-то острые перья зеленого лука и редис, а кто-то цветы – пушистые, нежные и ароматные пионы.
Тая, правда, представляла, что подарит красные гвоздки, но, увидев крупные бутоны пышных цветов, тут же забыла о первоначальном плане.
– А можно разных? – восторженно спросила девочка.
Анна Аркадьевна засмеялась.
– Конечно, можно! Выбирай!
Тая пискнула от восторга и бережно отобрала пять красивых цветов. Ей очень хотелось порадовать свою первую учительницу.
– Ну что, теперь ты счастлива? – спросила пожилая женщина внучку, когда цветы были куплены и аккуратно завернуты в газету.
Тая счастливо закивала, а потом нерешительно спросила: «Бабуль, а уже много времени?»
– А что? – лукаво улыбнулась Анна Аркадьевна.
– Ну, мы же на рынке… А это значит, что здесь рядом дом бабы Любы. Ну и, может, мы быстренько зайдем к ней на куриный чай? – пролепетала Тая, нежно обняв свою любимую бабушку.
– Ой, лиса! – Анна Аркадьевна рассмеялась. – Выбери тогда быстренько цветы для Любы и давай зайдем ненадолго. Как скажу: «Тая, домой!», ты тут же наденешь сандалики, и мы пойдем, договорились? И никаких «пять минуточек, бабулечка-красотулечка»!
– Договорились, – закивала Тая.
Баба Люба, как всегда, была очень рада своим гостям, и, как всегда, с трудом скрывая довольную улыбку, поворчала, что зря Анна Аркадьевна потратилась на цветы, а потом заварила такой привычный куриный чай и угостила своих гостей пирожками с капустой.
На что Анна Аркадьевна, блаженно закатывая глаза от невероятно вкусной сдобы, как всегда, поворчала в ответ, что такими темпами она скоро ни в одно свое платье не влезет. А Тая, как всегда, утопая в мягких и разноцветных подушечках на диване, наблюдала за такими любимыми и родными женщинами, думала о том, как же это здорово, когда все в твоей жизни «как всегда»…
Лена открыла глаза еще до того, как прозвенел будильник. За столько лет работы на заводе она привыкла просыпаться ровно в пять пятьдесят независимо от того, выходной это или рабочий день. Открыв глаза, она посмотрела в окно, но ничего кроме темноты там не увидела – солнце еще не встало. В их краях оно вообще было редким гостем: поздно просыпалось, обычно совсем ненадолго, потом, как правило, пряталось за тучи или облака и очень рано скрывалось за линией горизонта, уходя в следующий день. И если ты был заводчанином и работал с восьми до шести, то твои шансы увидеть солнце сводились к нулю. Разве что в выходные. Да и они пролетали так незаметно, что Лене становилось не по себе, когда она осознавала, заводя по привычке будильник на 06:00, что уже вечер воскресенья, а это значит, что завтра понедельник, а с ним и новая рабочая неделя, где ее ждет ненавистный завод…
Лена повернула голову направо и посмотрела на четко вырисовывающийся на фоне светлых обоев профиль Бориса, который спал рядом с ней. Широкие крылья его носа раздувались еще больше при каждом вдохе, приводя в движение усы и губы. Рот при этом был слегка приоткрыт, и можно было слышать, как он тихонечко свистит сквозь свои выпирающие вперед зубы. «В темноте он похож на бобра», – подумала Лена. От мужчины пахло потом, табаком и чем-то кислым. Лену передернуло. «Видимо он опять пил в кресле, когда я спала», – грустно констатировала она. То, что Борис не на шутку увлекся спиртным, она заметила не сразу.
На заводе с алкоголем было строго, и на мужчин, которые злоупотребляют, стучали свои же коллеги. Начальники, как правило, ни с кем не церемонились и увольняли незамедлительно. При всем при этом папа Лены при жизни был с алкоголем на ты, обожал домашнюю вишневку, а ужин считал не ужином, если ему не налили сто граммов ледяной водки под хорошую закуску. Поэтому у нее и в мыслях не было, что у мужчины, который тем более работает фрезеровщиком на заводе, могут быть проблемы с алкоголем.
Чем старше Лена становилась, тем больше она убеждалась в том, что ни черта не умеет разбираться в людях. Она не была ни такой хваткой и пронырливой, как Белла, ни в меру осторожной и аккуратной, как Лиза, и уж тем более не такой сильной и уверенной в себе, как мама. Она не умела заводить подруг, и если с кем-то и сближалась, то неизменно оказывалось, что женщина, набивающаяся ей в друзья, на самом деле конченная стерва и сплетница, которая не упускала случая распустить грязные интриги за ее спиной. А их было предостаточно, если принять во внимание белобрысую и голубоглазую Таю, которая подрастала без отца в самой обычной интеллигентной семье… Более того, у Таи были фамилия и отчество дедушки, что вызывало еще больше поводов для пересудов. Пожалуй, масло в огонь добавляло и то обстоятельство, что эта самая обычная интеллигентная семья была еврейской, а глава семьи – покойный Лев Константинович Виельгорский – был самым ярким ее представителем. И, может быть, не будь у ее мамы Анны Аркадьевны такой прямой спины и такого количества красивых сумок и туфель, а у нее с сестрами таких темных волос и ярких глаз, наряду с золотыми медалями и красными дипломами, то и никто бы и не обратил внимания на маленькую светленькую девочку, которую воспитывают на пару мама и бабушка, но все вышеперечисленное было и ни коим образом не давало покоя завистливым мыслям окружающих… Разочаровавшись в дружбе в первый раз, а потом во второй и третий, Лена пришла к выводу, что проще вообще никого не пускать к себе в душу, чтобы потом не было еще более одиноко…
Будучи самой младшей из трех сестер, Лена всегда оставалась где-то в стороне. Родись она с каким-нибудь выдающимся талантом: глубоким голосом, склонностью к живописи или музыке, она, быть может, смогла бы превзойти своих предшественниц, но судьба, к сожалению, ничем таким ее не одарила: ни тяги к искусству, ни к чтению, ни даже к учебе у нее не было. И как бы она ни завидовала успеху своих старших сестер, но именно благодаря ему и следовавшим за ним элегантным шлейфом из безупречной репутации учителя относились к ней немного снисходительно, списывая ошибки на невнимательность и детскую рассеянность. И если среднестатистический студент работает первые два года на зачетку, чтобы потом три оставшихся зачетка работала на него, то Лене даже этого не приходилось делать. Видя фамилию Виельгорская, преподаватели все как один расплывались в довольной улыбке в ожидании четкой и свежей мысли, чего у Лены, к несчастью, никогда не было. Нет, она не была глупой или ленивой, и изо дня в день занималась уроками, чтением книг и заучиванием английских слов, но просто все эти простые операции, в отличии от ее сестер, давались ей с трудом, а что самое страшное – без особого удовольствия. Отчего Лена чувствовала себя большим пустым сосудом, который, как бы ни старались наполнить водой, все равно оставался пустым.
С миром любви дела обстояли еще хуже. Красивые и успешные парни, которые приходили к ним в гости, воспринимали Лену как младшую сестренку – ребенка, к которому питать какие-то серьезные чувства еще рано. Ребята со двора, знавшие всех троих по детским играм, были поделены на два фронта: тех, кто был втайне влюблен в немногословную и загадочную Лизу, и тех, кто демонстративно добивался внимания яркой и харизматичной Беллы. И будь она мудрее, она бы, быть может, обратила внимание на своих ровесников из класса, на тех, кто не был знаком с ее сестрами, но захватившая ее сердце обида сделала Лену не только пустой, но и слепой…
А потом Лена встретила Салавата. Ей так отчаянно хотелось, чтобы кто-то ее любил, что, потеряв чувство меры и времени, она со всем так долго копившимся в ней пылом и жаром обрушилась, как лавина, на такое новое и такое незнакомое ей чувство. Она не ждала трех заветных свиданий, как это принято у девушек, чтобы вкусить поцелуй первой любви, не стала она ждать и предложения руки и сердца, чтобы отдаться под покровом ночи на чьих-то мятых простынях своему возлюбленному, и никак она не ожидала, что через девять самых тяжелых в ее жизни месяцев она станет матерью-одиночкой…
Тысячу раз она прокручивала в голове то, что с ней случилось: представляла, как Салават вернется в их город, постучится к ней в дверь и на коленях будет умолять о прощении, мечтала, злясь на саму себя, о том, как он заберет их с Таей в Москву и будет хвастаться перед друзьями похожей на него, как две капли воды, дочерью. Лена ненавидела его так же сильно, как и хотела простить. Наблюдая за тем, как растет его дочь, ловя на себе ее взгляды и видя в них его, она каждый раз испытывала невероятную боль от того, что когда-то вызывало в ней такое неописуемое счастье. Каждый раз, когда она злилась на Таю, она злилась прежде всего на себя за то, что была такой слабой и такой наивной…
Сев на диван, на котором они спали с Борисом, Лена нащупала ногами тапочки и, засунув в них ноги, пошла на кухню ставить чайник. Открыв кран, она набрала холодной воды, чиркнула спичкой и повернула колесико от газовой конфорки.
В квартире было на удивление прохладно для начала осени. Женщина поежилась и накинула на длинную хлопковую ночную сорочку пушистый красный махровый халат с большим и широким поясом. Завязав его потуже, она подошла к зеркалу в ванной комнате.
В отражении на нее смотрело уставшее и грустное лицо женщины средних лет. Ее длинные волнистые волосы еще не тронула седина, но они тем не менее были тусклыми и безжизненными. Под глазами намертво залегли темные круги от хронического недосыпа, а на переносице появились первые признаки морщин. Две ровные вертикальные линии, предательски выдающие ее хмурый взгляд на окружающий мир.
«Дааа …Таким темпами тебя скоро будут принимать за Тайкину бабушку», – прошептала она грустно сама себе. «Сама виновата – с кем поведешься, от того унылости наберешься. Зато мужику своему будешь соответствовать, как нельзя лучше! Осталось только водку с ним по ночам глушить, и будет у вас самая идеальная семья…»
Лена умылась, нанесла легкими движениями кончиков пальцев на лицо сначала крем, а потом тон, стараясь при помощи последнего скрыть следы недосыпа. Затем она накрасила ресницы, по инерции подушила свои виски и запястья и, расчесав волосы, начала их завивать плойкой, укладывая их аккуратными упругими спиральками на плечи.
«Надо было бигуди на ночь сделать и не терять сейчас на это время», – проворчала она сама себе под нос.
Закончив с прической, Лена пошла на кухню, заварила свежий чай и сделала несколько бутербродов с сыром и маслом для себя и дочери. У Бориса с похмелья никогда не было аппетита.
«Пора ее будить», – подумала Елена, чувствуя, как в ней закипает раздражение от одной только мысли об этом.
Будучи по своей природе совой, Тая вставала по утрам тяжело. Лене приходилось ее тормошить, стаскивать с нее одеяло и чаще всего повышать голос. От чего неизменно просыпался Борис Сергеевич и принимался ворчать с нескрываемой злобой в голосе, как его это все достало, а Анна Аркадьевна, пытаясь защитить внучку, начинала слишком много суетиться, создавая лишь еще больше шума в непроснувшемся доме. В конце концов Лене пришлось несколько раз поссориться с мамой, прежде чем та согласилась не вставать по утрам, пока все не уйдут на работу или в школу, чтобы не накалять и без того накаленную обстановку в доме.
Женщина заглянула в комнату. Таю практически не было видно из-под одеяла, и лишь только маленькая торчащая пятка выдавала, что на диванчике кто-то спит. Мама лежала на своей кровати лицом к стене, отчего было непонятно, спит она или нет. Но Лена в глубине души понимала, что Анна Аркадьевна скорее всего не спит, просто гордость и обида на дочь не позволяют ей себя выдать.
– Таисия, просыпайся! – сказала она строгим голосом.
Тая не пошевелилась.
– Я сказала, вставай! – произнесла она еще жестче.
Тая по-прежнему не подавала признаков жизни.
Тогда Лена подошла к дивану и сдернула с дочери одеяло. Та тут же свернулась в комочек от ворвавшегося в ее сон холодного воздуха, поджав ноги к груди.
– Я кому сказала просыпаться! – женщина ущипнула девочку за плечо.
От неожиданности та открыла глаза, полные испуга.
– Больно! – захныкала Тая, потирая одной рукой плечо.
– А будет еще больнее, если сейчас же не встанешь! – сказала строго мать и, взяв дочь крепко за руку, потащила ее в туалет. С недавних пор Тая начала писаться, поэтому было крайне важным вовремя довести ее до туалета.
– Я пошла одеваться, а ты, как пописаешь, быстро умывайся и чисти зубы.
С этими словами женщина оставила дочку сидящей на унитазе и удалилась к себе в комнату. Открыв шкаф, она достала темно-синюю прямую юбку ниже колена, белую рубашку и белый халат – типичная униформа среднестатистического инженера. Застегивая пуговицу за пуговицей, она параллельно прислушивалась к звукам из уборной. Там стояла кромешная тишина.
Чувствуя, как в ней с новой силой закипает злость, Елена Львовна, не имея больше никакой возможности сдерживать себя, быстром шагом направилась в сторону уборной, рывком дернула дверь на себя и закричала на дочь низким животным голосом: «Я кому сказала умываться??? Ты что, издеваться надо мной вздумала, тварь ты такая??? Быстро собирайся в школу!!!»
Маленькая Тая вздрогнула и посмотрела на маму сонными глазами, полными слез. Она попыталась просочиться между женщиной и дверным косяком, но та успела ее поймать и изо всех сил сжала за плечо, продолжая кричать: «Каждое утро одно и тоже! Неужели так трудно просыпаться с первого раза?! На хер мне все это нужно?! Ты что думаешь, у меня больше дел нет, кроме как тебя будить? Поверь, мне есть чем заняться! Можешь вообще не ходить в школу! Вырастешь тупой идиоткой и пойдешь дворником работать! Что ты молчишь? Что ты вылупила свои шары???»
Девочка смотрела на маму, не в силах что-либо произнести. Ее разрывало от страха, холода, боли и обиды. Она изо всех сил сдерживала себя, чтобы не начать реветь, потому что знала, что мама разозлится еще больше.
– Леночка, ты что так кричишь?
Услышала Тая самый родной голос на свете.
– Заткнись! И лучше не лезь, – рявкнула мама на бабушку.
Тая почувствовала, как сжалось ее сердце.
– Бабуль, я сейчас умоюсь и оденусь, – проскулила она.
– Я же просила тебя не вмешиваться!
Голос женщины был злой и холодный, как металл.
– Хватит, пожалуйста, – девочка схватила мать за руку. – Не кричи, пожалуйста, я боюсь тебя!
Тая почувствовала соленый вкус во рту. Видимо, она прикусила язык или щеку. Боли не было.
– А какого хрена ты тогда творишь??? Пять минут тебе чтобы собраться.
Тая, не дожидаясь продолжения гневной тирады, молниеносно ринулась в ванную комнату, наспех почистила зубы, умылась и побежала в их с бабушкой комнату одеваться. Кушать ей совсем не хотелось.
Анна Аркадьевна стояла около окна и молча смотрела в темноту невидящим взглядом.
– Таюша, тебе помочь? – спросила она, не поворачивая головы.
– Да нет. Я уже все, – ответила девочка и, схватив школьный ранец, выбежала в коридор.
Мать уже стояла там, постукивая раздраженно носиком туфли по паркету. За считанные секунды девочка надела потертые красные башмаки и выбежала в подъезд со словами: «Пока, бабуль!» Елена Львовна молча вышла следом.
Анна Аркадьевна, по-прежнему не шевелясь, продолжала стоять около окна. Она слышала, как в соседней комнате скрипнул диван, затем тяжелой поступью кто-то прошел в уборную. Анна Аркадьевна поняла это по характерному шуму сливающейся воды. Потом в ванную комнату. И вновь Анна Аркадьевна услышала, как загудела в кране вода, но в этот раз гораздо мягче и дольше. Потом этот кто-то прошел на кухню, съел бутерброд, предназначавшийся для ее внучки, и выпил весь ее чай со словами: «Сука, холодный!» После этого этот кто-то вернулся в комнату, поскрипел дверцей шифоньера, выругался еще раз, уронив вешалки с одеждой. Кое-как наспех поднял и повесил их на место и, наконец-то, громко хлопнув входной дверью, ушел не попрощавшись. Анна Аркадьевна постояла еще пару минут, а потом, опираясь на мебель дрожащими руками, добралась до своей кровати, неуклюже села на самый ее край и горько заплакала…
