Наталья Есина
Я нарисую симфонию неба

Полная версия

Глава I

Альбина проснулась с радостным чувством, как в детстве. Вот-вот раздастся шорох за дверью и войдут родители, папа произнесет торжественную речь, а мама вручит подарок…

За окном вовсю хозяйничало солнце, здороваясь едва подрагивающей на настенном ковре тенью от ветки.

«Неужели ветер? Так некстати. Чего доброго, погода изменится и испортит натуру», – сладко потянувшись, Альбина скинула пуховое одеяло, села и поежилась. Нащупала ногами вязанные тапки и вскочила с кровати. Торопливо накинула халат, подошла к окну, отодвинула кружевную занавеску и застыла. Прямо перед ней – руку протяни – на ветке рябины сидел снегирь. На фоне искристого снега нахохлившаяся птица с ярко красной грудкой смотрелась новогодней игрушкой.

«Пятно крови на белом, – всплыла не к месту мыслишка, а внутри колючкой шевельнулся страх. – Чушь какая… Кровь при чем?»

И тут же вспомнился детский стишок:

Я вида́л такую птицу,

Что теперь не спится мне.¹

«Ну и разгулялось воображение…» – Альбина обвела взглядом комнату. Какая досада: и карандаши, и блокнот остались на кухне.

Как ни старалась осторожничать, от движения шторы снегирь упорхнул, оставив после себя разбросанные на снегу обклеванные ягоды. Красные. На белом. Как капли крови…

Альбине стало не по себе:

«Что за фигатень в голову лезет?»

Она все рассчитала. На дорогу уйдет минут двадцать пять. Место присмотрела в прошлый приезд. Сходство потрясающее! Обойти деревню со стороны леса, дальше небольшой пригорок, за ним пологий спуск к редкому молодому березняку. Деревянный мостик через петляющую замерзшую речушку со смешным названием Братик и, сквозь заросли сухого тростника и рогоза, выход к озеру.

Сегодня она осуществит давнюю мечту – напишет с натуры озеро, похожее на то самое. Уверена, что напишет не хуже. Главное, со светом не прогадать: мартовское солнце капризно, и важно успеть схватить соотношение цвета и тона. На все про все будет часа два. Дальше писать бесполезно: со сменой освещения изменится и пейзаж. Благо, есть мобильник. Альбина всегда делала снимки, чтобы уже дома доработать детали.

Шесть лет назад, впервые увидев «Озеро» Левитана на выставке в Третьяковке, она твердо решила: станет художницей. Картина будоражила, как будто с ней было что-то связано – в прошлом или будущем – этого пока понять не могла.

С тех пор часто рисовала свое озеро во сне. Просыпаясь, пыталась уловить зыбкое состояние запоминания образа. От сосредоточенности ум превращался в решето, и важные мысли утекали, не поддаваясь осознанию.

Альбина снова и снова делала эскизы. За этот год отточила мастерство так, что даже отец, наблюдая за ее работой, воскликнул:

– О, левитановская манера! – поставил посреди комнаты стул, сел, и, подперев рукой голову, задумчиво рассматривал картину на мольберте. Потом вскочил и побежал на кухню, где мама накрывала к обеду. Альбина осторожно вышла в коридор и прислушалась к гудению отцовского баса.

– Алька-то у нас и впрямь гениальная дочь! Слышишь, мать! Это ж надо же! Левитана…

Мамины слова Альбина не разобрала. Скорее всего, похвала наткнулась на ее ворчание, потому что ответ отца прозвучал с ноткой возмущения:

– Ай, ничего ты не понимаешь в искусстве!

Наскоро позавтракав мамиными блинчиками, заботливо упакованными в судок, Альбина выпила большую кружку кофе с молоком – уф, многовато, но ничего: впереди долгая прогулка и работа на морозе. Подошла к окну, подула на замысловатый узор на стекле и в оттаявшем кружке рассмотрела градусник. Ого, минус пятнадцать! Надо утепляться. Вернулась в спальню, выложила из шкафа на кровать термобелье и свитер из грубой овечьей шерсти. Сверху комбез, на ноги шерстяные носки и угги.

«О, нет! Забыла угги! И как теперь в кроссовках на морозе? Вот дурища! Придется доставать из кладовки отцовские валенки… Мамочки! Лишь бы мышей не было, как в прошлый раз… – Альбина нашла среди старых тулупов и шапок, пропахших нафталином, папины валенки. Обула и с трудом на ногах удержалась: – Жесть… Так, наверное, чувствовал себя Нил Армстронг, делая первые шаги по поверхности Луны. Калошами по деревянному полу шаркают, еще и сбежать норовят, и ноги в них не сдвинешь…»

Прихватила лежащие стопкой у печи старые газеты, развернула и скомкала несколько листов. Запихнула вглубь валенок:

«С двойными носками сойдет… Теперь этюдник», – плотно закрутив пузырек с разбавителем, обернула ветошью.

Масленка, простые карандаши, блокнот. Отковыряла мастихином небольшой засохший комочек на деревянной палитре и прикрыла ею тюбики с краской, чтобы не громыхали при ходьбе. Сняла резинки с кассетника², проверила, хорошо ли держится картон. В большой холщовый рюкзак сложила этюдник, термос, запихнула фартук. Затянула шнуровку, перенесла все на веранду к дверям. Из шкафа достала овчинную безрукавку и шапку ушанку:

«Баба на чайник. Зато не замерзну. Телек, вода, электричество – выключила. Мобильник в кармане», – с трудом вдела руки в лямки рюкзака, повесила на плечо кассетник, завязала под подбородком шапку. Натянула толстые варежки с откидным верхом и вышла на крыльцо.

От яркого солнца слезились глаза. Небо чистое, ослепительно голубое. Иней всюду: на ветвях, стволах деревьев, на домах, заборах. Глубокий вдох, и в нос впились мелкие иголочки. Альбина тяжело протопала к калитке. Надо поторопиться: в отцовских валенках дорога может занять больше времени.

На улице пусто. Попрятались все от холода. Она шла вдоль высокого металлического забора, объединившего несколько дач. Эта часть деревни выросла лет пятнадцать назад. В то лето сгорели старые пустующие дома, и на их месте постепенно построились дачники. Директор галереи, в которой выставлялся отец Альбины, предложил и ему приобрести участок.

Мечта о собственном загородном доме с мастерской давно грела творческую отцовскую натуру. Он продал гараж, занял недостающую часть денег у знакомых, и десять соток под «родовое семейное гнездо Никитиных» – так в шутку отец называл свои владения – стали достоянием семьи. Пришлось, правда, вытерпеть девятибалльный шторм в лице мамы: она хранила в гараже заготовки на зиму. Но отец договорился с соседом и в тот же день перенес банки с соленьями-вареньями в его погреб.

Мама демонстративно не казала нос на стройку. Не захотела даже отцовский проект смотреть. Но, приехав однажды на шашлыки, увидела аккуратный двухэтажный дом из клееного бруса, да еще с верандой и подвалом, и зачастила сюда. Самозабвенно копалась на грядках. Посадила вдоль забора смородину, в теплицах выращивала огурцы и помидоры, а на ее розовые кусты приходили поглазеть деревенские матроны. Постоят – руки в боки – и с завистливым вздохом расходятся.

Забор из гофрированных железных листов мама попросила заменить на невысокий, деревянный:

– Нечего прятаться от людей, как какие-то буржуи. – Когда приезжали гости, объясняла дорогу так: – От клуба прямо, у магазина – налево, а там нас любая собака узнает: втемяшило же Андрею в голову изгородь разрисовать.

Отца работа на земле не привлекала. Он занимался обустройством дома и творчеством. Мастерская на втором этаже с окнами на пруд казалась тесной из-за беспорядочно расставленных гипсовых фигур. Стол завален эскизами. В углу – небольшой диванчик.

В хорошую погоду отец выносил мольберт или станок с проволочным каркасом на залитую бетоном площадку за хозблоком. Досталась она отцу не так-то просто. Эта история, со смаком рассказываемая за каждым застольем, стала семейной байкой…

В первое лето на даче родители поссорились из-за ерунды и неделю не разговаривали. Солнечным утром отец решил поработать на свежем воздухе и облюбовал место между теплицами. Вынес ведро, гипсовую смесь и пошел за шлангом с водой. Мама мыла посуду на веранде. Как только отец скрылся за домом, она пулей метнулась к ведру, пнула его, с кряхтением отодвинула мешок с гипсом и принялась на этом клочке земли высаживать чеснок.

Отец, увидев ее выходку, хмыкнул, перенес гипс с ведром к саженцам антоновки и, беззаботно насвистывая, занялся делом.

На следующий день он нашел свои заготовки для отливок между забором и кустами смородины. Земля под яблонями вскопана, а на колышках болтались пакетики с картинками белого клевера.

Отец заперся в мастерской и просидел там без обеда и ужина назло матери: он прекрасно знал, как для нее важно накормить домочадцев. Мама нарочито громко гремела тарелками в гостиной. Принесла и поставила перед закрытой на ключ дверью заботливо накрытый салфеткой сотейник с рагу, но отец так и не вышел.

Ночью крадучись спустился на кухню, костеря скрипучие ступени. Не включая свет, открыл холодильник, потянул на себя палку колбасы, и задел стоящую на кастрюле тарелку. Злосчастная посудина полетела на пол и разбилась. В ту же минуту зажегся свет, и на кухню влетела мама. Растрепанные волосы, глаза открыты во всю величину, в одной руке – кочерга, на другой болтался наспех надетый халат. Несколько секунд отец смотрел на мать не мигая, потом оба расхохотались. За ночным чаепитием состоялось примирение.

Этим же летом отец сделал по просьбе мамы забавные садовые скульптуры бобров, кроликов и ежей. Сейчас их занесло снегом…

Из воспоминаний Альбину вывел громкий лай. Она остановилась. Вот разиня! Прошла поворот на центральную улицу. Поправив съехавший с плеча кассетник, повернула назад. Под ноги бросилась черная лохматая собака. От неожиданности Альбина вскрикнула и замерла. Собака тоже застыла на месте. Наклонила набок голову и уставилась на Альбину круглыми карими глазами.

– Ты чья? – Альбина подхватила поводок, волочившийся по снегу.

Собака повернула морду в сторону бревенчатого дома с покосившимся забором.

– А ты умная, правда?

Собака тряхнула головой, подошла к Альбине, села на задние лапы и вытянула шею.

– Хочешь, чтобы я тебя погладила?

Уши псины встали торчком.

– А хозяин не обидится? – Альбина огляделась – никого, и потрепала кудлатую холку. – Порода у тебя непонятная.

– Дружок, ко мне! – раздался картавый детский голос.

Калитка дома, на который указывала собака, отворилась, и на дорогу выбежал маленький мальчик. Серый комбинезон, такие же, как у Альбины, валенки с калошами, только на несколько размеров меньше. Из-под смешной полосатой шапки, похожей на носок, выбивались кудрявые пшеничные волосы, а красный шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи, свисал до колен. Увидев Альбину, мальчик в нерешительности остановился.

– Твоя собака? – Альбина улыбнулась и протянула поводок.

– Моя, – мальчик подошел ближе и добавил, не поднимая головы: – Мы дружим.

В доказательство его слов пес мягко вытянул зубами поводок из рук Альбины и отдал его мальчику.

Альбина засмеялась:

– Все понимает, – присела на корточки, обхватила морду собаки и почти коснулась ее носом.

Мальчик посмотрел на Альбину, и она обомлела. Столько раз рисовала глаза, что ей казалось, она знает о них все. Любое настроение могла передать легко, играючи, с поразительной точностью. Не важно, карандашом, акварелью или ручкой. Но глаза этого ребенка были необыкновенные. И даже не их синь поразила Альбину. Нет. Удивительно глубокие. Бездонные. Будто без зрачков. И очень странный взгляд: он никак не вязался с возрастом и одеждой. Так не смотрят маленькие дети, так взирают умудренные опытом старики. Смесь любопытства и грусти. Ощущение и пугающее, и, одновременно, внушающее жалость.

Придя в себя, Альбина спросила:

– Ты один тут?

– Бабушка в магазин пошла, а мама с папой на небе, – мальчик улыбнулся. Отсутствие двух верхних зубов придавало лицу милое очарование.

– А сколько тебе лет? – фраза о родителях заставила сердце Альбины сжаться.

Мальчик поднял руку в полосатой шерстяной варежке, под стать шапке:

– Уже пять! – сообразив, что пальцы не видно, стянул варежку, и она забавно повисла на резинке. – Вот сколько!

– А как тебя зовут?

– Симеон, – и добавил, понизив голос: – Бабушка говорит, что меня Бог слышит.

Собака гавкнула, завиляла хвостом, и, ухватив варежку Симеона, дернула, растянув и без того длинную резинку.

Альбина сдержала улыбку:

– Красивое имя. А я – Аля, – стряхнула с плеч Симеона снег. – Далеко от дома не уходи. И добавила, глядя на собаку: – А ты, Дружок, следи за хозяином.

Пес переступил с лапы на лапу и еще раз гавкнул. Симеон залез ему на спину, а Дружок зарычал и попытался стащить мальчика за штаны.

– До свидания! – Альбина помахала Симеону, прибавила шаг и через два дома свернула на центральную улицу.

Снег под ногами ритмично поскрипывал. Из носа вылетало облачко пара. Шустрая тень меняла форму и длину, ломаясь о фонари, крыши и заборы, превращаясь то в толстяка, то в худосочного верзилу.

У продуктового магазина собралась очередь из деревенских женщин. Они переминались с ноги на ногу и тихо переговаривались, натягивая на лоб пуховые платки.

Альбина завернула за угол и вышла на небольшую площадь, вспугнув голубей. Традиционная скульптура вождя в съехавшей набок шапке-пирожке из снега указывала ей дорогу к лесу. На тумбе перед клубом висела облезлая афиша – память о приезде городской филармонии. Еловая аллея у памятника неизвестному солдату. Альбина приостановилась на минуту перед постаментом, сейчас больше похожим на сугроб. Каменный боец опустился на одно колено, чуть склонив голову. Альбина мысленно поблагодарила воина. В детстве ей казалось, что он улыбался в ответ.

Деревня осталась позади. Дорога вильнула вправо и превратилась в утрамбованную колею. Альбина начала понемногу уставать и пару раз, споткнувшись о рытвину, чуть не упала:

«Дурацкие валенки Гулливера!»

Кромка леса бросала ровную сизую тень на холмы, сияющие белизной. В воздухе будто позвякивали невидимые хрустальные нити. Звук напоминал цвиньканье снегирей. Альбина приложила ладонь ко лбу и всмотрелась в березовую рощицу за пологим спуском. Так и есть: снегири гроздьями обсыпали деревья.

«Словно капли крови, – сердце заныло от беспричинной тревоги. – Опять эта кровь…»

Дорога сделала резкий поворот и пошла вниз. Потеряв равновесие, Альбина плюхнулась на копчик. Рюкзак брякнул, кассетник, слетев с плеча, покатился по склону. Попыталась встать, но калоши оказались жутко скользкими.

«Ладно: на попе доберусь быстрее», – догнала кассетник, подхватила на лету. У березняка врезалась в сугроб. Встала, отряхнула комбинезон и зашагала по узкой тропинке.

Солнце чуть сместилось к горизонту, а небо покрылось хлопьями полупрозрачных облаков. Березняк быстро закончился. Альбина порядком вспотела. Пришлось замедлить шаг: не хотелось замерзнуть, едва начав работать. Расстегнула верхнюю пуговицу и развязала ушанку. А вот и мостик заскрипел под ногами. Осторожно перебралась на другую сторону речки, держась за деревянные поручни, и увидела озеро.

Свое «Озеро» Альбина задумала своеобразным гимном природе. Со свойственным максимализмом представляла, с каким восторгом публика воспримет ее шедевр:

«Ликующие яркие краски. Снисходительное солнце смотрит свысока на капризную морозность уходящей зимы. Облака парят, снег сияет, и зритель просто обязан испытать трепетное счастье и душевный подъем!»

Альбина похвалила себя за то, что заранее облюбовала раскидистую иву у берега и угадала с освещением. Солнце как раз справа, за спиной. И тень ивы очень кстати – прямой свет не должен попадать на этюд. Когда-то прочитала фразу художника Крымова: «Не важно, что писать, важно – хорошо устроиться».

Сняла рюкзак, порядком надоевший кассетник, размяла затекшие плечи и принялась оценивать вид на озеро с разных сторон. Присела. Нет. Сухой тростник сразу скрыл маленькие домики на снежных косогорах. Казалось, небо над деревней держалось на уходящих вверх столбах дыма из миниатюрных труб, и Альбина хотела передать это на картине. Сделала несколько шагов вправо. Мелкие облака тут же спрятали белую свечу церквушки. Отступить вплотную к стволу дерева – тоже не вариант: исчезла деревенька на горизонте. Но главное – озеро. Отсюда оно напоминало засахаренную поверхность зефира, а смещение в сторону меняло оттенок снега на сероватый.

Круглыми черными пуговицами блестели вырубленные во льду лунки. Рыбаки, сидящие около них, издалека были похожи на толстые знаки вопроса. Метрах в трехстах темнела небольшая прорубь.

«Рыбаков оставлю, а эта дырень явно лишняя», – Альбина прищурилась и закрыла ее пальцем.

Определившись с местом, вытащила этюдник, выдвинула складные ножки и поглубже воткнула в снег. На металлических крючках закрепила половинку кассетника с картоном. Сложив из пальцев прямоугольник, вытянула руки и, вглядываясь вдаль через окошко, прикинула композицию. И деревня, и церковь, и размытые очертания села на горизонте вошли в кадр. Достала из кармана мобильник. Фотографии готовы. Растерла замерзший нос и освободила пальцы из варежек.

Провела остро заточенным карандашом еле заметные линии, разделив картон на три плана. На заднем сгруппировала домики и церковь, добавила щеточку леса, контурно накидала облака. Одно, похожее на рваное очертание кошки в прыжке, и цепь наслаивающихся друг на друга кучевых. Самое большое облако чуть касалось прибрежного холма. Средний план заполнили проруби с фигурками рыбаков. Цокнула языком, довольная тем, как нанесла легкой штриховкой сухой камыш, обрамляющий озеро, и набросала тени.

Рука закоченела. Альбина подула на нее и накинула верх варежки.

«Поехали. Подмалевок».³

Улыбнулась, вспомнив Ксюху. На днях она, наблюдая, с каким упоением Альбина смешивала краски, проговорила:

«Того и гляди сожрешь свои масляные деликатесы».

Для Альбины краски жили, дышали. Часто подсказывали, как их лучше смешать, чтобы получить необычный цвет. Поделилась с Ксюхой своими ощущениями, а у той глаза на лоб полезли.

Солнце съехало вниз.

«Хорошо, что тени зафиксировала в карандаше», – Альбина привычным движением набрала палитру, мастихином добавила к ультрамарину краплак розовый. Разделила на три части, подмешала в каждую белил по нарастающей, осветляя тон. Сиренево голубоватые цвета готовы.

«Начнем с самого светлого, почти прозрачного, – короткими легкими мазками она покрывала подмалевок, быстро переводя взгляд с картины на небо. – Здорово получается!»

Прошлась более темным колером по углам, и небо сразу стало объемнее. Оттенки перекликались между собой, как певчие птицы на разных ветках, давая друг другу понять, что они рядом, близко, отчего их голоса звучали радостно, с надеждой.

От удовольствия Альбина вытащила кончик языка. Холод не ощущался. Вдруг нос уловил намек на аромат кофе. Рыбаки? Точно. У ближней лунки собрались фигурки, похожие на маленьких солдатиков, а над ними стоял чуть заметный дымок. Альбина покосилась на термос, сиротливо торчащий из рюкзака:

– Потерплю… – и осторожно, аккуратными касаниями кисти чуть выше линии горизонта наметила облака. – Блекло на первый взгляд, но усилить контраст можно потом, добавив ультрамарин. – Взяла большую плоскую кисть и еще раз прошлась размашистыми движениями по всему листу, едва касаясь его.

«Так, чуть засветлим верхнюю часть, оставив нижнюю более тягучей, и вон того пушистого барашка надо обязательно запечатлеть. Теперь объединим слои, растушевав границу между ними легкими крестообразными мазками. Основа готова!»

Ближе к горизонту небо приобрело сиреневый оттенок с вкраплениями розового. Проступила едва заметная монетка луны. Сумерки тихо подкрадывались к озеру, и оно приглушило белизну, уступая поверхность светло фиолетовым тонам.

Альбина отложила кисть и взяла термос. Прислонилась к стволу ивы. Какое блаженство – на морозе, маленькими глотками пить горячий сладкий чай с лимоном.

«И приходят хорошие мысли, и мечты у тебя широки…

В небе первые звезды повисли, в окнах тоже горят огоньки.

Постепенно все больше темнеет, лишь вдали, где на взгорке село,

Так полоска зари пламенеет, словно там еще день и светло…»⁴

«Через час стемнеет. Пастозим⁵ и сворачиваемся. На трассе автобус или попутку поймаю», – выдавила остатки белил, немного кобальта и кадмия красного. Для домиков смешала охру с каплей черного.

Мастихин уверенно оставлял на картине густые рельефные мазки.

«Уф! На сегодня все. Я – молодец!» – Альбина аккуратно соединила половины кассетника, спрятав картину внутри, закрепила резинками. Накрыла пленкой заляпанную красками палитру, собрала этюдник и засунула в рюкзак. Взвалила его на плечи, подхватила кассетник и пошла. Живот заурчал, намекая на обед, а валенки показались намного тяжелей, чем были утром.

Над озером разнесся знакомый заливистый лай.

«Дружок? Что он тут делает?» – Альбина приостановилась, осторожно спустилась к сухим кустам и прищурилась.

Картина маслом: Дружок катает Симеона! Мальчик скользил по льду на попе, держась за один конец кумачового шарфа. Другой, похоже, привязал к ошейнику Дружка.

«Маленький каюр в упряжке!» – Альбине тут же пришла мысль запечатлеть эту сладкую парочку на картине.

Дружок разогнался и упустил шарф. Симеон, хохоча, завалился на спину, а пес, не останавливаясь, помчался к проруби, ловко перемахнул через нее и закружился волчком. Вот дуралей! Симеон вскочил, обмотал шарф вокруг шеи. Дружок вернулся к мальчику, и они вместе побежали к полынье.

Сердце екнуло. Альбина запрыгала на месте и замахала руками:

– Туда нельзя!

Но лай Дружка перекрыл крик. Альбина плотнее прижала кассетник и рванула к проруби. За день газета в валенках утрамбовалась, и они болтались на ногах.

– Стойте! Ну, стойте же! – ей казалось, что голос слышно за горизонтом.

Ноги пудовые. Спина взмокла. Рюкзак оттягивал плечи и хлопал по спине. Сердце колотилось, в живот саморезами вкручивался страх. Валенки зацепились друг за друга, и Альбина растянулась на льду. Шапка съехала на глаза. Кассетник отлетел в сторону.

Поднявшись, словно в замедленной съемке, она увидела, как Дружок оттолкнулся задними лапами и завис над прорубью. Симеон прыгнул вслед за ним. Руки взметнулись вверх. Рот исказился в немом крике. Кровавая лента шарфа рассекла воздух. В следующую секунду Дружок приземлился на другой стороне полыньи, а Симеон упал в воду.

– Не-е-т! – кровь резко прилила к голове, Альбина вскочила и понеслась вперед. Подбежав к полынье, упала на живот, стянула зубами варежки, схватила Симеона за одежду. От кромки льда отломился кусок и закачался на воде. Дружок перебежал к Альбине и стал подтягивать Симеона. Алый шарф, одним концом лежавший на снегу, медленно спустился в воду. Альбина сжала зубы, замычала и рывком вытащила Симеона. Села на колени и перевернула его на спину. Мокрые волосы облепили синюшное лицо, распахнутые глаза невидящим взором смотрели в небо.

Альбина завыла:

– Пожалуйста! – неумелыми движениями надавила на грудь Симеона.

Раз, два, три… Раз, два, три…

Беспомощно оглянулась по сторонам. Несколько человек бежали к ней. Альбина подняла Симеона и крепко прижала к себе, словно ее тепло могло вернуть мальчика к жизни.

– Помогите… – будто сквозь вату услышала свой сиплый голос.

– Уйди от воды! – кто-то поволок за капюшон.

Дружок истерично лаял. Тыкался мордой в плечо. Потом сел на задние лапы и заскулил.

Перед лицом возникли руки в варежках. Наверно, это они хотят отнять у нее Симеона? Альбина сопротивлялась, но силы были не равны. Отпустив мальчика, она осела на бок. Лямки рюкзака больно впились в плечи. Внезапно Альбину вырвало. Во рту появился противный привкус кислятины.

Резко потемнело. Повалил снег. Сквозь пелену Альбина видела мигающие красно-синие огни. Светящиеся круги скакали над озером и слепили мокрые от слез глаза.

Невдалеке шевельнулась темная масса.

– Он мертв.

Альбина вздрогнула. Сердце заколотилось. Перед глазами замелькали кадры. Черная собака на фоне белого снега.

«Мертв!»

Ребенок протягивает растопыренную ладошку.

«Мертв!»

Озеро с бегущими фигурками.

«Мертв!»

Альбина почувствовала, что ее поднимают и куда-то ведут. Ноги не слушались. Все тело трясло.

Приблизилось размытое лицо.

– Вы меня слышите? – медленно тянул слова мужской голос.

– Его… Зовут… Симеон… – выдохнула Альбина, стуча зубами.

Огни, машины, трасса. Остановка. Скорая. Как больно режет глаза… А глаза мальчика, услышанного⁶ Богом, уже никогда ничего не увидят.