Наталья Галина
«Времена были нескучные!..» 2 том
– Матушка, – ответил светлейший, – что можно сделать, когда так всё переплелось?
– Ну, убери оттуда Державина. В конце концов, пусть лучше стихи пишет, чем возмущать общественное мнение.
– Он глава города прекрасный, столько, сколько он сделал, ни один градоначальник до него сделать не смог.
– Гришенька, всё понимаю, но спокойствие подданных важнее, поверь. А Гаврила Романович у нас без дел не останется. Мы всегда найдём, где ему силы приложить.
На том и порешили, и деятельность губернатора Гаврилы Романовича Державина в городе Тамбове на этом была завершена. А Загряжский успокоился тем, что не мытьём, так катаньем отомстил посмевшему ему противостоять человеку. Его девиз – только победа во всём – был подтверждён и в данном случае.
Глава 5
Наконец-то Парамон смог спокойно поговорить с Загряжским.
– Друг мой, – улыбнувшись и обняв поручика, сказал его командир, – даже поговорить по-дружески не дадут. Но я и так с момента твоего приезда вижу сияющие счастьем глаза. Значит, всё легло по сердцу, всё срослось. Рассказывай-ка всё подробно. Как сын мой поживает? Поговорил с ним?
Офицеры присели, и Парамон, не говоря ни слова, протянул Загряжскому письмо от Ольги. Иван сразу почувствовал серьёзность момента, улыбка сошла с его лица. Он принялся читать:
«Иван, долго собиралась тебе написать, но каждый раз не хватало духа. Так всё завертелось в наших жизнях, так всё запуталось: любовь, ревность, досада, страсть, служение Отечеству. Стало невозможно открыться друг другу, рассказать о себе и суметь остаться просто друзьями. Я виновата перед тобой за ложь, но пойми и ты меня, мной двигала досада и желание отомстить тебе, хотя бы и такой ценой. Этого делать было нельзя. Я много раз корила себя, но что сделано, изменить нельзя. Ещё раз прошу у тебя прощения. Видишь, даже и сейчас никак не могу сказать основное. Иван, Сашенька не твой сын. Он Ваш с Александрин племянник, кузен вашим детям.
Так получилось, что моя тайная деятельность на благо Отечества свела меня с удивительным человеком. Я была только в самом начале моего нового служения, в которое окунулась с головой после тяжёлых, почти невыносимых переживаний после разрыва с тобой и смерти новорожденного сына. Да, у меня был сын от тебя, Иван, которого я родила тайно, тяжело и потеряла спустя месяц после рождения. Ко всему этому, смерть отца, спустя два месяца – маменьки. Предложенная мне деятельность была для меня спасением. Без неё я не знаю, как бы перенесла такую череду потерь.
Я погрузилась в дарованное мне Богом служение полностью, не думая ни о чём более. Мне казалось, ни один мужчина не сможет поразить моё воображение после тебя, но то, что произошло нельзя объяснить ничем, кроме милости Божьей. На первом же задании я была отправлена в один из городов вместе с Сергеем Петровичем Ильиным, бывшим гвардейским офицером, по состоянию здоровья после одной из тяжёлых ран сменившего сферу деятельности и продолжавшего служить родине на новом поприще. Несмотря на сложное задание, я не могла не заметить, как деликатно и заботливо было его участие ко мне. Его ум, его весёлый лёгкий нрав, его умение мудро вести порученную работу, его бесстрашие в трудных ситуациях покорили меня. Я и не заметила, как полюбила его всей душой и сердцем. Наши взаимные чувства были замечены. Нам разрешили тайно обвенчаться, и я стала госпожой Ильиной.
Но наше счастье было недолгим. Среди привлечённых к выполнению задания оказался предатель. Чтобы не дать Сергею завладеть нужными документами, он заколол его кинжалом. Меня отозвали в столицу.
Я не лишила себя жизни от горя только потому, что поняла: под сердцем ношу нашего с Сергеем ребёнка. Смысл жизни для меня сосредоточился в этом зародившемся чуде. Князь Потемкин отнёсся ко мне очень заботливо, во время нашей встречи в столице он рассказал мне о матери Сергея. Я узнала, что он написал ей письмо, в котором поведал о нашей с Сергеем любви и супружестве, а также о том, что я ожидаю рождения ребёнка. Имение Агафьи Семёновны Отрадово находилось в Орловской губернии. Князь помог мне с экипажем, и я отправилась к свекрови.
Старушка сердечно встретила меня. Она буквально воспряла духом, ожидая внука от любимого сына, а меня приняла, как родную дочь. Сашенька родился здоровенький, вылитый отец. Через год ко мне обратились с просьбой помочь в одном деликатном и важном деле. Я оставила сына с бабушкой и няней и продолжила свою деятельность. Ещё через год Агафья Семёновна тихо отошла к Сергею. Я похоронила её, наняла в имение рекомендованного управляющего, а сына с няней и гувернанткой привезла в Петербург. Сама же опять вернулась к своему служению. Вот так мы и встретились с тобой, Иван, в Дерпте и Тамбове.
А сейчас сын подрос, я ему нужна, кроме того, я решила заняться иной деятельностью. Я обосновалась в подаренном государыней имении Олялино. Открыла в имении пансион для девиц благородного сословия. Пригласила учителей и рьяно тружусь на ниве просвещения. В моём пансионе тридцать воспитанниц разных возрастов, обучающихся грамоте, литературе, арифметике, музыке, танцам, шитью и другим наукам. Заодно и Сашеньку имею возможность обучать индивидуально.
Парамон, мой любезный верный друг, а теперь Божьей милостью и любимый супруг доскажет тебе то, чего нет в этом письме. А я желаю тебе добра, хочу остаться тебе другом. Знаю, что скоро вам опять возвращаться на военную стезю. Кто знает, что ещё предстоит? Вы оба отчаянные. Прошу, не бравируйте храбростью понапрасну, берегите себя и друг друга.
Прости, коли что не так. Даст Бог, когда-нибудь свидимся.
Остаюсь твоя родственница госпожа Синица».
Загряжский невидящим взором смотрел перед собой и не произносил ни слова. Молчал и Парамон, не желая нарушить такое непростое молчание друга.
– Таки смогла ударить больно, отомстила она мне, – наконец, грустно улыбнувшись, сказал Иван.
– Это не месть, Иван Александрович, – убеждённо произнес Синица, – это откровенность и доверие.
– Эх, Парамон, не знаешь ты женщин, как я, потому и доверяешь им, ну, да Бог ей судья.
– Зря Вы так, несправедливо это. А Ваша Александра Степановна? Разве не золотого сердца женщина?
– Заезжали с Ольгой к ней? – быстро спросил Загряжский.
– Нет, не получилось. Хотели, но не смогли, не успевали, мне надо было возвращаться.
– Ну, вот, значит, деток моих не видел. А с Ольгой как всё сложилось?
– Удивительная она женщина. Увидела, как я по крыльцу поднимаюсь, вышла так спокойно на встречу, руки на плечи положила, сказала: «Ну, вот и дождалась. Ни мгновения не сомневалась, что вместе будем. Только печалилась, что долго не приезжал». Руки за шею закинула и поцеловала так хорошо, нежно, и слёзы из глаз закапали слезинка за слезинкой. А я её к себе прижал и поверить не могу, что всё случилось. Тут Саша, племянник Ваш подошёл. Она оглянулась, за руку его взяла. «Сын мой, Александр, – говорит. – Знакомься, Алекс, это мой друг, Парамон, о котором я тебе рассказывала, такой же смелый и отчаянный, как и твой отец». Такой хороший парнишка, взрослый уже, пятнадцатый год идёт. Мы с ним много потом разговаривали. Такое было чувство, будто младшего брата обрёл. Тоже военным хочет быть, как и отец. Решили мы втроём, что в кадетский корпус в Петербурге учиться он пойдет, Вы уж поспособствуйте, Иван Александрович.
– Как не порадеть за родственника? – рассмеялся Загряжский. – Хорошее дело задумали, молодцы! Надо бы его с моим Александром познакомить. Пусть два брата вместе учатся, мой-то на год лишь моложе будет. А вдвоём всё веселее. Да и нам обоим за них спокойнее будет. Мы ведь теперь с тобой кумовья, дружище.
Офицеры радостно рассмеялись.
– Ну, ты рассказывай, рассказывай, – заинтересованно произнёс Загряжский.
– А дальше показала мне Ольга своих воспитанниц, с учителями познакомила. Так я порадовался за неё. Она счастливая такая была, радостная. Просто светилась вся от полноты жизни. Я такой красивой её ещё не видел. Собрались мы, сели в экипаж и поехали втроём к моей матушке за благословением, благо моё имение недалеко от Ольгиного. Матушка наш колокольчик ещё издалека услышала, кинулась ко мне на грудь, разволновалась, а уж потом Ольгу с Александром заметила. Сразу обо всём догадалась, недаром говорят: сердце матери вещун, насторожилась, гостей в столовой усадила, а меня вроде как за делом в другую комнату позвала. «Парамошенька, – говорит, – старше ведь она тебя, и сын у нее, какой взрослый, сладится ли у вас?» Я ей в двух словах, о том, как познакомились, рассказал. Вздохнула глубоко: «Не отговорить тебя, по глазам вижу, сердце ты ей отдал. Значит, так тому и быть». Тут сестра с мужем и ребятишками подъехали. Мальчонку дворового за ними посылали. За столом разговорились, вижу, к Ольге у матушки сердце потеплело, да и на Сашу ласково так смотрит. А с Машей Ольга с первой минуты общий язык нашла. Пока я с племянниками разыгрался, матушка вышла и уже с иконой вернулась. Все притихли, взял я мою Оленьку за руку, подошли мы к матушке и на колени встали, она нас иконой благословила, да так и залилась слезами. Ольга с Машей её подхватили, на диван усадили, а она только рукой машет да приговаривает: «Это я от счастья, от счастья, мои дорогие. Вот и дождалась, что Парамошенька женится. Слава тебе, Господи!» Через три дня обвенчались в местной церкви. Немного вместе побыли, а там мне и в дорогу пора. С Ольгой попрощался, она, конечно, виду не подала, что переживает, но я-то по глазам вижу. Александру наказал, чтобы мать слушался и берёг, обещал, что приеду его в кадетский корпус определять. Вот и вся недолга. А в сердце сейчас постоянно так тепло-тепло, будто уголок пустой в нём заполнился, и от этого блаженство по телу разливается. Чувствую я её всем существом, и она меня тоже, не сомневаюсь. А Вы вот, Иван Александрович, так скептически ухмыляетесь, будто я небылицу какую рассказал.
– Да это я от зависти, – подмигнул бригадир, – был когда-то и я такой же молодой, увлекающийся и наивный. Но, нет, ты не такой шалопай. Повезло Ольге, встретила своего принца. Поверь, рад я за Вас от всего сердца!
– Ну, а Ваш-то вояж как прошёл?
– Даже и рассказывать не хочется. Эх, Парамон, так премерзко на сердце было, высказать не могу. Высадил из берлины Ефросинью, они обе сразу всё поняли. Фрося в обморок, моя к ней. Я к отцу зашёл, детей обнял и уехал. Не смотри ты на меня так укоризненно, что я мог в этой ситуации сказать и сделать?
– Да не укоряю я Вас, просто тяжко на душе.
– Вот-вот, и я о том же. Могу, конечно, кулаком в грудь бить и говорить, что я подлец, но ведь и это не так. Была любовь, а может, страсть немыслимая, кто теперь скажет. В таких делах один виноватым не бывает. И лучшего выхода для Фроси найти невозможно, светлейший был прав, когда мне совет давал. Александре только переживания достались, но я в её светлой душе никогда не сомневался. Сердце у неё такое, не сможет она страдающему не помочь. Наградил Бог моих детей такой матерью. Ценю я её и уважаю беспредельно. Только ей от этого не легче. Не это ей от меня нужно. Достался же ей такой муж, как я! А я, Парамон, такой, какой есть, и другим никогда не буду. Вот так-то, мой товарищ по оружию и благоприобретённый родственник! Тоску разогнать надо, да и тебя с женитьбой поздравить! Офицеры ждут!
– Они не только ждут, Иван Александрович, они уже и стол накрыли.
– Так что же мы здесь сидим?!
Загряжский с Синицей встали, бригадир дружески хлопнул поручика по спине, и они вместе зашагали на ожидавшую их пирушку.
Глава 6
«Господи, дай сил! Ощущение, что земля уходит из-под ног. Не знаю, за что браться. Мечусь между свёкром и этой несчастной девочкой. После разразившегося скандала свёкор занемог, да так, что казалось, никакая сила не вернёт его в наш бренный мир. Срочно призванный лекарь не сулил ничего обнадёживающего. Боли в сердце, немеющая левая рука, заметное нарушение речи. Одновременно – то приходящая в себя, то теряющая сознание Ефросинья. Бледное, почти бескровное лицо. Когда приходит в себя, не понимает, где она и что с ней, бредит наяву, говорит странные вещи, чудится что-то несусветное. Потом, обессиленная, опять впадает в забытьё. Толчки ребёнка в животе почти незаметны. Да жив ли он ещё?! Лекарь никак не может вывести её из этого состояния, опять говорит страшные вещи: то предвещает лишение разума, то кончину от общего истощения. А они оба и вправду исхудали до невероятности, одни впалые щёки да глаза на лице. Еду оба не принимают, разве что в моменты просветления у одной и улучшения у другого девушки из дворни, которые постоянно рядом, умудряются влить в рот немного куриного бульона. Вчера приехали два врача, вызванные из столицы, осмотрели обоих и вместе с местным лекарем долго совещались. Не пришли ни к какому выводу. Все трое брали меня за руку, произносили утешающие слова, отводили глаза в сторону, а в результате суть сказанного свелась к тому, что надо ждать. Выдюжит организм – хорошо, не выдюжит – …После чего столичные светила уехали, лекаря вызвали в соседнюю усадьбу, а я осталась в своём безумном состоянии. Так хотелось пожалеть себя, поплакать навзрыд, повыть в голос о своей незадавшейся женской доле. Днём никак нельзя, все в усадьбе и так смотрят с сочувствием и растерянностью. Сын Саша большой уже, чувствует беду, притих, а спросить не решается, жалеет меня. Видит только, что дедушка любимый заболел, да женщина какая-то с отцом приехала и тоже почему-то слегла. Малышки же Софи и Катенька не понимают ничего, но тревогу общую ощущают, капризничают. Ночью, уткнувшись в подушку, дала волю слезам, выплеснула из себя горе, почти накрик причитала:
– Как же так?! Всю душу ему одному отдала, никого, кроме него в сердце не пустила! За что же он со мной так?! Что я ему сделала?! Ведь когда мне о любви говорил, в глаза мне глядел, не лгал он, нет, не лгал. Как же мог предать и меня, и детей? А эта девушка? Как ей после всего жить?! Ведь, наверняка, и ей в любви клялся, она ему поверила, поверила, что он станет ей и будущим детям опорой в жизни. И в этой ситуации всё и всех бросить, развернуться и уехать, охраняя свой покой, выбросив из сердца двух униженных женщин, думая уже о новых приключениях в своей жизни! Неужели человек, которого я любила, которым гордилась, отец наших детей – подлец?!
Сказала, и аж сердце от ужаса похолодело в груди. Вдруг чувствую, кто-то прикоснулся к плечу! Вскочила от страха, обернулась, вижу, нянюшка Наташа со свечой стоит и ласково на меня смотрит. Я от жалости её ещё пуще прежнего разрыдалась, кинулась ей на грудь, и остановиться не могу. Говорю что-то бессвязное, а она свечу на стол поставила, меня по голове гладит и тихо так успокаивает:
– Ничего, матушка, ничего, всё перемелется, мука будет. Когда мой Вася накануне свадьбы утонул, я тоже думала, кончился мой век. А вот ведь Господь силы дал, пережила беду. Деток твоих нянчила, пока гувернёры не понаехали, да и теперь с ними, когда надо вожусь. Всё отрада. Чую, вскорости опять понадоблюсь.
– Няня Наташа, так ведь тебя не бросали так немилосердно, не обманывал любимый и дорогой человек! Как после такого жить?!
– Милая моя, ты посмотри, сколько всего тебе Господь по милости своей дал: и детки здоровые и ладные растут, и свёкор уважает, и хозяйство большое твоего участия ждёт. Грех роптать. Ну, а жизнь она всегда печалями да радостями перемежается. Будешь горевать, всё рассыплется, в запустение придёт. Нельзя тебе руки-то опускать.
– А как же с мужем-то быть, ведь не выкинуть из сердца произошедшее, не забыть.
– А ты о хорошем про него думай. Любовь Вас связала? Любовь. Некоторые так во всю жизнь её и не дождутся, а Вам Бог дал. Деток вон каких друг с другом прижили, сердце радуется. Он деток любит, всегда о них заботится. Этого от него не отнять. Отчизну-матушку, не щадя живота защищает, а, значит, тебя и деток тоже. Пусть гордятся таким отцом.
– Но ведь другую в сердце пустил.
– Ну, что же? Мужик, он и есть мужик. Что тут поделаешь? Глаза на красоту ему не закрыть. Зашлось сердце, не смог совладать, слабость проявил. Так за то ему перед Богом ответ держать. Ты свою душу, голубка, в чистоте держи. Господь всё видит, он поможет боль перенести.
– А она ведь и впрямь красавица, – сказала я успокаиваясь. – Вначале ревность в сердце кольнула, а теперь чувствую, нет её, ушла, жалость только к ней.
– Это хорошо, милая, душа у тебя светлая. Ей ведь тяжелее, чем тебе. Вокруг тебя детки, всё знакомое, а она тут одна одинёшенька среди незнакомых людей, и податься ей некуда. Куда пойдёт, что скажет? Да ещё дитё под сердцем носит, его дитё, твоим деткам братика или сестричку. Лихо ей сейчас. Ты не бросай её, у неё кроме тебя никого здесь нет, всем она чужая. Только ты её надёжа.
– Няня Наташа, выживет ли она ещё после такого потрясения, да и Александр Артемьевич едва дышит. Что делать?
– Я тебе, матушка, так скажу: лекари лекарями, а лучше знахарки да целительницы бабки Татьяны, никого в наших краях нет.
– Да что ты, няня Наташа, ей уж за восемьдесят, она еле ходит!
– А это тут причём? Дар, он от Бога даден, у него возраста нет. Я у неё уже побывала. Она травки подбирает, да отвары делает. Завтра к тебе приведу. Хуже, чем есть, не будет, а даст Бог, с хворями справится. Ты ей доверься, а сама делами занимайся да за детушками гляди. А сейчас выкинь всё из головы и спать ложись. Утро вечера мудренее.
Няня Наташа укрыла меня одеялом, перекрестила, взяла подсвечник и ушла. Я и не заметила, как уснула, и проспала без сновидений до самого утра.
* * *
С утра, проведав свёкра и заглянув к так и находившейся в полузабытьи Ульрике, горестно повздыхав, занялась накопившимися делами. За нескончаемыми заботами чувство отчаяния притупилось и отступило на второй план.
Сначала дети. Сегодня обязательно наведаюсь на уроки по французскому языку. Понимаю, как это важно: в совершенстве владеть французским. Без него нечего делать и в высшем свете, и в провинциальном обществе. Как быстро всё меняется! Совсем недавно без немецкого никуда, и вот, поди ж ты, теперь уже французский в обиходе. У деток возраст разный: сыночку Сашеньке тринадцать, Софи – семь, младшей Катеньке – шесть. Какие книги им даёт переводить мсье Ксавье? Ведь каждый должен читать в соответствии с возрастом. За наполняемостью домашней библиотеки постоянно слежу. Библиотека в доме старинная, обширная, многие поколения её собирали. Так ведь и образование не стоит на месте. И, конечно, французский французским, но на первом месте непременно духовное образование: чтение Библии, церковных книг, трактатов по церковной истории, сочинений Отцов Церкви и житий святых и мучеников. Сделаю всё, чтобы привить детям сердечную приверженность православной вере. Ведь христианские истины обращают человека к его внутреннему духовному миру, а каждый родитель хочет видеть своего ребенка, прежде всего, хорошим, достойным, нравственным человеком. Библиотека служит мне и кабинетом, в котором разбираюсь с деловыми бумагами. Пойду посмотрю, доставили ли новые издания, которые я заказала: "Детское чтение", "Детское училище", "Детская философия", "Магазин юношеский", "Магазин детский", "Детский друг", новые учебники по азбуке и грамматике французского языка. На обучение детей не скуплюсь, учебники для занятий самые современные, учителям плачу 400–500 рублей в год, стол для них бесплатный, живут в поместье. Учителей отбирала тщательно, советовалась с родственниками и знакомыми, ведь шарлатанов пруд пруди, лишь бы место занять. Но и не ошиблась, все специалисты отменные. Держу двух гувернёров: один следит за здоровьем и внешним видом детей, занимается их воспитанием; другой же наблюдает за учебой, помогает готовить уроки, читает с ним книги и просматривает альбомы. Этот второй и есть мсье Ксавье, француз, который, заодно, и учит своих воспитанников французскому языку. А кроме того, наняла ещё нескольких учителей: учитель-технарь господин Савельев преподаёт математику, а Сашеньке ещё и механику, и военные науки – фортификацию и артиллерию; другой учитель господин Батурин учит русскому языку, словесности, орфографии, чистописанию; еще один учитель господин Сурожский преподаёт рисунок, учит рисовать. А вот освоить азы музыки помогает наш крепостной музыкант Иван, талантлив от Бога, всё пытаюсь тестя уговорить дать ему вольную. Танцы преподаёт также крепостной танцмейстер Алексей, а фехтование всё тот же мсье Ксавье. И, конечно же, рядом с детьми незаменимая нянюшка Наташа, мои глаза и уши. Что бы я без неё делала? Воспитывать детей непросто, характеры разные, подчас упрямятся, не слушаются. Как тут поступать? К советам знакомых прислушиваться невозможно, всяк воспитывает по-своему: в одних семьях детям дают полнейшую свободу, в других прибегают к жестким наказаниям. Я же остановилась на том, чтобы учение не шло во вред здоровью детей. Руководствуюсь "Кратким наставлением о воспитании детей" 1766 года. Книга у меня на столе вся в закладках. Особенно люблю перечитывать одно место, вот и сейчас пришла и сразу в книгу, где написано: "Приводить детей к учению подобно, как в приятное и украшенное цветами поле. Тернии в оном находящиеся раздражают природу, особливо сначала, а сие происходит единственно от неразумения воспитателей. Чтоб дети с весельем исполняли свою должность, надлежит стараться всемерно вперить в них любовь к учению так, чтоб оное награждением себе почитали. Сие единое способствует к большему просвещению их разума. Неумеренное учение вредно здоровью. Не должно тревожиться, видя умы не скоро зреющие, а желать надобно, чтоб дети имели только здравый разум и доброе сердце, о чем паче всего прилагать должно старание с самого их младенчества, а также и о том, чтоб они были и крепкого сложения. Не должно бить детей почти никогда, а паче не следовать в жестоких наказаниях безрассудным и свирепым школьным учителям, от сего приходят дети в посрамление и уныние, вселяются в них подлость и мысли рабские, приучаются они лгать, а иногда и к большим обращаются порокам. Всякие побои, кроме того, что чувствительны, по всем физическим правилам, без сомнения, вредны здоровью. Лучший и надежнейший способ наказания, лишать их того, что им всего приятнее, то есть: не пускать их гулять с прочими, стыдить несколько времени, но не долго." Да и граф Строганов недавно мне писал, что императрица того же мнения, и по поводу воспитания внуков говорила: если в детях свобода духа не будет угнетаема наставниками, то от игры к учению приступить будет столь же охотно, как и в игре, и для того их высочеств не принуждать к ученью, но представлять им, что учатся ради себя и для своей пользы. На столе напоминание о датах: на неделе везу детей в придворный театр, там два раза в неделю дают французские комедии. У нас своя ложа. На детей выезды в театр оказывают сильное впечатление, даже на малышек Софи и Катеньку. Зато как приятно, что дети, несмотря на свой возраст, хорошо знакомы с произведениями Вольтера, Расина, Корнеля, Буало, охотно цитируют Дидро и Лафонтена. К тому же, сегодня посмотрю очередную репетицию спектакля по басням Лафонтена с участием деток. В скором времени прибудут гости на домашний спектакль, в котором Сашенька, Катя и Софи заняты наряду с актёрами нашего крепостного театра. Подготовка идёт вовсю, задействованы учителя музыки, декламации, пения и танца. И здесь опять важную роль играет моя несравненная няня Наташа. Для крепостных актёров и постановщиков этого действа она своя, и детки её любят и слушаются. А мои активные, любознательные, шаловливые и, что греха таить, избалованные чада, далеко не всякого послушают.
* * *
От Ольги Александра вскоре получила письмо. Была несказанно рада её счастью, встала перед образами на колени и со слезами на глазах долго била поклоны, благодаря Господа за милость и любовь. За сестру всегда тяжко переживала, соперничество из-за Ивана не убило сестринской привязанности между ними. Александра была в курсе личных драм и неурядиц Ольги, всегда молила Бога, прося ей и племяннику благополучной и счастливой жизни. Удивилась, как мир бывает тесен. Ведь это же надо?! Муж любимой сестры адъютант Ивана. Бывает же такое! Сестра писала, что очень соскучилась, и собиралась приехать в гости с сыном, а даст Бог, и вместе с мужем Парамоном Синицей. Александра тоже скучала по сестре и была бы несказанно рада её приезду. Посмеялась по-доброму над новой фамилией сестрицы и занялась делами. А дел, как всегда, было невпроворот.
* * *
А вот и няня Наташа, идет к крыльцу с какой-то дряхлой старушкой. Ведёт осторожно, та еле ноги переставляет. С кем это она? Ох, забыла совсем! Это же она со знахаркой Татьяной! Совсем из головы вылетело. Побегу вниз! Надо проводить к моим занедужившим, да и взглянуть, как она их лечить будет.
– Ох, милая, здоровьица тебе желаю, – тяжело дыша, приветствовала Александру бабка Татьяна и, с трудом опустившись на стул, продолжила, – совсем изнемогла ты, барыня, исхудала, почернела, куда красота-то твоя девалась? Нельзя так, милая, побереги себя, на тебе здесь всё держится, деток ещё подымать и подымать. Вот травки настояла, да напарила, испей, полегчает. Сказывай, что тут у вас делается-творится.
– Ох, баба Таня, худо у нас, покинула нас радость-то, одна кручина, одни невзгоды.
– Ну, это ты мне брось матушка, не гневи Бога, Он ведь всё слышит. Не бывает такого, чтобы одни невзгоды-то. Ты что это совсем руки опустила? Не вздумай горю поддаваться. Господь, Он выше сил никогда не даст. Воспрянь душой, вот радость-то и вернётся. Да и я пособлю, чем смогу.
– Ох, баба Таня, врачи были, и те ничем помочь не смогли, одна надежда на Бога и на тебя. Ты за свою жизнь долгую стольким помогла. Многие за тебя Господа молят.
– Да что это ты разохалась, ох! Да ох! Прекращай давай. А что до меня, так по-разному люди обо мне судачат, так что ты не подмасливай, сама знаешь. Многие меня ведьмой считают, только это зря они, не ведьма я, а знахарка, ведунья, вещунья, о многом ведаю да про многое вещаю, дух предвиденья и пророчества частенько меня посещает, болести разные целить могу. Глупые меня бояться, а мудрые меня уважают, ну, и всё равно немного боятся. Вон ты тоже меня побаиваешься, я же вижу, – и знахарка по-доброму улыбнулась своим беззубым ртом. Только глаза заискрились по-молодому, будто и не было ей восьмидесяти.
– Баба Таня, да что ты право, люблю я тебя, дай Бог тебе самой здоровья за всё доброе, что ты людям делаешь.
– Да ладно, ладно, милая, так, к слову пришлось. Дай-ка я сначала к свёкру твоему пойду, ему хоть и худо, да он жизнью укреплённый, проще мне с ним будет, а уж потом к девоньке-бедолаге пойду, у ней всё нутро изболелось, душа на ниточке держится, буду лечить молитвами, заговорами и травами. Я теперь их врач. Вот у меня тут хлебное зерно, соль, уголь, печная глина. Это свёкру, ведите меня к нему. С нечистой силой не вожусь, но как ей противостоять, знаю. Господь всегда помогал и сейчас поможет.
И тяжело ступая по лестнице, баба Таня начала карабкаться на второй этаж. Она всегда обряд исцеления проводила открыто, ни от кого не таилась. Вот и сейчас, подойдя к Александру Артемьевичу, она ласково погладила его по руке, дождалась, когда он медленно и с трудом открыл глаза, сказала несколько добрых слов, повернулась к иконам в красном углу и приступила к своему делу, сотворяя кресты и истово молясь. Заговоры её, которые она давным-давно заучила со слов других «знатков», а также из древних-предревних травников, лечебников, перемежались обращениями к Богу и святым целителям-угодникам. Чем-то поила, что-то давала съесть.
Александра Степановна и няня Наташа смотрели, почти не дыша, атмосфера происходящего захватила их. Более всего они поражались тому, как всегда упрямый и несговорчивый хозяин имения безропотно выполнял всё, что просила его сделать бабка Татьяна. Она закончила, Александр Артемьевич закрыл глаза, и две тяжелые слезы скатились по краям глаз. Знахарка опять ласково погладила его по руке:
– Ты поплачь, поплачь, тяжесть да болесть со слезами и уйдёт.
Также грузно ступая, баба Таня спустилась по лестнице вниз.
– Передохнуть мне надо, силой наполниться, устала я, – она присела на диван.
– Баба Таня, может чаю тебе или прилечь? – засуетилась Александра.
– Ничего не надо милая, покой только, я посижу немного в тишине одна, больше ничего мне и не надо.
Она прикрыла глаза и откинулась на спинку дивана. Александра Степановна и няня Наташа, неслышно ступая, вышли, закрыв дверь.
– Старенькая совсем, трудно ей, – горестно вздохнув, произнесла Александра.
– Ничего, она без этого не может, это её на земле и держит. Сейчас отдохнёт и продолжит, – сказала няня Наташа.
Не прошло и получаса, как дверь тихонько отворилась и из-за неё появилась бабка Татьяна.
– Ну, родные, готова я. Где ваша страдалица Ефросинья?
Ульрика лежала в нижних покоях. Ведунья вошла, посмотрела на лежащую на кровати без движения мертвенно бледную женщину. Тихо покачала головой и опять повернулась к иконам. Сидящая рядом с постелью крепостная девушка встала и присоединилась к Александре Степановне и няне Наташе. И опять знахарка читала «Отче наш», сотворяла кресты и молитвы. Как зачарованные слушали ее находящиеся в комнате. Одна Ульрика не подавала никаких признаков жизни.
– Красная девица
По бору ходила,
Болесть говорила,
Травы собирала,
Корни вырывала,
Месяц скрала,
Солнце съела.
Чур, ее, ведунью!
И знахарка травами посыпала всё вокруг.
– Есть трава парамон, растет волосата что черные волосы, растет подле болота, кустиками, а наверху что шапочки, желты. Полезна от нечистого духа, от черные болести, и ту траву даю пить с молоком.
И по капельке ложечкой что-то влила Ульрике в рот.
– Есть трава екумедис, растет на старых расчистках, собою мохната, листочки мохнатые ж, с одной стороны, ростом в пядь. А кто ест порану и тот человек отнюдь никакой болести не узрит.
И опять по капельке Ульрике ложечкой в рот какую-то жидкость.
– Встану я, раба Божия Ефросинья, поутру, рано, умоюсь я водой ключевой, утрусь Господней пеленой и помолюсь я Спасу-образу, Матушке, Пресвятой Владычице, Пресвятой Богородице. На море, на океяне, на реке Иордане, на камне, алтарь стоит и Матушка Пресвятая Богородица. Возле нее семьдесят семь ангелов, семьдесят семь архангелов, первый ангел – Михаил Архангел, второй ангел – Гавриил Архангел, третий ангел Кузьма и Демьян. Отлетайте вы, глазии, от Ефросиньи, из двери в двери, из ворот в ворота, по мохам, по болотам, к свиным покосам. Аминь, аминь, аминь.
