Натали Анжети
Полтора килограмма
– Вот откуда у вас осанка, словно у прима-балерины. И как вас приняла Америка?
– Первый год в Бостоне стал для меня сущим адом! Я плакала каждый вечер. Обливалась слезами от бессилия и одиночества. Дети бывают очень жестоки, особенно в подростковом возрасте. Английский давался с трудом, я стала хуже учиться, замкнулась в себе. В классе была одиночкой, не допущенной в стаю. Писала слезные письма подругам в Польшу и вынашивала план побега обратно во Влощову. И если бы не первая любовь, неизвестно, чем бы все закончилось. Его звали Алекс. Ему тогда было двадцать два, а мне шестнадцать, – лицо девушки озарилось нежным свечением. – По четвергам его музыкальная группа выступала в местном ночном клубе. Он играл на гитаре и солировал. Я увидела его и пропала! Голубые глаза, пепельно-русые волосы и просто невероятной красоты ямочки на щеках. Он был известен тем, что легко ввязывался в драки без причины, отличался резкостью и вспыльчивостью. Но все его минусы сквозь призму влюбленности казались плюсами. Я грезила им, придумывала всевозможные варианты нашего знакомства, что спросит он и что на это отвечу ему я. Обязательно хотелось поразить его своим остроумием. И тогда в моей влюбленной голове созрел план. Со страстью неофита я принялась учиться игре на гитаре. Сейчас этот порыв кажется странным, но тогда меня мучила неуверенность в собственной привлекательности. Длинная, нескладная, рефлексирующая девица пубертатного возраста. Да вокруг него крутились сотни таких же как я! Умение хорошо играть на гитаре, по моим расчетам, должно было выгодно выделять меня на фоне его фанаток.
Любуясь чеканным профилем девушки, я внимательно прислушивался к ее смягчившемуся от воспоминаний голосу. Пряди волос, волнуемые ветром, прилипали к помаде на губах. Она смущенно отбрасывала их в сторону рукой.
– Должна уточнить, – продолжила свой рассказ Кэрол, – это была рок-группа, что, естественно, наложило отпечаток на мой внешний вид. Меня несло, словно сухой лист по водосточной трубе. Я падала вниз и упивалась этим падением. Кожаная мини-юбка, куртка в металлических заклепках, ботфорты выше колена и сигарета в зубах. В итоге Алекс заметил меня и даже пригласил на репетицию группы. Там-то я и сразила его наповал, небрежно наиграв на гитаре одну из его песен. Мы начали встречаться. У меня словно крылья за спиной выросли! Я была абсолютно счастлива! Мы строили планы на дальнейшую совместную жизнь. А через год, как в заурядном фильме, я застала его со своей лучшей подругой. Мой мир померк. Пустота и разочарование накрыли с головой. И тогда, зная о его стремлении к мировой известности, я в сердцах бросила, что он неудачник и никогда не прославится, а вот я обязательно стану медийным лицом! Заявив это, я бросилась штурмовать актерские школы Массачусетса. Но очень скоро выяснилось, что лицедейство не мой конек. Тогда попытала свое счастье в журналистике и поняла, что это и есть мое призвание. Если бы не злое отчаяние, охватившее тогда, вряд ли мне хватило бы куража, чтобы достичь всего того, что я имею сейчас.
Девушка замолчала. С восхищением, смешанным с грустью, я любовался ее золотым нимбом волос, сияющих на солнце. Я вдруг увидел перед собой девочку с раненой душой.
– Алекса уже нет в живых, его погубили наркотики, да и я давно его простила. Ведь он подарил мне не только первую любовь, благодаря ему я смогла понять, почувствовать и наконец полюбить Америку.
– А где преподает ваш отец сейчас? – поинтересовался я. – Возможно, я его даже знаю.
– Где-то в Калифорнии. Мы не общаемся уже много лет, – произнесла она тусклым голосом.
– Вот как, – пробормотал я, обескураженный ответом.
– Родители развелись, когда мне было пятнадцать. Они очень разные. Мама – экстраверт, общительная и немного сумасшедшая, как все творческие люди. А отец ее полный антипод – молчаливый, замкнутый, погруженный в свои научные труды. Не понимаю, как они вообще умудрились создать семью. Они были странной парой. Всегда выясняли отношения вполголоса и по мере того, как накалялись страсти, говорили все тише и тише, переходя на шепот. И так ссора обычно затихала. Папа ушел к другой женщине, своей ассистентке; мы с мамой не смогли простить его. Поэтому фамилия – это единственное, что осталось от него в моей жизни, – не скрывая раздражения, ответила Кэрол.
– Кэрол, вы же уже большая девочка, – разочарованно протянул я, – и должны понимать, что любовь – это неподвластное человеку чувство! И если бы ваш отец смог, он бы поборол его в себе.
– Может, и смог бы, но он этого не захотел, – с обидой в голосе возразила девушка.
– Ряд ученых уверенно называют любовь заболеванием, влияющим на сердечный ритм, работу надпочечников и мозга. Так что вы глубоко неправы! Нельзя отрекаться от больного человека! – резюмировал свои доводы я, заранее представляя возмущение своей собеседницы.
– Это в вас говорит мужская солидарность, – осуждающе прищурив глаза, парировала Кэрол и язвительно добавила: – Уверена, на женские измены вы имеете абсолютно полярное мнение.
– Кэрол, надо проявлять великодушие к тому, кого любишь, а не думать только о себе и своих чувствах. Конечно, отпускать тяжело. Обида будет сидеть в душе, с этим не поспоришь. Но неправильно принуждать человека оставаться с вами под одной крышей против его воли. В измене виновны обе стороны, возможно, ваша мама стала уделять меньше внимания отцу, может, она перестала следить за собой. Ну, я не знаю…
– Вот именно, вы не знаете мою маму! – с обидой в голосе бросила девушка.
Зависло неловкое молчание. Я решил воздержаться от вопросов о маме.
Среди деревьев показался стеклянный купол оранжереи. Ее зеркальная поверхность отражала синеву неба и плюмаж редких белых облаков. Солнце щедро дарило свой свет, и раскаленное стекло его удваивало, заставляя глаза щуриться. Мы проехали метров сорок, прежде чем кроны деревьев расступились, и дорога сделала поворот направо.
Автомобиль мягко остановился в метре от внезапно возникших перед нами кованых ворот. Послышался тихий писк – и створки медленно поползли в разные стороны, приглашая проехать на территорию оранжереи.
Здание представляло собой огромный стеклянный цилиндр, лежащий на боку и наполовину зарытый в землю. Я поспешно вышел из машины, стремясь обогнуть ее корпус, чтобы открыть дверь даме. Кэрол, догадавшись о моем желании проявить галантность, с улыбкой ждала в салоне авто.
На встречу к нам, жуя жевательную резинку и поправляя рукой куцый венчик волос грязно-рыжего цвета, уже семенил худощавый охранник. Я поприветствовал его пожатием руки:
– Не закрывай ворота, Дэннис, с минуты на минуту подъедет оператор, его зовут Марк. Проводишь к нам.
– Будет сделано, мистер Харт! – браво воскликнул парень, перекатив резинку за другую щеку.
Мы открыли стеклянную массивную дверь и очутились в самом что ни на есть райском саду. Пожалуй, ни один, пусть даже самый дорогой, парфюм мира не мог бы соперничать с дивным благоуханием этой оранжереи.
Сразу у входа росли адонисы. Ярко-красные, светящиеся лепестки, с практически черной серединой, эффектно смотрелись на фоне ажурной зелени листьев.
– Кэрол, вам мама в детстве читала сказку «Аленький цветочек»?
– Ее мне рассказывала бабушка, – улыбнулась журналистка.
– Так вот, перед вами прообраз этого цветка. Это адонис, сорт называется «уголек в огне».
– Действительно, очень похож, – согласилась девушка.
Далее следовали астры самых различных сортов. Некоторые отличались утонченным аристократизмом, другие поражали буйством оттенков махровых соцветий, третьи напоминали фантастические игольчатые кораллы Большого Барьерного рифа из фильмов Кусто.
За ними расположился ковер из белых, оранжевых и розовых доротеантусов. Их мелкие листья от обилия желез сверкали на солнце, будто осыпанные мельчайшими бриллиантами. С ними соседствовали иберисы, плотные зонтичные соцветия которых напоминали морскую пену разнообразной окраски.
Кэрол без устали выражала свой восторг.
– Кэрол, у вас есть любимый цветок?
– Мне нравятся лилии.
– Согласно древней легенде, лилия выросла из слез Евы, покидающей рай и оплакивающей свою безмятежную жизнь, которая осталась в прошлом. Этот цветок олицетворяет собой чистоту и непорочность райской жизни, – блеснул своими познаниями я.
Вскоре к нам присоединился Марк. Мы, словно старые приятели, обменялись дружеским рукопожатием. После непродолжительных споров мы определились с местом съемки и удобно устроились среди расправивших солнечные лучики лепестков гербер, граничивших с алым шелком волнующих тюльпанов.
Прозвучала уже ставшая привычной команда оператора:
– Камера! Мотор!
– Мистер Харт, хочу признаться: это самое красивое место, в котором мне доводилось работать, – с улыбкой начала интервью журналистка. – Для тех, кто нас смотрит, поясню, что мы находимся в цветочной оранжерее, принадлежащей Дэну Харту.
Я знаю, что у вас был второй брак, в котором родилась дочь, хорошо известная в светских кругах Джессика Харт. Расскажите о второй жене. Как вы с ней познакомились?
– Элизабет! – сдавленно воскликнул я. – Эффектная длинноногая шатенка тридцати двух лет с огромными зелеными глазами и актерскими способностями, заслуживающими «Оскар». Она была, впрочем, и остается, охотницей за богатыми мужчинами, и я, как последний дурак, попался в ее хорошо расставленные сети. Мне на тот момент было сорок шесть. Я был богат и безумно одинок. Лиз – лучшая подруга жены моего хорошего знакомого. Через него она и узнала мои вкусы, увлечения, слабые места, – рассказывая это на камеру, я понимал, что публично признаюсь в своей глупости, но в данный момент мне было уже всё равно. – Она медленно, но верно влюбляла меня в себя, беседуя о науке, искусстве, сама суетилась на кухне, наполняя мой пустой дом теплом и уютом. И я поверил, что Элизабет искренне любит и что у нас много общего. К тому же не стану скрывать: раньше в меня не влюблялись такие красотки. Потом она забеременела, и мы устроили грандиозную свадьбу, на которую она пригласила, наверное, половину Бостона. Я был счастлив как никогда!
После свадьбы наши отношения резко изменились. Она ссылалась на беременность и плохое самочувствие, но рождение Джес отдалило нас еще больше. Ребенок постоянно находился с няней, а Лиз проводила время с подругами. Даже в редкие дни, когда жена оставалась дома, у нее находилась масса причин, чтобы закрыться у себя в комнате. Признаюсь, я порядком уставал от ее эмоционально-лабильного характера. Она могла безмятежно щебетать, положив свою красивую головку мне на плечо, а через несколько минут уже гневно кричать на горничную, сдвинувшую ее любимую вазу со своего места. При этом доставалось и мне, если я позволял себе заступиться за несчастную Августину. Возможно, играть не свойственную роль влюбленной жены – это утомительно, и ее нервы не выдерживали.
Через два года я застал ее в гараже с водителем. Лиз получила развод и значительную часть моего состояния. Чтобы досадить мне, Джес она забрала с собой, однако очень быстро поняла, что ребенок для нее обуза, к тому же на обольщение следующей жертвы требовалось много времени. Несмотря на то что по решению суда дочь должна была остаться с матерью, почти постоянно Джес жила со мной. Я любил свою малышку без памяти и не держал зла на ее мать, подарившую мне это чудо. Когда рос Джим, приходилось много работать, я видел его лишь по вечерам и в выходные. С Джес же, напротив, я проводил всё свое время. Именно тогда я ввел в корпорации должность управляющего, лишь бы не уезжать из дома от своей малышки. Шли годы. Джес росла, и у нее с Лиз появлялось много общих увлечений, таких как шопинг, модные показы, дорогие салоны красоты. Моя девочка начала отдаляться и всё чаще оставаться ночевать у матери, а потом и вовсе перебралась в это логово праздной жизни. Я не берусь судить Элизабет. Да, она питается страстями, но в этом нет ее вины, уж такой ее создала природа.
Лиз преподала мне отличный урок. Она словно надорвала мою Душу, край в месте надрыва задрался, и каждая новая женщина своим меркантильным интересом больно защемляла изящной ручкой это место, не давая ему зарасти. Я больше не верю в любовь. Стал осторожнее относиться к людям и немного зачерствел в плане чувств. Я не хочу накапливать груз потерь, а потом нести его в своей душе остаток жизни. А Джес… Хочу верить, что она встретит большую любовь, которая откроет ей двери в богатый духовный мир, способный вытеснить из жизни материальные ценности, которые пока для нее в приоритете.
Зависла пауза. Говорить плохо о дочке я не хотел, а хвалить было не за что.
– Какой там у вас следующий вопрос, мисс Новак? – прищурился я, поправляя очки.
– А после Элизабет были попытки найти свою вторую половинку?
– С возрастом свидания начинают напоминать собеседования, плотские желания отходят на второй план, и ты начинаешь искать, прежде всего, партнера, равного тебе по уму, но при этом не лишенного природной красоты. И в итоге остаешься один. Боги всегда одиноки, – заметил с иронией я.
Девушка не спеша поправила волосы, словно делая своего рода переход к следующей теме:
– Чем вы занимались после окончания колледжа?
– Еще мальчишкой я с замиранием сердца слушал рассказы о Нью-Йорке, где на Уолл-стрит вершились судьбы людей. Мне всегда нравилось работать с цифрами, но профессия бухгалтера ничем не прельщала. Я оставил работу в типографии и устроился на Бостонскую фондовую биржу. Начинал с самой низкой должности – разносил документы по кабинетам.
Путь на вершину был долгим. Иногда хотелось всё бросить, чтобы не плестись в колее. Но уйти, потратив столько лет и набравшись определенного опыта, уже не мог. Слабость мне была не по карману! Даже по ночам в те годы снилось мерцание котировок, тысячами строк скользивших по экрану компьютера. Адреналин зашкаливал, сердце трепыхалось, не исключено, что именно там я и нанес ему непоправимый урон ежедневными стрессами. С остервенением я читал финансовые журналы, строя предположения, какая же из компаний следующей окажется на вершине успеха. И ликовал, когда мои предположения сбывались. К концу дня с покрасневшими глазами я, словно на крыльях, летел домой, приободренный своими победами, или волочил ноги, ругая себя за допущенные промахи.
Долгие восемь лет я жил по этому сценарию. Секрет заключается в том, что в начале семидесятых мой мозг работал наравне с компьютерной программой. Я уже говорил, что имею способность без особых усилий запоминать ряд многозначных чисел, а если к этому добавить незаурядные аналитические способности и интуицию, то получается, что я практически молниеносно реагировал на малейшее изменение цены на акции, принимая решение о купле или продаже. После ряда блестящих сделок мною заинтересовались. Так я стал известнейшим биржевым маклером Бостона. Меня неоднократно приглашали на Уолл-стрит на выгодных условиях. И в шестьдесят седьмом году я переехал на Манхэттен. Хелен с Джимом остались в Бостоне, ее мама была нездорова, а Джим не хотел менять школу. В Нью-Йорке началась новая жизнь, полная куража, адреналина и бессонных ночей. Самые влиятельные лица города хотели, чтоб я представлял их интересы на рынке ценных бумаг. И я согласился работать на одного из них.
– Как вы заработали свой первый миллион?
– Просто рационально распорядился своими сбережениями и получил тройную прибыль, которую вложил в еще один пакет акций. Четвертая сделка и принесла мне официальный первый миллион.
Я решил не озвучивать тот постыдный факт своей биографии, о котором знала только Хелен. Как я уже говорил выше, в те годы, являясь доверенным лицом некоторых весьма обеспеченных лиц, я имел право совершать операции с финансовыми бумагами от их лица, брать на это необходимые средства с их счетов. Один из доверителей после серьезной операции находился в коме, чем я и не преминул воспользоваться. Руки мои дрожали, я потел и не спал пару ночей, прежде чем решился на это преступление. В итоге я всё же взял с его счета двести тысяч долларов на приобретение акций на свое имя. Четыре дня я не спал и практически не ел, пугая своих близких болезненной бледностью и нервозностью. Наконец нервы мои сдали, и я, упустив еще прирост на добрых сто сорок тысяч, положил-таки занимаемую сумму на счет их законного владельца. Вернувшись к делам, он даже не заметил этих манипуляций. А у меня появился собственный капитал, который я в дальнейшем приумножал уже без зазрений совести.
– Как изменилась ваша жизнь в новом статусе?
– С годами я познал оглушительное, тотальное одиночество, какое бывает только на вершине. Научился замечать доведенное до совершенства лицемерие окружающих меня людей. Это горькая сторона богатой жизни. Но есть и сладкая ее часть. Я купил хороший автомобиль и впервые познал тактильное удовольствие от прикосновения к коже шелка дорогих рубашек. У меня появился азарт к наращиванию собственного капитала. Анализируя развивающийся рынок, я понял, что за вендингом будущее, и первое время закупал автоматы по продаже кофе, по изготовлению ксерокопий, а затем наладил собственное производство. Уже позже полученную прибыль стал вкладывать в скупку акций компаний мировых лидеров.
– Не приходилось ли вам, добиваясь поставленной цели, идти по головам?
– Нет! Никогда!
– Мистер Харт, вы любите деньги?
– Люблю, – я смущенно поерзал в кресле. – Однако эта любовь не фанатична. Я не скряга. Мне кажется, кто-то сверху посылает их мне, а потом наблюдает, потратил или нет. Если не потратил, то, выходит, что деньги у меня еще есть и можно пока не посылать. А если не получу деньги я, то их не получит и тот, кто работает на меня, и больницы в Африке тоже останутся без них. Мне нравится нескончаемый круговорот купюр в природе.
– Не знала, что вы занимаетесь благотворительностью. У вас много друзей?
– Один! Но он стоит сотни друзей! К сожалению, в Америке жизнь такова, что общаться предпочитают только с теми людьми, которые как-то могут оказаться полезными, а я неискренность за версту чую.
– Мистер Харт, а где по-другому?
– Вот здесь, в области грудной клетки слева, у меня по-другому.
Журналистка лишь печально улыбнулась в ответ.
– Начав жизнь заново, какие ошибки вы бы попытались не повторять?
– Я, как колючий подросток, стыжусь проявлять свою любовь к близким людям, скуп на теплые слова. Для меня долгое время нежность была синонимом слабости. Вот этого я бы не хотелось повторять.
– Какое ваше самое большое достижение в жизни?
– Пусть это прозвучит самоуверенно. Но я еще в пути!
– Кроме благополучно проведенной операции, о чем еще мечтаете?
– Я – кладбище зарытых желаний, на которые больше нет ни времени, ни сил. Теперь просто мечтаю, чтоб мои близкие были счастливы. Это желание эфемерно и не конкретно, но другого нет.
– Почему вы хотите испытать трансплантацию на себе? Почему не попробуете на тех, кто уже обречен?
– А я и есть тот, кто уже обречен.
– Вам страшно?
– Очень… но, как говорила моя мама, «чтобы увидеть радугу, нужно пережить дождь»!
– На этих словах я хочу поблагодарить вас, мистер Харт, за уделенное нам время. Следующая наша встреча состоится уже после операции, – с завидной уверенностью пообещала журналистка.
– Надеюсь, что именно так всё и будет.
Марк остался, чтобы еще поснимать общие виды оранжереи. А мы с Кэрол направились к выходу.
По моей просьбе флорист подготовил большую корзину цветов с композицией из самых достойных ее красоты экземпляров. Девушка была в неописуемом восторге от презента, признавшись, что впервые получает такое количество экзотических цветов в одной корзине.
– Кэрол, а вы не торопитесь?
– Нет.
– Может, пообедаем вместе?
– С удовольствием, мистер Харт.
Мы дождались, пока цветы погрузят в салон машины, и тронулись в путь.
Бывая в Бостоне, я почти всегда обедал в «The Oceanaire Seafood Room». Ресторан по праву считался одним из лучших в стране: здесь подавали самые свежие морепродукты в городе по соответствующим ценам. Признаться, мне очень хотелось произвести впечатление на девушку достоинством выбранного заведения.
Машина мягко затормозила на парковке перед рестораном с вывеской в виде эллипса, внутри которого на темно-синем фоне изображена голубая меч-рыба. Ниже, растянувшись в две строки, расположилось название заведения. Ресторан находился в помещении бывшего банка и сохранил красивую архитектуру прошлых лет, дополненную штрихами современных тенденций в дизайне. Всё это щедро подсвечивалось голубым сиянием неоновых ламп.
Мы вошли внутрь и оказались в большом светлом подковообразном зале с двумя рядами столов, покрытых белыми скатертями. В глаза бросались странной формы люстры шоколадно-белого цвета, похожие на массивные колеса с широкими шинами. Я всегда предпочитал трапезничать этажом ниже, куда, не теряя времени, и повел свою спутницу, с интересом рассматривающую интерьер заведения. Над лестницей гроздьями спускались плафоны. Подвешенные на тонких проводах и излучающие мягкий желтый свет шарики перемежались с металлическими сферами-близнецами, которые напоминали незатейливые молекулы. Невзирая на яркое полуденное солнце за стенами ресторана, нижний ярус заведения всегда хранил интимный приглушенный голубой свет. Поэтому гости словно погружались в морскую пучину. Здесь расположился устричный бар. Фоном звучал легкий ненавязчивый джаз.
Кэрол заказала суп из моллюсков и по моей рекомендации выбрала пылающий торт-безе с мороженым на десерт. Я же попросил принести крабовые котлетки и тунца с ароматным маслом на травах. В ожидании заказа мы вели светскую беседу о литературе, фильмах, людях, с которыми по роду своей деятельности доводилось встречаться Кэрол. Выяснилось, что девушка давно мечтает заняться дайвингом, и я охотно предложил свою яхту в любое удобное для нее время.
Подали основные блюда, и мы, делая паузы в разговоре, приступили к трапезе. Кэрол уже принялась за десерт, когда я краем глаза заметил, как в ресторан входит Грегори Смит, владелец сети судоходных компаний. Грузный, одышливый, с набрякшими мешками под глазами и сросшимися над переносицей бровями. Ему было около шестидесяти. Я невольно сморщился, как от зубной боли. Мне приходилось пересекаться с этим человеком, посещая различные мероприятия в домах общих знакомых. Грегори имел склочный характер. Вечно всем недовольный, он любил пачкать окружающих своими эмоциональными испражнениями. Под воздействием алкоголя всегда становился задирист и гневлив. Ему доставляло удовольствие своей критикой гасить торжество в глазах собеседника.
– Что случилось? Вам плохо? – встревожилась девушка.
– Только что вошел человек, который способен испортить наш милый обед, – нахмурившись, нехотя ответил я.
Я сидел в профиль к нему на расстоянии всего трех метров, и шансов быть незамеченным у меня практически не было.
Смит шумно опустился за столик у противоположной стены и с вожделением уставился на страницы предложенного официантом меню. Я делал вид, что не заметил его. Не прошло и пяти минут, как Грегори поднялся из-за своего стола и направился в нашу сторону, добродушно улыбаясь и раскинув руки, словно готовясь заключить меня в свои объятия. Я встал и позволил ему сгрести себя в охапку.
– Какие люди! – басом прокричал Смит.
– Привет, Грегори, – спокойно ответил я.
– Вижу, ты времени зря не теряешь, – подмигнул Смит, указывая пошлым взглядом на Кэрол. – Готовишься к новой жизни?
– Отнюдь, – возразил я, едва сдерживаясь, чтоб не нахамить ему. – Это журналистка, берет у меня интервью.
– И что, хорошо берет? – он захохотал, довольный своим ущербным остроумием.
– Не возражаешь, если я пересяду за ваш столик? Я тоже не прочь задать тебе пару вопросиков, – бесцеремонно усаживаясь на свободный стул, спросил Смит.
Он уже подал знак официанту, чтобы тот перенес его портфель и телефон. Его масляный взгляд из-под тяжело свисающих век пожирал Кэрол, словно она сидела перед ним нагая.
Если бы не журналистка, я бы попросил счет, сделав вид, что уже закончил с обедом и очень спешу. Но оставить девушку без десерта из-за личной неприязни было нетактично. Я перехватил сочувственно-тревожный взгляд Кэрол. И, не спеша, вернулся на свое место.
– Ну, рассказывай, когда операция? – заговорщицки подмигнул мне Смит. – Лет через пять я к тебе обращусь! Ты еще не думал, какую цену заломить?
– Думал, конечно! – сквозь зубы выдавил я, всем своим видом показывая, что мне неприятен этот разговор, и прикидывая, что размер его состояния оценивается примерно в полтора миллиарда долларов.
– Ну и? Не томи, Дэн, – нетерпеливо мотнул головой Грегори.
– Полтора миллиарда долларов за операцию, – спокойным голосом ответил я, бросив невинный взгляд на вытянувшееся лицо собеседника.
Он посмотрел на меня так, словно я нагло откусывал кусок его торта.
– Что ж ты такой жадный? – скривил тонкие губы Смит. – Надеюсь, сделаешь скидку старому знакомому?
Я подал знак официанту, что можно нести счет.
– Старина, это бизнес. Ты же и сам всё понимаешь, – не без удовольствия блефовал я дальше.
Я делал вид, что чрезвычайно увлечен поглощением пищи, и Кэрол, глядя на меня, стала несколько быстрее доедать торт.
Заметив, что моя спутница закончила с десертом, я заставил себя доброжелательно улыбнуться:
– Грегори, очень спешу! Давай созвонимся.
На этих словах я поднялся из-за стола.
– Удачи, – недоверчиво произнес Смит.
– И тебе, – примерно тем же тоном ответил ему я.
Я решительно направился к выходу, Кэрол поспешила за мной.
Лишь сев в машину, она обратилась ко мне:
– Это что сейчас было?
– А что из услышанного осталось вам непонятно?
– Та часть, в которой говорилось о стоимости операции.
– Состояние этого человека чуть меньше названной суммы. Пусть подумает на досуге, что для него важнее – жизнь или кошелек, – позлорадствовал я.
– И вы находите это забавным? – возмутилась девушка с таким видом, словно я только что пнул котенка.
– Кэрол! А вам не показалось его поведение бестактным, если не сказать хамским? Он сам грязными намеками задал тон нашей беседе. Мне приходится вести себя ассертивно.
– Я так полагаю, это уже не первый человек, который задает подобные вопросы?
– Да, у меня масса знакомых преклонного возраста, и появление в публичных местах становится настоящим испытанием для нервной системы, – посетовал я.
Мы довольно быстро доехали до офиса Кэрол. Я вышел, чтоб открыть ей дверцу машины. Рик достал из салона корзину цветов, которая была слишком тяжелой для хрупкой девушки, и понес ее в офис. Как только его фигура исчезла за дверями, я, понимая, что это наша последняя встреча, с грустной иронией сказал:
– Кэрол, если нам не доведется встретиться после операции, то я вас лично приглашаю на мои похороны. Возможно, это прозвучит несколько странно, но моя Душа действительно будет рада вас там видеть.
– Вы большой оригинал, мистер Харт! Я впервые получаю такое приглашение. Всё же я буду планировать нашу встречу при других обстоятельствах, – постаралась уйти от тяжелой темы Кэрол. Поэтому не прощаюсь, а говорю: «До встречи, мистер Харт». К тому же вы обещали мне прогулку на яхте.
– Конечно! В любое время!
На этих словах я поцеловал ее руку и, повернувшись, решительно сел в машину, чувствуя, что со стороны начинаю напоминать влюбленного юношу.
Кэрол вошла в офис. Через минуту появился Рик, и мы поехали домой.
Миновав половину пути, я почувствовал в нагрудном кармане вибрацию телефона. Звонил Патрик:
– Мистер Харт, вас ожидает некий Ричард Броуди.
От этих слов меня бросило в жар:
– Черт! – вырвалось у меня.
– Что? – не расслышал дворецкий.
– Передайте ему, что я вернусь поздно вечером, – попробовал я пойти на хитрость.
– Хорошо, – ответил Патрик, и в трубке раздались короткие гудки.
Я немного расслабился, надеясь, что получил отсрочку для неприятного разговора. Аритмия не заставила себя ждать. Похлопав себя по карманам, я извлек спасительные пилюли. Побелевшие пальцы втолкнули в рот пару спасительных белых дисков. Бросив рядом на сиденье пузырек, я опустил стекло. Ворвавшийся в салон машины поток свежего воздуха подействовал успокаивающе.
Через минуту звонок от Патрика повторился:
– Мистер Харт, он просил передать, что не уедет и готов подождать.
– Хорошо, буду через час, – обреченно пробурчал в ответ.
«Настойчивый сукин сын, я бы мог догадаться, что он никуда не уедет!» – пронеслось у меня в голове.
У входа в дом был припаркован зеркально отполированный «Бентли». За тонированным окном угадывался силуэт водителя. Вокруг машины, озираясь по сторонам, прогуливался высокий плотного телосложения охранник. Его лицо отличалось удивительной безликостью, словно стертое ластиком: черты смазанные, белесые брови, короткий ежик светлых волос. Он окинул меня небрежным взглядом, и стало понятно: я объект, не представляющий ни малейшей опасности для его босса.
Поднимаясь по ступенькам в дом, я уже был настроен воинственно.
В зале горел камин. Возле него, положив голову на лапы, лежал Винчи. При виде меня пес радостно вскочил и бросился навстречу. Я машинально потрепал его по голове.
В кресле, вальяжно развалившись и закинув ногу на ногу, ждал Броуди. Весь его вид выражал уверенность и независимость, что еще больше меня взбесило. Жемчужного цвета костюм мерцал дорогой тканью в отблесках огня.
– Не помню, чтобы мы с вами договаривались о встрече, – резко произнес я вместо приветствия.
Тоном победителя он воскликнул:
– Тоже рад вас видеть, мистер Харт!
– Вас не учили по телефону предупреждать о своих визитах? – нравоучительным тоном съязвил я.
– А вас не учили брать трубку, когда звонит телефон? – нисколько не смутившись, парировал он.
Желая поскорее закончить этот разговор, я опустился в кресло напротив Броуди и устало произнес:
– Я же уже сказал, что до операции не готов обсуждать наше сотрудничество. Или надеетесь, что я умру на операционном столе и вы, на правах компаньона, приберете к рукам все открытия, которые сделали мои специалисты?
– Думаете, сможете убедить меня, что ложитесь под нож хирургов, не имея уверенности в благополучном исходе? – ухмыльнулся Броуди.
– Именно так, – ответил я, похлопывая себя ладонями по карманам и понимая, что таблетки забыты в автомобиле.
Я поднялся с кресла и направился к шкафу, в котором должен был находиться еще один спасительный пузырек с пилюлями. Я чувствовал, как разгоняется сердечный ритм.
Не найдя лекарства, с трудом сдерживая нарастающую панику, я закричал:
– Патрик, черт побери! Где мои таблетки?
В дверном проеме появился испуганный дворецкий и, кивнув, опять исчез за дверью.
Броуди ликовал, заметив, что его появление повергло меня в панику. Вернее, ликовали его глаза. В этом человеке было столько неприкрытой животной силы и ярости дикого зверя! Он безупречно владел своими эмоциями, лишь одни глаза могли обозначить отношение к происходящему.