Наталья Масальская
Отец жениха. Порочная связь
Глава 1
Сегодняшний день был очень волнителен для Милен. После той страшной боли, которую она испытала несколько лет назад, в ее жизни, наконец, воцарилась гармония. Ей двадцать шесть. Она никогда не ощущала себя так хорошо, как сейчас. В последнее время Мила любила повторять себе: «Я чувствую себя шикарно! Я точно знаю, чего хочу и как этого добиться». Если бы Милен знала, насколько легкомысленны эти слова.
Но сейчас Милен нервничала. Конечно, знакомство с родителями трудно назвать ужасающим событием, но и их предстоящая свадьба с Полем отличалась от тысячи таких же, которые видел этот вечный город любви. Они не были влюбленными голубками, которые ждут не дождутся, когда смогут назваться мужем и женой. Словно это может что-то изменить.
Милен давно не питала иллюзий насчет брака, наблюдая не очень счастливую жизнь родителей. Последние полчаса, пока ехала по загородной дороге к шато своих будущих родственников, старалась отогнать сомнения. Пыталась отвлечься на разную ерунду вроде перечисления фамилий своих бывших одноклассников.
Звук телефонного звонка прервал ее мысли, и она нажала «ответить» на дисплее бортового компьютера.
– Ну ты где? – раздался из динамиков голос Поля.
– Подъезжаю, – с улыбкой бросила она. – Уже у ворот.
Машина зашелестела колесами по подъездной дорожке, оставив у Милы внутри лишь страх и неуверенность.
– Привет, – Поль открыл дверцу машины, помогая ей выйти.
Миниатюрная брюнетка – длинные волосы, большие синие глаза, казалось, они сделаны из хрусталя – холодные, пронзительно-синие, переливающиеся каким-то внутренним светом. Это то, что запоминалось при первой встрече с ней. Широкие белые брюки, полупрозрачная бежевая блузка, сумочка в цвет и золотистые балетки – ее выбор этого теплого майского дня.
За белыми шапками цветущих яблонь, она увидела роскошный дом. Даже не дом, а особняк в викторианском стиле. С широким крыльцом и огромной тенистой террасой, причудливо увитой молодым плющом. Они взбежали по каменным ступеням крыльца.
– Готова? – Мужчина сжал в качестве поддержки кончики ее пальцев и позвонил. За дверью послышались торопливые шаги. Им открыла изящная женщина, на вид лет сорока: среднего роста с пышными светлыми волосами, мягко обрамляющими ее очаровательное лицо. Она отступила, впуская гостей в дом. Стоило им переступить порог, женщина крепко прижала сына к груди.
– Ну наконец-то! Как я рада.
– Мама, это – Милен, – представил Поль спутницу, стоило матери выпустить его из объятий. – Милен, это – мадам Бушéми.
– Ну что ты, дурачок. Просто Тереза, – протянула она Миле руку. – Мы думали, вы приедете еще вчера. Папа даже взял выходные, – заговорщически понизив голос сообщила она, после чего повела всех в гостиную. Нежно-голубые тона, камин в центре и витражное окно во всю стену, произвели на Милу впечатление.
– Потрясающе, – вырвалось у нее.
– Да, моя дорогая, действительно – потрясающе. Мы живем в этом доме уже почти двадцать лет, но я не перестаю удивляться его красоте. Его построил отец Поля. А вот, кстати, и он.
Она, церемонно вытянув перед собой руки, направилась к двери, в которую они только что вошли.
– Ну, наконец-то. Мама уже вся извелась, – раскатился по комнате низкий бархат, пустив по спине Милен холодок.
Она медленно развернулась и на секунду замерла. Перед ней стоял высокий, хорошо сложенный мужчина лет пятидесяти в чертовски официальном костюме. Он явно принадлежал к тому счастливому типу мужчин, которым годы шли на пользу. Его светлые с проседью волосы, зачесанные назад, открывали высокий, практически не тронутый морщинами лоб. Лишь одна, но довольно глубокая, залегла между широких изогнутых бровей, что выдавало в нем человека, занимающегося умственным трудом. Прямой, с небольшой горбинкой нос и плотно поджатые тонкие губы делали его лицо не просто серьезным, даже строгим. Если описать то, что она увидела, одним словом, это слово было бы – власть. Мила едва заметно улыбнулась и подошла ближе.
– Отец, это – Милен. Мила, это – мсье Бушéми.
Чуть заметная снисходительная улыбка тронула тонкие губы мужчины.
– Рад, – подчеркнуто вежливо сказал он и слегка сжал в ладони ее протянутую руку.
Его взгляд лишь на секунду задержался на лице Милен, но этого хватило, чтобы ее ладони вспотели.
– Ну, когда все в сборе, можно приступить к обеду. Луиза накрыла для вас потрясающий стол.
Тереза с Полем, обнявшись, направились в столовую. Доставшийся Миле в провожатые грозный истукан учтиво предложил руку и повел ее следом. Рука мужчины показалась ей жесткой, а сам он очень высоким. Хрупкая Мила едва доставала ему до плеча, и отчего-то чувствовала себя совершенно беззащитной. Ее ощущения можно было назвать предчувствием катастрофы, она девушка поспешила списать все на обычное волнение.
Церемонность, которая сопровождала, казалось бы, непринужденный семейный ужин, держала девушку в тонусе до самого его окончания. Правда, Тереза оказалась прекрасной женщиной: открытой и радушной. Она всеми силами пыталась сгладить холодность и чопорность мужа, один взгляд которого доводил Милу до нервной дрожи.
Покончив, наконец, с дежурными вопросами и изысканным обедом, вся компания поднялась из-за стола и направилась в гостиную выпить по бокальчику вина в более непринужденной обстановке. Глава семейства, к огромному облегчению Милен, с ними не пошел. Сославшись на дела, он спешно уединился в своем кабинете.
Они пересели на мягкие диваны, где на столике их ждала бутылка белого вина и пара тарелок с сыром и фруктами. Слушая болтовню будущей свекрови и жениха, Мила ловила себя на мысли, что Поль совсем не похож на отца. В нем не было ни его волчьего взгляда, заставляющего чувствовать себя не в своей тарелке. Ни неприступной линии губ, которые, казалось, могут только повелевать, вне зависимости от ситуации, ни властной пластики. Поль был как мать: легким и слегка сумасбродным красавчиком, который точно знал о гипнотической силе своей красоты. Она привлекала к нему множество мужчин и женщин, которые становились не просто друзьями – все они были его обожателями. Видимо, именно красота так повлияла на его характер. Она позволяла ему получать все. Все, что он хотел, или просто думал, что хотел. Но Мила знала его лучше других. Она видела за всей этой мишурой неуверенного, надломленного юношу. Чуткого, преданного, желающего, чтобы его просто любили. Теперь она даже знала, чьей любви он так отчаянно добивался.
– Вы, наверное, устали с дороги? – заметив отрешенность Милы, произнесла Тереза. – Провожу вас в ваши комнаты. Не смущайтесь, но наш папа строгих взглядов. Он считает недопустимым, если под крышей его дома находится неженатая пара, занимающая одну кровать, – объяснила Тереза.
– Даже так. Черт возьми, я целую неделю переживала, что мне придется спать с тобой в одной постели, – вполголоса сказала Мила и толкнула Поля плечом.
– Вот только избавь меня от твоего сарказма, – тот наградил ее своей коронной снисходительной улыбкой и снова уставился в спину идущей впереди матери.
– А он, вообще, в курсе, что ты уже не девственник? – продолжала язвить Милен.
– Вряд ли, – с абсолютно каменным лицом ответил Поль, даже не посмотрев на нее.
Наконец Тереза остановилась.
– Твоя комната, Милен.
Она налегла на витую бронзовую ручку и открыла дверь. Причудливый красноватый свет коридора, создаваемый шелковыми абажурами настольных ламп, тут же поблек под напором ворвавшегося из открытой двери заходящего солнца. Милен осторожно прошла мимо пропускающей ее вперед Терезы.
Дом удивлял девушку на каждом шагу. В нем было много света и воздуха. Довольно яркие цвета интерьеров, множество деталей отделки. Все это не вязалось с тем чопорным господином, которого ей представили как главного архитектора этого творения.
– Она потрясающая, как и весь ваш дом!
– Отец Поля – коллекционер, он собирал эти вещи много лет, поэтому дом выглядит так восхитительно, – объяснила Тереза.
– Такое смелое смешение стилей, я бы даже сказала, что он виртуозно выстроил пространство, – с восхищением продолжила Мила.
– Милен очень любит архитектуру, – пояснил Поль между делом.
– Но как? Признаться честно, мсье Бушеми не производит впечатления тонкого знатока искусства. Я бы сказала, что он работает в министерстве.
– А он и работает в министерстве. Он заместитель министра, —сыронизировал Поль.
– Теперь я совершенно растеряна.
Глава 2
– Не спишь? – в дверь просунулась белобрысая шевелюра Поля.
Не дожидаясь разрешения войти, он быстро прикрыл за собой дверь и, в несколько шагов преодолев расстояние до массивной кровати, залез под одеяло.
– Ну, как впечатления? – спросил он, устраивая свою вихрастую голову Миле на колени вместо откинутой в сторону книги.
– Сложно сказать, но Тереза меня очаровала. Ты прав: она замечательная. Что касается твоего отца, думаю, я ему не понравилась. Хотя если судить по тому, что ты рассказывал о нем, – это просто моя паранойя, – она усмехнулась, запустив пальцы в его мягкие кудри.
– Ты права, это просто паранойя. Поверь мне, каждый раз, приезжая домой, я начинаю думать, что тоже ему не нравлюсь, – Поль совершенно непринужденно улыбнулся. – У каждого свои тараканы, а у него их – тьма-тьмущая. Как, интересно, можно так жить, постоянно контролируя себя? Я не помню, чтобы даже в детстве он во что-то играл со мной. Ну, знаешь, там в баскетбол, футбол, в прятки, на крайняк. А, в шахматы играл. Да, еще он постоянно гонял меня по географии. Вот ты, к примеру, знаешь столицу Папуа – Новой Гвинеи? – он чуть помедлил, давая ей шанс удивить его. – Что, нет? Порт-Морсби. Ну вот, теперь и ты в курсе, – он с какой-то странной злобной усмешкой посмотрел на нее, словно ждал упрека.
– И что в этом плохого? – Мила внимательно, без тени иронии смотрела на него. – Или тебе обидно, что вместо футбола он гонял тебя по географии? Знаешь, Поль, каждый человек проявляет любовь и заботу по-своему. Значит, он именно так понимал слово «воспитание». Твоя претензия была бы обоснованной, если бы ты сказал мне, что вообще не видел его дома, как я своего, – она непринужденно вскинула брови, как бы заранее обесценивая то, что он еще мог ей возразить. – Слушай, а ничего, что мы останемся здесь на две недели? – спросила Мила, меняя тему разговора. – Мы не стесним твоих родителей?
По лицу Поля расползлась кривая злорадная ухмылка:
– Струсила?
– Не дождешься. Просто здесь все так чисто, чинно, с моей-то любовью к хаосу, – она попыталась завуалировать проскользнувшую в голосе неуверенность под личиной вежливого участия, но Поль уже почуял слабину. Он перевернулся набок и, подперев голову рукой, вцепился вопросительным взглядом в ее смущенную физиономию.
– И не нужно на меня так смотреть, я просто плохо знаю твоих родителей, вот и все, – начала Мила уверенно, не оставляя Полю шансов задеть ее.
На что он лишь криво усмехнулся, оставшись при своем.
– Расслабься, в этом доме еще никто не смог продержаться больше трех дней. Но мать мне неделю мозги промывала, чтобы мы провели отпуск здесь, так что – крепись. Я ей обещал. Да и вообще, он, как хороший отец, помаячит здесь пару деньков и, как обычно, смоется в какую-нибудь деловую командировку. А мама – она классная. С ней весело.
– Она в курсе? – серьезно спросила Милен, внимательно глядя на друга.
Судя по тому, как Поль засуетился, выпутывая ноги из одеяла, в котором за время их разговора уже успел свить гнездо, обсуждать эту тему он не собирался. Настаивать она не стала.
– Нет, – коротко отрезал он, поднимаясь в кровати.
Мила запустила пальцы в его волосы, взъерошив их на макушке, словно извиняясь. Поль перехватил ее ладонь и, поднеся к губам, поцеловал.
– Пора спать, – мягко сказал он и, чмокнув ее в щеку, пошел к себе.
* * *
Она лежала в темноте и никак не могла уснуть. Ее мысли занимал этот великолепный дом и тихая ночь, наполненная странными, непонятными звуками, которых ни за что не услышишь в шумном городе. Но больше всего они были заняты хозяином дома.
«Этакий Титан, что неизменно держится устоев своего класса. Нужно быть достаточно толстокожим, чтобы не застрелиться от застегивания такого количества пуговиц», – усмехнулась она.
Видя всю эту чопорность, она с трудом могла представить его любящим мужем и отцом, сажающим себе на колени маленького сына. Поль, наверное, прав, так нельзя жить: постоянно контролировать себя. Либо он что-то скрывает, либо эта холодность призвана оградить его от ненужного внимания. Но, глядя на этот роскошный дом, в котором чувствовались энергия, живость и свобода, она сомневалась, что дело только в защите личного пространства.
«Что, интересно, он за всем этим прячет?» – эта мысль определенно возбуждала.
Он – контроль и власть как таковые. Его не переделать, сложно удивить и немыслимо ослушаться. Ведь он всегда прав. Но что-что, а колебать устои и возвращать загрубелой коже детскую чувствительность она умела. Лучше сказать так – любила. И этот половозрелый самец с волчьим взглядом и несгибаемой осанкой вполне для этого подходил.
«Черт возьми, высокий лоб, надменный взгляд и неприступная линия губ совсем лишили тебя сна, дорогуша».
Она откинула край одеяла и опустила ноги на пол, размышляя, где убить бессонницу. Та не собиралась считать глупых овец, а норовила перерасти в составление плана действий по завоеванию незыблемой твердыни, и Милен всеми силами пыталась этому помешать. Она знала, если даст шанс фантазии, ее желания потом сложно будет обуздать.
«Может, в сад пойти прогуляться, заодно мозги проветрить? Или сходить поесть? – размышляла она. – Кстати, отличная мысль».
Мила накинула на плечи шелковый пеньюар и выскользнула из комнаты.
Употребление пищи ночью было для нее чем-то вроде высшего проявления свободы. Такую дерзость она могла позволить себе только под покровом темноты.
В узком коридоре, увешанном картинами в массивных золоченых рамах, царил все тот же полумрак, что и днем. Его освещали только настольные лампы с широкими атласными абажурами и длинной стеклярусной бахромой, стоящие на деревянных консолях вдоль стен, придавая пространству довольно интимный вид.
Сбежав вниз по лестнице, она оказалась перед дверью в кухню, которая представляла собой просторное помещение с массивным столом в центре. Свет она решила не включать, дабы не накликать муки совести и, воровски приоткрыв холодильник, окинула быстрым взглядом предлагаемые кулинарные изыски. С ужина остался цыпленок и немного овощей. Но кто станет есть эту гадость ночью. Ночь для чего-нибудь более запретного. Протянув руку, она взяла банку арахисового масла и устроилась с ней за столом, ближе к окну. Ей нравилось наблюдать, как лунный свет белесой лужей разливается по деревянной столешнице и ее открытым коленям.
Зачерпнув достаточно ароматной пасты, чтобы чувствовать себя до безобразия неприличной, она отправила ложку в рот. Не успела Мила насладиться вопиющим нарушением правил чопорных хозяев, как в коридоре послышались тихие шаги.
Мистер Бушéми вошел в кухню и остановился на пороге, в изумлении глядя на открывшуюся картину. Видимо, он забыл о посторонних в доме и теперь быстро пытался вернуть себе самообладание.
– Доброй ночи. Тоже не спится?
Не глядя на Милен, которая застыла с ложкой во рту, он взял в руки кувшин с водой и налил полный стакан.
– Да, видимо, новое место, – ответила она ему в спину.
Милен старалась выглядеть непринужденно, но, несмотря на усилия, голос ее дрожал и обрывался.
– Бывает, – он сделал глоток и, опершись свободной рукой о край стола, развернулся к ней вполоборота: – Решили подкрепиться?
– Надеюсь, я не нарушила какой-нибудь суровый закон, принятый в этом доме? – не без ехидства спросила Мила, вспомнив свои постельные размышления.
– Ну что вы. В этом доме никто не ел по ночам до сегодняшнего дня. Но обещаю подумать над этим, – саркастическая ухмылка дернула уголки его тонких губ, – особенно принимая во внимание, что наше общение нацелено на долгосрочную перспективу.
После его слов захотелось прикрыть голые колени, на которые хозяин осуждающе косился. Видя, что разговор пошел куда-то не в то русло, Мила решила исправить ситуацию и отбить мяч на хозяйскую половину поля.
– У вас очень красивый дом, мсье Бушéми.
– Да, я слышал ваш разговор. Когда Тереза показывала вам вашу комнату, – пояснил он, заметив ее недоуменный взгляд.
– И что же именно вы слышали?
– То, что такой сухарь, как я, не мог построить такой восхитительный дом, – он приподнял брови, с вызовом глядя на нее. – Мне даже показалось, не в плагиате ли вы меня обвинили?
– Ну что вы. И в мыслях не было. Дело здесь может быть совсем в другом, – Мила уверенно смотрела на него, показывая, что ее не испугать. Но поджилки предательски тряслись.
– В другом? В чем же, позвольте узнать?
– Ну, к примеру, вы можете быть, как доктор Джекил и мистер Хайд. Утром вы доктор Джекил: почетный член общества, застегнутый на все пуговицы своего чертовски официального костюма. А вечером – мистер Хайд – человек, пренебрегающий законами морали в угоду своим желаниям.
– И вам не страшно находиться под одной крышей со столь двуличным существом?
Его взгляд расфокусировался, словно собственный вопрос заставил на мгновение задуматься, но он практически сразу пришел в себя, сделав уверенный глоток из высокого стакана, что все это время держал в руке.
– Мы все двуличны, доктор. Все носим маски, и только ночь знает, кто мы на самом деле.
– Почему ночь? – звук его голоса, тягучий и мягкий, будто усиливал его обаяние, урча у нее в груди волнующим басом.
– Ночь – она как отголосок нашего общего языческого прошлого. Ее боги оберегают нас от предрассудков дня, бережно хранят наши тайны, открывая нам нашу истинную природу. Ее демоны безжалостно убедительны, от них не будет спасения, если вы хоть раз позволите им увидеть ваши тайные желания.
– Или страхи, – добавил он.
– По сути, это одно и то же. Наши страхи – пища для наших подчас необузданных желаний.
– И вы носите маску? – чуть помедлив спросил он, совершенно забыв о жажде, что привела его сюда.
– Конечно. Цивилизованное общество разработало их великое множество на каждый случай жизни.
Она в очередной раз облизала ложку и, наконец, отложила ее на стол.
– И кто же вы сейчас? – его голос заполнял ее, отчего разговор стал приобретать опасную для нее двусмысленность.
– После двенадцати я, как в сказке, превращаюсь обратно в тыкву, – Милен усмехнулась, пытаясь стряхнуть с себя почти сомнамбулическую покорность, вызванную его присутствием.
Его глаза цвета хорошего выдержанного виски блестели в полумраке кухни и сейчас казались почти черными. Что-то новое появилось в его взгляде: темнота и одиночество. Они проникали в нее, порождая странное чувство волнения и страха. Возбуждая любопытство, которое не давало ей отвести от него взгляд.
– Я думаю, вы недооцениваете себя. Вы далеко не тыква. Спокойной ночи, – сказал он после небольшой паузы, прервав, наконец, этот странный плен, и поставил на стол почти полный стакан.
Едва заметная улыбка мазнула по его лицу и тут же испарилась. Он вышел из кухни, оставив ее наедине с размышлениями на тему доминирования и подчинения и других свойствах мужского баритона в полутьме.
Глава 3
На следующий день с самого утра зарядил дождь. Вместе с ветром он нещадно хлестал еще вчера стоящие в цвету яблони, и теперь вся земля под ними была засыпана, словно снегом, белыми лепестками. Он то налетал, неистово колотя в стекла, то так же резко затихал, выпуская из плена туч солнце. Несмотря на эту упрямую борьбу света и тьмы за окном, день прошел весело и даже интересно.
Тереза, как боевая подруга замминистра и по совместительству главный организатор быта всего семейства, знала кучу способов развлечься, не выходя из дома. Глава этой славной ячейки общества появился только за обедом, после чего снова уединился в своем кабинете несмотря на то, что, по словам Терезы, у него был выходной.
Когда за окном начали сгущаться сумерки, противостояние погодных стихий приняло новый оборот. Ветер разогнал наконец тучи и сейчас неистово теребил верхушки уже изрядно потрёпанных деревьев. Их мечущиеся силуэты были отчетливо видны на фоне начинающего темнеть неба. Милен, сославшись на головную боль, вызванную переменой погоды, попрощалась с Терезой и Полем и отправилась спать пораньше.
Вернувшись в комнату, она сняла с себя одежду и направилась в душ. Упругие теплые струи барабанили по коже, смывая с лица дежурную маску, которая уже отыграла свою роль и больше была ей не нужна. Вместе с маской уходили все тяготы дня. Если, конечно, пара шестерок, навешанных ей Терезой, можно было назвать тяготами. Ей определенно не везло в карты, что увеличивало шансы на удачу в любви. В памяти всплыли воспоминания о встрече на кухне. Черные глаза, разливающие желание по ее едва прикрытому телу, бархат голоса…
«Черт возьми, это – твой будущий свекор, прекрати немедленно», – злилась Мила, не в силах справиться с разыгравшимся воображением.
Она выключила воду, тщательно вытерлась и, накинув халат, вышла в комнату.
Головная боль была лишь предлогом, чтобы остаться одной. Мила с трудом переносила шумные компании и бестолковые разговоры. Ее внутренний демон требовал тишины и уединения. Она постаралась заглушить его голос чтением, однако книга скоро ей наскучила. Мила не долго сопротивлялась наваждению и, выскользнув в полутемный коридор, направилась в сторону кухни. В доме было тихо. Только тиканье часов и завывания ветра за окном, похожее на зловещий шепот, приобретали в этой сонной тишине пугающую отчетливость. Почти детский страх подгонял ее в спину, отдавался в груди тугими рваными толчками.
Невзирая на снедающий ее охотничий запал, вернулась она ни с чем, не считая стакана воды. Мила уже успела нафантазировать себе пугающе отчетливые картины их новой встречи с хозяином дома и сейчас чувствовала себя обманутой.
Она поставила свой трофей на прикроватную тумбочку и легла поверх одеяла. Было сложно не думать о том, что месье Бушеми проигнорировал свою жажду и решил воздержаться от посещения кухни. А может быть, она ошиблась и никакой жажды просто нет? Но Милен давно играла в эти игры, ей было достаточно нескольких минут, чтобы по едва заметным признакам понять, кто перед ней. Подруги подчас недоумевали над тем, как она выбирала себе мужчин. Эти глупышки не могли сообразить, что ни цвет глаз или волос, ни возраст, ни даже, чего греха таить, пол не являлись для нее основным критерием выбора жертвы. Единственно значимым для нее всегда была сила. Чем сложнее сломать – тем больше удовольствия от процесса.
Конечно, она никому не рассказывала причину, по которой изо дня в день ее мучила эта неизбывная жажда. Чем больше сердец поглощал ее ненасытный демон, тем сильнее и опаснее становился.
Первой ее жертвой стал отец. Порой она даже себе не могла ответить на вопрос: чего же в ней было больше – любви к нему или ненависти.
Она всегда была избалована его вниманием – любимая дочка. Но со временем то доверие, то душевное единение, что сложилось между ними, стало вырождаться во что-то иное. Его внимание перестало быть отеческим. Она заметила это лет в тринадцать, когда вопросы пола встают особенно остро и болезненно, пока природа пытается превратить неуклюжее тело куколки в прекрасную бабочку. Сначала это были просто прикосновения, поцелуи в губы на ночь – она все списывала на свое слишком буйное воображение. Это сейчас она знает, какую роль в этой вечной игре имеют прикосновения, взгляды, полутона голоса. Лишь повзрослев, Мила поняла, что так смущало ее в незатейливых проявлениях отеческой любви – запах его желания. Его нельзя скрыть, он обволакивает, заполняет, окрашивает каждый жест, каждый взгляд в совершенно особые тона. Он пропитывал их отношения, вызывая в ней отторжение и какое-то странное смятение.
Мила не понимала, как реагировать на все это. Ей не с кем было поговорить. Да и о чем, собственно, говорить? Что, если она ошибается, и ошибка разрушит ее семью? Ведь по большому счету ей не в чем было винить отца. Пока ей не исполнилось шестнадцать.
В то лето Мила, как обычно, приехала домой на каникулы. Она не видела родителей почти год. Чем старше она становилась, тем короче были ее визиты домой. Но на лето остаться в школе она не могла, и приехать пришлось. Мила даже пожалела, что все это время упорно игнорировала семью. Было видно, что мама скучала. Оставшись с тираном-мужем один на один, она заметно сдала: похудела, и ее еще молодое лицо изрезали преждевременные морщинки. За тот месяц, что они провели вместе, она посвежела, и даже их вечные взаимные придирки уступили место совершенно не свойственной их отношениям душевности. Пока не приехал отец.
Мать стала нервной, под глазами опять залегли глубокие тени. Она выглядела несчастной, будто все время плакала. Хотя вида старалась не подавать.
В тот вечер он пришел пожелать своей малышке спокойной ночи и, как обычно, впился длинным, вовсе не отеческим поцелуем в губы, а потом вдруг прижал ее всем телом к кровати:
«Девочка моя! Моя Белоснежка…» – выдыхал он ей в губы, обхватив лицо нервными дрожащими руками.
От его напряженной фигуры, тяжело навалившейся сверху, исходил страх, он весь был пропитан этим постыдным страхом. Она видела, как в его глазах он стремительно сплетается с необузданным желанием. С каким нетерпением срывал он с себя маску благопристойного отца семейства, показывая свою истинную, животную жажду. Единственное, что она чувствовала в этот момент – оцепенение. Казалось, это просто сон, кошмар. Она с силой стала толкаться, упираясь руками ему в грудь.
И вдруг лицо его, раскрасневшееся, с горящими безумными глазами, исказилось гримасой бешенства. В глазах сверкнула сталь, а губы изогнулись в почти волчьем оскале.
Она до сих пор не понимала, как ей удалось тогда вырваться из его хватки, но, вырвавшись, она бежала, не останавливаясь.
Пришла в себя Мила на скамейке, ощутив прохладное дыхание ветра на пылающем лице. Девушка не понимала, где она и что происходит. Чувствовала только саднящую боль в ногах и лишь сейчас поняла, что выбежала из дома босая. Она еще долго сидела так, не зная, куда пойти. Мысль о том, чтобы вернуться домой, пугала.
Через несколько часов ее нашла мама. Она сняла с себя кардиган, накинула дочке на плечи и села рядом. Они долго молчали, глядя вдаль, пока горизонт не подернулся розовой полоской света, словно открывал тяжелые ото сна веки, чтобы пропустить в мир свет солнца.
– Мила, – начала она тихо, глядя на свои переплетенные пальцы, не в силах поднять глаза на дочь, – я должна сказать тебе… это сложно, но, думаю, время для этого разговора настало.
– Мам, – как бы извиняясь, перебила ее Милен, – не надо, ты не должна…
– Просто послушай, ладно, – она обхватила своими сухими, холодными ладонями руки дочери и несколько минут смотрела на них, словно не могла начать. – У нас с папой долго не было детей. Мы все перепробовали, но чуда не произошло. И тогда мы решили взять ребеночка из приюта. Тщательно все обдумывали, собирались с мыслями и силами, чтобы сделать этот серьезный шаг. И вот в канун Рождества в нашем доме появилась ты, – мама улыбнулась куда-то в пустоту перед собой. Воспоминания на мгновение расслабили морщинки на ее лице. Она не смотрела на оторопело пялившуюся на нее Милен. – Ты всегда была и будешь нашей дочкой. Неважно, кто тебя родил. Мы твои родители. Просто… – она повернулась наконец к Миле, продолжая нервно мять ее ладони в своих руках. Мамины глаза отчаянно заметались по растерянному лицу девушки, стараясь поймать ее взгляд, но, встретившись с ним, она тут же отводила глаза. Будто чувствовала свою вину. Милен только сейчас поняла, почему мама настояла, чтобы она поступила в закрытую частную школу. Тогда, в четырнадцать, ей казалось это предательством. А сейчас – милосердием.
Разрезав пламенеющий горизонт, им навстречу прорвался ослепительный солнечный луч, заставивший обеих прищуриться. Прикрывая ладонями лица, они смотрели на огромный красный диск, выкатывающийся из-за края неба.
Милосердие. Тогда это казалось ей действительно милосердием. Почему из всего, что могла сказать ей мать, было именно это признание? Повзрослев, Мила стала понимать, это была лишь слабая попытка оправдаться. Ведь не дочь она тогда защищала, нет. Она защищала свой мир. Тот образ идеальной семьи, который с таким трудом создавала все эти годы. В тех кругах, в которых они вращались, подобные сделки с совестью были почти нормой. Единственное, за что Милен была благодарна матери – этим признанием она разорвала кровные узы, связывающие ее по рукам и ногам.
Ей было всего шестнадцать, а ее сердце уже было отравлено обидой и незаслуженным стыдом, что ужасали совсем еще юное сознание. Даже после смерти отца Милен не смогла простить ему то недоверие к мужчинам, ту жажду мщения, что он разбудил в ней своим вероломством. Но больше всего она злилась на него за любовь, которая, несмотря на испытания, не стала слабее.
Эти воспоминания об отце были лишь свидетельством того, что ее ненасытный демон не удовлетворится нелепыми доводами и уже не позволит ей отпустить намеченную жертву. Он – мужчина, а значит – виновен. И совсем скоро она докажет ему это.
Эта игра, эта жажда подчинения стала для нее своеобразным аналогом любви – уродливым суррогатом, превратив ее саму из объекта привязанности в орудие возмездия.
Милен лежала в постели и чувствовала, как знакомый жар разливается по телу, рискуя затопить сознание. Она рывком села и, нашарив в темноте стакан, сделала пару глотков. Потом быстро залезла под одеяло и закрыла глаза, стараясь прогнать из головы все мысли до одной. Скоро ей это удалось, и она провалилась в сон.
* * *
Мила совершенно не выспалась и пришла к завтраку последней.
– Доброе утро, – промямлила она еще сонным голосом и уселась на свое место.
– Плохо спала, моя дорогая? Ты выглядишь уставшей, – с тревогой в голосе спросила Тереза.
– Хотелось бы мне ответить, что причиной моего недосыпа является горошина, но, видимо, эта сказка не про меня, – вздохнув, подытожила Мила. – Обычная бессонница.
Она взяла из плетеной корзинки уже остывший тост и начала неспешно размазывать по нему масло.
– Я смотрю, мсье Бушеми не балует вас своим присутствием за столом. Или виной мои постоянные опоздания? – она подняла глаза на присутствующих.
– Он уехал рано утром. Дела министерства, я давно привыкла, – улыбнулась Тереза.
Ее улыбка была как остывший тост в руках Милы: сухой и безвкусной.
