Наталья Есина
Волжская рапсодия

Полная версия

Глава 1. Кинешма

Вечернее июньское солнце освещало сквер. Дети катались на самокатах, пенсионеры на лавочках увлеченно строили предположения во сколько на самом деле обошлась реконструкция площади. У переносного киоска с мороженым молодежь громко обсуждала предстоящий концерт: в десять часов ожидалось выступление кавер-групп из Иваново, Кинешмы и Ярославля. У Красных рядов тянулись палатки выставки-продажи «Город мастеров», трепещущие от ветра, как натянутые нейлоновые паруса.

Дарья вышла из такси и оглядела площадь. Деревянные скамьи перед высокой сценой заполнялись людьми. На само́й сцене расставленные полукругом ряды стульев пустовали. Пустовало и место за черным роялем.

«Забавно: никто и не подозревает, что очень скоро всех здесь накроет невидимым шатром, сотканным из гениального музыкального полотна. Другое измерение возьмет в плен житейскую суету и сконцентрирует на кончике дирижерской палочки дыхание времени. И я причастна к этому таинству… Хорошо, что мое имя в афише не указали: Альберт Игоревич выполнил договоренности. Надеюсь, меня никто не узнает. Главное, общения с прессой избежать. Отыграем, сразу ухожу!»

***

За день-два до выступления она обычно погружалась в состояние, которое сама называла «междумирьем». Внутри невидимый метроном отсчитывал часы до выхода на сцену. Дарья проваливалась в созерцательное состояние: временами в голове звучала то одна, то другая тема из произведений, входящих в программу концерта. На них наслаивались ощущения, обладающие вкусами, ароматами, цветом: своеобразные мерила выбора трактовки исполнения. Выкристаллизовывалось ви́дение того, как именно надо преподнести то или иное произведение в зависимости от внутренней наполненности.

О пианизме Дарьи Мухиной писали, что он непостижимым образом рисует в воображении слушателей объемные картины, причем, каждый видит что-то свое. Дарья статей о себе не читала; она вообще панически боялась давать интервью: обязательно задавали этот треклятый вопрос!

– Скажите, Дарья, в чем ваш секрет: как вам удается настолько вовлечь зрителей в миры вашего самобытного исполнительского мастерства?

Дарья терялась, начинала мямлить: ну, не понимает она, как, не вызвав недоумения, объяснить, что буквально осязает уникальность стилей каждого композитора? Иоганн Себастьян Бах представлялся гигантским акведуком, по разветвлению желобов которого текло расплавленное золото. Моцарт мерцал мириадами спрятанных в раковинах на дне океана перламутровых жемчужин. Шопен то благоухал крупной пятилепестковой сиренью, то заливался соловьиной трелю в вечернем парке.

Сегодня под пальцами Дарьи рояль ударит тревожным колокольным набатом; ее игра вознесет на вершины гор, чтобы показать, как из бесконечной прорези между морем и небом восходит пылающее солнце; заставит совершенно разных людей видеть смутно знакомые лица и лики; разобьет об острые скалы опустошения и возродит дуновением бриза, отдающего слабым запахом водорослей.

Дарья прекрасно знает, как добиться такого звучания, она делает это мастерски. Это гораздо легче, чем совладать с животным страхом, сковывающим наручниками по рукам и ногам при одной мысли о муже.

***

Дарья пересекла площадь и мельком взглянула на большой экран перед торговыми рядами, на котором менялись кадры. По широкой Волге в солнечных бликах скользил круизный теплоход. Следом с высоты птичьего полета развернулась панорама Кинешмы: из густого осеннего тумана выплыла выдвинутая к береговому откосу белокаменная пятиярусная колокольня, и кажется, что держит она за руки Успенский и Троицкий соборы, соединяясь с ними в дружный хоровод; изогнулся дугой Никольский мост через Кинешемку; засияла огнями новогодняя елка на заснеженной площади Революции.

«Почти такую же гигантскую елку год назад во дворе нашего загородного дома поставил Гера. Помню его довольный вид, когда гости называли ее “Кремлевской”. Пижон! Ненавижу… – Дарья резко остановилась, достала из сумки бутылку с водой и сделала глоток: – Как заезженная пластинка: Гера-Гера… Не хватало еще из-за него настрой потерять. – Она протиснулась между хохочущими парнями и заспешила к торговому центру: – Сначала переоденусь в концертное платье. Потом кофе, кофе и, еще раз, спасительный кофе».

***

Они сидели за столиком летнего кафе. Теплый ветер разносил по бульвару сыроватый речной запах. Дмитрий вытер салфеткой измазанный кремом нос дочери и посмотрел на часы:

– Так, Данька, заканчивай сеанс чревоугодия: мне еще надо с потенциальным заказчиком пересечься.

Дана нахмурилась:

– Папка, ты можешь хотя бы в День города о своей работе не думать?

– Не бурчи. Всего лишь деловой ужин.

– Вот! – торжествующе воскликнула Дана, – «деловой», значит по делу, а не просто потусить.

– «Потусить» – это про вас с Петром. Кстати, что-то я его на твоем выступлении не видел?

Дана с шумом втянула коктейль из трубочки:

– Я его не приглашала.

– Почему?

– Строит из себя умного: сказал, что я «Лебедя» Сен-Санса¹ слишком быстро играю.

– Да, вроде, ты сегодня хорошо все пьесы исполнила.

– Вот именно! – Дана смачно рыгнула.

– Данька! – одернул ее отец.

– Что естественно, то не безобразно, – парировала дочь.

– Это кто ж тебе такое сказал?

– Твой Петр.

– Эх, иногда жалею, что слишком многое тебе позволяю.

Дана похлопала отца по плечу:

– Поздно, папочка, перевоспитывать меня: твоя дочь давно уже не ребенок.

Дмитрий усмехнулся:

– Да? А сладкое уплетаешь, как маленькая.

– Эту невинную слабость я решила взять с собой во взрослую жизнь.

Дмитрий жестом пригласил официанта, расплатился, встал, надел пиджак:

– Инструмент не забудь.

Дана допила второй стакан коктейля, запихнула в рот пирожное и захлопала длинными ресницами:

– Папуль, я так устала. Понесешь саксофон?

Дмитрий сделал серьезное лицо:

– Я предлагал его в машине оставить? Предлагал. Не послушала отца, вот и неси свой домик, взрослая улитка.

Дана фыркнула:

– Ну, и понесу, – встала и, покряхтывая, надела на плечи внушительных размеров коричневый кожаный короб.

Когда они шли по Волжскому бульвару, в портфеле у Дмитрия зазвонил мобильный.

– Не бери: опять тебя от меня отвлекут! – взмолилась Дана, сложив ладони лодочкой. Дмитрий принял вызов:

– Добрый вечер, Альберт Игоревич, – и поднес губам указательный палец левой руки, предвосхищая следующую реплику дочери.

– Голубчик, Дмитрий Алексеевич, выручайте, – жалобно отозвался в трубке Бескрайних. – Вы на машине?

– Да, на Рылеевской припарковался. А что случилось?

– О, вы меня премного обяжете, если выполните одно деликатное поручение. Так неудобно вас беспокоить, но подвела меня моя поясница.

– Что конкретно требуется?

– Вы сейчас где?

– По Волжскому идем в сторону площади Революции.

– И это замечательно! Вам даже машина не потребуется. В «Речном» у администратора заберите, пожалуйста, посылочку. Он с понедельника в отпуск уходит, а передать может только лично в руки по моему звонку.

– Будем там через пять минут. Все сделаю, не волнуйтесь, Альберт Игоревич.

– О! Нижайше благодарю вас, голубчик, – откланялся Бескрайних.

– Где это мы будем, через пять минут? – Дана поджала губы.

– В «Речной» заскочим.

– Не хочу в «Речной», хочу у сцены хорошие места занять.

– Не думаю, что мы надолго задержимся, выполняя просьбу почтенного человека.

Дана остановилась, скинула с плеч футляр:

– Тогда тебе придется тащить мой домик: улитка выдохлась. – И добавила хныкающим голосом: – Ну, папочка, пожалуйста.

Дмитрий взял саксофон:

– Пошли побыстрее.

– И чур, в кафешку на втором этаже зайдем: я хочу брауни, панакоту и облепиховый чай.

– А как же хорошие места́ у сцены?

– Я все успею.

– А что насчет сладкого? Согласись: есть его в таких количествах – явный перебор.

– Неправда: в таких количествах оно придаст мне силы, и я снова смогу нести свой сакс.

Дмитрий остановился:

– В кого у тебя только так язык подвешен?

– Ты же сам всегда говоришь, что я – твоя дочь.

– Сдаюсь, – засмеялся Дмитрий, – так уж и быть: будет тебе панакота, но без брауни.

***

– Еще кофе?

Дарья вздрогнула. Перед ней склонился официант.

– Кофе? – переспросила, плотнее запахнув на груди шелковый палантин. – Лучше чай. Погорячей, пожалуйста.

– Минуту, – официант собрал пустые чашки на поднос и скрылся за барной стойкой.

Дарья взглянула на часы:

«Сергей Васильевич уже на месте, – и улыбнулась, вспомнив удивленное лицо дирижера, когда он осматривал ее джинсы с поперечными прорезями на коленках, футболку с принтом подмигивающего Петра Ильича Чайковского и легкомысленные сандалии. – Маэстро можно понять: затея с трех репетиций исполнить второй Концерт Рахманинова² попахивала авантюрой».

– Надеюсь, все у нас получится именно так, как расписал мне Альберт Игоревич. Я, конечно же, сильно рискую… – дирижер запнулся и повернулся к музыкантам, словно искал у них поддержки: – День города уже через неделю; на площади соберется, так сказать, весь Кинешемский бомонд, а тут такое.

Дарья уверенным жестом достала из папки склеенные скотчем ноты:

– Сергей Васильевич, не волнуйтесь, все будет хорошо: нас же сам Рахманинов³ благословил.

Со стороны виолончелистов послышался басовитый смешок:

– Браво, зачетная шутка.

Немолодая первая скрипка прыснула, прикрыв рот рукой. Дирижер строго посмотрел на оркестрантов и перевел взгляд на Дарью:

– Что вы имеете в виду?

– Всего лишь ваши имя и отчество, – Дарья села, подкрутила ручки у банкетки, чтобы быть повыше, поставила ноты на пюпитр, откинула назад длинные волосы и положила руки на колени:

– Я готова.

Дирижер вдруг зычно расхохотался:

– Подумать только!

Музыканты одобрительно загудели. Сергей Васильевич вспорхнул на невысокий помост около рояля, поднял тонкую палочку – оркестр затих – и повернулся к Дарье:

– Думаю: мы с вами сработаемся.

***

Дарья встрепенулась и посмотрела на часы. До начала выступления сорок минут. Подступило приятное волнение, похожее на предвкушение радостной встречи с кем-то очень родным, дорогим сердцу.

Она обожала сольники.⁴ Бывшая Гнесинская⁵ подруга всегда подсмеивалась: «Одним, Дашка, нужен регулярный секс, а тебе – выступления на публике. Ты когда долго в партере сидишь, чахнешь».

«Да, только музыка помогает хотя бы на время забыть о моей никчемной жизни. – Дарья давно смирилась с двойственностью существования: на сцене она чувствовала себя парящей зоркой орлицей. Повелительницей. Королевой. Но стоило попасть в домашнюю атмосферу, мнимые крылья быстро скукоживались, как горящая бумага, а от состояния полета оставалась жалкая кучка пепла. – О, нет! Опять засасывает в воронку воспоминаний о нем». – Жестом пригласив официанта, Дарья опустила денежную купюру в деревянный резной сундучок.

– Вам уже пора? – поинтересовался официант.

– Да.

– Что сегодня исполняете?

– Второй концерт Рахманинова.

– Удачи.

– Благодарю, – она встала, расправила платье, взяла папку с нотами и двинулась к выходу, стараясь не наступить высокими каблуками туфель на длинный подол.

У стеклянных дверей помедлила, раздумывая, стоит ли взять стакан воды, потом резко развернулась на носках туфель и уткнулась в грудь мужчине, успев заметить на лацкане его пиджака значок в виде белой чайки, распластавшей широкие крылья.

– Прошу прощения, – мужчина придержал Дарью за левый локоть.

– Ой, извините! – как-то по-детски выпалила она, ощущая сквозь ткань палантина тепло его руки, и снова подняла взгляд на мужчину. Его карие глаза улыбались.

– Еще раз простите за неловкость, – он отступил на шаг, пропуская Дарью.

Дмитрий смотрел вслед удаляющейся незнакомке: «Те самые духи́. Смесь морского бриза и лавандовых полей Тосканы». В ярко освещенном холле торгового центра ее платье с блестками напоминало серебристое облако.

Тщательно изгоняемые из памяти воспоминания хлынули в брешь, невольно пробитую едва уловимым сходством с женой. «Походка… Ее походка. Тонкая талия. Волосы. Волнистые. Темно-русые. И платье с легким фиолетовым отливом. Именно такое Марина надела в ресторан в тот день, когда призналась, что у нас будет ребенок».

– Красивая, правда? – восторженный возглас дочери вывел из оцепенения.

– Что? – машинально спросил Дмитрий.

– Наша историчка сказала бы: «Такому бриллианту место на светском приеме».

«Надо же, – отметил про себя Дмитрий, – с тех пор, как Марины с нами нет, Данька ни одну женщину не называла красивой».

– Или на красной дорожке кинофестиваля, – мечтательно договорила Дана.

– Твоя учительница бывала и там, и там?

– Ага, – дочь стянула кепку и взъерошила густые непослушные кудри, – Хотела бы я быть такой красоткой.

– Вырастешь и будешь.

– Пап, смотри, как лысый мужик с сумками на нее пялится, – хихикнула Дана. – Сейчас шею свернет. Или сам, или ему поможет толстушка, которая его тащит к киоску с мобильниками.

– Данька, что за разговоры?

Дана пожала плечами:

– Можно подумать, тебе она не понравилась.

– Так, еще слово, и мы уходим!

– А что я? Я – ничего. – Дана проскакала к свободному столику, скинула джинсовую куртку и плюхнулась на кожаный диванчик. Дождалась, когда отец сядет рядом. – Учти, папочка: чем быстрее сделаем заказ, тем быстрее ты пойдешь выполнять просьбу почтенного человека, а я – занимать места на концерт.

– Что-что, а в железной логике тебе не откажешь, – Дмитрий открыл меню.

– И в этом я тоже пошла в тебя.

Дана быстро расправилась с десертом и вскочила:

– Забегу в магазин сувениров: я там вчера у мужика свистульки в форме котиков присмотрела. Буду под окнами Петькиной мамаши ночью свистеть. – Дане, видимо, так понравилась собственная идея музыкальной мести, что она задрала голову и заржала, гарцуя на месте, как молодая кобылка.

Дмитрий переглянулся с официантом, стоявшим за барной стойкой, и нахмурился:

– Чем тебе так насолила Галина Викторовна?

– Можно подумать, ты в восторге, от того, как она к тебе клеится.

– Дочь, прекращай меня провоцировать.

Дана выпятила губы, вытянула шею и произнесла, растягивая слова:

– Дмитрий, сейчас же похвалите мои венские пирожные, иначе я просто умру-у. – Развернулась на пятках, скрипнув кроссовками, и пошла к выходу, нарочито виляя худыми бедрами. Остановилась, взглянула на отца через плечо и добавила в той же манере: – Ах, ах, я же просила вас называть меня «Га-ла».

Дмитрий не выдержал и рассмеялся. Дана присела в кокетливом реверансе и, пока отец вылавливал в недрах портфеля зазвонивший телефон, выбежала за стеклянные двери кафе в холл.

Дмитрий обсудил с секретарем организационные моменты предстоящей командировки в Ярославль и завершил вызов. Отпил эспрессо и поймал себя на том, что думает о незнакомке в вечернем платье: «Удивительная грация. Словно ожившая скульптура Ло Ли Жун⁶. Динамика ветра, несущего облака с дождевыми каплями».

Пиликнул мобильник. Всплыло уведомление из вацап. Дмитрий открыл мессенджер и прочитал сообщение от дочери: «Папка, тут такое!!! Она так круто играет!!!»

Уточнил: «Кто и во что играет?»

Дана печатала ответ с минуту: «Девушка в длинном платье!!! Играет на рояле!!! С оркестром!!! Ну, та, которую мы в кафе видели!!! Красивая такая!!! Понял??? Это очень круто!!! Срочно подходи к сцене!!! Это просто каааайф!!!»

Дмитрий отложил телефон: «Сколько раз просил не пестрить знаками препинания в переписке: оглохнуть можно от крика».

Быстро набрал ответ: «Когда все закончится, подходи к машине».

«Ну, папка!!!»

Дмитрий убрал мобильник в карман пиджака: «Я что, мальчишка срываться с места и куда-то бежать?»

Эмоциональное послание дочери вдруг вызвало раздражение: Дмитрий не желал признаться себе, что хотел послушать игру пианистки, чтобы соотнести ее эффектную внешность с тем, как она смотрится на сцене. И одновременно хотел, чтобы его не впечатлило ее исполнение. Потому что в противном случае это будет попахивать предательством: мысли о совершенно чужой особе заслонят память о любимой жене.

***

Образ Марины за семь лет преобразовался в нечто возвышенное: ни одна женщина не смогла даже приблизится к созданному Дмитрием идеалу жены и матери. Со временем за Роговым закрепилась репутация молодого вдовца, одиноко стоящего на пьедестале, подобраться к которому не под силу даже самой искушенной красавице. И это мнение вполне устраивал Дмитрия. Так проще. Спокойнее. И не придется снова и снова переживать то, что пришлось пережить.

Он с досадой хлопнул по столу: «А в конце-то концов: что крамольного в том, чтобы сходить в День города на концерт? Какого черта я парюсь: разве меня это к чему-то обяжет? Почему я уже успел нарисовать в голове картину супружеской измены?!»

Дмитрий расплатился и вышел из кафе. На площади горели фонари. Объединившись с мягкой фиолетовой подсветкой на зданиях, они тщетно пытались прогнать вкрадчивые бархатные сумерки. Вдалеке выделялась ярко-освещенная сцена. Дмитрия поразила тишина: «Закончилось что ли все?»

Вдруг слуха коснулись набегающие откуда-то издалека мягкие звуковые волны. Дмитрий остановился и всмотрелся в чуть заметно задрожавшую площадь: «Показалось?» Его обволакивало марево. Он явственно увидел танцующую среди причудливо изогнутых мангровых деревьев Марину в короткой белоснежной тунике.

Фортепианная мелодия взлетела стремительной чайкой. Оркестр подхватил ее парение и заструился зыбью по поверхности океана. Бирюзовая вода преломляла солнечные лучи. Ослепительно белый песок вспыхивал искрами мелкой ракушечной пыли.

«Пляж Валакири⁷. Нам еще тогда местные сказали, что не стоит слишком долго задерживаться на берегу в отлив, чтобы не попасть в коварные лапы обратного течения. А Марина все танцевала и танцевала. Пришлось утаскивать ее с пляжа чуть ли не силой. Мы тогда первый раз поссорились».

Кто-то дернул Дмитрия за рукав пиджака. Он, еще не придя в себя от видения наяву, с удивлением узрел перед собой лицо дочери: «Странно: как это я оказался у скамеек перед сценой?» Дана сидела с краю на втором ряду. Двумя руками притянув отца, усадила на свободное место рядом с собой и шепнула на ухо:

– Че ты так долго-то? Щас финал уже будет.

Дмитрий не ответил. Взглянул на пианистку. Ниспадающие волнистые пряди полностью закрывали ее лицо. А он очень хотел увидеть то, что оно сейчас выражает. Именно сейчас. И не только лицо, а всю ее хотел он видеть! Как 3D-модель, которую можно держать в руках и рассматривать. Глаза. Нос. Губы. Шею. Грудь. Живот… Несвоевременную мысль о том, что он жаждет видеть пианистку обнаженной, мгновенно унесло мощным оркестровым потоком. Мелодия упруго замаршировала, потом растворилась в легком пассажном движении и почти сразу закачалась на волнах фортепианных переливов легкой лодочкой.

Зазвучали требовательные валторны, очерчивая рельефный горный пейзаж. Дмитрий отчетливо увидел, как вспышки молнии насквозь пронизывали черное южное небо, вонзая острые копья в расщелины скал. Гул морских волн соединялся с громовыми раскатами, вселяя тревогу, граничащую с животным страхом перед величием разгневанной стихии.

Дмитрий встал. Прошел к последнему зрительному ряду и остановился. Он хотел увидеть всю сцену в объеме: и оркестр, и пианистку. Дирижер раскачивался на возвышении. Его палочка парила в воздухе. Руки пианистки скользили по клавиатуре. Звучание рояля то сливалось с протестующими оркестровыми стонами, то яркими всполохами выделялось на фоне отдаленных возгласов деревянно-духовых инструментов. И вдруг оно понеслось в бешенном ритме, заставив сердце Дмитрия неистово колотиться.

«Невероятно! Эта музыка берет в плен. Какой масштаб! Какая стройность! Гигантским небоскребом она взирает на город с высоты птичьего полета. Живой исполин дышит, говорит с тобой, требует, злится, обижается. И прощает».

Вслед за финальными аккордами оглушительной лавиной грянули овации. Зрители встали. Дмитрий тяжело дышал. Оглянулся – площадь за ним заполнена людьми так, что яблоку негде упасть. Все скандировали «Браво!». Дмитрий не хлопал. Он во все глаза смотрел на пианистку. Она медленно встала. Поклонилась зрителям. Повернулась к оркестрантам. Поклонилась им и дирижеру и пошла к ступенькам. Спустилась, придерживая полы сверкающего в свете софитов платья, и скрылась в сумраке. Аплодисменты и крики «Браво!» и «Бис!» не смолкали. К Дмитрию подбежала Дана и закричала:

– Папка, скажи, что это гениально!

– Да, – машинально ответил Дмитрий, разыскивая взглядом пианистку, но ее нигде не было.

Еще минут пять площадь неистовствовала, вызывая пианистку на поклон. Оркестранты тоже встали. Скрипачи стучали тростями смычков о пульты. На сцену взбежал конферансье и поднял руку с микрофоном. Зрители затихли.

– Дамы и господа! Думаю, что выражу общее мнение: такого яркого исполнения концерта Рахманинова Кинешма еще не слышала, – ведущий выдержал паузу, осматривая многолюдную площадь. – Именно поэтому, конгениальное исполнение гениального произведения дает право нашей гостье уйти по-английски.

Площадь загудела то ли одобрительно, то ли удивленно. Конферансье снова поднял руку и дождавшись тишины, властным тоном произнес:

– Мы благодарим оркестр Ивановской филармонии во главе с Сергеем Васильевичем Калеватовым и отпускаем артистов отдыхать. А нас еще ждет праздничный салют в акватории Волги.

– Папка, слышишь: салют еще будет! – Дана теребила отца, а он никак не мог соотнести реальность и внутреннее переживание только что отзвучавшей музыки.

– Да, салют. Я понял. – Отмахнулся от дочери и подумал: «Какая к черту измена Марине? Эта женщина вообще не может мериться такими категориями: она из другого мира. Инопланетянка. Ее можно боготворить и покланяться ее таланту, как поклонялись в древности прекрасной Эвтерпе⁸».

Дана не переставала дергать за рукав:

– Папка, очнись: через десять минут салют начнется!

Дмитрий достал из портфеля мобильник и разблокировал экран. «Восемь неотвеченных вызовов».

– Черт! Я совсем забыл про деловую встречу.

Дана звонко засмеялась:

– Вот она, великая сила искусства.

Дома, сразу после позднего ужина, состоявшего из пиццы и колы, Дана заглянула в кабинет отца:

– Так. Слушай. – И заиграла на саксофоне одну из мелодий концерта Рахманинова. Запнувшись, смутилась: – На саксе, конечно, не так красиво получается: рояль с оркестром мощнее. А еще я в инете нашла эту пианистку: ее зовут Дарья Мухина. О, как она офигенно Листа и Брамса исполняет! – Дана снова заиграла. На этот раз звук слегка напоминал колокольчики.

Дмитрий отложил карандаш и посмотрел на дочь:

– Очень красиво. Что это?

– Опять, не так хрустально, как на рояле, – поковыряв в носу, Дана небрежно заметила: – «Женевские колокола». Из цикла про путешествия.

Дмитрий встал, подошел к секретеру, выдвинул нижний ящик, достал коробочку и открыл ее. Дана тут же подскочила к отцу:

– Что это за конструктор «Лего»?

Дмитрий ловкими движениями собрал деревянную модель:

– Собор Святого Петра в Женеве. Мы там были с твоей мамой в свадебном путешествии.

Дана с интересом покрутила модель в руках:

– Ух ты! Круто. Сам вы́резал?

– Да. Давно это было. А помнишь, как мама пела? – Дмитрий убрал модель в ящик, закрыл секретер на ключ и вернулся за рабочий стол.

Дана щелкнула металлическим карабином, отстегнув гайтан⁹, и положила саксофон на кожаный диван. Выпрямилась, поставила ноги в третью позицию, приподнялась на носочках, словно встала на каблуки, и, закрыв глаза, запела:

– Дурманом сладким веяло, когда цвели сады, когда однажды вечером в любви признался ты…¹⁰

«Почему именно эту песню? – удивился Дмитрий. – Марина ее очень редко пела. Говорила: “Боюсь, ты меня разлюбишь и бросишь, как ту девушку”. А вышло – наоборот».

Дана начала путать слова и замолчала. Потом вздохнула:

– Я не помню маму. Это нехорошо, наверное?

– Тебе же всего пять лет тогда было.

– Но, почему-то, когда думаю о ней, то совсем не грустно. Может, только самую малость.

Дмитрий улыбнулся:

– Я уверен, что ей меньше всего хотелось бы, чтобы ты грустила. Так! – он встал и похлопал по карманам брюк, – посуду из посудомойки расставила по местам?

– Ага.

– Тогда вперед, ко сну готовься.

– Я совсем не хочу спать, – заныла Дана, – ты, папочка, вообще иногда не ложишься, вот и у меня гены бессонницы взбунтовались. А гены, как известно, никуда не денешь.

– Прекращай о генетике размышлять в час ночи. А то я вспомню, что дед мой был казаком, возьму нагайку и пройдусь по твоей, как ты любишь выражаться, заднице.

– Папа! – захохотала дочь. – Как низко ты пал в моих глазах.

– Считаю до трех: оди-и-ин…

– И никакой нагайки у тебя нет.

– Два-а-а, – Дмитрий грозно растягивал слова и повышал голос.

– Все-все, меня уже тут нету, – Дана чмокнула отца в щеку, схватила саксофон и скрылась за дверью кабинета.

Дмитрий не мог уснуть. Встал. Прошел на кухню. Включил кофе-машину. За окном мягко стучали по карнизу редкие дождевые капли. Ветер с тихим царапаньем бился в оконное стекло. Вдоль дорожки, ведущей к воротам, утопали в кустах жимолости фонари.

В голове зазвучал рояль. Одновременно забытая и знакомая мелодия. К ней примешивалось желание уловить ускользающий призрак благополучного прошлого. Прошлого, где они с женой были счастливы, строили планы, мечтали. И ни малейших признаков надвигающейся беды. Воспоминание о музыке, рождавшейся сегодня под тонкими пальцами незнакомки, вновь заставляло осознавать одиночество.

«Зацепила. Могла пройти по касательной, но ударила точно в цель. Разве может обладать таким воздействием набор звуков, пусть даже и красивых? А пианистка… Почему не покидает ощущение, что мы встречались раньше». Впервые за семь лет без Марины Дмитрий допустил мысль, что рядом с ним может быть другая женщина. Хотя, нет! Не другая, а именно эта. Такая странная, недосягаемая и манящая.

Следующие три дня Дана наседала на отца с просьбой разыскать Дарью Мухину, чтобы взять у нее автограф: она нашла в интернете фотографии пианистки с концертов и собиралась завести фан-альбом.

– Я хочу с ней лично познакомиться.

– Как я буду ее искать? Объявления по городу развешу? – злился Дмитрий.

– Ты можешь своими связями воспользоваться, – не сдавалась Дана. – Этот, как его… Альфред Игоревич, для которого ты в День города посылку забирал. Помнишь? Вот его и попроси. А если откажет, то в следующий раз его поручения тоже не выполняй.

– Ты как об уважаемом человеке говоришь, дочь? – воскликнул Дмитрий.

– А что тут такого? – Дана пожала плечами.

– Во-первых, директора театра зовут Альберт Игоревич.

– Какая разница?

– Во-вторых, я не буду к нему с подобными вопросами обращаться. Это глупо: она выступила и уехала. Где она там живет? Вот туда и уехала. Все. Конец истории.

– Ну и ладно! Сама ее найду! – Дана выбежала из кабинета отца, хлопнув дверью.

Дмитрий пересел в кресло и задумался. «Странно: не замечал за Данькой способности легко сходиться с людьми. А тут один раз увидела эту пианистку, и теперь прям идея фикс: “Найди, да найди”».

***

Дочь к детскому садику так и не смогла привыкнуть, хотя его рекомендовали, как лучший в о́круге. Квалифицированный персонал. Материальная база на уровне: современные игровые комнаты, бассейн, даже кинотеатр свой с показом мультиков и развивающих видео. Жена сначала на пару часов отводила в группу, а сама за забором ждала. Даньки хватало, самое бо́льшее, на полчаса. Потом звонила воспитательница и сетовала, что ребенок плачет, не переставая, и просится домой. К психологу водили. И не к одному. Ничего не помогло. В итоге, решили не мучить ни себя, ни дочь: будет еще возможность пройти эту чертову социализацию. Марина переживала, конечно: ей пришлось на какое-то время работу в Москонцерте оставить, а без пения что-то в ней блекло, затухало. Пробовали няню взять, но их Данька на дух не переносила. Истерила пуще, чем в саду. Вот к домработнице привыкала сразу. Татьяна Юрьевна имела большой опыт работы с детьми и ангельский характер. И как-то сумела найти подход к капризному ребенку.

***

Вечером, когда Татьяна Юрьевна ушла домой, а Дана уснула, Дмитрий оделся и спустился в гараж. С полчаса бесцельно катался по городу, стараясь вспомнить, откуда он мог знать эту Дарью Мухину? Имя, вроде, знакомое.

Припарковался у здания театра. Включил аварийку и откинулся на сиденье, наблюдая, как мигающий оранжевый импульс окрашивал дождевые нити. Дмитрия вдруг осенило:

– Точно!

Лет восемь назад жена рассказывала, что накануне выступления ее постоянный концертмейстер заболел, и срочно пришлось искать замену. Новым концертмейстером как раз и оказалась Дарья Мухина. Она студенткой тогда была. «Марина потом неустанно повторяла, что таких музыкантов, как Дарья, по пальцам можно сосчитать. Ну, дела-а… Как, оказывается, тесен мир».

Дома он осторожно заглянул в комнату дочери. Дана спала, разметавшись по кровати. Дмитрий поднял с пола одеяло и укрыл дочь. Поднялся в свою комнату. Пробовал уснуть, да так и пролежал без сна, вперив взгляд в потолок и чувствуя себя мальчишкой.