Наталья Долбенко
Индийский принц, или Любовь по заказу. Исповедь функции

– Хорошо. Покажем тебе зоопарк! Ты когда-нибудь была там?

– Ну в Дели нет, а в Москве была.

Он снисходительно глянул, как бы говоря: «несчастная, ничего не знает о жизни, даже зверинец не видала, придется мне самому ей все показать». Меня рассмешил его покровительственный тон, детски – наивный, претенциозный.

– Почему смеешься? – не понял.

– Ничего, просто рада.

– Ты правда рада? – встряла в разговор женщина с надеждой в голосе, – тебе у нас нравится?

Я кивнула. Она не выдержала и, дотянувшись до меня, тоже потрепала за щеку. Но не больно.

– Дождь начинается, – спорили Пунит с братом и родителями. – Стоит ли сейчас ехать?

Я нервно вслушивалась в каждое слово: только бы не передумали! Я лично могу гулять и под дождем. Лишь бы они решились.

Пунит заглянул ко мне в комнату.

– Мне собираться? – не смело приподнялась с кровати.

– Да. Там дождь идет. Решай, поедем гулять или нет.

Я вскрикнула не задумываясь: конечно!

– Ну тогда посиди еще тут. Мы ждем когда приедет наш друг Амит. С ним вместе поедем. И Мини сейчас вернется с работы. Только спросит разрешение. И все из-за тебя, – он улыбнулся, запрокидывая голову назад. Встряхнул копной пышных волос.

Как он красуется. Важничает. Почему я в апреле этого не замечала. Или тогда он не так себя показал? Я терялась в догадках, но все равно не верила, что все-таки приехала к нему, я нашла способ снова с ним встретиться и гордлась собой. И даже теперь сижу у него дома. Закрыла глаза, боясь, что все вокруг мираж. Но когда открыла ничего не исчезло. Осталось на месте. И я потрогала рукой покрывало на широкой кровати. Паланг. Иначе и назвать сложно. Вся комната ушла под нее. Странные все ж у индийцев привычки меблировать жилища.

Я взяла свой серый Нокиа и осмотрела как прыгают рекламы подключиться к Аиртэлу, Хатчу. Билайн остался много километров позади. И пока мне даже не имеет смысла заряжать свой мобильник. Я лишь поглядываю на часы. В Москве сейчас десять утра. Тут на полтора часа позже. Какие-то облака в небе распределили часовые пояса. Где прошла эта граница? Наверно никто не сможет точно указать. Летишь еще там, но уже в другом времени оказываешься. И это ли не чудеса природы?

Пришел их друг. Голос приятный, хоть и сипловатый. У них здесь у многих такой минус. Хотя, может, это и не минус, а характерная особенность.

Снова вошел Пунит и позвал меня в зал – комната, где спали родители, где стоял телевизор и по вечерам собиралась семья.

– Идем, познакомишься с нашим другом. Он с нами поедет гулять. Машину поведет.

Я удивилась: почему сами не могли поехать. Неужели прав нет? Ашвани же вел машину, когда везли меня из аэроорта.

Только на второй день я прошла в глубь квартиры и оказалось, что это не коммуналка. А помимо комнаты, где спали мы с Мини, еще три смежных с выходом на балкон к дороге.

На черном кожаном провалившемся диване, какие ходили в моде в советские времена и повыкидывались из политбюро в перестроечные (один, видать, и подобрали Ароры), сидел крепкий среднего роста парень с короткой стрижкой. Эдакий спортсмен-атлет. В черной майке с надписью «Адидас», голубых джинсах «Леви» и высоких кроссовках «Найк». Как будто в Спормастере оделся. На руке широкие часы. Не видать только, что за марка. Сказала бы «Чайка», но ведь я в Индии – тут другие бренды. Другое запястье перевязано красной шерстяной нитью, как у Пунита. Либо религиозные оба, либо их преподаватели на День учителя повязали. С такими же браслетами лазили в культурном центре на Воронцовом поле полсотни студентов таблистов, йогистов и катхаковцев.

– Хай! – привстал радостный парень и протянул мне широкую, даже круглую ладонь. – Амит.

Его узковатые, словно прищуренные глазки лукаво поигрывали. Широкие скулы и четко очерченный подбородок говорили о волевом характере и решимости. Красивым не назовешь, но в нем много мужественности и открытости. Хотя открытость эта не полная. Скорее дружелюбие, которое исходило от его широкой улыбки и прямо поставленной головы шло от воспитания, нежели от рождения. Природа одарила его светлым умом и хитростью. Было в манере держаться и лице неуловимое, но сходное с Хаджой Нассреддином. Во всяком случае, это мое первое впечатление.

– Привет, – мы пожали тепло ладони и сели напротив: он на советский бюрократический диван, в котором сразу утонул, я-на паланг, застиланный покрывалом цвета марса.

Начались расспросы и объяснения. Откуда я. Как познакомились с Пунитом и где. Чем я занимаюсь в России. Довольствовалась ответом, что изучаю психологию пока. Для этого освоила из словаря даже перевод дисциплины: «мановигьян». Из-за чего Амит был поражен моим глубоким познанием хинди.

Шанта предложила всем позавтракать, пока все не соберутся. Сестра Пунита запаздывала и мне казалось, что и сегодня, как вчера мы никуда не поедем. Наконец застучали по бетонному полу высокие каблучки босоножек без пяток. Девушка смеясь оглядела меня и кивнула:

– Привет Наташа, ты уже готова идти гулять?

– Привет… – замялась, потому что никак не могла вспомнить ее имени. – Да.

Шанта быстро подала всем лепешки с горохом и порезанный ломтиками красный лук. В России бы все побоялись так злоупотреблять им, боясь испортить дыхание. Но в этой стране, лук ели в любое время суток и никому даже в голову не приходило, что изо рта может дурно пахнуть. Но удивительнее всего, что и не пахло. Может потому, что лук поливали лимонным соком?

В дверях появилась молодая женщина с ребенком. Пунит вскочил обрадованный ее появлением и накинулся на ребенка. Это была девочка лет трех с торчащими ежиком короткими волосиками и с намалеванными черной обводкой глазами. Какой ужас. Не ребенок, а чертенок, сбежавший из ада. И еще моя мама всегда говорит, что все дети всегда красивые, не бывает страшных, потому что их красит молодость. Какой же безобразиной вырастет тогда эта, если она сейчас «очаровашка»?

– Наташа, – запрыгал вокруг пришедших Пунит, играясь с девчонкой, – это наша соседка. Она пришла посмотреть на тебя. Поздоровайся с ней.

– Намасте.

Особа покачала удивленно головой и тихонько проурчала в сторону Шанты свои замечания. Я уловила лишь пару слов, из чего сделала вывод, что «девушка очень белая – такие разве бывают?».

Потом она оставила дочку под нашим общим присмотром, уже разнаряженную для выставки, не то что для прогулок, и ушла, долго оглядываясь на меня и обводя взглядом с головы до ног. Покачивала головой и шевелила губами.

– Тебе нравится? – показал на ребенка Пунит, когда девчонка весело пищала под его щекотанье на кровати, – красивая, правда?

Я пожала плечами: уж очень не хотелось врать в этот момент.

– Мне она очень нравится, – засмеялся он. – И я хочу такую же от тебя. Согласна?

Я поморщилась:

– Не сразу же…

– Да, мы договорились: через два года, как институт свой закончишь.

Мурашки пробежали по коже. Не хочу я детей. Не созрела еще. И чего ему вдруг так быстро дети понадобились? Вот и первый минус замужества. Поторопилась я, видать, с решением. Вздохнула и успокоилась: это еще не скоро. Что будет потом, потом и подумаю.

Мы все-таки встали выходить.

Погода пасмурно серела и я не взяла с собой солнцезащитные очки. Мы спустились во двор и минуя баньяновое дерево, еще молоденькое: тонкий ствол – всего в два обхвата и тонкие редкие лианы, но и с ним мне хотелось сфоткаться, у нас ведь такие не растут, – вышли на улицу, где напротив другого дома припарковалась тесная старенькая Марути. Белая, с царапинами. Напоминала заношеную Ладу.

Меня усадили в середину на заднее сиденье. Туда же Пунит с сестрой и ребенком. Амит – наш водитель. Ашвани с ним впереди. Родители помахали нам с балкона. И мы тронулись.

Миновали вонючую реку. Я снова задержала дыхание, чтобы не сильно насыщаться зловонными парами. Притормозили у великанской скульптуры бога-обезьяны. Красный, с синими кулаками.

– Смотри, Хануман! – толконула меня в бок Мини (это имечко я уловила от ее матери, когда та предлагала дочери роти). – Мы его уважаем.

– Да, – улыбнулся Пунит, поддакивая. – Он нам силу дает, – и напряг бицепсы.

– Может отановимся? Я хочу фото с ним! – обрадовалась я редкому интересному кадру.

– Сейчас неудобно тут останавливаться. Движение в другую сторону. Потом. На обратном пути, – пообещал Ашвани и я только оглянулась, провожая взглядом удаляющуюся фигуру великана.

Покрапал дождь. Все сильнее и крупнее становились капли, вытираемые дворниками на лобовом стекле. Я напряглась: в салоне зашептались по поводу сомнений: Может вернуться? Погода испортилась. Плохо смотреть. Но сейчас июль – сезон муссонов. Никогда не угадаешь, в какой день устроить прогулку…

– Наверно придется повернуть назад, – предложил мне грустно Пунит.

Я испугалась:

– Нет, не надо.

– Но мы все промокнем, – вставила Мини.

– Я не боюсь… – надеялась, что сработает. И сработало.

– Ну ладно, – решил Ашвани, – если Наташа хочет. Можно. Нам-то не привыкать.

Можно подумать, что я дождей никогда не видела. У нас в средней полосе как зарядит, так на поллета. Жара и купания на пруду коту под хвост. А уж что говорить про омерзительные осенние ливни или бесконечную промозглую изморось. Тут хотя бы жарко.

Мы выехали на широкое шоссе. Навстречу появилась серебристая обкатая Мазда, битком набитая парнями. Притормозили. Те и мы. Через приоткрытое окно перекричались.

– Все, выходи, – скомандовал Пунит.

– Куда? – не поняла я.

– Пересаживаться будем в ту машину. Она лучше.

– Это наши друзья, – пояснил Ашвани.

Мы вышли и быстро перебежали к другому авто. Те парни, боясь замокнуть и попасть под машины, не успели даже изучить меня. Только оказавшись укрытые в салоне выглядывали с любопытством.

Новая машина и прямь намного оказалась удобнее и просторнее. Даже не трясло и на серединке, куда меня усадили, не было прорехи, что впивалась в ягодицы и бедра – сплошное сиденье.

Мы плавно покатили дальше, сворачивая и минуя ворота с надписью «Гита калони».

Я даже не представляла, что они мне покажут. В принципе кое-что в Дели я уже видела с Виджендрой в апреле. И даже думала, что все посмотрели. Но Ароры обещали мне показать такое, что обычный турист не увидит. И очень скоро мы остановились, как мне показалось, на окраине. Среди трущоб и пустырей. Но здесь толклось много народу, долетала сакральная музыка и звон колоколов.

– Кали мандир, – кинул Пунит и, закрыв веки и сложив молитвенно ладони, пошептал молитву или просьбу. Когда закончил, махнул мне на обувь: – Разувайся в машине и пошли.

– А меня пустят? – я много слышала, что иностранцев не жалуют в индуистских храмах и могут даже не пустить: раз не родился индусом, им и не станешь.

– Ты с нами. Пустят.

Пунит сам стягивал с себя массивные адидасовские кроссовки и носки с дырявыми пальцами, а в апреле нормальные были, видать заносил. Я последовала его примеру и разулась. Мы вылезли двоем из машины прямо на землистую разжижженную дорогу. Теплый дождь полил на глаза, цеплялся в бровях, лез в ноздри. Мы фыркали и устремлялись дальше. я думала, что Пунит возьмет меня за руку и поведет за собой. Но он отстранился, как чужой и старался держаться чуть подальше впереди. Неужели стесняется? Как мой папашка. Он всегда бежал впереди, оставляя маму и нас позади, стыдясь, что идет с семьей. История повторяется?

Я закусила губу: все меньше и меньше остается от сказки. Посмотрим, что дальше.

Босыми ногами я наступала в почти горячие лужи и боялась напороться на осколки, палки или острые камушки. Битые стекла валялись повсюду. Пунит ступал уверенно. И я брала пример с него. Даст бог не обрежусь. Но еще больше опасного мусора, шпионски прячущегося в разрыхленной дождем мягкой земле, я боялась заразы. Как знать, что за микробы тут водятся. Пришлось повторять то и дело симоронское заклинание: «Заразы нет. И меня тут тоже нет». Мозг немного поверил и страх улетучился.

Мои брючины замокли, на них налипла грязь, когда мы подошли к настилу из белой плитки. Дорога вела к навесам, где в два ряда продавались жертвенные соцветия и свечные огарки.

Нас тут же догнали остальные и я с изумлением обнаружила, что ни Мини, ни Амит с Ашвани, ни даже ребенок не разуты. От машины они пришли сюда как нормальные и только тут ставили шлепки на специально предназначенные полки.

– Оставайся пока с ними, – наконец заметил меня Пунит и крикнул своим: – не отходите от нее.

Умчался. Меня оцепили плотным кольцом.

– Возьми ее за руку, – дала мне детскую ручонку Мини и повернулась к брату. Амит шикал на любопытных полуголых подростков, которые норовились протиснуть руки сквозь кольцо и потрогать меня.

Девчонка с любопытством ребенка взирала на меня вытаращеными глазами. Я улыбнулась и подмигнула ей. Она засмеялась и опустила голову. Через секунду снова приподняла и, поймав мой взгляд, опять стеснительно засмеялась и спрятала глаза. так мы с ней и подружились, играя в прятки на одном месте.

– А она быстро нашла язык с ребенком, – пошутила Мини громко, чтобы и я услышала.

Амит подмигнул мне:

– Ничего… – дальше я не разобрала и переспросила. Он повторил, но и на этот раз бесполезно.

– Нет, не понимаю, – виновато улыбнулась.

– Окей, кои бат нахи, (ладно, ничего), – махнул он и снова отшугнул стаю любопытных. Те озлобленно оскалились на него и пригрозили. Тогда на них прикрикнул Ашвани и те разбежались.

Появился Пунит. Предплечье перевязано ритуальным обручем, на лбу уже желтеет пятно тики, в руках держит миски с цветами и огарками воска. Глаза затуманены религиозным фанатизмом, взгляд сосредоточенный на чем-то глубинном, не из мира сего. Я не могла оторвать глаз от Пунита. Он предстал мне совсем в ином виде. Выходец из глубины веков, когда индийскую землю еще овевал пепел от людских жертвоприношений. Настоящий жрец, без привязанностей и сожалений. Такой не задумываясь положит под нож и мать, и сестру, и любимую, если ему суждено вообще полюбить кого, по первому требованию сурового и безжалостного божества.

Я содрогнулась. Что же за человек такой Пунит? Принц или хладнокровный жрец? Фанатик. Я видела вчера, с какой требовательностью меня попросили выйти из комнаты, чтобы Пунит мог совершить пуджу – молитвенный обряд. Одетый в дхоти, с голым торсом и зачесаннными назад сырыми после омовения волосами, он напоминал мне брахминов из фильма про великого Ашоку, императора Калинги, распространившего буддизм от моря до моря. Но сегодня, в храмовой среде Пунит смотрелся еще рельефнее. Арабский нос, густые черные брови, как хвосты соболя, большие колкие глазищи, в которых прыгают огни храмовых свечей. Красив как языческий бог. И грозен.

Я раньше, когда представляла себе будущего спутника, не задумывалась, будет ли он религиозен или нет. И мне казалось, что это не важно. Но сейчас прояснилось одно: мне точно не нужен религиозный фанатик. Пунит бы, окажись он вовлеченным в войну за веру, первый схватился бы за резак и рубил всех, попавших под руку. Но вдруг я ошибаюсь. Это единственная надежда, которая у меня оставалась.

Жаль, я не выдающийся художник. Я бы перенесла образ этого Пунита на полотно. Как бы увидели его Рембрандт, Рафаэль или Крамской? Последний изобразил бы Пунита задумчивого в пустыне или вложил в его руку меч? А может вообще сделал бы из него искусителя?

– Идемте, – скомандовал нам фанатик и раздал всем, кроме меня по огарку с завядшими цветами морковных бархоток. Посмотрел на меня: – К ней не приставали?

– Приставали, но мы не позволили, – ответил Амит.

Тот задумчиво покачал головой:

– Саб лог пагаль (Все люди чокнутые).

Смешной он, в самом деле. Сейчас называет сумасшедшими тех, кто смотрит на меня без отрыва и хочет дотронуться. Но еще три месяца назад он сам у храма Лотоса вел себя аналогично. И если бы не моя смелость, сейчас бы я тут с ними не стояла.

Мы вышли из-под навеса и прошли по прохладным плитам до входа в темную пещеру. Черные низкие своды нависли над головами. В углублениях на обтесанных камнях громоздились фигурки воинственной Кали, изображались сцены ее побед. Огороженные мощными коваными цепями, они отделяли толпы страждущих, которые сиротливо тянули к ней свои руки. Мини взяла себе девчонку и, чтобы ту не раздавили, несла на руках. Мы протиснулись сквозь огалтелую толпу молящихся в соседнюю пещеру. Освещением везде были факелы и молебные огарки. Воздух спертый, пот, гарь, знакомая мирра и дух мистических времен, когда еще люди свято верили в мифы и поклонялись стихиям.

По спине поползли холодные струйки пота. Такого я бы точно не увидела с тургидом.

На меня косились. Меня толкали. Все стремились протиснуться к сурового вида священнику. Серьезный брахмин раздавал благословения, вымазывая лбы настырных. Ароры протиснулись и подставили головы. Их одарили и они отошли довольные. Хотели уже двинуться дальше в глубь, проталкивая меня сквозь людской затор, как брахмин взглянул в мою сторону и рукой потребовал подойти. Я удивилась: меня что ли зовет? Наверно ругаться будет: зачем пришла? Я не решалась. Он кивнул и раздвинул толпу одним жестом. Все обернулись с изумлением: кому же так посчастливилось и увидели меня, завистливо обсмотрели. Кто-то сбоку подтолкнул меня и я подошла.

– Аширвад, – произнес монотонно брахмин и мазанул мне лоб вязкой жижей. – Благословение.

– Шукрия, – сложила ладони лодочкой и склонила шею.

Он важно опустил голову: принято. И взмахнул рукой: следующий. Круг сомкнулся.

Пунит с братом и сестрой облепили меня, удивленные не менее меня.

– Тебя позвал? Благословил?

– Ю вери лаки, (ты очень счастливая) – смеясь подскочил Амит.

Я только повела плечами.

Протиснулись дальше. Девчонка, зажатая толпой пискнула. Но на нее шикнули: ты в храме – терпи. Она, словно поняла, чего от нее требуют, притихла и вжала голову.

Мы вышли к просторной пещере с высоким потолком. Самая освещенная. И на ползала низкий пьедестал с небожительницей. Огромная черная богиня с расщеперенными в разные стороны руками, как огромный паук, таращила глаза из своего угла, с ее кроваво-красного языка будто капала кровь. Померещилось что ли или впрямь курицу зарубили?

Суеверный ужас пролетел надо мной. Все трепетали перед статуей, которая казалась ожившей. Настоящая черная вдова. Один раз ужалит и кранты.

Пунит встал перед ней и принялся нашептывать молитвы. Меня подтолкнули ближе к нему, показывая, чтобы и я сложила руки и чего-нибудь попросила у богини.

Я подошла ближе и вспомнила вечер в квартире Виджендры. Рита привезла из дома настоящего молдавского виноградного вина из собственных погребов. И мы на троих его распивали, празднуя, что она скоро получит российское гражданство. Вино было просто ошеломляющее. Такого аромата не найдешь ни в одной французской бутылке. И такой легкости, когда льется через горло, не встретишь. Зато и бьет по мозгам в самый неожиданный момент. Валит с ног и заставляет хохотать как план. У меня тогда весь язык сделался фиолетово-бардовым. Виджендра схватил цифровой фотик и кинулся снимать.

– Высунь язык! – кричал он, опьяневший и обезумевший. – Ты воплощение Кали. О! Мата-Кали!

И теперь я стояла перед ней, настоящей, в жуткой пещере, сохранившей запах веков, и должна была с ней разговаривать.

– Привет, – чуть приподняла уголок рта. – Меня тоже называли мата-Кали. Может мы с тобой похожи? Как говорят, ты не всегда злая и жестокая. Ты еще и добро делаешь, но тебе надо служить или принести дар. У меня ничего нет, считай, что мы на равных. Как бы подруги.

Со стороны статуи пронесся ветер, как горячее дыхание и встрепенул мои распущенные волосы.

– Ты живая что ли? – изогнула удивленно брови. – Ладно, здорово. Столько людей ежедневно приходят тебе поклонится! Еще бы ты не ожила! Общественное сознание тебя создало. Спасибо тебе, что я здесь. Что еще скажешь. И если уж нас с тобой как-то объединили, пусть в шутку, то помоги мне, как женщина женщине разобраться с Пунитом, понять, кто он и какой.

Показалось, будто зашевелился ее высунутый окровавленный язык и полезли змеи над головой с шипением. Позади стукали о колокольчики, прося исполнить многочисленные просьбы. Пунит тоже дернул за язычок среднего колокола и по пещере прокатился гул.

С потолка свисали разные колокола и колокольчики. И как бы я не стеснялась, но раз уж сам брахмин меня не прогнал и даже поставил тику на лоб, а потом сама Кали любезно пообщалась со мной, напомнив, что и я отчасти она, решила избрать себе самый большой колокол и треснуть по нему. Язык ударился о медную стенку. Колокол закачался, издавая мощный перезвон с другими колокольчиками. Все обернулись в мою сторону.

Мини с Ашвани посмотрели на меня с подозрением, но ничего не сказали. Скорее всего обсудят это на семейном совете без меня.

На выходе купили освященную пищу – прасад и прошли к машине.

– Это качори, попробуй, – протянули мне в зеленой миске из сшитых сушеных пальмовых листьев воздушные печености, прожаренные в масле. Налили из пакетика соуса.

Я хрустнула кусочек. в середине пустота, только по краям прилипшие пряности. Соус оказался непривычно острым. Но мне понравилось. Потому что в компании. Потому что возле храма. И потому что в загадочной загранице, той самой, о которой ходят легенды. В Индии.

Протерли руки салфеткой, что Мини предусмотрительно прихватила из дома, обулись и поехали дальше.

Вскоре показалась знакомая башня из красного песчаника. Кутуб Минар.

– Но я уже была там, – напомнила Пуниту. – В апреле.

– С Винаяком, – фыркнул он. – А теперь со мной.

– Ну ладно, – улыбнулась довольная. С ним можно все и по третьему разу, не то что вторично.

Припарковались рядом с кассами. Пунит побежал к окошку для местных. Принес зеленые билетики.

– Пунит, для меня надо дорогие, – неуверенно показала на бумашки по пять рупий. – В апреле Виджендра покупал по двести пятьдесят для иностранцев.

Он небрежно откинул мою руку: сам знаю, что надо.

Ну ладно. Я сказала. Ты решил.

Мы встали в очередь на вход. И тут высокий охранник с ружьем, он же и билеты проверяет, преградил нам путь:

– Мадам нальзя. Ей другой билет.

– Но как же… она со мной… – начал выставлять Пунит грудь колесом.

Дальнейший спор я не расслышала, но нас не пустили. Пунит не хотел даже взглянуть на меня. Психанул и подошел к очереди за билетами. Быстро сторговался и продал зеленые талончики. Значит внутрь не идем. Денег на меня жалко.

Вернулись к машине и долго стояли, решая что делать дальше. На меня спихнули малышку. А сами переговаривались, стараясь, чтобы я не поняла, о чем они.

Девчонка пинала сандалиной камушки и песок в машину и скучала. Подняла голову:

– Мэ тхак гая.

– Устала? – переспросила ее. Она кивнула. – Поиграем?

Она сморщила лоб вопрошающе: во что можно играть с такой взрослой тетей. Я принялась выводить носком круги, рисунки на песке. Девчонка заинтересовалась. Потом принялась подрисовывать, и тоже носком. Подняла палочку и перечеркнула рисунки со смехом. Взглянула на меня: как я отреагирую. Я улыбнулась: ачча! хорошо! После чего она принялась лопотать, рассказывать мне как надо играть, что рисовать. Я понимала ее на каком-то ином уровне, интуитивном и мы уже весело бегали вокруг машины, играя в салочки, поднимая пыль столбом и заливаясь радостным смехом. Никогда бы не подумала, что могу ладить с детьми.

– Наташа тоже пагаль. Как ребенок, – усмехался Ашвани, а я делала вид, что не слышу и не понимаю его слов.

– Да, они похожи, – шутила Мини.

– Все, садитесь, – позвал резко Пунит и мы залезли в машину.

В Кутуб Минар сходить не получилось: дорого для меня – двести пятьдесят рупий. Жалко, конечно. Но я все равно раньше с Виджендрой ходила. Не постоянно ж теперь смотреть вблизи на эту летучую башню. Мысли об этом не покидали меня. Угнетали лишь сомнения, все больше и больше. Во мне боролись противоречивые субличности. А дождь продолжал капать на стекло машины.

Я к тому же опасалась возвращения в квартиру. Вдруг прогулка кончится? Но мы поехали куда-то за ограду, свернули на боковую дорогу и оказались в средневековье. Мусульманский район. Нищета. Грязь. Теснота. Улицы еще уже, чем в Гита Калони. Доносятся песни муэдзина. Голые дети, чумазые, оборванные бегают стаями, гоняют мяч, машут палками. Тощие длинные собаки, изгибая ребристые животы, поскуливают и ищут пристанища у стен, за канавами. Я потянулась было за фотоаппаратом, но меня остановили:

– Пока не снимай. Тут ничего нет интересного. Потом.

У меня фотик старый – мыльница с пленкой на тридцать шесть кадров. Первые несколько снимков я делала еще в России, в огороде, бабушку за сеном. И тут я осознала, насколько непривычно колоритно здесь. Готова снимать все подряд, щелкая и щелкая кнопкой. Да только где потом возьму пленку, если эти не подскажут.

Послушалась. Остановилась.

Припарковали авто у пыльной грязной стены глиняного забора. Вылезли. Детвора вздрогнула. Остановилась. Три секунды и оголделые понеслись на нас:

– Ангрез! Ангрез! – так они назвают иностранцев (пошло от англиан, а перенеслось на всех подряд): я стала для них настоящим происшествием.

Моя компания быстро меня обступила. Мини взяла за руку. Приказала всем никого ко мне не подпускать. Окруженная кольцом, как шоу-звезда от толп поклонников, последовала за телохранителями.

Временами перескакивала через лужи. Грязь после ливня тестом распласталась по неасфальтированной дороге. Подскальзывались, но держались.

Мы пошли прямо к узкой кишке улицы, которая чем дальше, тем больше сужалась. Азиатские галеи – настоящее зрелище для непосвященных. Я и в своей-то Средней Азии не была даже в бытность ее единства в Союзе, а тут сразу абсолютно другой мир. Другой язык. И другое время. И говорят еще, что машин времени никто не придумал. Это фантастика! И это реальность. Купи билет до Дели и сам получишь ответ, что такие машины уже давно летают за пятьсот долларов туда и обратно.

Девушки, еще молоденькие, в грязных шальвар-камизах, с кувшинами на плече. Черные паранжи закутанных замужних женщин. Длинные с разрезами мужские рубахи-балахоны. Тюбетейки. Шапочки на затылке. Бороды клином. Не зря с детства обожала узбекские сказки. Теперь и сама попала в настоящий мусульманский мир прошлого.

Все здесь было другое. И цвета. И запахи. И лица, застывшие и утомленные стариковские. Живые и уже подернутые нуждой и страхами детские. Блестящие черные не глаза, а настоящие глазищи скрытых под вуалью красавиц. Дух захватывало. Будоражило ум. Снится все это или на самом деле?

Меня так даже в первый приезд ничего не впечатлило, как этот нищий нетуристический квартал мусульман сейчас. Чего же я больше люблю, подумалось мельком, Индию с ее индуизмом, брахманами, эротическими статуями и раскидистыми пальмами, или глиняные лачуги, завывания муэдзинов, чадры на лицах, арбы, груженые мешками с зерном, облезлых осликов и белые шапочки на седеющих головах? Я не знаю. Но без одного из них Индия была бы не полной. В ней оказалось все, что ищет сердце странника: аскетический и добрый буддизм, отчужденный и завораживающий индуизм, околдовывающий и фанатический ислам, своеобразное и мистическое католичество. И это только основное. То что на виду. То, что я знаю.

Ароры привели меня к закоулку, который упирался в тупик. Даже если тут нет никакой достопримечательности, это все уже стоило моего внимания.

Мы проходим остаток пути мимо онемевших лавочников. Останавливаемся у входа. Сбоку шкафы с сандалями, шлепками.

– Надо снять обувь, – подходит Пунит.

Я смотрю на безумно грязную дорогу из белых когда-то плит. Вниз по ним стекаются струи дождя, тысячи утопленных трупов огромных рыжих муравьев, пчел. Какие-то соринки, остатки цветов, грязевые разводы. Делаю над собой неимоверное усилие, чтобы побороть брезгливость. Снимаю сандали. Протягиваю Пуниту. Совершенно без задних мыслей унизить его. Он держит в руках свои кроссовки. Отдает их через прилавок, чтобы поставить в шкафу. Увидев мою протянутую к нему руку с вещами, брезгливо отскакивает и высокомерно отворачивается. Я в шокирующем недоумении.

Что это? Презрение? Ненависть? Виджендра спокойно брал и свою и мою обувь и отдавал ее, забирал, когда требовалось. А тут… там не было речи ни о какой любви, а тут… а тут…

Я не могла прийти в себя. Стояла как мокрая курица посреди дороги и не знала, куда нести яйцо.

– Наташа, отдай их, – напомнила Ручи – они в этот деньчасто называли Мини настоящим ее именем.

Я вернулась в настоящее. Уныло протянула за стойку. Номерок. Это только начало моей жизни с Пунитом. Еще ничего и уже конец. Мысль, осознание этого ударило в голову. Кровь прильнула к лицу. Я покраснела. Потом резко побледнела. Лавочники, что продавали тут же цветы и другие подношения, с испугом посмотрели на меня. Зашептались. Лица озабоченные.

– Пани? – послышалось сбоку.

Я обернулась. Обращались ко мне. Я кивнула. Воды мне не мешало бы.

Мне быстро протянули высокий из нержавейки стакан, полный густой местной воды. Чистой, но с тошнотворным привкусом. Я все равно выпила половину. Полегчало.

Пунит даже не заметил, что со мной стряслось.

Нам вручили шифоновые платки на голову. Мне достался насыщенно-синий. Все они окаймлены золотистой мишурой.

Поднимая полы длинных широких шелковых штанов, чтобы не сильно завозить, замочить и не споткнуться, запутавшись в них, я проследовала за компанией. Мы поднялись по узким ступеням на широкую площадку и разделились. Мы с Ручи и малышкой остались тут, а парни прошли по темной галерее.

– Куда они? – спросила я тихо Ручи.

– Это мусульманский храм. Женщины и мужчины отдельно.

Тут только я и поняла, где мы. С нашей стороны стена зарешечена. Как окно, с восточными изгибами, резное. Каменное. На нем повязаны красные и оранжевые шерстяные обрывки ниток.

– Это желания, – пояснила моя спутница. – Люди приходят сюда и завязывают. Хочешь подойти ближе?

Мы прислонились. Сквозь дырки увидели высокие каменные надгробия. Святыня. Внутри никого, только зеленеет трава и спят мирно усопшие души. Возможно помогают тут живущим.

– Вон, смотри! – тихонько шепнула Ручи, указывая чуть левее. – Видишь? Амит. А вон и Пунит.

Через такую же зарешеченную перегородку парни смотрели на надгробия. Тоже заметили нас и похихикивали, тыча пальцами.

Все так сильно меня впечатлило, что никакие желания даже не приходили в голову.

– Спасибо вам всем за то, что я есть тут. За то, что я в Индии и вижу все это. Спите спокойно.

Большего не пришло в голову, но и от этого мне полегчало. Даже стерлась обида за обувь, за Пунита, за разрушенную сказку.

Но вместо одной сказки про любовь к чужеземному мужчине, появилась другая – к чужой стране.

Я медлено обулась и пошла вслед за широкой спиной Пунита.

Как вмиг он сделался мне совсем чужим из совершенного незнакомца? До чего изменчива жизнь!