Наталья Анатольевна Лигун
Черная дыра, или Три часа ночи
МЫ 4
Один мудрец сказал:
– Если человеку плохо, лечите его лаской и заботой.
Его спросили:
– А если не помогает?
– Увеличьте дозу.
Было бы хорошо, если бы один мудрец говорил, а другой мудрец внимательно его слушал, внимал и воплощал совет в реальность. Но в жизни все не так. Крылатые фразы так и остаются крылатыми – как влетели, так и вылетели. Конечно тяжело, когда у тебя внутри все клокочет, а ты расплываешься в улыбке и говоришь няшности. Тяжело. А кто обещал легкости на крутых поворотах? Преодолевать препятствия, побеждать превратности судьбы и выходить из положения героем – удел мужчин. А сражение с женским плохим настроением, тем более, когда виновником «торжества» являешься сам, – обязательная программа по сохранению отношений.
Когда у меня внутри разгорался пожар, все, чего я хотела, чтобы его скорее потушили. Один поэт сказал, что нельзя огонь потушить огнем. Прекрасно! Хоть кто-то об этом знает. Ты не знал. Поэтому тушил огнем.
Мои желания и твои поступки устраивали рыцарские бои. Порой доходило до схватки горцев – в живых должен остаться только один.
Ты наотрез отказывался делать мне приятности, потому что был зол. Зол на то, что я обижалась на твои поступки. Да, приправила обиженность неказистыми словечками. Литератором с нелитературными словами я была знатным. Ты отвечал тем же или превращался в молчаливого кита и падал на дно. А я злилась еще больше – мало того, что не осознал плохой выпад в мой адрес, так еще и не тушил пожар водой.
Костер разгорался. Каждый из нас с рьяной отвагой подбрасывал новые бревна. Гори! Сильней! Разрастайся! Уничтожай все вокруг!
– Тю, я не этого хотела!
– А чего?
– Любви, ласки, нежности, заботы…
Порой у нас был прогресс, и ты подходил и прижимал меня к себе. Получив толчок в грудь, сразу бежал за новыми бревнами, со словами, что на меня ласка не действует. Действует! Просто пожар уже большой, а ты пришел с одним стаканом воды. Вылил и ждешь, что в миг все устаканится, успокоится и даже дыма не будет. Будет еще и пожар, и дым, и мы все в золе. Не я изначально играла со спичками. Ты. Детям спички не игрушки!
Как легко пробудить в девочке феечку, еще легче пробудить ведьмочку.
Я писала инструкцию к себе. С юмором, сарказмом и неразборчивым почерком. На самом деле инструкция ко всем феечкам и ведьмочкам существует, причем одна и та же. Одинаковая. Делаешь это – получаешь феечку, не делаешь – ведьмочку.
Несколько строк из инструкции к феечкам
Если начал он – совершил нечто, на что она обиделась.
Нельзя на женскую истерику отвечать мужской.
Нельзя забывать с чего все началось и помнить лишь конечные матерные всхлипы.
Нельзя допускать, чтобы разгорался пожар.
Нужно делать выводы – убрать или снизить до нуля то, с чего все началось.
Надо умножать и умножать дозу ласки до тех пор, пока пожар не потухнет.
Надо всегда помнить о том, как больно было феечке, и что ты сам являлся источником этой боли.
Нужно всегда при себе иметь ведро с водой.
Надо делать все, чтобы ее крылышки как можно чаще были светлыми, яркими, прозрачными, а не в золе.
После пожара нужно взять свою феечку, выкупать, надеть на нее чистенький сарафанчик и поцеловать в носик.
Если спичками первой начинает играть она.
Подождите, пока чуток разгорится пожар.
Спокойно вылейте ведро воды.
Отправьте ее самостоятельно мыться и переодеваться.
Одарите ее пристальным взглядом, когда она выйдет из ванны с опущенными глазами.
Улыбнитесь и предложите горячий чай с плюшками.
Бороться с женской природой бесполезно. Феечка всегда найдет причину полетать на метле. Ну, надо ей порой облететь свое государство и убедиться, что ее любят и такую. Не обсасывайте ее слова, ищите причину их возникновения. Она дерется как умеет – словами. И в этом ей нет равных. Она всегда знает куда бить. И бьет наверняка. Почему бьет? Чтобы вы уяснили, наконец, что причинили ей боль.
У женщин нет плохой погоды, все проявления любви – благодать.
Потребительство 1
Потребительство – это, так сказать, разновидность любви, которая и не любовь вовсе. Это топка на Титанике. Чем больше узлов, тем быстрее ход корабля по волнам жизни. Чем больше узлов, тем больше кочегаров. Мужчин! С голыми накачанными торсами, которые подбрасывают и подбрасывают уголь в жерло жаждущего вулкана. Правда и мрут они быстрее мух поздней осенью. Ну и пусть! Конвейер – дело вечное.
– Незаменимых у нас нет! Правда, девочки?
– Есть, – хором подпевают мотыльки, – незаменимы мы.
Кинолог Верка…
От нее можно было узнать все. Но это «все» лежало исключительно в области классификации мужских членов. Она, как сертифицированный кинолог, измеряла двуногих псов на родословную. Длина рук говорила о длине хозяйства, плотность ног о его толщине, залысина о патологическом желании секса, длинный нос о длительных актах… Дорогие мои, эта книга короткая, поэтому не буду приводить всю классификацию. Хотите узнать больше? Ищите Верку! Хотя, стойте на месте, она сама вас найдет.
Для нее человечество делилось на три части – она, другие бляди и членистоногие. Ее мало волновало качество. Цель – количество. Она, как жадный Париж, хотела, чтобы в ней побывали все. Увидеть Верку и умереть! Так все и было – кто хоть раз побывал в ней, для нее умирал. Правда, был там один неотесанный чурбан, который не мог догнать, что нельзя войти в Верку дважды.
Что ей было нужно на самом деле? Да черт ее знает. Она, как алкоголик, проверяла себя на прочность. Вливала в себя разную гадость и удивлялась, что выжила. Она смешивала в себе разную сперму, в надежде надуться как шарик и лопнуть. Лопнуть, разлететься кусками и, наконец-то, простить членистоногую треть человечества за насилие, причинное ей в детстве. Как говорится, не видеть Эйфелеву башню в Париже можно только одним способом – это быть внутри нее. По сути, это Верка и провернула со своей ненавистью к членистоногим псам.
Элеонора…
Она любила деньги. Банально и просто. Вы скажете, что деньги любят все? Ошибаетесь, так как Элеонора, никто. Это для нормальных людей, деньги – их покупательная способность. Для нее деньги – шелест, хруст, запах и… вкус. Не вкус жизни, а в буквальном смысле слова – вкус. Она представляла, через сколько рук они прошли. Липких, жадных, страстных. Она гладила себя купюрами и представляла миллиардера, который проводит своей мощной, волосатой лапой по ее бедрам. Она вдыхала страсти, впитанные в банкноты. Лизала воротнички президентов и чувствовала себя кошечкой с шершавым язычком. Денег, купюр должно быть много. А, так как она – интеллигентка по маминой линии, то нищеброд ее бесил. От запаха купюр с мизерным номиналом у нее начинались желудочные спазмы. Вот и выбирала себе богатеньких ухажеров, щедрых на страстные ладони купюр.
Да, таких как Элеонора, мало. Есть еще Стела, но ее бзик из другой оперы. Истории разные, а смысл один. Самке богомола очень нужен богомол. Он ей просто жизненно необходим! Причем «жизненно» для него. Но вот беда, хиленькие какие-то богомолы ей попадались. Не успел хильнуть коктейльчик, приготовленный заботливыми руками суженой, и – труп. Не интересно. Мог бы хоть побарахтаться для приличия и повизжать, как поросенок.
Что произошло в детстве с такими феечками, история умалчивает. А может быть и ничего. Может быть, это какой-то ген с дуба рухнул при зачатии.
МЫ 5
Описывая Элеонору и Верку, сразу захотелось к маме под одеяло. Сама придумала – самой противно. Что за дыра сегодня такая? Мрачная какая-то. А! Это же моя черная вселенная. Принесла гуашь и кисточки. Села и стала разрисовывать пустоту. Ничего так получилось! Совсем ничего. Читайте и сами решайте: «ничего» – это ноль или «вполне прилично». Я уже давно перестала понимать, что истинно, что ложно. Смешалось все, хаотично, беспорядочно, навалом, вперемешку.
Почему мы разошлись? Когда перешли Рубикон? Почему не было указателя – «Осторожно, Рубикон!»? Я думала, что это не речка забвения, а мостик влюбленных. Вот поднимемся вместе, защелкнем замок и выбросим ключик в речку. И будет наше счастье вечным. А может, все так и было? И наше расставание приведет к счастью нас обоих, только порознь? Хочется опять в куколку… залечь, и чтобы бесконечность стирала мысли ластиком. Да так быстро стирала, чтобы подсознание даже заикнуться не успело.
Мне часто снятся плохие сны. Хорошо, что среди читателей нет психиатров. Или есть? Ну и ладно. Может, вылечите. Говорят, что когда человеку снится много ярких и страшных снов – он болен. Может быть. Мы все свихнутые в той или иной степени. А я и в «той» и в «иной». Просто я очень жадная феечка, и когда меня отправляли на землю, то разрешили взять с собой все. Я и взяла все – и плохое, и хорошее. Будто мне кто-то навязывал. И кто-то другой вместо меня в рюкзак запихивал провизию для жизни на земле.
– Бери, бери! Оно все твое. Вот истерики, вот сердце без панциря, вот уязвимость и ранимость, а вот тебе камень – повесь на шею.
Плохие сны. Страшные, жуткие, мерзкие. Снятся и снились. Не буду загадывать, но чует мое сердце, что последним гадостным сном жизнь моя не окончится.
Я любила от них пробуждаться, когда ты был рядом. Маленькая, свернутая в кулачок, липкая от холодного пота. Ты просыпался раньше. Вскакивал и снимал с меня ночную сорочку, вытирал, надевал свою футболку, переворачивал одеяло, бережно перекладывал на сухое место и прижимал к себе. Я входила в тебя вся, без остатка. Целиком, как маленькая подушечка. Ты целовал мою спину, шептал, что любишь и мгновенно засыпал. А я лежала и слушала свое счастье. Оно было таким огромным! Как мало надо было для счастья. Как много…
Хорошо, что боль приходит импульсами. Даже отлично! Должно же быть где-то у меня «на отлично»?! Я сама занесла себя в черный список с пометкой «без права на переписку». Вот отойти бы от себя той – истерички, ведьмы. Взять ружье и выстрелить в лобешник. Потом гордо подуть в ствол, мол, на одну сволочь на земле стало меньше…
Это импульс. Это просто импульс! И он скоро пройдет. Больно… так больно… Попускает, начинает опять просто тошнить.
Зачем встретились? Для опыта? И на хрена мне такой опыт? Хочу быть неопытной, наивной дурочкой, для которой мир ткет шелковую нить для подвенечного платья. Замуж хотела. Сейчас хочу просто втолкнуть в себя пищу. Хоть чуть-чуть. Потихоньку начать заново учиться ходить, дышать, видеть. И забывать. Забывать тебя. Забывать нас. Забывать себя счастливую. До склероза далеко, синдром Альцгеймера не предвидится, поэтому и не забывается. Помоги мне тебя забыть… так, чтобы я помнила факты, но ничего не чувствовала.
Почему нельзя выскрести чувства из сердца, как замерший эмбрион из матки? Я бы от наркоза отказалась. Извиваясь от физической боли чувствовать, как черствею, – блаженство. С каждым скребком ложки по двуполовинчатому красному сердцу упиваться освобождением от душевной боли…
Ты любишь абрикосы, а я – болгарский перец. К чему это я? Да так, для слова «любишь» в настоящем времени. Чтобы избежать нового импульса боли, но вложить в подсознание факт настоящего. Я манипулятор. Да, многому научилась в черной дыре. Не зря же проваливаюсь туда по ночам и куколкой вишу над бездной.
РАЗМЫШЛИЗМ 6
Понеслась жара по пустыне.
– Видишь оазис? Нет? Странно. Ты же творческая личность. Не видишь – нарисуй!
– Это ты творческая личность, а я куколка, – ответила я сама себе и поползла жевать листик на древе познания. Так, стоп. Я куколка или гусеница? Без разницы, я еще не бабочка и это факт.
Потребительство 2
Потребляют не только женщины, вернее, далеко не женщины. Этим славятся мужчины. Слава им и хвала? Или халвы им поперек горла? Пока не решила. Хотя они, бедненькие, и так ходят с огрызком яблока на шее. Еще халвы им туда насыпать – будет перебор. Так и тянет выкрикнуть тост: «За перебор!» – и засыпать горлянки халвой. Лучше злиться, чем реветь. Но куда уж там! Я же мастер на все руки, могу одновременно злиться, реветь и вкраплять хихиканье. И на фоне всего этого медленно умирать и растекаться по вечности пятном ненужности. У кого-то есть пятновыводитель? Я бы себя извела. А с другой стороны, именно этим я и занимаюсь, с тех пор как ты ушел…
Луиза…
Она была бабочкой. Ее нежно-голубое платье обтекало точеную фигурку, а крылышки за спиной мелодично шуршали под блюз ее сердца. Она была настолько красивой, что каждому хотелось подержать ее в руках. Взять в ладони, прижать и полюбоваться. Но с каждым разом пыльцы на ее крыльях становилось все меньше – она уносилась на чужих пальцах. С каждым днем ей было все сложнее оторваться от земли. Но она пыталась. Еще раз подняться в небо. Еще раз крылом коснуться солнечного света. Еще хотя бы раз! Блюз сердца начал скрипеть, заедать и фонить. Луиза подолгу сидела на подоконнике и смотрела за стекло. Неужели она виновата в том, что настолько красива? Вон летит шелкопряд, а вон там – моль, а вон там, высоко поднялась желтогузка. У них есть пыльца для полета, ведь никому и никогда не хотелось держать их в руках.
Она сидела на подоконнике и смотрела, как ночь меняет день, а за ним приходит следующий календарный день… Им нет счета – серым, влажным, безликим. Она могла только вспоминать, как когда-то летала под саксофон своей души…
А потом пришел Он – солидный, холеный и надежный. Он пообещал, что больше никто и никогда не посмеет дотронуться до ее крыльев. Только Он и только в последний раз. Он бережно взял ее в руки.
– Это в последний раз!
Потрогал крылышки, и растер пальцами пыльцу.
– Это в последний раз, она потерпит! Она сможет, ведь впереди – полет!
Где-то в сердце стал наигрывать мелодичный блюз, и крылышки встрепенулись навстречу ветру…
Он сдержал свое слово… Приколол ее булавкой к рамке на стене и накрыл стеклом… Теперь никто и никогда не дотронется до ее крыльев…
Босс…
Он ее любил. Любил на всю мощь своего жалкого и ничтожно маленького сердца. Она была ему нужна как квартира в престижном районе, солидное авто и ролексы на толстом запястье. Это все его! Он не мог чувствовать себя большим, пока все что он любил, было не на месте.
– На место, я сказал!
А она не находила себе места, а то место, на которое он указывал, было чужим. Ей было непонятно, почему, когда она хочет строить свою жизнь, он просто наполняет нею свою. Будто Всевышний создал людей и игрушки для них, с виду так похожих на людей. Но сейчас не про нее, а про босса. Он на нее подсел, когда понял, как отлично она вписывается в его жизнь. Она словно главный механизм, который запускает его машину могущества. Она рядом – мир улыбается. Она уходит… Что? Кто уходит? Куда уходит?
– На место, я сказал!
Хорошо, что у него было крошечное сердце, которое едва успевало качать густую от злости кровь, не то что вдаваться в мелочи: «любит – не любит». Разве тумбочка может любить своего хозяина? Она просто стоит возле кровати, и на нее удобно ставить стакан с водой.
– Она мне дорого обошлась. Естественно! Вы видели эти резные ножки цвета слоновой кости? Аристократка, папа академик. Я ее в базарный день за полцены отхватил. Все равно дороговато вышло, но она того стоит.
Она очень много для него стоила. Может два нуля. Может три…
Леонид…
Леня рос жизнерадостным мальчиком. Все ему давалась легко и просто, если рядом была мама. Она так лихо подхватывала его над землей за секунду до падения в грязевую лужу. Отряхивала, целовала и шлепала, придавая ускоренное движение вперед. Он шел по жизни беззаботно, уверенно и с чистосердечной верой в собственные силы. Мама смотрела на своего мальчика с упоением:
– Ленечка такой молодец, ни на секунду не выпускает из ручек подол моего платья.
Но внезапно удача перестала ему улыбаться.
– Как же так? Что он сделал не так?
– Да ничего, Ленечка, просто мама уехала на небеса по важным делам, – говорили ему соседки и клали руки на его опущенные сорокалетние плечи.
Математический метод «замена» произошел быстро и качественно. Он встретил ее. Ухватился ручками за подол, и полетел по жизни смеясь. Но бывало, грустил. Тогда он вжимался в ее пышную грудь и умолял никогда не соглашаться на небесные командировки. Она обещала. И выполнила свое обещание: ушла позже. Леня многого добился. Он стал ясновидящим, гуру, просветленным. Его слушался даже телевизор и мужики, играющие возле подъезда в домино.
МЫ 6
Станиславский сказал, что любить – это хотеть касаться. И его «не верю» тут не работает. О, как мы умели касаться друг друга! Мне казалось, что могу протереть в тебе дырки, а ты во мне. Я хотела эти дырки! Чтобы просочиться в них и остаться в тебе навсегда.
Ты не давал мне ощущение «завтра». А для меня, как и для всех представительниц летательного мира, без ощущения будущего – нет настоящего. Мне надо было знать, что ты планируешь лет так через сто лежать со мной рядом и скрипеть костями, а твоя вставная челюсть будет тянуться от твоего стаканчика к моему. На все мои вопросы о будущем ты отшучивался и говорил:
– Будем жить одним днем.
А я не хотела так жить! Хотела быть вместе вечно. И знать каждую секунду, что так и будет. Знать и тереть наши дырки! Без этого ощущения «навсегда» я и сходила с ума. Хотела насытиться тобой впрок. Завернуть тебя «на потом», сложить в котомку и одинокими днями грызть по крошке, как Маресьев – сухарик. Хотела взять больше, чтобы потом растянуть тебя на подольше. Растягивать тебя, законсервированного, и верить, что ты только что с грядки.
Я брала тебя жадно, переедала тобой, но не наедалась. Истерила. Загоняла себя в угол и сама себя оттуда выгоняла кочергой. Огрызалась, кусалась, скулила, поджимала хвост и выставляла оскал напоказ. Я просто очень боялась, что закончится наш один день. Боялась, что ты уйдешь. И ты ушел…
Может начать бояться, что ты вернешься? Да так сильно бояться, что ты действительно вернешься. Не подсознание, а поле чудес. И чудеса все какие-то страшненькие, неказистые. Плохие рисунки. Неудачные. В топку! Буду рисовать счастье… потом… сначала научиться бы просто держать кисточку в руках.
Целуя тебя жадно, я говорила сама себе – запоминай! Все запоминай, до мелочей. Поэтому всегда хотела тебя видеть. Видеть и запоминать, все до каждой клеточки, чтобы потом, в одиночестве, в этой зловонной черной дыре воссоздавать тебя и любить, любить, любить…
Ты любил, когда я что-то находила на твоем теле и сдирала. Искала я тщательно, долго и интенсивно. Редко находила. Но я так была довольна этой маленькой уловкой, ведь могла не просто к тебе липнуть, а заниматься важным делом. Я чесала, гладила, нащупывала и касалась, касалась, касалась… Боялась, что поймешь что на самом деле я просто липну. А я не хотела липнуть, а хотела прилипнуть, слиться и быстренько провернуть диффузию тел. Был ты, была я. А стали Мы! Быстро-быстро, пока не закончится этот наш один день. Но он закончился…
Я достаю из котомки крошки воспоминаний. Кладу под язык и медленно набираю в рот слюни. Помнишь, как мы давились каждый своей слюной только при мысли о сексе? Помнишь, как наши слюни… Не могу вспоминать! Не могу!
Надеюсь, до ада еще далеко и мне не скоро выпадет черная метка – целую вечность вспоминать нас и знать, что «Нас» больше нет. А я уже спрашивала, почему мы расстались? Не помню… Ничего не помню, кроме твоей загорелой спины, ляжек-долек, широких щиколоток…
– Сказала! Не могу!
Так что там у нас на обоях? Что там у нас по классификации чувств? Три часа ночи, коридор, кабинет, обои. Почти – улица, фонарь, аптека.
– Привет, дыра! Соскучилась? А я нет… Ладно всасывай…
Симпатия
Тут все просто, до пустоты. От «нравится» до «не нравится» и шагать не нужно. Это если аллегорией, а по сути: пошататься чуток придется. Вот идешь себе такой нарядный по рынку и думаешь: «И эта кофточка ничего, и эта, и эту, пожалуй, сносила бы. Эту можно для леса взять. А эту на вечеринку». Многое нравится. Не то, чтобы «Ах!», но носить можно. Разлезется по швам, и выбросить не жалко, пойдешь на рынок, купишь новую.
– Так, надо на лето что-то новенькое, чтобы подружки обзавидовались, и грудь подчеркнуть.
В лифчик пуш-апы и вот он – свежеиспеченный полувер, полумуж, полулюбовник. Еще и к туфлям подходит.
Менять партнеров стало обыденным. Куда ни глянь – везде рынок. Хоть глаза выкалывай. Ну, нет! Свои глазки нужно оставить, красивые все-таки, хоть и незрячие. А вот кое-что и кое-кому узлом завязать хочется, а некоторым что-то заштопать и латку присобачить. Мясные ряды, зеленые мухи на окорочках и песни о любви. Лучше бы сочиняли песни о мясе, было бы честней. Рынок. Шум, гам, толпы. Голодные, потные, грязные людишки. Колокольчики, которые считают себя царями зверей лишь из-за одного преимущества – у них под юбкой звенит мешочек размером с детскую ладошку. Вот и хвастаются перед теми, у кого под юбкой пусто от природы. Даже дают потрогать. А те, в свою очередь, удивляют глубиной пещер и разрешают убедиться в этом лично. Аквалангисты надевают свои акваланги и аквалангалят все то, куда можно опуститься. Жаль, что они не понимают, что реально опускаются по жизни, а не покоряют глубины океана любви.
Удальцы да удалочки стреляют холостыми, рисуют звездочки на крыльях своих истребителей и верят, что их любят. Они нет, а вот их да. Это он, мальчик-с-пальчик, герой-любовник, от вида которого все бабы оргазмируют. Это он меняет девиц как те – ежедневные прокладки. Ошибочка вышла! Это ты для них ежедневная прокладка.
Идите к черту! С такими устоями жизни! Я за верность, преданность и чистоту! Писала, и захотелось помыться. Поскрести себя до костей. Счистить, спилить, вырвать мясо, чтобы никто даже не посмел оценить его на свежесть.
Светка, Элка и вертелка…
Она любила сырники, кексы и его. Нет, не этого его. А того его. Этого «его» она отлюбила на той неделе. Ну не все же время в одном и том же ходить!
– Девочки, познакомьтесь, это Чижик. Ой, прости, дорогой. Знакомьтесь, Адольф.
Потом шепотом:
– Этот – новейшая модель: кроссовер, свободный хауз и карточка с безлимитным доступом.
– Что-то у него брюшко, залысина и лапы косолапые.
– Мне же его не на выставку! Зато как улетно он рассказывает анекдоты. Ну нравится он мне. Считайте это моей блажью, но он готов мой гардеробчик под себя обновить.
– А тот, прошлонедельный?
– Как-то мне в нем стало неудобно. Поначалу – вау! – кубики на животе в два ряда, белоснежная улыбка. А потом стал натирать: то это не делай, то с этими не общайся.
– А этот такой милый. Ой, девочки, представляете, иду я такая вся, а тут он, то да се и вот, – протягивает руку.
– Что, колечко? – зашумели ведьмы.
– Да вы что! Маникюр сделала под цвет его рубашки. Вот еще! Замуж за него. Это так, на раз. Просто обновила себя, захотелось чего-то яркого.
– Так он грузин?
– Вот дуры! Не черного захотелось, а яркого. Он индус.
– Да, индусы нынче в моде.
– А там еще одного не завалялось?
– Не знаю, может на складе.
– Девочки, а давайте сбросимся и ростовку купим. Вот хохма будет: ночной клуб, обворожительные мы и линейка из индусов.
Мадам…
Она была женщиной с большой буквы Ж – жирная, жадная и жизнерадостная. У нее был свой бизнес, на котором она отлично зарабатывала. Предприятие небольшое, численность малая – один человек, она. Вполне нормально для частника. Вот и она так думала. Мадам снабжала мужчин девочками. А так как численность у нее была ограниченная, то снабжала их собой. Такса была разной, исходя из того, что конкретно продавала. Ее телохранитель, в ее же лице, отбирал подходящие кандидатуры и динамил неугодных. Расплачивались по-разному. Кто-то отдыхом на Бали, кто-то юным телом, кто-то ремонтом в квартире. Были клиенты на раз, но, в основном, постоянные. Кто-то постоянен год, кто-то – целых десять. Разница между проституцией была одна – они все ей нравились. Кто-то за толщину кошелька, кто-то за толщину члена. Но больше всего ей нравилось то, что попадались истинные кретины, которые в нее по уши влюблялись. Она умела себя продавать. Дорого и авансом. Любила мадам секс. Красивый, романтичный и страстный. А больше всех она любила себя. Даже не так. Она любила только себя, а остальные могли быть пригодными или же неугодными.
Кто-то ходит по психологам, кто-то на коуч-семинары, кто-то читает философскую литературу о смысле жизни. Надо же хоть иногда как-то собирать себя в кучку. Но у нее была своя проверенная панацея – она ходила по мужикам. Именно через них она поднимала самооценку, лечилась от депрессий, устраняла комплексы и платила налог на прибыль. Бизнес есть бизнес!
