bannerbannerbanner
Черная дыра, или Три часа ночи

Наталья Анатольевна Лигун
Черная дыра, или Три часа ночи

Зависимость 2

Мы зависим от других, когда не верим в себя. Недостаточно любим то тело и ту жизнь, в которой находится наша душа. Каждый человек рождается самодостаточным. Да, ему нужна пара, как и каждой твари, а не нечто, именуемое себя парой. Нечто подходящее или же совершенно не подходящее, но рядом. Человек боится остаться один, словно в одиночестве сокрыто его поражение. Быть одному – не значит болеть. Быть одному не стыдно. Как говорил Омар Хайям: «И лучше голодать, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».

Только не надо путать скучательные порывы с зависимостью. Скучать полезно. Если это временно. А с зависимостью нужно бороться, особенно тогда, когда жизнь уже уложила вас в одиночную палату и дает пилюли от бывших. Покорчитесь-покорчитесь и перестанете. Да, придется пережить время, когда вы с упоением будете выть на луну, царапать стены и пытаться придушить себя ночью мокрой от слез подушкой.

Все пройдет. И это тоже пройдет. Так написано на кольце Соломона. Так написано в сценариях наших судеб. Жаль, что счастье проходит так быстро, а боль так медленно. Словно время имеет тенденцию бежать по своему усмотрению: то замедляя шаг, то устраивая ракетные гонки.

Стенографистка Кэт…

Было такое ощущение, что Кэт родилась с печатной машинкой в руках. Кто-то в рубашке, кто-то с крестом за пазухой, а она – счастливица – с аппаратом желаний своего Косячка. Она записывала все его желания и с пометкой «sos» отсылала в космос для мгновенной реализации. А как иначе? Он же хочет. Он же просит. Он же ждет. Знакомьтесь – Он. Кэт никогда не называла его по имени. Имя – это кличка, позывной, ник, логин и пароль. Имя нужно чтобы окликнуть, позвать или уточнить собеседнику о ком конкретном ты сейчас льешь грязь. Для Кэт все это было неприемлемым. В смысле позвать, Он что – собака? В смысле окликнуть, Он что – уходит? В смысле… даже дух перехватило! Разве можно так о Нем? Имя было лишним, ведь заглядывая в очи постоянно, не нужно звать. А разговаривая с другими, Кэт важно говорила: «Он», ─ тем самым подчеркивая миру, что Он у нее единственный, и речь идет исключительно о Нем.

Кэт была отличным свидетелем Его жизни. Она ловко стенографировала любую его самую малейшую просьбу, особенно ту, которую он даже не произносил. Она Его угадывала. Угадывала по уголкам губ, прищуру глаз, пульсации артерии на кадыке и ниже пупка. Гораздо ниже пупка, а жаль. Но она не жаловалась. Она тихо сходила с ума от одного вида такого малюсенького, но такого гордого достоинства. О, как он лежал! Даже возлежал! То справа, то слева. А когда проклевывался, словно подснежник ранней весной через толщу снега, ее печатная машинка включала сирену. Во вселенной сразу начиналась беготня. Ну а как же? Ведь сейчас произойдет редкое явление, и все силы вселенной надо бросить на то, чтобы подснежник показал головку! И после такого подвига Геракла Кэт начинала стенографировать с еще большим упоением. Рубашку нагладит. Да что там! Нагладит трусы, носки, шнурки и милый вихрь на его затылке. Вымоет, начистит, уберет, постирает, накрахмалит и опять нагладит. Гладить она любила. Она гладила и гладила… В надежде опять нагладить себе подснежник.

Доярка Любка…

Почему доярка? Все просто – потому что доила. Она открыла целый молокозавод и в бесперебойном режиме производила все существующие виды продуктов из молока. Выжимала творог, взбивала масло, отравляла шизоидными бактериями и прессовала сыр. Корова был одна, зато какая! Неповторимый Гриша. Он считал себя быком-производителем, но быком явно была Любка. Она доила Гришу сутками напролет. Дергала за его синие соски возможностей и желаний.

– Гриша, дай мне ласки, прижми, приголубь. Еще! Еще! Еще!

А Гриша тужился, скрипя огрубевшими сосками в тщетных попытках хоть что-то из себя выдавить. Ну не корова он! Он может купить колбасу и мясо, вбить гвоздь и съездить по роже соседу за то, что тот занял его место на стоянке. Но усюсюкать!

– А я красивая? А ты меня любишь? А что ты будешь делать, если я умру? Ну достань мне звездочку с неба, ─ хныкала Любка, привычно шаря по коровьим соскам.

– А хочешь, я для тебя пятак согну? ─ отвечал Гриша, намекая, что бык тут он.

– Нет. Хочу звездочку! Ну что тебе, трудно? Это же так просто! Смотри, вот тут у меня эрогенная зона и тут, и тут. Да я вся – эрогенная зона! Только пальцем ткни. Еще! Еще! Еще!

И он тыкал. Тыкал, как мог. Да он даже гвоздь мог вбить в точку «джи», чтобы не давить на нее постоянно. Но Любке было мало! Она хотела затягиваться Гришей постоянно, чтобы дурь разъедала ее изнутри, снаружи, везде!

– А ты меня любишь?

– Ага.

– Какой ты у меня романтичный!

– Не накручивай себя, я совсем не такой.

– Нет, такой! Тебе что, трудно сказать, что я красивая.

– Ты красивая.

– Вот! А говорил, что молоко кончилось!

Затем вдох и продолжение увлекательного диалога… Гриша всегда с упоением ждал ночи и ненавидел утро. Любка рано ложилась спать и быстро засыпала, правда так же рано просыпалась, вскакивала и бежала голышом к своей корове. Время утренней дойки настало!

– А что тебе снилось? Девки были? А я снилась? А ты меня любишь?

МЫ 3

Далеко не каждая история имеет хоть малейшее отношение ко мне. Но в некоторых явно есть зерно из моего амбара, например, доярка Любка.

Ты не умел признаваться в любви. Вернее умел как умел. Говорил просто и лаконично. А я хотела простыни слов с миллиардом ярких вензелей. Я, как и все ведьмы и феечки, с ног до головы напичкана бабскими уловками. Они настолько банальны и стремительны, что выстреливаются как из гранатомета. Вот один наш маленький диалог:

– Ты меня не любишь!

– Почему ты так решила?

И все! Зашкаливают датчики. Да ничего я не решила! Ты что, не понимаешь, что я выдавливаю нежные слова? А в результате выдавила обиду и разочарование.

Было и похлеще. Местами враждебный социум, местами равнодушный, но без единого моего верного оруженосца, надежного плеча и жилетки. А среди всего этого изобилия – мы. Такие счастливые, что аж противно. Липкие такие, сладкие. Фу, одним словом. Начинать с «а» и печально добираться до «я» не буду. Концовочка – вот та самая жемчужина. Взять бы, собрать весь этот долбанный жемчуг, нанизать на нитку, повязать кукле-Вуде на шею и истыкать иголками. Но я не могу, я же феечка!

Спектакль под названием «Вы так любите, что блевать хочется» набирал обороты. Ведьмы похватали свои метлы и начали устраивать демонический танец, подбивая меня на ответные действия. У меня всегда с собой портативная метла, на случай, если крылья залипнут. Ну что ж, полетаем! Итак, финальный аккорд.

Шел разговор, на что-то ты ответил, что, мол, этого не любишь. Неважно каким был вопрос, важно то, что речь шла совершенно не обо мне. Ведьмочка из твоего окружения ехидно перевела стрелки и задала вопрос:

– Ты ее не любишь? – небрежно показывая на меня.

Я повернулась к тебе и переспросила:

– Ты что, меня не любишь?

И ты ответил не задумываясь:

– Ты что, больная!

Вместо «больная» было другое слово, которое с учетом моих грязных словечек в этой книге, будет взрывом.

Спектакль не мог закончиться финальным аккордом, поэтому последовали мои бурные аплодисменты. Очень бурные! Я рукоплескала кулаками по твоим широким плечам, накачанному прессу и квадратному подбородку… с этой сексуальной ямочкой.

Что было? Меня спровоцировали. Я поддалась на провокацию. А ты…

Больно вспоминать такие моменты. Один твой ответ: «Очень люблю!» и одно объятие сделали бы меня счастливой. Ты защитил бы меня, ведьмы отступили и вечер был бы прекрасным. Я бы справилась с твоими ведьмами. Но ты меня бросил, унизил и отдал им на растерзание. После рукоплесканий – занавес. Все сонно расходились по домам и обсуждали, как я ни с того ни с сего полезла к тебе драться.

РАЗМЫШЛИЗМ 2

Три часа ночи. Время глубокого анабиоза. Я набираюсь сил там, где ничего нет. Там есть только пустота и мрак. Я думаю, что это хаос, просто его не видно. Что вот-вот все упорядочится: образуются новые связи и установятся системы координат. Начнет просачиваться свет, прокладывая дорожку к выходу. Но черная дыра не знает, что она так умеет. А я не ввожу ее в курс дела. Мне рано выходить. Мне не с чем выходить. Мне незачем выходить. Я лежу, укутанная своими мыслями, под листиком древа познаний и вынашиваю в себе бабочку. Надо переродиться. Как в детстве на игре «войнушка». Тебя убили, а ты еще не наигрался. Ты поднимаешься и со словами «А тут такой второй» бежишь сражаться дальше, пока мама не воззвала кушать.

Обои. Мой мир. Придуманный, притянутый за уши. Фантазийный абсурд одного актера. Зрителей нет. Но, бывает, заходят. Сядут в первом ряду, возьмут бинокли и рассматривают все гримасы моей боли.

– Это ж надо так играть!

– А я и не играю… Мне выпала роль быть настоящей.

Сегодня рисовала на обоях себя. Не образно, а так некрасиво и правдиво, как патологоанатом. Все внутренние органы, циркуляцию крови и брызги желчи. Зачем все это? Зачем был создан этот механизм? Ладно, создали. Пусть себе работает: жует травку и выводит ее естественным путем. Но зачем нужно было туда запихивать душу?! Было бы проще без нее. Вы только представьте. Рожает вас мамочка, тужится, потеет. И тут появляетесь вы, затем батарейки и детское место. И никаких печалек в жизни! Разлюбил, ушел, не понял, бросил…

– Это вы о чем? Что, батарейка негодная?

– Да нет, просто пора следующую вставлять.

– Ну вставляй. Я подожду. Заработает, потом травку пожуем.

Ты…

Ты поселился в моем сердце. Нет, не образно, а по-настоящему. Разложил свои вещи, занял мой диван и письменный стол. Пьешь кофе из моей чашки и смотришь в мое небо за моим окном. Поначалу меня это радовало. Наконец-то я обрела своего человека внутри себя. Теперь ты никуда не уйдешь. Не будет третьего лишнего и этой пресловутой неопределенности. Ты живешь в моем сердце. И так будет всегда! Счастье казалось объемным, даже выпуклым. Казалось, вот-вот оно лопнет от удовольствия и растечется розовым мармеладом по всему сердцу. И оно лопнуло, только мармелад закончился в небесной канцелярии и мне выделили серую паутину из проволок осознания.

 

Ты живешь в моем сердце. В нем живу и я. Только живем порознь. Даже более того, ты даже не знаешь о моем существовании. Зазеркалье…

Я звала тебя, кричала, суетилась, строила глазки и причитала. Умоляла и обижалась. Нарочито не разговаривала с тобой и приставала с просьбами. Но ты меня не видел. Ты был по ту сторону, в зазеркалье. Мой крик был душераздирающим: «Я здесь, обними меня, люби меня!!! Пожалуйста! Сейчас, немедленно! Навсегда!». Но крик был лишь криком во сне – глухое мычание без жестикуляции и шанса на то, что тебя кто-то услышит наяву. Ты не знал, что тут живет еще кто-то кроме тебя. А я знала! И в этой маленькой разнице была вся правда, вся боль и вся жизнь.

Я разговаривала с тобой, ссорилась и мирилась, рисовала картины счастливого будущего, наряжалась и впадала в депрессии. У нас была бурная жизнь. А какие у нас были диалоги! Если бы ты только слышал, как ты умеешь дарить счастье словами. Ты успокаивал и поддерживал меня. Называл малышкой и всегда был рядом. Рядом… в моих мыслях. А по сути, ты просто спал на моем диване, пил кофе из моей чашки и смотрел в мое небо…

Со временем я стала занудой. Наши диалоги, как под копирку, одинаковые, нудные длинные. Вечный принтер работал, скрипел и выплевывал все то, что я пережевала, и не раз. До тошноты, до брезгливости. Я стала забивать внутренний голос книгами, стихами и песнями. Все было тщетно! Все что слышала, видела или читала – все было о тебе, обо мне, о нас. Я нудила себе сутками напролет. Мои дни отличались только снами. Хорошо, когда сны были хорошими, и плохо, когда… они снились. Мне не снились хорошие сны. В каждом из них ухищренное подсознание показывало мне ужасающие картинки. Ох и фантазия у него! Пробуждаясь в очередной раз ото сна, я думала, что это предел мрака. Ан нет, новая ночь, новый сон и новый ужас.

Потом я объявила тебе бойкот! Стала игнорировать тебя в себе. Смирилась, как с жильцом по уплотнению: разбавляла проточной водой твой суп, домешивала соль в сахар и даже намеревалась помочиться в твои тапочки. Вовремя остановилась. А смысл? Ты все равно об этом не будешь знать. А я хотела, чтобы знал! Проходили длинные месяцы, а ты так не узнал, что рядом с тобой живет твоя маленькая девочка, которой ты очень нужен.

Как-то после бойкота я с тобой помирилась. Решила все тебе простить и, наконец-то, стать твоей женой. Ты итак долго за мной ухаживал. Я же помню наши диалоги! Я надела свадебное платье, вплела васильки в косы и громко сказала: «Да!». Было торжество! О, как ты был счастлив! Жаль… что ты этого не знал.

Со временем это стало напоминать настоящий брак, как у всех нормальных людей. Жена говорит – муж не слышит. Жена просит – муж игнорирует. У мужа есть время на всех, а на жену нет. Вот оно! Теперь у меня как у всех! Как у всех? Значит, пришло время развестись! И я развелась. Решила собрать твои вещи и выставить за дверь моего сердца. Театрально, пафосно: всплакнуть на дорожку, вобрать воздух в грудь и четко решить жить без тебя, идти навстречу новым отношениям с широко растопыренными крыльями. «Не умоляй! Мы не можем больше жить вместе!»… Потому что никогда не жили вместе. Проклятое зазеркалье! Я даже не могла взять твою рубашку и бросить ее в чемодан на колесиках, спихнуть тебя с дивана, разбить чашку и вытолкнуть тебя за дверь. У меня не было тела, была только душа – маленькая, хрупкая, всего в несколько граммов… Она была призраком в собственном сердце.

Я смотрела, как ты любуешься моим небом. Тем небом, которое я придумала для нас, чтобы летать вместе. В котором нас никогда не было и не будет. Смотрела, смотрела, смотрела…

Дни за днями превращали меня в изгоя. Кто-то стал паразитом в моем сердце. Нет, не ты, а я. Ты хороший, любящий, верный… Я же помню наши диалоги! И нашу свадьбу…

Паразитом стала я. Маленький паразит в собственном сердце. Тогда решила уйти я. Но куда? Пробовала прижиться в печени. Травила ее слезами, соплями и водкой. Сидела в печенках, такая нудная и ненужная. Потом перебралась в легкие и травила их зловонным ароматом невостребованной любви: вдыхая и выдыхая табачный дым, раскачиваясь на батутах двух подушек и втыкая окурки в почерневшую землю. Поднималась в гортань и становилась костью поперек – ни сглотнуть, ни проблевать. Спускалась в кишечник – чувствовала себя отходом, переработанным и выброшенным на помойку. Пробовала залечь в желчный пузырь и аппендикс – вдруг вырежут, и дело с концом. Убегала в почки, туда, где живут дочки и сыночки. Строила дом из камней до почечных коликов. Опускалась в пятки и чистила их до розового поросячьего тельца. Скользила по кончикам пальцев рук – мастерила все подряд из всего подряд, хваталась за перо и книгу рецептов.

И каждый раз, перемещаясь по себе, боялась влиться в поток крови. Не дай Бог опять засосет и выкинет в сердце. А там ты… живешь и не знаешь, что я рядом, я есть! И это сердце на двоих, а не одноместная мягкая комната в лечебнице для душевнобольных.

Блуждая по себе, я тщетно пыталась найти дорогу в мозг. Вот где нужно жить! Но злые языки нашептывали, что у блондинки его нет, что это всего лишь выдумка вселенной. А я верила, что есть! Мне надо было во что-то верить. Верить в спасение. Мне очень надо было первой туда добраться и занять все пространство, пока ты не опередил. И я это сделала!

– Ну здравствуй, мозг, я так долго тебя искала…

– Живи, мой любимый, в моем сердце!!! Теперь это твоя чашка, твой диван, твое небо и твоя одноместная камера.

Теперь я живу в своем мозге. И все, чего я хочу – чтобы сердце остановилось. Чтобы я смогла избавиться от тебя, хотя бы на те несколько минут, которые проживает мозг после остановки сердца. Прожить в себе чуть дольше, чем ты… Здравствуй, свобода! Дай тебя пощупать, всосать, глотнуть, вобрать… Чуть помедленнее, прошу… У меня есть всего несколько минут жизни, без него…

Зависимость 3

Поговорим немного о мужчинах, а то чувствую, как безбожно их обделяю. А они еще те зависимые! Подсаживаются на грейпфрутовый эль и сосут его суткам напролет.

– Горчит?

– Горчит.

– Сам хотел. Еще налить?

– А можно?

– Тебе все можно!

Петр Иванович…

Он любил звезду. Любил как умел – был зависим от своего кучерявого Косячка. А как иначе? Звезда экрана. Вот только говорили в этих фильмах на немецком языке и без перевода. Она танцевала и пела, вернее, извивалась и стонала. Это слышал весь двор. Петр Иванович не слышал – он был глух и слеп. Его звезда звездила оголтело. Она была неким отделом кадров при заводе – сразу проверяла всех знакомых мужчин на пригодность, а после разрешала работать, то есть бухать с ее суженым пивко в гараже. Доступ был через ее звездное тело.

Петр Иванович нервно кашлял в кулачок и удивлялся, что он – такой тихий мальчик в детстве – вдруг стал таким популярным в зрелости. К нему – такому удивительному, собутыльники со всего города тянулись. Чередой, кавалькадой, гвардией.

Но иногда в его жизни наступали серые дни. Бывало так, что один из его верных друзей возьмет да и соврет о его звездочке: мол, шалава она подзаборная.

─ Не, ну вы видели?! Где они забор-то нашли!

В такие дни он хмурился на серый день, на неблагодарных и завистливых людей, поджимал хвост и несся к цветочному ларьку за вяленьким букетиком самых дешевых цветов.

– Ларочка, это тебе, моя дорогая.

Ларочка брала цветы, томно поднимала одну бровь, выбрасывала старый букет и вставляла в вазу новый.

Такой день был хмурым всегда только до тех пор, пока цветы не делали свой стандартный круговорот в вазе. Дальше начинали петь свирели. Ларочка распахивала халатик, спускала бретельки комбинации и разрешала липким губам Петра Ивановича присосаться к груди, ляжкам… Короче, ко всему, к чему он хотел присасываться. И он хотел! Как он хотел! Он вбирал ее жадно, вдыхая запах других самцов, фильтруя его своими легкими, оставляя грязный налет чужаков в своем сердце. И молчал.

Петр Иванович был глух и слеп, ну что ж тут поделаешь. Не по врачам же его водить за ручку. Его кудрявый Косячок никогда не позволит ему убедиться в том, в чем он совершенно не хочет убеждаться. И даже если он будет физически стягивать с тела Ларочки очередного ухажера, то это будет точно не то, о чем он подумает.

Христофор…

Он имел жену и любовниц. Одну из чувства долга, которое отмечено печатью в паспорте, всех последующих – по любви. Иногда любви он хотел так много, что обменивал ее на деньги. Он пробовал экзотику, совмещал несовмещаемое, бросался в крайности. Но ему всегда чего-то не хватало. Ну не было той глубины, о которой пишут в любовных романах. Нет, он не читал. Он их смотрел. Фильмы, в которых почти нет слов, много звуков, удачное начало, чудесное продолжение и оглушительный финал. Но, чего-то все-таки не хватало. Но чего? Он открывал и открывал Америки, но оказывалось, что это очередные спальни в многоэтажках.

А потом его сглазили. И заклятье наложили на самое бесценное место. На сердце. Он влюбился. И влюбился так жадно и безоглядно, что выпал из большого секса. Чувство нахлынуло внезапно, только стоило бабке-гадалке в мантии провести ритуал и вынести решение. Его развели. Развели с той, на которую он, как оказалось, подсел. И подсел сразу же, еще в институте. Он так тщетно совершал попытки спрыгнуть. Наркотики – это зло! Так его научили родители. Она уходила быстро: собрала все самое ценное и важное, захлопнула чемодан и выставила его за дверь.

– Ступай, Христофор, открывай свои Америки.

– А последний косячок?

Она прижала его голову к себе и поцеловала в лоб. Никогда еще Христофор не оргазмировал в такой ситуации. Вот оно! То, чего ему так не хватало. А поздно…

РАЗМЫШЛИЗМ 3

Три часа ночи. Не спится. Привычно встаю с кровати и плыву по коридору в кабинет. Тут те самые обои. Те самые! Хорошо, что сюжет всегда разный, а то в черной дыре было бы скучно. А так подсознание крутит мне сериал за сериалом. Без реклам и длинных пауз. Правда и без попкорна и кока-колы. Но это к лучшему. Мой дзьоб не дзьобает. Пища не пролазит, хоть пальцем проталкивай. Нет ни жевательного, ни глотательного рефлекса. Зато поблевать и поикать могу от души. Просто осточертел вкус желудочного сока, пропитанного никотином. Лучше бы от березового сока. И не из пака, а из березки. Присосаться бы к стволу сухими губами, вгрызться новыми титановыми зубами и выгрызть себе слез российской плакальщицы. Ладно, у женщин нет национальности, расы и вероисповедания. Они все феечки, но мало кто из них об этом помнит.

Почему люди не помнят себя грудничками? Почему первые воспоминания начинаются с назидательного тона, угла наказаний и слова «нельзя»? Мы не помним, как самозабвенно нас любили и радовались тому, что наши какашки не черно-зеленые, а бежевые. Как мало нам надо было уметь, чтобы вызывать колоссальный восторг у взрослых. Вот-вот! Именно в это чудное время все девочки знают, что они вовсе не девочки, а феечки. А потом, пройдя круг ада от «нельзя», угла наказаний и до укоризненного взгляда, у феечек наступает пожизненная амнезия. Теперь они просто девочки, потому что мальчикам феечки не по зубам.

Мальчики берут девочек, упорно пробуждают в них темные воды и удивляются смене образа. Пробудил? Бери! Она вся твоя. И не только она, а со своей метлой и шабашем таких же, как она. Не по зубам была феечка? Теперь придется укрощать ведьмочку. Ну, удачи тебе, в борьбе с полтергейстом.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 

Другие книги автора

Все книги автора
Рейтинг@Mail.ru