Наталья Алмазова
Морфоз. Повесть белой лилии

Глава IX
Антакарана^[18]

…Когда я очнулся, было уже темно. Я по-прежнему лежал, опустив голову на колени Мигеля, чувствуя, как медленно онемевшим пальцами он гладит прямые колючие пряди моих волос. Должно быть, discipulus meus замёрз: в осеннюю пору ночи стылые и ветреные. Да и моё тело, подобное сухому льду, только усугубляло ситуацию, разливая вокруг себя потоки нездешнего холода.

Сомкнув и размокнув веки, я поднялся. Однако юноша даже не вздрогнул. Лес вокруг, склонившееся к земле разнотравье, ресницы Мигеля, его волосы – всё было расчерчено серебрящимися в блеклом лунном свете узорами инея. Взгляд моего ученика был тусклым и отрешённым. Функционирование его физической оболочки было нарушено длительным воздействием пониженной температуры, эфирное тело существенно ослаблено, астральное – истощено. Я склонился к неподвижно смотрящему во тьму молодому человеку и поднял его на руки. В тот момент сознание покинуло свой измученный остов: оставленное разумом тело на моих руках обмякло, словно брошенная кукловодом марионетка.

…Я отнёс молодого мага к нему домой. Если б я пришёл в себя часом позже, его было б уже не вернуть: душу Мигеля его охранители бы мне не отдали, а забрать её у них силой я хоть и мог, но вряд ли посмел бы: ко мне и так отнеслись слишком доброжелательно, позволив остаться здесь. Кроме того, нарушать чужие сакральные законы я не привык. Но антакарана осталась цела, и потому я способен был всё исправить без вреда.

Довольно скоро юноша пришёл в себя. За окном едва брезжил рассвет. Мой ученик поднялся, огляделся, прошёл по квартире, будто пытаясь вспомнить произошедшее, и как он здесь очутился. Мигель меня не видел. Но я наблюдал. Спустя некоторое время он вновь возвратился в комнату и, присев на краешек кровати, закрыл лицо руками, почти беззвучно заплакав. Его тихий плач, похожий на немую молитву безразличным небесам, был пропитан такой болью, что мне стало совершенно невыносимо видеть это. Мне казалось, будто юноша оплакивает вовсе не свои страдания, но мои. Оплакивает мою потерянную душу, иссушенную и обречённую.

…Я бродил по хмурому городу, утопая в нём, как в трясине. Я ничуть не опасался, даже после выходки с прыжками по крышам машин и своего падения с высоты, что на меня обратят внимание, кроме ставшего уже стандартным недоумения по поводу моей экстравагантной наружности. Самый лучший способ затаиться, как я понял – держаться всегда на виду. И я следовал этой простой истине.

Блуждая по мокрым улицам, я снова пришёл к мысли о возвращении в свой мир, к немым стенам Цитадели, ревностно охранявшей свою самую туманную и непостижимую тайну. Но я боялся. Боялся Их – безразличных, абсолютных в собственной непогрешимости, Стражей. Точнее того, что ждёт меня, попадись я Им в руки. Зыбь… омертвение самой души, потеря последней возможности на возвращение и возрождение. Её голос звучал в моей голове, хотя был нем и беззвучен. Он звал меня. Днями и ночами он звал меня в свои постылые объятия. Нестерпимо и неотвратимо. Я ненавидел Зыбь. Всеми фибрами своего существа, как только умел. Отвращение моё к этому колодцу безвременья, лишённому дна, было воистину велико. Хотя ранее, когда я ещё являлся адептом Храма, Зыбь внушала мне лишь бессловесное почтение пред своим всесилием и неизбежностью. Но с тех времён всё изменилось. Я изменился, научившись меж людей страху, смеху и слезам. А, самое главное, желанию быть. Во что бы то ни стало.

Глава X
Элементал

Минуло около семи дней, как я без цели скитался в индустриальных лабиринтах мегаполиса. Иногда шёл снег. Тогда я внимательно следил за траекториями плавно вальсирующих хлопьев, просчитывая, куда они опустятся, или, поймав крошечное кристальное чудо в ладонь, в которой оно не таяло, рассматривал затейливую многогранную структуру. Я знал причины и принципы, согласно которым капля воды приобрела ту или иную форму, но всё же научился видеть в снежинках нечто сверх того. Не геометрию кристаллов и их симметрию. Я научился видеть в этом застывшем кружеве его красоту.

…На восьмой день, отрешённо созерцая плавные пируэты зимы, я внезапно ощутил подле себя некое присутствие. Чувство, пронзившее мой разум, было резким, щекочущим и неприятным. Пелена обречённости, рухнув тяжёлым занавесом, затмила для меня Солнце: энергии, что я распознал, принадлежали моему миру. Неужели… вот так всё завершится? Бездарно, не успев и начаться? Однако мигом позже я понял, что существо, опутавшее меня своими бесплотными щупальцами переменчивой пульсирующей энергии, являлось созданием довольно низкого плана. Это был элементарий, не имеющий даже зачаточного самосознания. Я стал рассеян, раз сразу не понял, в чём дело. Видимо, страх пред встречей со Стражами Истины довлел надо всеми моими размышлениями. Ещё секунду спустя я догадался, кто притащил эту сущность сюда.

«Мигель!..» Мой ученик вздрогнул и обернулся, рукою задев восковую свечу, коптящую на столе. Она упала, и грязно-желтый воск растёкся бесформенным пятном, запачкав манжету белой рубашки устаревшего кроя. О, на сей раз, я был зол не на шутку. Ведь я запретил ему, СТРОЖАЙШИМ ОБРАЗОМ запретил! Как посмел он преступить чрез моё слово? Как отважился на такое?

…До встречи со мной, discipulus meus достаточно практиковал магию и имел неплохую осведомлённость в сфере демонологии, хотя и был молод по человеческим меркам. Он даже умел приручать и использовать в своих целях примитивных земных элементалов – низших духов, лишённых собственного развитого сознания и представляющих собой стихийные силы. Я научил его большему. Куда большему. Показал, как распоряжаться тонкими сферами с достаточной долею свободы. Мне это казалось совсем не сложным. Однако на практическом примере я решил разобрать ситуации наиболее трудные, неосмотрительно совместив несколько задач в одну: взаимодействие различных миров, выстраивание перемычек меж вселенными, когда это допустимо, а также внепространственную связь всех существ единого мироздания. Всё вышеперечисленное я без зазрения совести продемонстрировал и объяснил на примере мира собственного и мира людей. Однако я никогда не доводил процесс до конца, предусмотрительно завершая эксперимент до достижения критической отметки, и уж тем более не притаскивал всяческих тварей сюда, распахивая «форточки» в столь опасные для человека области как моя Morati. Ведь для понимания сути явления хватало и полуфаз. Я и помыслить не мог, что мой ученик дерзнёт поступить подобным рискованным образом. Хотя… Но что свершить такое ему в принципе удастся – вот уж чего я точно не представлял! Элементарии иных миров зачастую весьма опасны и враждебны, особенно если оказываются в чужеродной среде. С таким же успехом можно попытаться вытащить крокодила из воды за хвост. Нелепо и безрассудно! Элементал моей Вселенной, привлечённый в чуждый ему мир, обладая притом наибольшим энергетическим сродством со мной, нежели с какой-либо иной сферой или существом Земли, буквально прошёл по моим следам: будто стальная стружка, тяготеющая к магниту. Он нашёл меня. А это значит…

Пару секунд я не находил слов дабы выразить своё негодование по поводу поступка моего ученика. Юноша же, тем временем, медленно поднялся из-за стола, обернувшись ко мне. Он был бледен, как мел, но улыбался. Непростительная беспечность!.. Я, сложив руки на груди, и приняв вид отрешённый, но серьёзный, заговорил первым, спросив с холодком в интонации: «Твои объяснения? Я жду». Мой голос звучал спокойно и ровно, хотя в груди пурпурным заревом бушевало пламя почище геенны огненной. Недопустимая опрометчивость могла стоить и самому Мигелю, и мне по более жизни. Наверное, почувствовав моё настроение, юноша перестал улыбаться: лицо его приняло сосредоточенный вид. Чуть дрожащим голосом мой juvenis alumnus тихо ответил, что искал меня, и иного способа у него не было. Элементарии его родной планеты были в данном деле непригодны: они не могли меня «учуять». А вот низшие духи моего мира для этой задачи вполне подходили. Молодой маг не учёл лишь одного, хотя, видно, просто не подумал о том: притащив такое существо сюда, он, можно сказать, указал пальцем всей моей Вселенной на то, где меня следует искать – и время, и место. Мы ведь связаны с каждым созданием своего мира. И связь эта прочна. Я так долго путал следы в многомерной пространственно-временной сетке мирозданий, и всё пошло прахом из-за одной глупой человеческой оплошности! Я вдруг ясно представил себе безучастные глаза Хранителей и то, как медленно под моими ногами разверзает своё ненасытное жерло Зыбь. Моя ненависть к ней была беспредельна. Как и мой страх, что свирепым псом терзал останки благоразумия, обгладывая их, словно окровавленную кость. Внезапно я ощутил внутри себя жгучее и бесконтрольное чувство, что уподобилось расплавленному металлу, выплеснувшемуся за края переполненной изложницы. В том, что этот кошмар, мой самый страшный кошмар, случится так скоро, была и его вина – моего легкомысленного ученика!..

Я чуть склонил голову вперёд, чувствуя во всём теле упругое напряжение, подобно раздразненной, готовящейся к броску гадюке. Миг спустя, я, оскалившись, вцепился своими холодными пальцами в плечо изумлённо раскрывшему глаза юноше, прижав его спиной к ребру столешницы. Последняя из свечей опрокинулась, разбрызгав восковые капли по сторонам, но, тем не менее, продолжила гореть, да и сам стол чуть не перевернулся. Однако опёршись на столешницу второй рукой, мне удалось удержать его в равновесии. Я не до конца осознавал, что творилось со мной в ту секунду. Будто разумная уравновешенная часть моего «Я» стремительно ушла под воду, а на поверхности оказалось то, что я и вообразить не мог. Я ли это вообще? Или кто-то другой, смотрящий моими глазами? Кто-то новый, рождённый здесь, совершенно иной. Тот, кто умеет чувствовать. Способный ненавидеть и бояться. Склонный к заблуждениям. Допускающий ошибки. Я стал абсолютно другим существом. Подобно здоровой клетке, поражённой раком.

…Продолжая скалить зубы, и едва сдерживая желание придушить Мигеля, прежде переломав ему все кости и вырвав все позвонки по одному, я едва процедил сквозь плотно сомкнутые челюсти единственную фразу: «Ты понимаешь, что ты натворил?!» В ту пору мне было не до литературных изысков и изящных объяснений. Если бы я дышал, то, вероятно, от злости бы задохнулся. Discipulus meus, опираясь двумя руками позади себя на плоскость столешницы, дабы не быть опрокинутым на неё, ни мало не опасался смотреть мне в лицо, хотя, думаю, я был страшен – не хуже легиона тёмных гениев. В обсидиановых зеркалах моих глаз плясали янтарные искры бьющегося на свечном фитиле огня, тем самым подчёркивая их холодную мрачную глубину. Правильные черты заострённого лица, сведённые спазмами гнева, приобрели плотоядное выражение, особенно вкупе с хищным, почти, что животным оскалом. За ошибки нужно платить, – стучала в моей голове невесть откуда взявшаяся мысль. Светлые глаза Мигеля, глядящего на меня, лихорадочно блестели, но в целом лик его хранил спокойное, хоть и слегка напряжённое выражение. Время будто замерло меж нами вязкой тягучей массой, застыв льдинками в неподвижности взглядов. Ещё мгновение, всего один жест и я освобожусь от этого невыносимого напряжения. Я убью его.

Зазвучавший в тиши людской голос вмиг отрезвил меня, словно контрастный душ: мой ученик осторожно заговорил со мной. Юноша признался, что после того как я исчез, мысль о том, будто Они забрали меня, не давала ему покоя. Всю эту неделю он почти не спал и не ел, и ни чём не мог думать, кроме того. Моё странное поведение в последнее время, отрешённость, уныние – все в совокупности настораживало и мучило его. Он думал, это из-за Них, что Они где-то рядом, и я скрываю это от него. А ещё… Ещё discipulus meus сказал, что я стал ему очень дорог: не только как наставник, Учитель, но и как отец и как брат.

Я выдохнул и отпустил его. Тьма, охватившая меня с ног до головы своим плотным покровом, отступила, оставив после себя смятение и хаос перепутанных с чувствами мыслей. Я чуть было не совершил то, о чём бы горько сожалел до самой аннигиляции. Неужели я впрямь был способен на такое?.. Нет, я – нет. Но то новое существо, родившееся вместо меня здесь, в колыбели голубой планеты… это существо, кажется, было способно на всё. Как вирус в моём лишённом иммунитета теле, человеческие эмоции достигли чудовищного размаха и численности. Я втрое сильнее испытывал любое чувство, нежели представители рода людского. Это был разрушительный, но необратимый и неконтролируемый процесс. Правда, мои чувствования несколько разнились с тем, что ощущали сыны Земли: они вовлекались в эмоции всецело, я же, участвуя в красочном представлении переживаний, частично всё же стоял в стороне, наблюдая за самим же собой, но не вмешиваясь.

…Скинув иго страха и злости, я, наконец, пришёл в себя. Прозрачные как топаз глаза. Последние конвульсии пламени и прожженный стол. Запах воска и гари. Отойдя к противоположной стене, я плавно сполз по ней спиною на пол, уставившись в несуществующую точку. Мигель без опаски подошёл ко мне и опустился рядом, склонив голову мне на плечо. Я мог причинить ему вред, а он даже не дрогнул. Этот хрупкого телосложения и невысокого роста человек, казалось, ничего не боялся. Даже такого опасного и непредсказуемого гостя, как я. Пожалуй, его смелость превосходила мою собственную. Опрокинутые свечи на столе потухли, и в комнате воцарилась темнота, нарушаемая лишь всполохами фар, проезжающих за окнами машин, да рыжим светом уличных фонарей, который закрадывался подобно вору, по подоконнику, и мягко струился по стенам и потолку. Я слушал, как бьётся в груди сердце Мигеля. И не знал звука, что был бы прекраснее этого метронома жизни. Я так устал… ждать и бояться.

«…Прости меня», – едва слышно прошептал я новую, непривычную фразу, словно пробуя каждое слово на вкус. Странная горечь. Словно запах перечной мяты, резко ударивший в нос. Мой ученик тихо ответил мне, что он сам виноват, и это он должен просить прощения за то, что ослушался моего слова. После нескольких минут последовавшего за тем молчания, Мигель нежданно задал вопрос о том, какая она, моя Morati? Обитель, о потере которой я бессловесно, но глубоко горевал. Одарив его рассеянно печальным взглядом, я заговорил, поведав юноше о своей безучастной, но незабвенной, родине. Я никогда прежде не говорил с ним об Обители. Мне тяжело было воспроизводить эпизоды прошлого, но я всё же переступил сию черту. На этот раз воспоминания не лишили меня сознания, вытолкнув его в леденящие межзвёздные просторы, как бывало прежде, когда я глубоко задумывался о Morati. Возможно, потому что ныне я чувствовал рядом живое бьющееся сердце, участливо отзывающееся на каждый вздох моей израненной души. Я поведал, как сумел о том, о чём мог поведать. А потом мы двое долго ещё глядели на неразличимые людским глазом безучастные звёзды, парящие где-то в дымной вышине подобно недвижным снежинкам.

Мигель так и уснул, уткнувшись лицом в моё ледяное плечо. Я отнёс его в постель, а сам до утра смотрел в окно, на всё то же туманное беззвёздное небо, и мнилось мне, что Зыбь похожа именно на такое небо, на бесформенные мутные тучи, что пожирают светила.

Глава XI
Immortalitas^[19]

…Утром я опять ушёл. Я оставил Мигелю записку, взяв клочок бумаги с прикроватной тумбы. Проткнув свой палец своим же когтём, я написал серебрящейся подвижною жидкостью, похожей на ртуть, что дальнейшие наши встречи и уроки излишни, что те знания, которые он получил от меня, более чем достаточны для него и для его вполне счастливого и безбедного существования, если мой ученик, конечно, будет разумно распоряжаться силами, контроль над которыми получил. Я слегка лукавил, говоря о счастье постижения, понимая, что во многих знаниях кроются и многие печали. И сознавал я это как никто иной.

Витые линии букв стальными змейками разбегались по белой бумаге и исчезали. Я о том не тревожился: я был уверен, что молодой маг сумеет прочесть даже такое странное послание. Закончив, я внимательно поглядел на чистую, слово снежное поле, поверхность листа, а затем причудливо изогнул его края. В итоге череды манипуляций у меня получилось нечто, похожее на два сцепленных ангельских крыла. Такой я и оставил записку на письменном столе юноши.

…И почему я никак не могу решиться и покинуть этот город? – раздумывал я. – Ведь на Земле хватает изумительных мест, где можно было бы быть. Но этого я почему-то не желал, с жадностью упиваясь урбанистическим пейзажем, блуждая меж заводов на окраине, и следя, как снег укрывает серую вязкую грязь своим чистым, жемчужно-белым сверкающим саваном. Я плакал. Смеялся. Когда никто не мог слышать и видеть меня. Я жил… да, пожалуй, это именно так. И вспоминал.

…Довольно часто я вспоминал Мигеля. А, кроме того, свою родину: мертвенную и мрачную Alma Mater. Выгоревшее солнце. Черный каменистый песок. Арабески на вратах и стенах. Учителя, что посвящал меня, вновь воплотившегося неофита. И… Цитадель. При мыслях о ней воспоминание делалось невыносимым. Тогда… я начинал думать… о Нём – Верховном Иерофанте, нашем хладнокровном Создателе – ибо Он был пламенем, а мы – только бликами. Эта сущность, которой мы поклонялись как Божеству, владела самым вожделенным качеством, которое я только мог вообразить себе – бессмертием, являясь неугасимою свечою, нерушимой Индивидуальностью, Творцом. И вместе с тем как могло статься…

Когда я начинал размышлять о дальнейшем, мне неукоснительно делалось дурно – разум мой покидал границы самой замкнутой из оболочек и уносился в надзвёздные сферы, дабы внимать тихому насмешливому шёпоту древних и вновь рождённых светил. Так проходили дни или даже недели. Я приходил в себя, будучи занесён плотным, много сантиметровым слоем снега. Я поднимался, отряхивал слежавшийся снег, и продолжал свои бесцельные скитания.

…А Хранители всё не шли за моей заблудшей душой. Я даже начал, было, беспокоиться по этому поводу: всё ли в порядке с нашим Храмом, почему Они так долго ищут меня после того, как должны были явиться, по моим предположениям практически сразу после необдуманного поступка Мигеля?.. Сомнения эти множились и плодились во мне с каждым днём, будто ряскою, затягивая озеро моего сознания. Вероятно, я бы лишился сна, если б спал. О, я страдал. Терзался и чувством вины и неизвестностью, и смутной тревогой за мой родной мир. День ото дня, час за часом. И ещё что-то мучило меня, но имени тому я не знал.

…Опустошённые холодные глаза, обжигающая дух усмешка… Его лик представлялся иным, нежели лики всех прочих адептов и иерофантов. У Него были брови, как тонкий росчерк чёрного угля на матово-белой коже, длинные шёлковые ресницы и даже волосяной покров над верхнею губою, по сторонам от губ и на подбородке. Все эти особенности были не характерны для нашей расы. Такое я видел только…

…на Земле…

…Когда я вновь очнулся, уже наступила весна…

Глава XII
Картотека человеческих Судеб

Я сидел на краю недостроенной высотки и смотрел на горизонт. Закат омывал небо пурпуром и золотом, безрассудно смешивая цвета, подобно начинающему художнику, не заботясь о том, насколько естественно будет выглядеть нарисованный им пейзаж. Я беседовал с Солнцем, и оно весьма благосклонно отвечало на мои вопросы. Я ведь сам когда-то прожил не одну жизнь звезды, и нам с ним было о чём поговорить. В нашей беседе со светилом не было ничего сверхъестественного: физический масштаб, расстояние, состояние вещества в мире духовном теряют всякое значение. Каждый атом находится в непрерывном диалоге с галактикой на своей частоте. А потому мы прекрасно понимали друг друга.

Общение моё с лучистой матерью Земли длилось с восхода и затянулось до самой темноты. Простившись с Солнцем и возвратив сознание в земные рамки, я спустился вниз с вершины остова строящегося здания по строительным лесам и отправился бродить по ночным улицам. Невзирая на то, что я мало контактировал с людьми непосредственно, я сумел завязать достаточно интересных знакомств в этой Вселенной, болтая о том, о сём со звёздами и планетами, вливаясь в стихии природы, перешёптываясь с легкокрылыми ангелами – существами тонких планов, наделёнными самосознанием, однако не брезговал я и обществом элементариев. Среди всех этих разнообразнейших обитателей мало кто проявлял враждебность к моей персоне: для них я сам был целым миром, таинственным и непознанным. Благодаря исконным жителям этих мест, я проникал в различные сферы и измерения данного мироздания, силясь познать его новым, ранее неведомым мне путём – путём Сердца, пропуская информацию через призму субъективных чувств.

…Увлечённый одной из подобных полуэфемерных бесед, я брёл по стихшему городу. Ночь густой чёрной гуашью затопила улицы, и дрожащее янтарное зарево вспыхнувших ей в ответ фонарей неверными бликами дробилось в подёрнутой мелкою рябью поверхности реки. Я шёл вдоль набережной, предоставив ветру свободно распоряжаться моими мыслями. Он же беспечно уносил их в непостижимые дали. И в те редкие моменты, когда мне удавалось отвлечься и забыться, с головой погрузившись в переменчивую пульсацию жизни, я был… кажется, счастлив? Однако я не знал наверняка, так ли это. Рассматривая в переменчивых отражениях колышущейся воды своё бледнокожее лицо и пробегая вместе с тем быстрым взором по острым прядям длинных волос, так похожих на лучи звезды, я улыбался наблюдающей за мной Луне – моей верной сумеречной спутнице. В последнее время я старательно избегал людей и редко видел их. Вероятно потому, что в каждом человеке мне чудилась мучительная и непостижимая загадка, получить ответ на которую представлялось невозможным, даже пользуясь, как инструментом, самым совершенным и логичным знанием. Демиург был талантлив в искусстве шифрования своих божественных тайн. И я пока, что не мог тягаться с ним на равных в своём мастерстве разоблачения.

Свернув в один из переулков и случайно наткнувшись на вестибюль метро, я, не ведая зачем, спустился вниз: потоки людских мыслей и эмоций хлынули на меня шумным каскадом, окатив с головы до ног, поражая притом своей разнородностью. Я читал каждую душу внимательно и осторожно, наслаждаясь необъяснимой иррациональной человечностью. Меня уже не смущало то, каким зачастую малозначительным вещам уроженцы третьей планеты присваивали глубокий смысл. Возможно, в том и был весь их секрет. Задумавшись, я сосредоточился на паре, стоящей передо мной на эскалаторе. Двое таких несовместимых людей обнимали друг друга: дуэт не комплиментарных, чужих душ, виделся мне, будто сложенные вместе детали паззла, относящиеся к разным частям картины. Заинтересовавшись мотивом их выбора, я, образно выражаясь, беззастенчиво запустил свои тонкие пальцы в голову каждого, прошерстив список переживаний и надежд странной пары сверху донизу и разыскав необходимые блоки данных без особых трудов. Итак. Она: боялась одиночества. Он: хотел доказать своему окружению собственную полноценность, посредством наличия полового партнёра. Прежде я мало обращал внимания на многие поведенческие тонкости людей, а их оказалось так много! Будто шагнув с ярчайшего потока света чистого Знания в непроглядный мрак чувственного мира, я плохо различал предметы, но постепенно моё виденье становилось всё глубже, и очертания различных вещей привлекали всё больше внимания, вызывая желание понять, для достижения какой цели они были созданы изначально. Потому вышеупомянутая пара озадачила меня.

Сойдя со ступеней спешащей ленты эскалатора, я, опустив руки на плечи этих двоих, мягко, но уверенно развернул их к себе лицом, дабы задать один-единственный вопрос: и всё-таки для чего? В первую секунду молодые люди слегка испугались моей эффектной наружности, по-видимому, от неожиданности. Затем, опомнившись, мужчина грубо оттолкнул меня прочь, бросив пару нелицеприятных выражений в полную раздумием бездну моих глаз. Оглядевшись после того, как несовместимые партнёры удалились, я осознал, что таких, как они, очень много. Я, признаться, пришёл в замешательство. В связи, с чем люди так стремятся обрести пару, и в отсутствии подходящих вариантов выбирают наименее годные? Для чего? Неужели всё дело лишь в непреодолимом инстинкте продолжения рода? Почему они так боятся быть одни? Нет, не только генетическая программа размножения правит этим сумасшедшим балом: ведь я наблюдал людей, выбирающих себе в партнёры и особей одного с ними пола, что никак не вязалось с стремлением к рождению потомства.

Я стал пристально рассматривать энергетические оболочки землян, их социально-культурные условия жизни и физиологические особенности. Мне казалось, что я забрасываю крючок в тёмную пучину, в надежде наудачу вытащить нужный мне ответ, хотя все мои действия и алгоритмы были планомерны и выверены до мелочей. Опершись на каменную стену, впитавшую в себя тени эмоций и обрывки мыслей, я изучал их: алогичных жителей небольшого небесного тела под названием Земля. Я собирал информацию, сортировал её, сравнивал. Иногда я дотошно просматривал даже ряды предшествующих воплощений одной души. Но, находя факты, которые на первый взгляд могли объяснить причину, я, вникая глубже, неизменно приходил к осознанию, что суть не в том. Разматывая бесконечную нить этого клубка, я видел, как она истончается в моих цепких пальцах, становясь почти эфирной, призрачною и неуловимой. Когда мнилось, что новый виток принесёт долгожданный ответ и прояснит всё, за ним, нераспознанной, оказывалась целая спираль. В определённый момент мне даже стало казаться, хоть я и понимал, что это абсурд, будто причины, как таковой, не существует ВООБЩЕ.

Измучив себя своей же некомпетентностью, я вздохнул. Чужой мир никак не желал выдавать одну из своих сокровенных тайн. Я искал ответ, и люди тоже искали его. Они ошибались, оступались и падали на своём пути. Они… довольствовались суррогатами вместо неподдельной истины. То, что они искали – истоки самых возвышенных, незамутнённых чувств – эти искристые нити паутины, прозрачные до неощутимости терялись в вышине, недоступной даже звёздам: они тянулись к Богу – явлению вне возможностей понимания человека. И вместе с тем явлению, составляющему человека.

Медленно отстранившись от холодной стены, я неспешно прошёлся по платформе. До прибытия следующего поезда оставалось двадцать восемь секунд. Спустившись на рельсы, я направился в тоннель, дабы ещё раз спокойно пересмотреть собранную в единый архив картотеку человеческих судеб. Никто мне не воспрепятствовал. Спустя некоторое время по сырым стенам подземных путей пробежал жёлтый свет фар. Я оглянулся, увидев, как изменилось в выражении лицо машиниста: он принял меня за призрака – угрюмого скитальца, блуждающего в потёмках неупокоенного духа.

Рассеянно проводив пронёсшийся сквозь меня поезд взглядом, я продолжил своё размеренно шествие. Воздух в тоннеле был затхлым и тяжёлым. В подобной атмосфере и вправду обитало немало сущностей низкого плана, что, завидев меня, сонмищем теней бросались в рассыпную по склизким грязным стенам. Я не желал пугать этих существ: для меня все формы проявления Сущего были равноценны. Просто мои вибрации были слишком высоки и невыносимы для созданий такого плана.

Я долго блуждал во тьме подземных ходов, подбирая ключи к закрытым наглухо дверям. Одна из которых оказалась… частью меня самого. В итоге уже утром, дойдя до конечной станции, я выбрался на платформу и направился к выходу, прочувствовав, как тянется по моим пятам шлейф недоумевающих взглядов. Люди не верили собственным глазам, отрицая очевидное. Мои действия казались им невозможными, мой облик – ирреальным. Оттого я не опасался лишних вопросов: когда нечто существенно выходит за рамки привычного, человеческий разум, зажатый со всех сторон тисками стереотипов, просто откидывает эту аномалию, как несостоятельную. Проще сделать вид, будто и не заметил вовсе. Только бы и дальше пребывать в умиротворяющей утробе Системы, её вязком, как клейстер, сне. Мне же данное обстоятельство было только на руку: ведь я никого не собирался будить. Моя хроническая «бессонница» – моё проклятие, – размышлял я. Или дар.

Пробираясь в заспанной душной толпе к выходу на поверхность, я то и дело получал тычки под отсутствующие у меня рёбра. Я мог использовать порталы, но мне нравился человекоподобный способ перемещения в пространстве. Он, конечно, был длителен, но и я никуда не спешил: когда время теряет значение, нисходит покой. Именно его-то мне и не доставало.