Наталья Алексеева
Манино счастье
* * *
Начало было назначено на восемь вечера. И Маня, ужасно волнуясь от предстоящего мероприятия, вошла в зал ровно в восемь. Так уж случилось, что никогда раньше она на дискотеках не бывала: бабка была очень строгой и категорически запрещала и Мане, и Варе проводить вечера вне дома. Поэтому, боясь бабкиного гнева, обе сестры даже и не помышляли ни о каких танцевальных вечерах в деревенском клубе. А попав в Москву, на танцы не ходили по привычке. И вот теперь Валечка уговорила Маню впервые прийти туда, где, по бабкиным словам, нечего было делать приличным девушкам.
Волнуясь из-за собственной испорченности, Маня подошла ко входу в главное здание медицинского университета. Оно располагалось в прекрасном старинном особняке. И хоть штукатурка на стенах была грязной и покрытой трещинами, этот бывший особняк был совершенно удивительным. Он сегодня обещал Мане что-то такое, чего в ее жизни еще не бывало.
Маня почувствовала, как румянец волнения и предвкушения нового заливает ее лицо. Она открыла тяжелую дверь и вошла.
Сначала в огромном зале царил жутковатый полумрак, но не успела Маня напугаться, как уже через секунду под сводчатым старинным потолком вдруг закрутились зеркальные шары, по всему залу побежали разноцветные радостные огоньки, и оглушительно загрохотала музыка – та самая песня, которая звучала в тот год из каждого радиоприемника и каждого плеера.
И зал, который еще мгновение назад был пустым и темным, вдруг наполнился танцующими – нарядными молодыми людьми и девушками. На месте пустоты и грусти вдруг возник новый мир, полный движения и огня, который обещал и любовь, и счастье, и новые перспективы, и новые города и страны…
Маня, так и не дождавшись на входе Валечку, внезапно для самой себя бросилась в этот скачущий счастливый мир, в самую его гущу, и впервые в жизни закружилась и заскакала вместе со всеми. Здесь никто ее не знал, и для любого из них она, Маня, была молодой девушкой, которая просто пришла отдохнуть от забот и тревог дня, а вовсе никакой не средней.
Одна сумасшедшая песня сменяла другую, более сумасшедшую, и зал был полон. Все скакали еще выше и еще быстрее, и при этом улыбались друг другу, и все любили друг друга просто за то, что они все были молоды и веселы и впереди у каждого была целая бесконечная жизнь.
Маня напрыгалась так, что ей стало ужасно жарко и захотелось пить, и она спустилась на первый этаж в буфет. Она купила стакан лимонада и вот теперь жадно его пила. Она наслаждалась тем, что лимонад был таким холодным и таким сладким и так смешно щипал ей нёбо и горло, что она пила его и смеялась от внезапного счастья. И еще от мысли, что она снова сейчас вернется в зал и снова будет скакать со всеми этими незнакомыми жизнерадостными юношами и девушками, а потом будет идти домой по необыкновенно теплой для сентября улице. А еще от мысли, что жизнь-то только началась, и она еще найдет себя, и будет счастливой, любимой, красивой и обязательно модной. И что она покорит этот город, эту страну. И что мама, и сестра, и брат, и бабка еще узнают ее по-настоящему… и…
– Ее глаза, словно тысячи солнц. И кожа, как тончайший шелк. Кто ты? Чья ты? Почему это блаженство изливается на меня? – неизвестный молодой человек, худощавый, с огромными глазами, с инопланетным, никогда не слышанным ею акцентом, сказал это Мане и добавил: – Позвольте представиться. Меня зовут Амин. Как вас зовут?
Маня молчала. Она была не в силах не то что ответить, она даже не могла сделать вдох, настолько этот молодой человек неожиданно появился. Настолько странную речь он произнес. И она… она никогда не слышала такого акцента.
– Вы узбек? – неожиданно для себя спросила Маня, потому что она вообще в данную секунду плохо соображала, ведь она ни разу в жизни не разговаривала ни с кем, чей родной язык не был русским.
Молодой человек улыбнулся такой нежной, доброй, сверкающей улыбкой, которой Маня тоже в своей жизни ни разу не видела, и ответил:
– Скорее таджик.
Маня захлопала глазами: сейчас она вообще ничего не понимала, кроме того, что именно ей улыбается молодой мужчина.
– Меня зовут Амин, как я уже сказал, и я из Ливана, я здесь учусь. На третьем курсе, я будущий врач-кардиолог. А вы? Вы тоже будущий врач? Студентка? Я раньше вас не встречал здесь.
– Я… я… подождите, а почему вы говорите, что вы таджик, если вы из Ливана? – продолжала спрашивать Маня, чувствуя, как ее ум, ее голова совершенно не здесь.
Она только чувствовала, что от его взгляда у нее в груди распространялось сладкое тепло, как когда… как когда… ешь что-то очень вкусное… нет… нет… как когда долго-долго идешь по холодной промозглой улице и внезапно тебе открывают дверь в теплый дом, и там наливают теплого (не горячего, нет, именно теплого, потому что горячее пить прямо с мороза нельзя, так бабка всегда ей говорила), да, теплого. И теперь она пьет это теплое. И где-то в сердце становится тепло. Очень-очень тепло.
– Потому что таджикский язык – это персидский, тоже почти арабский. Мой язык – арабский, – ответил Амин, а потом вдруг проговорил, даже нет, почти пропел что-то на своем языке, который показался Мане красивым и мелодичным. – Простите, это я прочитал стихи на арабском, одного поэта, я вам в начале нашего разговора произнес это по-русски.
Он удивительно хорошо говорил по-русски. Если бы не этот красивый, мягкий, мелодичный акцент, она бы подумала, что он сын какого-нибудь знаменитого профессора.
– Вы танцевали там, наверху? – спросил снова Амин.
– Нет-нет, – почему-то поспешно ответила Маня, – то есть да. – И от смущения засмеялась.
Еще она засмеялась оттого, что прямо сейчас жизнь показалась ей очень легкой штукой. Такой невесомой, как птичка на ветке. И ей даже стало сейчас непонятно, почему столько лет она думала такие тяжелые мысли об этой легкой и простой жизни.
– Я всегда хочу танцевать там, наверху, – вдруг задумчиво сказал Амин, – но мне неудобно. Стыдно. Я так сильно чувствую разницу между нашей культурой и вашей… Поэтому я иногда прихожу сюда, пью лимонад и слушаю музыку. Наблюдателем быть тоже хорошо. Наблюдатель много видит, гораздо больше, чем участники событий, – странно закончил он свою речь.
– А я сегодня танцевала первый раз в жизни на дискотеке. Никогда раньше я этого не делала. Мне бабушка не разрешала, я жила очень далеко отсюда, в Сибири, в маленькой деревне. Нас трое детей в семье, не до танцев… А теперь разъехались кто куда.
– А у меня три брата и сестра, – с нежностью сказал Амин, – но сейчас в моей стране война, и мои родители вынуждены были бежать из дома, из Бейрута, теперь они живут в Германии… А все мы, дети, разъехались учиться по разным странам, – мрачно закончил Амин.
Они помолчали.
– А кто твой отец? – спросил Амин.
– Мой отец, он… он… он не может жить с нами, у него опасная работа, так что у нас только мама… Да и мой названый брат живет с нашей бабушкой в деревне, далеко-далеко отсюда… – ответила Маня и тоже помрачнела. Она по-прежнему ненавидела отвечать на вопросы о семье.
Амин внимательно выслушал Маню, как будто он все почувствовал и понял. Казалось, больше, чем чувствовала и понимала сама Маня.
– Хочешь, мы погуляем немного? А потом я провожу тебя домой, – предложил Амин.
– М-м-м… – неуверенно ответила Маня. Ей очень хотелось пойти с ним гулять прямо сейчас и куда угодно, но все-таки она его видела впервые и совсем не знала и…
И вдруг в этот момент с улицы неизвестно откуда влетела Валечка и затараторила:
– Ой, Маня! Молодец, что ты пришла! А я на минутку, я хотела тебя повидать, но сейчас мы с Лешиком идем к нему в универ на танцы. И… Ой, Амин, привет! Маня, это же Амин, он учится у нас на третьем курсе! Он такой отличник и вообще, такой правильный, робкий, на девчонок не смотрит, все учеба да учеба, да, Амин?! – И Валечка захохотала, а потом увидела, что Амин и Маня стоят рядом, совсем близко друг к другу, чего они, похоже, еще сами не заметили. И осеклась.
– А мы как раз разговаривали с Амином, – робко сказала Маня.
– Ой, здорово как! – теперь уже скрывая смущение, затараторила Валечка. – Это очень хорошо! Он тебя проводит домой. Да, Амин? Он как раз в общаге, недалеко от твоего дома живет. Он хороший парень! Не бойся его!
Амин ужасно смутился. Сейчас перед Валей он стоял, глядя в пол, ему явно было очень неудобно.
– Ладно, пока, ребята! – крикнула Валечка и убежала, подмигнув Мане, мол, созвонимся потом.
* * *
Маня и Амин брели по темной московской улице. Вечер был теплым и тихим. Даже машин на дорогах было меньше, чем обычно. А те немногие, проезжавшие мимо, тихо шелестели шинами. Поэтому звук шагов Мани и Амина был ритмичным, слышным далеко-далеко, и был похож то ли на стук вселенского метронома, то ли на сердечный ритм.
Выходя, они договорились, что пойдут к метро, но эта маленькая улица ни к какому метро не вела. Они прошли по ней, свернули на какой-то большой проспект, потом вынырнули в каком-то переулке, переглянулись и расхохотались: они совершенно не понимали, где находятся. Хотя каждый из них жил в Москве не первый год, сегодня они ничего вокруг не узнавали: каждый из них был заворожен другим, и это было самым главным на сегодняшний вечер.
Амин был худощавым, чуть выше Мани, но Мане казалось, что рядом с ней – высокий благородный рыцарь или даже принц; ей даже показалось, что он умеет ездить верхом. Она то и дело робела перед ним, при этом чувствуя, что он не рассказывает о себе самого главного. Хоть он и сказал, что он из Бейрута и учится в Москве на врача, Маня чувствовала, что есть еще что-то, что она должна о нем знать.
Сама же Маня в присутствии других людей обычно стеснялась себя. Она казалась себе невзрачной, неталантливой обладательницей совершенно средних, невыдающихся способностей. Но сегодня, сейчас, идя рядом с Амином, она чувствовала себя совсем другой. По ее внутренним ощущениям собственная невзрачность ей уже казалась хрупкостью и нежностью; еще не выявленные пока таланты теснились в ее душе и только и ждали момента, чтобы проявиться, удивив весь мир. И будущее сегодня начало казаться ей невероятно прекрасным.
Они шли, чуть касаясь руками друг друга, и со стороны казалось, что эта пара идет молча. Но это молчание было лишь кажущимся. Пространство вокруг них было насыщено кислородом, в этом пространстве так легко дышалось, в нем каждому из них было так легко быть самим собой.
Маня всем телом чувствовала тепло то ли тела Амина, то ли его души. У него были большие кисти рук, с длинными сильными пальцами. Маня никогда раньше еще не заглядывалась на мужские руки и никогда раньше она не чувствовала так явственно тепло тела другого человека. И, поймав себя на этом ощущении, она почувствовала, что у нее потеплело и заныло где-то в животе.
Она смутилась, на лице вспыхнул румянец. Она уже чувствовала это однажды. Но это было… во сне.
Буквально несколько недель назад ей приснилось, как она лежала на траве, широко раскинув руки и ноги, посреди цветущего луга, так похожего на петуховский лужок возле леса. Она смотрела в небо, в котором сияло летнее солнце, а прямо под солнцем, то есть над ней, плыли зонтики одуванчикового пуха. И так она разомлела от этого летнего жара, этого вкусного воздуха, что не заметила, как на нее опускается… огромная железная крышка, как крышка от большой кастрюли. И она сама уже лежала не на лугу, а на огромной сковороде. И сковорода была горячей, и эта накрывающая ее крышка была какой-то… неизбежной. Только это было не страшно. У нее вот так, как сейчас, заныло в самом низу живота, там стало так горячо и так невыносимо… невыносимо…
Она проснулась от блаженства, которое внезапно разлилось по всему телу и от которого ей хотелось улыбаться и петь целый день, и даже на следующий день…
Вот и сейчас она чувствовала Амина и разглядывала его руки, и это блаженство осторожно, словно на цыпочках, возвращалось к ней.
– Как блестят твои глаза! – вдруг почти выкрикнул Амин. – Они сияют, как звезды, или нет, или… Мне не хватает русских слов! Мне не хватает русских слов, чтобы описать красоту глаз этой девушки!
– Тогда говори на своем! Боже мой, а какой же у тебя свой? Ливанский? – засмеялась Маня.
– Арабский! Мой язык арабский! – воодушевленно воскликнул Амин.
И они захохотали оба. Смех их был слышен далеко-далеко – на других улицах и проспектах и, наверное, еще под облаками.
Амин, внезапно схватив Манину ладонь своими ладонями, прижал ее к своему сердцу, да так крепко, что даже через толстую джинсовую ткань Маня почувствовала, как бешено колотится его сердце.
* * *
Расставшись с Амином, Маня поднялась на свой этаж и вошла в квартиру. Она закрыла за собой дверь и не понимала, что ей нужно теперь делать. Невидящим взглядом она скользила по темному коридору, пока не увидела полоску света, пробивавшуюся из-под двери материной комнаты.
Маня на ощупь дошла до двери, открыла ее и увидела мать, сидевшую в своем кресле и читавшую тонкую брошюру, которая называлась «Адвайта-веданта». В другой раз Маня удивилась бы, потому что ее мать обычно не жаловала подобную литературу. Мать была человеком науки, физиком, и поэтому она принимала всерьез только то, что можно подтвердить опытами в лаборатории или рассмотреть собственными глазами. Но сегодня Мане было не до литературы.
Мать внимательно посмотрела на Маню, сняла с носа очки и будничным тоном спросила:
– Ну, и кто он?
Маня вздрогнула и не ответила: слишком кощунственно по отношению к сегодняшним событиям прозвучали эти слова.
– На кухне есть макароны по-флотски, – не дождавшись ответа, сказала мать. – Поешь иди, худая совсем. И уличную обувь сними, в тапочках-то удобней, – добавила она, снова принимаясь за чтение.
Маня вздохнула, сменила туфли на тапочки, механически вымыла руки в ванной и вошла на кухню. Не включая света, стоя у плиты, она открыла крышку сковороды и лениво поковыряла там вилкой. Потом она подошла к окну и перестала жевать, изумленно глядя во двор. Во дворе, на скамейке у подъезда, сложив руки на коленях в замок, склонив голову, сидел Амин. Вся его фигура говорила о том, что он не желает никуда идти.
Маня выскочила в коридор, спешно оделась и сбежала по лестнице к Амину. Увидев ее, он обрадовался так, как будто не видел ее несколько лет.
– Почему ты не ушел? – тщетно пытаясь скрыть улыбку, спросила Маня.
– Я хотел побыть здесь еще несколько минут, – смущенно ответил Амин.
– Хочешь, поднимись к нам, мы попьем чаю? – предложила Маня, хотя понадеялась, что Амин откажется: она даже не могла себе представить, как на него может отреагировать мать.
– Нет-нет, уже поздно, я пойду, – решительно отрезал Амин, – и ты меня еще не знаешь и… стесняешься меня… и даже боишься. Но я должен тебе сказать еще что-то: ты можешь думать, что я говорю неправду, но за эти три года в России я не встречался ни с одной русской девушкой… Я и думал, что не буду встречаться. Я… мусульманин… Мои родители надеются, что моей женой станет мусульманская девушка. Та, которую они выберут для меня. И я тоже так думал… Но теперь… теперь… я не так сильно в этом уверен… И, прости, что я делаю тебя свидетелем моих сомнений… Дело мужчины – сделать женщине спокойную счастливую жизнь… Я просто понимаю, что когда твои подруги и твоя семья узнают о нас, они будут отговаривать тебя… Они скажут тебе, что я мусульманин, что я из страны, где война, где женщины носят хиджаб и не имеют никаких прав… Они скажут, что я не воспринимаю тебя всерьез, что я хочу развлекаться с тобой… И настанет день, когда ты засомневаешься во мне… Так вот, послушай. Я серьезный… И моя семья – это хорошие, достойные люди. Мои родители знают, что такое любовь. Они примут мой выбор. И вот поэтому я говорю тебе сейчас: по нашему закону молодые люди не должны спать вместе до свадьбы. И я даю тебе слово: я не буду тебя об этом просить, пока не надену кольцо на твой палец. Не бойся меня… Я хочу, чтобы твои глаза всегда сияли… так, как они сияли сегодня… И да-да, я позвоню тебе завтра на работу, как мы и договорились.
Сказав все это, Амин снова прижал Манину ладонь к своей груди и ушел в теплую ночную сентябрьскую даль.
– Так кто он? – снова спросила мать, встретив растерянную, улыбающуюся, растрепанную Маню в коридоре.
– Это ОН, – ответила Маня и юркнула в свою комнату, где, не раздеваясь, легла в постель и моментально заснула.
* * *
Наутро Маня проснулась до будильника – то ли от радости, от ли от того, что яркое, слишком жаркое для сентября солнце светило в окно.
Она огляделась, будто была в этой комнате впервые. Она заметила, что на окне висели другие занавески, что на месте старого драного кресла стояло новое кожаное кресло, что облупившаяся зеленая дверь была по-новому выкрашена блестящей белой краской.
Маня, легкая как птичка, вскочила с постели и заглянула к матери в комнату:
– Мам! А ты когда успела поменять и занавески, и дверь, и кресло?
Мать, собиравшаяся на работу в университет, посмотрела на Маню долгим пронзительным взглядом:
– Дочь, ты что?! Уже месяц назад! – Мать сделала выразительную паузу и продолжила: – Ты у Вальки на танцах с кем-то познакомилась?
– Мама, мне не хочется отвечать сейчас на вопросы, – недовольно отрезала Маня и тут же удивилась самой себе, ведь она никогда не отвечала матери в таком тоне.
Мать тоже удивилась, но не придала этому особого значения.
– Это был не вопрос, – миролюбиво констатировала она. – Это утверждение. И я хочу поговорить не из любопытства, – тут мать поправила себя, – не только из любопытства, но и потому, что ты вроде у нас за романами никогда замечена не была, поэтому я должна сказать тебе кое-что о правилах безопасности.
– Мам, о безопасности сейчас мне меньше всего хочется разговаривать, – снова недовольно возразила Маня, – и не переживай: в училище нам всю плешь этим проели. Я все знаю. И потом… потом… я не планирую ничего такого, по крайней мере сейчас. Просто разговорились с парнем и обменялись телефонами.
Маня сбежала от матери на кухню. И, дождавшись, пока та уйдет, быстро выпила чаю и выпорхнула во двор. Ей нужно было на работу. Обычно она доезжала до магазина на автобусе, а сегодня ей захотелось идти пешком. Ей хотелось надышаться этим утренним солнцем, ей хотелось почувствовать под ногами надежный московский асфальт и… помечтать о том, как вечером ей позвонит Амин.
Эта прогулка была чем-то новым. И жизнь ее ощущалась как новая. Она вдруг заметила, что дома по пути на работу были разноцветными. Заметила, что скверы все еще полны клумбами с цветами. Заметила, что улицы заполнены не одинокими невыспавшимися прохожими, а держащимися за руки парочками, которые после сладкой ночи явно не торопились разбегаться по своим делам. А она сама казалась себе самой красивой на земле. И не просто казалась, она получила этому подтверждение, взглянув на себя в зеркало после пробуждения.
Одно ей только не давало покоя. Что именно, она никак не могла для себя сформулировать. Что-то, связанное с мамой… Точнее, с ее реакцией на Манино знакомство с Амином.
Да и вообще… С тех пор как Маня приехала к маме в Москву, Маню не покидало чувство какой-то странной тоски по прежней жизни в Петухове. Она, так всегда скучавшая по маме и так рвавшаяся жить с ней, вдруг как будто разочаровалась.
Петуховская жизнь была размеренной и понятной. Бабка, которая вроде бы была всегда сердитой и скорой на расправу, теперь казалась ей… более родной, чем мать. То, что казалось в Петухове бабкиной нелюбовью к Мане, сейчас ощущалось как вид заботы: бабка Капа любила внуков как умела. Всю жизнь она учила детей, многие из которых были благодарны бабке Капе (то есть Капитолине Ефимовне) за то, что она помогла выпутаться им из их бед, буквально став им матерью. Время от времени ее уже взрослые ученики, превратившиеся во взрослых солидных дядь, приезжали к ней, пили с ней чай, вели долгие, непонятные Мане разговоры, а прощаясь, расцеловывались с ней как с самым родным человеком.
Именно сегодняшним утром, после вчерашних разговоров с Амином, Маня вдруг почувствовала пронзительную любовь к бабушке, которая заменила ей мать на долгие годы. И почувствовала, как ей не хватает ее бабки Капы. Она даже решила, что, как только будет первая возможность, она обязательно снова к ней поедет.
Еще вдруг этим утром Маня вспомнила, как она скучает по своему названому брату Кире. Он был совсем простым и искренним. Он любил работать на земле, любил приводить все в порядок, любил своих сестер. Другие мальчишки никогда не могли спровоцировать его на драку или на спор. С самого детства он умел мудро разрешать все разногласия. И даже когда бабка ругалась на него за что-нибудь, он старался поскорее исправиться – и не потому, что боялся ее, а потому, что искренне не хотел ее огорчать.
Она вспомнила, как в ее последний приезд в Петухово брат рассказывал ей, как колхоз дышит на ладан. Но при этом он не унывал: ведь если колхоз развалится, он живо организует свою фирму и будет чинить тракторы и прочие машины. Или вообще создаст свой колхоз. И все это, несмотря на то, что ему было еще хуже, чем ей. Его бросили отец и мать, потом умерла его бабушка, и в его глазах всегда был этот тоскливый вопрос: кто я и откуда? Он всегда хотел разыскать своих родных, но боялся встречи с ними…
А по ночам Мане все чаще снилась Большая Река и леса, и поля, по которым она гуляла с Валечкой. А Москва была полна суеты, людского шума; Москву одолевали политические конфликты и нарастающая бедность. Да и профессия, полученная Маней, ей совсем не нравилась. Правда, со вчерашнего вечера Москва показалась ей прекрасной, ведь она встретила здесь Амина.
Но мама… Переезжая к маме, Маня надеялась, что они сблизятся. Что Маня будет чувствовать мамину любовь, что они будут шептаться долгими зимними вечерами, как иногда они шептались, когда красивая, нарядная, счастливая мама навещала их в Петухове. Маня надеялась, что она хоть когда-нибудь почувствует, что такое настоящая семья. Ведь было же это у других! Почему бы этому наконец не быть у нее? Но вышло совсем по-другому.
Мама была уже не красивой, не счастливой и не нарядной. Она перестала надевать красивые платья и все чаще выходила на работу в одной и той же юбке, в одной и той же кофте и в стоптанных старых сапогах. Оказалось, что мама слишком много курит. Московская квартира была вечно наполнена дымом сигарет «Космос». Мать сидела в своем кресле или за рабочим столом. С Маней они говорили только о каких-то мелочах: поешь, помой руки, возьми деньги – купи себе что-нибудь. Интереса к Маниной жизни она совсем не проявляла. Она казалась Мане холодной и чужой: она только и делала, что готовилась к урокам, иногда тихонько разговаривая с Варей – да и то только на тему их любимой физики, которую Маня тихо ненавидела.
А однажды Варя и Маня объединились и сделали очередную попытку поговорить с матерью об отце, но мать была непоколебима. Она уже в который раз сказала: «Он очень любит вас, и он существует». Так что и Мане, и Варе было одиноко и холодно.
Варя по секрету даже рассказала Мане, что она познакомилась по переписке с одним испанцем – молодым ученым Роберто – и даже испытывает к нему чувства. Но подробностей Маня не знала – Варя уже давно и довольно сильно отгородилась от сестры. Они так и жили – втроем, но были совершенно разделены невидимой преградой.
Вот поэтому внезапное мамино любопытство неприятно задело Маню – она увидела в этом недобрый знак.
Так, за своими размышлениями, Маня не заметила, как дошла до работы.
Этот рабочий день пролетел довольно быстро: с самого утра был небывалый наплыв покупательниц. Маня только и успевала показывать, расхваливать и продавать наряды. К вечеру она продала половину новой коллекции, чем хозяин магазина был очень доволен. Маня тоже была рада тому, как прошел день, но настал момент, когда должен был позвонить Амин.
И он… позвонил. Ровно в 19.55. Как и обещал.
– Маша, это тебя! – удивленно сказал хозяин. – Какой-то мужчина! С азербайджанским акцентом!
– Нет, это… нет, – смущенно ответила Маня и взяла трубку.
* * *
Это был первый день из тех чудесных двухсот семидесяти дней, в течение которых Маня и Амин узнавали друг друга. Восьмое сентября тысяча девятьсот девяносто третьего года. Каждый из этих дней был очень похож на предыдущий, и при этом каждый новый день был запоминающимся событием.
Эти девять месяцев жизни Маня, рука об руку с Амином, словно вынашивала в себе свою новую жизнь; она как будто училась заново смотреть на мир, училась заново ходить по земле; она заново узнавала себя. Это было волшебное время ожидания прекрасного.
И вечером этого первого из двухсот семидесяти дней Амин ждал Маню на Пушкинской площади, возле памятника Пушкину, как и другие московские влюбленные.
Маня сразу увидела его: он стоял возле памятника рядом с целым строем нетерпеливых влюбленных юношей, у каждого из которых в руках были цветы. У Амина цветов в руках не было, и неожиданно ее это задело. Это было все-таки ее первое свидание, и она чего-то такого ждала. Валечка постоянно рассказывала о невероятных букетах от своих поклонников. И Маня решила, что цветы на свидании – это что-то само собой разумеющееся. К тому же ей никто еще не дарил цветов.
Одет Амин был буднично, то есть так же, как и вчера: джинсы и черная футболка. Он даже не подумал о том, чтобы принарядиться! Еще Мане бросилось в глаза, что от его вчерашней одержимости не осталось и следа: он выглядел совершенно спокойным.
Маня, как могла, скрывала свое разочарование, но все-таки взяла себя в руки, когда заметила, что его волнистые черные волосы были уложены с помощью геля.
«Ну хоть что-то!» – подумала Маня, по крайней мере это выдавало в нем то, что он готовился к свиданию. И ее сердитость испарилась. А потом, чуть приглядевшись, она заметила, как он был красив: оливковая кожа, прямой нос, густые, причудливо изогнутые брови и миндалевидные глаза, цвет которых был совершенно удивительным – они были голубыми, совсем как у нее. И еще она почувствовала запах, который исходил от него. Стоило ей постоять рядом с ним всего одно мгновение, и она вдруг потеряла голову. Ей хотелось вдыхать и вдыхать запах его кожи, его волос. И это тоже было что-то совершенно новое для нее.
– Пойдем? – вопросительно сказал он.
– Да, – кивнула Маня, снова завороженная им.
– Хочешь, я покажу тебе мое любимое место в Москве? – спросил Амин.
Маня кивнула в ответ. Она устыдилась своей мысли о том, что он обязательно должен был подарить ей цветы. Ну в самом деле, кто знает, чтó там у них за традиции? Может быть, они считают, что у цветов есть душа и их нельзя рвать. Ну, или у него нет денег. Или… или… Всякое, в общем, бывает.
– Ты прости, что я пришел без цветов, – сказал ей Амин, – у нас это не принято. Но… но… вот сейчас я понимаю, что это принято у вас, а мы находимся в твоей стране… Так что, кажется, я полный дурак! Или надо говорить «круглый»?
Маня весело рассмеялась: он моментально развеял ее сомнения. Ну в самом деле: дались ей эти цветы. Пусть Валечка рассказывает о своих ухажерах все что угодно: у нее, Мани, пусть все идет как идет.
– Геометрическая форма и объем дурака не имеют значения! – весело ответила Маня, и они оба покатились со смеху.
Так что они пустились в долгое путешествие по уютным московским улочкам. Этот вечер тоже был тихим, теплым и приятным. Они болтали о разных пустяках, и им было легко друг с другом.
* * *
То первое свидание было удивительным, или даже нет: от того первого свидания у Мани голова пошла кругом. За сутки, прошедшие с момента знакомства Маши с Амином и до их свидания, она чего только не передумала – и о нем, и о его стране.
«Вдруг он какой-нибудь шпион», – думала Маня сначала.
Она понимала, что если бы бабушка услышала о том, что она познакомилась с кем-то из страны, название которой являлось синонимом слова «война», бабушка бы обязательно назвала его шпионом. Или как-нибудь еще. Ну в самом деле, в телевизионных новостях название «Бейрут» звучало только в связи с какими-нибудь обстрелами или терактами. Из того, что она знала, Ливан и Израиль все время что-то делили и все время что-то взрывали. Она вспомнила даже, что однажды Киря со своим другом пытались разобраться в этом вопросе, они полночи о чем-то спорили, а наутро даже отправились в библиотеку читать какую-то энциклопедию.
Вот и сегодня, после того как Маня попереживала о том, что Амин пришел без цветов, она снова начала думать о нем и его стране разные трудные мысли: «А вдруг он пойдет в армию и его убьют?», «А вдруг он окажется хладнокровным убийцей, посланным в ее страну?», «А вдруг вообще невозможны никакие любовные отношения между людьми из таких разных миров?».
Но Амин так был счастлив увидеть Маню, когда она подошла к памятнику, его глаза засияли таким нежным светом, что эти вопросы улетучились из ее головы сами собой.
Сначала они долго гуляли по московским улицам, болтали о разных пустяках, а потом набрели на кафе-мороженое и засели болтать о пустяках там.
– У меня есть для тебя маленький подарок, – вдруг сказал Амин. – Вот, смотри! – и он положил Мане в ладонь крошечный пузырек, на красно-золотой этикетке которого был нарисован затейливый узор, а под узором была арабская вязь.
Маня провела пальцем по арабской вязи и сказала:
– Ваш язык, наверное, невозможно выучить.
– Возможно! Возможно! – с жаром ответил Амин и с улыбкой добавил: – Я выучил его еще младенцем! Но если тебе не захочется его учить, то я уже говорю по-русски. Не волнуйся! Лучше возьми вот это!
– Что это? – спросила Маня.
– Это духи, арабские духи, – ответил Амин. – Они не такие, как ваши, они из масла, то есть в масле, то есть масляные. Дай мне твою руку!
Амин взял Машину ладошку, секунду подержал ее в своей горячей руке, потом сказал:
– Смотри, сейчас я найду твой пульс… Вот он… – Некоторое время он подержал свои пальцы на Манином пульсе и нежно прошептал: – Какой он быстрый! Но это ничего – когда женщина и мужчина рядом, у них всегда будет быстрый пульс. – Он капнул каплю духов из флакончика на то место, где нащупал Манин пульс, и продолжил: – Это горячая точка твоего тела. Когда ты будешь спокойной – аромат будет ощущаться слабее, а когда будешь быстро дышать, то аромат будет ощущаться сильнее.
– Горячая точка! – эхом повторила Маня.
– Правда! – улыбнулся Амин. – У нас, у ближневосточных людей, – горячая кровь! Мы должны помнить об этом, если закипели страсти, то надо бегать кросс или любить, а не воевать! Так ты почувствовала аромат?
Маня действительно почувствовала аромат. Сначала он был довольно сильным – духи пахли и ванилью, и каким-то шоколадом, и чем-то еще очень сладким и знакомым с детства. Потом Амин подул на Манино запястье и сказал ей:
