Наталья Александрова
Тайный знак судьбы
Егор работал в санкт-петербургском филиале Мосбизнесбанка – сначала менеджером, потом старшим менеджером, потом каким-то небольшим начальником. Часто ездил в Москву – сначала на день, на два, затем регулярно, каждую неделю по понедельникам. Он был поглощен карьерой, много работал, все время повышал профессиональный уровень, изучал английский. Соня его стремления понимала, она и сама хотела найти приличную, хорошо оплачиваемую работу.
Постепенно Егор стал ездить в Москву на более долгое время. «В Москве – все, – говорил он, – там сосредоточена вся активная жизнь, а у нас – так, отголоски, как круги, которые расходятся по воде от брошенного камня…»
Шло время, Сонина влюбленность постепенно превратилась в сильное ровное чувство. Размышляя в одиночестве, когда Егор был в Москве, Соня поняла, что он ей очень подходит в качестве спутника жизни на долгое время.
А что? Годы идут, ей уже двадцать семь, пора определяться. Они любят друг друга, все у них хорошо – и в сексе, и вообще… Егор делает серьезную карьеру, так это же хорошо для семьи. Сейчас, конечно, время серьезных решений еще не пришло, но потом, через пару лет… Как раз тогда у него все определится с работой, можно будет подумать о квартире побольше.
Раньше Егор жил вместе с матерью, бывшей балериной. Натэлла Александровна после ухода из театра не работала, пока не умер ее муж, известный балетмейстер. Потом преподавала где-то танцы, пока Егор не стал зарабатывать приличные деньги.
Соне Натэлла Александровна нравилась – творческая личность, интересная женщина. Натэлла Александровна к Соне относилась неплохо, принимала у себя, иногда они даже ходили куда-нибудь вместе – в театр, на выставки, если Егора не было в городе. В общем, Соня была уверена, что Натэлла Александровна не будет против их брака. Будущее было безоблачно.
Потом Соне предложили работу в той самой фирме, где она сейчас и числилась, работы стало больше, так что, когда Егор стал уезжать в Москву на всю неделю, Соня восприняла это довольно спокойно. Она была так занята в будни, что еле успевала к выходным привести себя в порядок. В будни скучать было некогда, зато как прекрасно было проводить выходные только вдвоем, жить друг для друга.
О своей работе Егор рассказывал мало, Соня знала только, что там, в Москве, он стал начальником отдела и появилась возможность дальнейшего продвижения. Им было некогда разговаривать о работе, во всяком случае, Соня объясняла тогда его немногословность именно так.
Недели мелькали одна за другой, одно время года сменяло другое, Егор, уезжая в командировки, иногда стал прихватывать и выходные.
«В банке идет реорганизация, – говорил он, – нужно держать руку на пульсе, чтобы не упустить свой шанс». Соня тогда тоже закрутилась, да еще приближалось ее тридцатилетие, и она как раз хотела предложить Егору не устраивать пышного сборища в ресторане, а уехать вдвоем куда-нибудь далеко, к теплому морю… А там уж поговорить серьезно по поводу их дальнейших отношений. Время пришло, пора и определяться.
Оказалось, он давно уже все решил. А Соню держал за полную дуру, каковой она и была.
«Да не была я дурой, – тотчас поправила себя Соня, – просто Егору безоговорочно верила. Верила больше чем самой себе. Ведь мы были знакомы почти шесть лет, и за все это время он ни разу не дал мне повода усомниться в себе!»
Он не ревновал ее без причины, и сам не ухлестывал за случайными женщинами, оказавшимися в компании. Не пялил глаза на девиц, ни разу Соня не почувствовала от него запаха чужих духов, не находила затертый след губной помады. Конечно, она специально и не искала. У них все хорошо, считала она, редко, но так бывает. Егор занят работой и думает только о карьере, ему некогда, да и ни к чему искать приключений на свою голову. Ей повезло.
Ага, как же, повезло, как утопленнице.
Тогда, слушая Натэллу Александровну, Соня до того растерялась, что с трудом понимала очевидное, так что матери Егора пришлось прекратить словесный понос и объяснить ей все, что называется, на пальцах:
– Егору предложили в банке место управляющего отделением, и он переезжает в Москву.
– И что? – Соня по-прежнему недоумевала. – При чем тут я? Разве я ему мешаю?
Натэлла Александровна посмотрела очень выразительно, потом посуровела и сказала, что считала Соню умнее. Что в Москве дела делаются совсем не так, как у нас, что там все решают только связи, и что будь ты хоть семи пядей во лбу, без связей тебя даже в дворники не возьмут.
– Вы хотите сказать… – До Сони с трудом, но дошло, наконец.
– Я знала, что ты все поймешь правильно! – Натэлла Александровна перевела дух.
– Кто она?
Натэлла Александровна тут же заговорила снова – торопясь, захлебываясь словами. Какая разница кто? Просто женитьба на ней поможет Егору стать управляющим. Ее отец – один из директоров банка, и назначение будет подарком молодым к свадьбе.
Вот так вот.
Соня окаменела. А Натэлла Александровна, видя, что она не орет и не бросается на нее с кулаками, ослабила контроль и проговорилась, что Егор упорно и целенаправленно окучивал эту девицу уже полгода, и вот его усилия увенчались успехом.
Разумеется, Натэлла Александровна не называла вещи своими именами, и Соня вроде бы не прислушивалась, она пыталась сдержаться, чтобы не грохнуться в обморок прямо сейчас, перед этой стервой. Но все ее слова отпечатались в Сониной памяти, так что потом, когда она в тысячный раз прокручивала в голове этот разговор, в висках начинали стучать отбойные молотки, а перед глазами вставала красная пелена.
Тогда же Соня, едва разжимая губы, сказала, чтобы Натэлла Александровна немедленно уходила. Та бормотала невнятно про то, что теперь Егор долго не приедет и что у Сони остались какие-то его вещи —безделушки, которые дороги ему как память, а Соне будет только хуже, если она станет на них постоянно натыкаться. Дескать, у Сони сейчас будет трудный период, она, Натэлла Александровна, все понимает… В общем, выяснилось, что Натэлла Александровна заботлива, как мать родная.
Соня собрала последние силы и указала несостоявшейся свекрови на дверь.
А потом начался полный кошмар. Было такое чувство, что ей в живот врезалась каменная баба, какой ломают старые дома. Врезалась, да так там и осталась.
«За что?» – думала Соня, лежа ночью без сна. И тут же отвечала себе, что она тут ни при чем, что любовь к карьере оказалась у Егора сильнее всего. Ну ладно, допустим. Но отчего же нужно было врать ей все эти полгода? Сказал бы сразу, объяснил, что хочет жениться по расчету и ухаживает за московской девицей…
Неужели боялся, что Соня поедет в Москву бить ей морду? Или просто не хотелось трудного разговора, выяснения отношений? А может, обратно к матери не хотел переезжать… Шесть лет, шесть лет… и даже не нашел времени, чтобы поговорить по-человечески… Впрочем, вряд ли у них получился бы нормальный разговор.
Сейчас Соня прислушалась к себе и ощутила, что в груди нет никакой тяжести и сердце больше не болит. Очевидно, море, на которое она смотрела уже несколько дней, почти не отрываясь, сделало свое дело. Море и не такое видело за много тысячелетий, перед ним все невзгоды кажутся ерундой.
Конечно, противно было думать, что тебя использовали и отбросили, как половую тряпку, как фантик от конфеты. Но, как справедливо заметила Ангелина, то, что случилось с Соней, – это не конец света.
Конечно, хотелось бы отомстить Егору за подлость, но вряд ли она сможет это сделать – уровень не тот, теперь их дороги не пересекутся. Так что не стоит и ломать над этим голову. Нужно использовать эти дни для настоящего отдыха, а потом начинать жить самостоятельно, ни на кого не оглядываясь. Уж теперь-то она никому не станет верить, особенно мужчинам.
На горизонте снова возникла Марианна. Чтобы она не привязалась с разговорами, Соня подняла оставленную кем-то книгу. Книга была английская и без обложки, так что Соня не знала ни автора, ни названия, однако раскрыла ее и начала читать. К собственному удивлению, ей стало интересно.
– Долго ли еще нам суждено томиться в этой тюрьме? – спросил Рустичано. – Когда, наконец, мы увидим свет солнца?
– То мне не ведомо, – ответил тюремщик, хмуро глядя из-под низко нависших бровей. – Когда ваша родня заплатит выкуп господам из Синьории, тогда вас и отпустят. А мне до вас дела нет. Вы ли, другие ли пленники – мне все едино.
– Как можешь ты быть так суров! – воскликнул пылкий венецианец. – Ведь ты – такой же христианин, как мы…
– Оставь его, – оборвал своего товарища по несчастью господин Марко. – Он – простой человек и делает, что ему велят.
Тюремщик бросил на венецианцев хмурый взгляд, вышел из камеры и запер за собою дверь.
– У меня нет больше сил выносить эту муку! – проговорил Рустичано и заходил по камере, заламывая руки. – Увижу ли я когда-нибудь нашу благословенную Венецию? Увижу ли свою прекрасную Бьянку, или мне суждено до конца своих дней просидеть в этом генуэзском узилище?
– Потерпи, друг Рустичано, рано или поздно наши родичи заплатят генуэзцам, и нас выпустят на свободу…
– Легко вам говорить, господин Марко, – вздохнул Рустичано, опускаясь на свою койку. – Вы – человек немолодой, навидались в своей жизни всяческих чудес, а я почти ничего не видел… жизнь моя только началась – и вижу я, что ей суждено угаснуть среди этих мрачных стен!
– Не болтай ерунды, друг! Если бы ты знал, какие тяготы приходилось мне сносить во время моих странствий… впрочем, я начал тебе рассказывать о них. Может быть, я продолжу свой рассказ, чтобы убить время, а ты запишешь его для своих детей? Перо у тебя легкое, слог хороший, а я пока что помню свои похождения, так что деткам твоим будет интересно почитать о них зимними вечерами…
– Извольте, господин Марко. – Рустичано оживился, достал из своего сундучка перья и чернильницу, разложил на столе пергамент и приготовился писать. – Итак, мы закончили на том, что новоизбранный папа отправил вашего отца и дядю ко двору великого хана…
– Совершенно верно. – Господин Марко задумался, словно мысленно перенесся во времена своей молодости. – Его Святейшество послал господина Никколо и брата его Матео ко двору великого хана и дал им свои верительные грамоты. Господин Никколо взял с собою своего юного сына Марко…
– Вас, господин! – уточнил Рустичано, обмакивая перо в чернильницу.
Господин Марко неодобрительно взглянул на сокамерника, словно тот помешал плавному течению его воспоминаний, и продолжил, глядя перед собой, словно читая книгу своей памяти:
– Никколо, Матео и Марко взяли верительные грамоты Его Святейшества и отправились в путь из Константинополя. С собою они имели много дорогих товаров, чтобы продать их с выгодою и не бедствовать в дороге. Переправившись через Великое Море, пришли они в город Сарай, где правил татарский царь Берке. Этот татарский царь принял их с большими почестями. Никколо и его родичи одарили царя дорогими подарками, и он в ответ одарил их с великой щедростью, и многие товары купил у них по хорошей цене, и приблизил их к своей особе, и часто призывал к себе, и расспрашивал о жизни латинян и об их обычаях. Хотя и нравилось итальянцам гостить у царя, но им нужно было продолжать свой путь, дабы исполнить поручение Его Святейшества. Однако тут началась большая война между ханом Берке и его родичем, ханом Хулагу, царем восточных татар, так что идти дальше было опасно. Никколо и Матео посовещались друг с другом и решили, что негоже возвращаться в Константинополь, не выполнив поручения Его Святейшества, и отправились на восток окольными путями.
Господин Марко замолчал, словно вглядываясь в минувшее.
– Что же было дальше? – поторопил его Рустичано.
– Много дней шли Никколо, Матео и Марко по пустыне. Не было там ни городов, ни крепостей, только татарские кочевья, табуны коней, отары овец и войлочные юрты…
– Юрты? – переспросил Рустичано, услышав незнакомое слово. – Что такое юрта?
– Юрта – это складной татарский дом из жердей и войлока, – пояснил господин Марко, недовольный тем, что его перебили. – Когда татары переходят на новое место, они складывают юрту и грузят ее в свою повозку, на новом же месте снова ее ставят и живут в ней, как в настоящем доме, причем работу эту делают женщины. Слушай же, что было дальше. Много дней шли Никколо, Матео и Марко по пустыне и наконец пришли в Бухару. Бухара – богатый и прекрасный город, в нем множество красивых домов и тенистых садов, и в этом городе прожили итальянцы целых три года, потому что дальше идти они опасались по причине войны. Тем временем они продали много товаров по хорошей цене и завели знакомство со многими знатными татарами. По прошествии же трех лет в Бухару пришел посол Хулагу, царя восточных татар, направлявшийся ко двору великого хана Хубилая. Встретился тот посол с Никколо, Матео и Марко и очень подивился, поскольку никогда прежде не встречал латинян. И предложил он итальянцам идти вместе с ним к великому хану. «Послушайте меня, господа, – сказал тот посол Никколо и его спутникам. – Великий хан примет вас с почетом, ибо никогда не видел латинян. И будет вам большая прибыль, и ждет вас удача при дворе великого хана, а со мною путешествовать вам будет безопасно». Никколо и его спутники охотно согласились и отправились в путь вместе с татарским посланником…
На улице наступил вечер, и в камере стало совсем темно, Рустичано не видел больше пергамент и не мог продолжать записывать рассказ своего сокамерника, так что им пришлось прерваться до утра.
– Гляжу, вы обгорели… – раздался над Соней рокочущий баритон.
Это Алекс подошел, как всегда, неслышно и сказал неприятное.
– С чего вы взяли? – холодно удивилась Соня, отложив книгу.
– А как же? Сидите в тени, да еще и от солнца закрываетесь, – он показал на ее наглухо застегнутую рубашку.
Сам Алекс был, по обыкновению, в своем невыразимом костюме.
– Ничего я не обгорела, – проворчала Соня, – я вообще хорошо загораю и солнце люблю.
– Зря, прямые солнечные лучи вредны для северного человека.
– Вы поэтому в таком костюме все время ходите? – решилась Соня на прямой вопрос.
– Ну да, – Алекс оглядел себя, – очень удобно, все тело закрывает. У меня кожа к солнцу очень чувствительна, совсем не могу на открытом месте находиться.
– Можно же кремом мазаться…
– Ну, это цистерну крема с собой возить надо! – вздохнул он. – А так…
«Ну, допустим, что его кожа не переносит солнечных лучей, – подумала Соня. – Все бывает. У меня самой неприятие некоторых сортов чая – начинается тошнота и сердцебиение. Но это не объясняет жуткую шляпу Алекса, можно же что-то приличное купить… И все равно он форменное чучело, и зануда к тому же».
Соня откинула спинку шезлонга и потянулась. При этом золотая вещица шевельнулась на груди, и Соня ощутила, какая она теплая. Странно, ведь она под рубашкой, на солнце накалиться не могла…
– Что это вы морщитесь, сердце давит? – встревоженно спросил Алекс. – Ну, так я и знал, на солнце перегрелись!
«Хоть бы он в воду свалился! – в сердцах подумала Соня. – Надоел своим брюзжанием – сил нет!»
Тут она подумала, что Алекс прекрасно плавает и от падения в воду ничуть не пострадает. Жаль.
Забегали матросы, капитан что-то закричал по-гречески, загремела якорная цепь. Англичане очнулись от дремы и собрались купаться.
К борту гулета подошел юркий белоснежный катер с плоской платформой на корме. За рулем катера сидел важный бородатый грек, рядом с ним вертелся смуглый паренек в красных шортах и такой же повязке.
– Кататься! – выкрикнул паренек, размахивая руками. – Парасайлинг! Господа, кататься! Пятьдесят долларов! Вы будете летать, как птицы! Кататься, господа!
– Это очень опасно! – тут же заявил Алекс. – Парашют может оторваться от троса, и его снесет в горы. Или в открытое море, что еще опаснее. А если оборвутся стропы, можно упасть с такой высоты… наверняка смертельно! Триста метров – это же почти высота стоэтажного здания!
Соня, которая еще минуту назад ни о чем таком не думала, внезапно решилась. Она ступила на лесенку и сбежала по ней к воде – лишь бы не слышать самоуверенный голос Алекса, надоедливый и прилипчивый, как осенняя муха.
– Куда вы? – ахнула Марианна. – Вам же сказали, что это опасно!
Но тут возле Марианны показался ее муж, который против обыкновения не спал на корме. Он дернул жену за руку и пробурчал, чтобы не лезла не в свое дело и помалкивала. Кругом, мол, люди взрослые, сами знают, как себя вести. Уходя, он неожиданно подмигнул Соне.
Смуглый паренек подтянул катер к самому борту гулета, придержал его, пока Соня перебиралась с нижней ступеньки на катер, помог ей устроиться на скамье.
– Хорошо, леди! Кататься – очень хорошо! – радостно заверещал паренек и, запрокинув голову, закричал: – Кататься, господа! Кто еще? Кто присоединится к этой смелой леди?
Однако никто больше не соблазнился на его рекламу. Англичане читали или загорали, Алекс неодобрительно смотрел на Соню, уныло качая головой, как печальный верблюд.
– Поехали! – решительно проговорила Соня.
Бородатый грек кивнул и включил зажигание.
Катер понесся по крутой дуге, пересек бухту и вылетел в ослепительную лазурь моря. Соленые брызги летели в лицо, ветер срывал гребешки волн, и Соня почувствовала удивительную свободу. Все осталось позади – и занудный голос Алекса, и даже ее подживающая боль… только скорость, соленые брызги и свежий морской ветер.
Катер, сбросив ход, закачался на волнах. Смуглый парнишка ловко перелез через скамью, достал из-под сиденья комплект ремней и помог Соне надеть их. Она почувствовала себя неловко и неуверенно, как лошадь в неудобной упряжи. Парень помог ей перебраться на кормовую платформу, пристегнул ее «упряжь» к стальным карабинам на парашютных стропах, развернул парашют.
Розовое полотнище затрепетало на ветру, надулось, на нем появилась огромная улыбающаяся физиономия. Соня почувствовала, как стропы, натянувшись, потащили ее назад, но с другой стороны ее удерживал тонкий трос.
– Порядок! – Парнишка показал большой палец, нажал кнопку…
И Соня оторвалась от катера, взлетела и начала набирать высоту.
В ушах гудел ветер, катер удалялся, становился все меньше и меньше. Ее связывала с ним только тонкая линия троса.
Высота увеличивалась и увеличивалась, горизонт расширялся. Далеко внизу она увидела их корабль – изящные обводы гулета, мачты, свернутые паруса…
Она поднималась все выше и выше.
В памяти всплыли знакомые с детства слова: «Отчего люди не летают? Отчего люди не летают так, как птицы?»
Летают! Еще как летают! И вот она сама сейчас летает над бирюзовым морем, как птица!
Нет, не как птица – как осенний листок, летящий по ветру.
Соня почувствовала себя совсем маленькой и беспомощной под наполненным ветром шатром парашюта. Внизу, далеко-далеко под ней раскинулось выпуклое бирюзовое зеркало моря, по нему тут и там были разбросаны зеленые острова, где-то среди них стоял их корабль, но теперь и он стал всего лишь крошечной темной точкой на сияющей бирюзе, а катер… катер вообще было не разглядеть, он затерялся в просторе – и только тонкая нитка троса связывала с ним Соню…
Внезапно ей стало страшно.
Трос казался теперь тонкой паутинкой, которую может разорвать любой порыв ветра, и что тогда? Куда унесет ее ветер? В бескрайний простор моря или туда, где на горизонте синели горы? Или вообще – в бесконечную синеву неба?
Приступ страха был недолгим: она снова почувствовала восторг полета, восторг безграничной свободы…
Ей хотелось длить и длить это чувство, хотелось лететь выше, еще выше, в сияющую бесконечную пустоту, где безраздельно царило ослепительное солнце… Ей хотелось растаять, раствориться в его ослепительном сиянии…
Но трос дернулся, натянулся, и начался медленный, неотвратимый спуск.
Неужели время, отпущенное на полет, на абсолютную свободу, уже истекло? Соня вспомнила, что ей обещали пятнадцать минут, и пожалела, что не настояла на более долгом полете… впрочем, это были самые долгие, самые восхитительные минуты в ее жизни!
Высота уменьшалась. Море приближалось, оживало, наполнялось подробностями. Вот уже гулет стал различим, Соня отчетливо видела его мачты, крошечные фигурки людей на палубе. А потом он скрылся за скалистым мысом, а внизу стал виден белоснежный катер, окруженный белыми гребешками волн. Рядом с катером на волнах качалась маленькая лодочка.
Трос сокращался, катер приближался, уже можно было разглядеть двух людей на борту…
Соня с удивлением поняла, что это вовсе не те, кто четверть часа назад отправил ее в полет. Вместо бородатого грека и его юного помощника на борту катера были двое незнакомцев – один сутулый, в куртке армейского образца, другой лысый, в выцветшей голубой рубашке с закатанными рукавами. В первый момент в Сониной голове возникла нелепая мысль, что она вернулась не на тот катер, с которого начался ее чудесный полет.
Трос, намотанный на барабан лебедки, укоротился до нескольких метров. Соня висела почти над самым катером, наполненный ветром парашют со страшной силой тянул ее назад, в небо, но трос держал на привязи.
Теперь она отчетливо видела незнакомцев – собранные в хвост волосы одного, наглые масляные глазки второго. Оба смотрели на нее с каким-то странным выражением.
Длинноволосый отпустил кнопку лебедки, и Соня зависла над самой палубой, трепыхаясь на ветру, как последний осенний листок.
Длинноволосый поднялся на ноги, протянул к ней руку и проговорил:
– Отдай нам то, что тебе не принадлежит! Отдай – и ты останешься жива.
– Что? – изумленно переспросила Соня.
Она еще была переполнена удивительным чувством свободы, удивительным чувством полета, и слова незнакомца медленно доходили до нее, как будто между ними было толстое стекло.
– Кто вы такие? – проговорила она растерянно. – И где тот бородатый, где мальчик…
Длинноволосый незнакомец инстинктивно покосился на кипящую за бортом бирюзовую воду – и Соня вдруг с ужасом поняла, что греков выбросили за борт. Происходящее казалось ей дурным сном, страшным сном, от которого невозможно проснуться.
– Кто вы? – повторила она вопрос. – И что вам от меня нужно?
– Я сказал, что нам нужно! – процедил незнакомец. – Нам нужно то, что ты купила у мальчишки! Отдай эту вещь – и мы отпустим тебя. А если не отдашь…
В руке длинноволосого сверкнул нож, он помахал им в воздухе возле натянутого троса. Соня представила, как лезвие ножа полоснет по тросу и в ту же секунду наполненный ветром парашют унесет ее обратно в небо. В первое мгновение это показалось ей заманчивым – снова вернуться в пылающую синеву, в ослепительную свободу полета. Но потом она представила, как ветер понесет ее в неизвестность, и от страха по коже пробежали мурашки.
Длинноволосый стоял на палубе катера, слегка покачивающегося на невысоких волнах. Он развел руки в стороны, чтобы сохранить равновесие. В правой сверкал нож.
– Отдай мне это! – повторил он нетерпеливо.
Только сейчас Соня поняла, о чем он говорит.
О той странной металлической пластинке, которую она купила у мальчишки на деревенском базаре и которая теперь висела у нее на шее, вычищенная и красивая.
Она машинально потянулась к этому украшению, дотронулась и почувствовала исходящее от него странное, живое тепло.
Отдать – и дело с концом!..
Она не знает, для чего этим двоим пластинка, но ей-то она совершенно не нужна…
Но что-то в ее душе противилось такому решению. Она успела сродниться с этой безделушкой, привязаться к ней, и жалко было отдавать ее этому странному типу. Соня в который раз почувствовала, что это ее вещь, только ее, и она не хочет и не может с ней расстаться.
Но иначе… иначе ей грозит страшная смерть!
Она вспомнила бородатого грека и его смуглого помощника – и в жаркий полдень ощутила ледяное дыхание смерти.
Отдать, немедленно отдать пластинку! Отдать – и забыть все, как страшный сон…
Она схватилась рукой за цепочку, чтобы расстегнуть ее… но тут в душу закралось страшное подозрение.
Этот длинноволосый человек вовсе не похож на того, кто держит свое слово. Кто ему мешает, получив свое, разделаться с Соней как с ненужным свидетелем, как он уже разделался с владельцами катера?..
Пока она не отдала ему пластинку, она им нужна, значит, у нее еще есть шанс, а вот потом…
Соня всегда мыслила здраво, это признавала даже Ангелина.
Злодей, должно быть, почувствовал ее колебания и, снова угрожающе взмахнув ножом, прокричал, перекрывая шум волн:
– Отдай немедленно – или тебе конец!
В это время из-за ближнего мыса стремительно вынырнул большой белоснежный катер. Он пронесся мимо по плавной широкой дуге, оставляя за кормой два расходящихся пенных буруна. Белая волна подбежала к дрейфующему катеру, сильно качнула его. Длинноволосый не удержал равновесия, взмахнул рукой… и лезвие ножа полоснуло по натянутому тросу.
Рот длинноволосого раскрылся в разочарованном крике, но Соня его не расслышала: наполненный ветром парашют со страшной силой рванул назад и вверх и в долю секунды унес ее далеко от катера.
Сейчас ощущения были совсем не такими, как в первый раз. Тогда она плавно, равномерно поднималась в небо, а сейчас ветер рвал и швырял ее, как осенний листок. Причем несло Соню не в открытое море, а к берегу. Через несколько секунд она с ужасом увидела несущийся навстречу каменный склон и зажмурилась, ожидая страшного удара…
Удара не последовало. Соня открыла глаза – и увидела, что склон стремительно проносится у нее под ногами, а парашют несет ее выше, к поросшей корявыми соснами горе.
Она попробовала потянуть парашютные стропы – говорят, так можно управлять парашютом, направить его в нужную сторону. Но стропы были так туго натянуты ветром, что с ее жалкими силами нечего было и думать изменить направление полета. Оставалось надеяться только на счастливый случай…
Ее снова тряхнуло, развернуло, подбросило, как мяч, послышался страшный треск…
И вдруг полет прекратился.
Соня висела вниз головой, медленно раскачиваясь.
Весь мир перевернулся: под ногами у нее, сквозь корявые ветви сосны, ослепительно синело небо, а над головой виднелись корни сосны, похожие на скрюченные артритом старческие руки, вцепившиеся в крутой каменистый склон.
Парашют зацепился за ветки сосны и трепыхался на ветру. То и дело оранжевое полотнище расправлялось, и показывалась нарисованная на нем улыбающаяся физиономия, словно кто-то огромный насмешливо наблюдал за Соней.
Висеть вниз головой было ужасно неудобно. Кровь приливала к голове, в ушах шумело, перед глазами расплывались разноцветные круги. Соня попыталась перевернуться, держась за парашютные стропы, но ей не хватало для этого сил.
Вдруг где-то совсем близко – непонятно только, внизу или наверху – раздалось отчетливое сухое звяканье. Соня попыталась повернуться в направлении этого звука, извернулась как могла – и увидела у себя над головой – то есть внизу – темные выразительные глаза в обрамлении шелковистых вьющихся волос.
– Помогите! – попыталась она выкрикнуть, но вместо крика получился жалкий, едва слышный лепет.
Снова что-то негромко звякнуло, затем послышался приглушенный цокот, темные глаза переместились – и Соня разглядела белую козу с колокольчиком на шее.
Если бы не ее нелепое и неудобное положение, Соня рассмеялась бы: надо же, она просила о помощи козу…
Но тут раздался негромкий вежливый голос, который проговорил по-английски:
– Одну минутку, леди, сейчас я вам помогу!
Соня закрыла глаза от удивления, открыла их… И увидела рядом с козой загорелого мужчину в поношенной белой рубашке и широких холщовых штанах.
Мужчина ловко вскарабкался на дерево, отцепил карабины от строп и помог Соне принять вертикальное положение.
Она уселась верхом на толстую ветку сосны и разглядела своего спасителя – загорелый, белозубый, с жесткими курчавыми волосами, в которых пробивалась обильная седина. На вид ему можно было дать лет сорок пять – пятьдесят.
– Ну, как вы? – проговорил Сонин спаситель, внимательно и озабоченно оглядев ее с ног до головы. – На вид серьезных повреждений нет, что удивительно! Я видел, как вас несло ветром, – это было зрелище не для слабонервных!
– Кажется, все кости целы… – ответила Соня, мысленно проинспектировав собственное тело. – Спасибо вам! Если бы не вы, я бы так и висела вниз головой, как летучая мышь…
– Пожалуй, что так. Кроме меня, на этом острове никого нет. Разве что козы, но от них толку мало…
– Спасибо! – повторила Соня. – Мне повезло, что вы оказались поблизости! Кто вы? Вы действительно живете здесь один? Ох, извините, я задаю слишком много вопросов…
– В самом деле! Вам нужно немного отдохнуть, прийти в себя, а потом мы обо всем поговорим!
Мужчина помог Соне спуститься с дерева, однако прежде чем увести ее с места падения, аккуратно свернул ее парашют, сложил в яму возле корней сосны и привалил тяжелым камнем. Только поле этого он повел Соню в глубину острова по узкой тропинке, которая вилась среди низкорослых сосен, борющихся с морскими ветрами.
– Меня зовут Джон, – проговорил он после непродолжительного молчания. – Джон… Джонсон.
Соня подумала, что это имя не похоже на настоящее, но тут же устыдилась: этот человек спас ее, помог в ужасном положении, и она должна относиться к нему с доверием и благодарностью, а не ловить на каких-то нестыковках.
– А меня – Соня… София… – отозвалась она, стараясь не отставать от своего спутника.
– Так вы русская? – Он взглянул на нее с интересом. – А я-то думаю, что у вас за акцент!
В это время тропинка взбежала на холм, и Соня увидела каменистую площадку, на которой стояла приземистая хижина, сложенная из грубо отесанных камней и крытая черепицей.
– Вот мое жилище! – произнес Джон с затаенной гордостью и открыл перед Соней дверь хижины.
Внутри его жилище было обставлено более чем скромно: узкая складная кровать, стол, пара стульев, небольшой шкафчик, портативная газовая плитка.
– Вам нужно выпить чаю, – проговорил Джон и тут же поставил чайник на плитку, а затем достал из шкафчика яркую кружку и банку с притертой крышкой. – У меня особенный чай, он замечательно восстанавливает силы. Я сам собираю и сушу травы для него…
Соня хотела сказать, что не пьет никаких незнакомых чаев, потому что неизвестно, как отреагирует на них ее организм, но прикусила язык, решив не обижать своего гостеприимного хозяина.
Джон открыл банку, и по комнате распространился пряный волнующий запах сухих трав, запах жаркого лета.
– Вы действительно живете здесь один? – поинтересовалась Соня.
– Совершенно один! Ну, не считая коз.
– И вам здесь не скучно?
– Скучно? – Джон пристально посмотрел на нее. – Наоборот! Я отдыхаю здесь от суеты и шума больших городов. Одиночество – это так прекрасно! Впрочем, – спохватился он, – я очень рад вашему появлению… Ага, чайник уже вскипел!
