Наталья Александрова
Печать Иоганна Гутенберга
Женя распахнула дверцу, плюхнулась на сиденье и только тогда перевела дух.
– Куда едем? – спросил, взглянув на нее, водитель.
– Вперед и как можно быстрее!
Водитель без лишних вопросов выжал педаль газа и помчался по улице. Женя взглянула в зеркало заднего вида, не увидела ничего подозрительного и назвала адрес Ушакова – ей нужно было заехать к нему, чтобы переодеться в свою собственную одежду и забрать свои вещи. Кстати, и сказать Жанне Романовне все, что она о ней думает.
«Все будет хорошо, ничего не бойся, ступай себе с богом!» – передразнила она мысленно старую актрису. Да уж, куда лучше!
Они уже выехали на Екатерининский канал, когда Женя снова почувствовала пробуждающийся в душе страх. Собственно, он и не проходил с той минуты, когда на ее глазах похитили Андрея Федоровича. Да нет, даже раньше – с той минуты, когда она почувствовала на плече тяжелую, холодную руку и услышала за спиной свистящий, угрожающий шепот незнакомца:
– Не дергайся – убью!
Но на какое-то время всплеск адреналина приглушил этот страх, и она смогла взять себя в руки. Теперь же он снова поднял голову. Да что там – охватил все ее существо.
Немного не доезжая до дома Ушакова, Женя попросила водителя ехать медленнее, а сама пригнулась и внимательно оглядела улицу.
И тут же увидела рядом с ведущими к дому воротами черную машину с приземистым, хищным силуэтом. На капоте этой машины блестела серебристая фигурка…
– Проезжай мимо! – вполголоса проговорила Женя, еще ниже сползая по сиденью.
– Как скажешь! – флегматично протянул водитель. – Куда теперь поедем?
Женя подумала несколько секунд – и на этот раз назвала свой собственный адрес. Больше ничего ей не пришло в голову. Да больше ей и некуда было податься.
Когда машина свернула с канала, она вползла обратно на сиденье и проверила карманы куртки.
К счастью, ключи от квартиры были на месте, Женя всегда носила их в кармане. Сумку вырвать могут, так хоть замки менять не придется. Кроме того, в потайном кармашке было немного денег – во всяком случае, хватит, чтобы рассчитаться с водителем.
В машине было тепло. Она согрелась, и в голове появились более связные мысли.
Кто за ней охотится?
Наверняка те самые люди, которые похитили Ушакова. Так что ехать к нему домой было большой ошибкой. А к себе?
Вряд ли они знают, кто она такая. Ведь она была внесена в списки приглашенных под именем Альбины Корольковой. Но что из этого следует? Неужели Альбина знала, что мероприятие, куда должна была она пойти с Ушаковым, будет опасным? Оттого и подставила вместо себя Женю, а она, как полная дура, отправилась, куда велели.
Женя вспомнила, какой ненавистью горели глаза Альбины, когда она посылала Женю к Ушакову – дескать, не пойдешь, пожалеешь, плохо тебе будет. Можно подумать, сейчас ей хорошо!
Додумать эту мысль до конца Женя уже не успела, потому что машина подъехала к ее дому.
Женя расплатилась с таксистом, поднялась к себе, к счастью, не встретив никого из соседей.
Вошла в квартиру и застыла на пороге, увидев в полутемной прихожей какую-то незнакомую женщину…
У нее хватило силы воли не закричать, включить свет…
И Женя едва не расхохоталась.
Впрочем, она не знала, смеяться или плакать – она приняла за незнакомку собственное отражение в дверце стенного шкафа. Эта странная женщина в скромной стеганой курточке, накинутой поверх чудесного шелкового платья необыкновенного серо-зеленого оттенка, совсем не была на нее похожа. Волосы ее были растрепаны, косметика смазана, но все равно в ней была трагическая красота…
Женя никогда не была роковой женщиной, femme fatale. И вдруг – на тебе, откуда что взялось…
«Нашла время думать о своей внешности», – тут же одернула Женя себя, заперла двери на все замки и даже на всякий случай закрыла все окна, после чего разделась, приняла душ, из последних сил разобрала постель, легла…
Думала, что не сможет заснуть после всего, что пережила за этот бесконечный день, – но усталость взяла свое, и она провалилась в сон, едва голова коснулась подушки.
Снилось ей что-то запутанное, странное, бессвязное. Женя от кого-то убегала, где-то пряталась. Ее преследовал человек с мертвыми блеклыми глазами и бровью, рассеченной шрамом. Он догонял ее, догонял, тянул к ней руки… и вдруг удивительно изменился, превратился в осанистого старика с длинной бородой, в старинном камзоле из черного бархата, расшитого серебром. Старик грозил Жене костлявым пальцем и повторял хриплым, каркающим голосом:
– Пора! Пора! Проспишь!
Паромщик и восемь дюжих гребцов старались держаться возле берега, потому что ближе к середине реки течение сильнее и неуклюжее, неповоротливое суденышко запросто могло перевернуться, вывалив в воды Майна семейство городского патриция господина Фриле Генсфлейша, возвращающееся в город из своего имения, находящегося в десяти милях к северу от города.
Впереди, совсем близко, там, где медлительный Майн впадает в Рейн, воды реки намыли илистую отмель. Чтобы не сесть на мель, корабль поворачивает поперек течения.
Суденышко проплывает мимо трех огромных водяных мельниц, колеса которых неторопливо вращаются, и вот за поворотом открывается город – черепичные крыши и башни, обнесенные высокой каменной стеной. Возле пристани пришвартован десяток судов, еще столько же стоит в стороне, ожидая погрузки.
Пологий берег поднимается к городской стене, укрепленной и украшенной четырьмя внушительными квадратными башнями. За этой стеной возвышаются сорок церковных шпилей, и выше всех – красный шпиль собора Святого Мартина, жемчужины города, который еще в римские времена назывался Золотым Магунцием, а теперь называется Золотым Майнцем.
Майнц – богатый и важный город, резиденция архиепископа, одного из германских курфюрстов.
Навстречу прибывшим несется гулкий, протяжный, переливчатый колокольный звон.
И вместе с этим звоном на них надвигается резкий, неприятный, но в то же время волнующий запах, в котором смешивается запах смолы и рыбы, опилок и стружек, пеньки и дубленых кож, церковного ладана и городских нечистот.
Запах, неотделимый от средневекового города.
Семейство патриция высаживается на берег, гребцы торопливо перетаскивают их пожитки в повозки, и небольшой обоз въезжает в городские ворота. Эти ворота называются Железными – не оттого, что они сделаны из железа, а оттого, что здесь уже двести лет торгуют железным товаром.
За воротами запах города многократно усиливается, к нему присоединяются шум и крики многочисленных торговцев. Рыбники предлагают свежий улов, пригородные крестьяне – овощи и зелень, торговцы побогаче – ткани из Бургундии и Голландии, вина из той же Бургундии и Эльзаса. Из пекарни несется горячий аромат свежего хлеба, из лавки гончара – сухой и резкий жар печи для обжига. Повозки по самую ступицу вязнут в грязи немощеных улиц, навстречу им гонят коров и свиней, гусей и овец.
По сторонам улицы расположились многочисленные ремесленники – портные и шорники, плотники и столяры, бондари и сапожники, виноделы и фонарщики. Тут же устроился цирюльник, который совмещал и профессию хирурга.
Проехав мимо доброй полусотни лавок, миновав ратушу с нарядным зубчатым фронтоном и тяжелое, грубое здание нового оптового рынка, немного не доехав до недостроенной церкви Святого Христофора, повозки останавливаются возле одного из самых больших и солидных домов Золотого Майнца.
Этот дом давно уже зовется домом Гутенберга – но не потому, что такова фамилия его владельца. В те времена чаще семьи получали имена по названию своего жилища, чем дома – по имени хозяев. Владеет этим домом, как мы уже сказали, городской патриций Фриле Гейнсфлейш.
Гутенберг – это название самого дома. Прежде это место называлось Юденберг, то есть Еврейский Холм, потому что на этом месте издавна селились многочисленные майнцские евреи. Потом они переселились в другое место, а название из Юденберг превратилось в Гутенберг, позднее превратившись в фамилию его обитателей.
Слуги перетаскивают пожитки в дом, хозяин наблюдает за их работой, недовольно покрикивает. Младший сын, маленький Ганс, Ханси, оглядывается по сторонам.
Он не любит городской дом и вообще городскую жизнь. То ли дело деревня! Там столько живности, с которой можно играть – и собаки, и овцы, и телята, вообще столько интересного… можно ловить рыбу с деревенскими мальчишками, можно купаться в мельничной запруде, можно ловить крупных раков возле берега, можно мастерить воздушных змеев и запускать их…
Только одно привлекает его в городе.
Пока родители и слуги заняты разгрузкой повозок, Ханси бежит в лавку герра Мюнстера, городского писца.
Его лавка располагается за цирюльней. Герр Мюнстер – солидный и уважаемый господин. Он может написать прошение на имя архиепископа или городского совета, может написать судебную жалобу или обычное любовное письмо. А еще у герра Мюнстера можно купить латинскую грамматику, простой требник или богато украшенный часослов, календарь с датами Пасхи и Троицы, а также индульгенцию, освященную самим Папой…
Герр Мюнстер берет дорого, но и то сказать – работа писца трудная и долгая. На простое письмо уходит добрый час, а чтобы переписать требник, нужно не меньше недели. На него работают двое помощников, но почерк самого герра Мюнстера так хорош, что за его работу платят вдвойне.
Маленький Ханси, как зачарованный, следит за работой переписчика, за тем, как из-под его пера выползают замысловатые готические буквы, складываясь в слова молитвы или делового письма.
Вот было бы здорово, если бы перо само могло писать! Насколько быстрее пошла бы работа…
Ханси представил, как в огромном помещении десятки волшебных перьев переписывают учебники и псалтыри, жития святых и учебники по латинской грамматике…
Но его мечты прервал голос герра Мюнстера:
– Что тебе нужно, мальчик? Учебник?
– Нет, сударь, я хочу только посмотреть, как вы работаете.
– Что ж, смотри. Ты сам-то умеешь писать?
– Умею, сударь.
– Умеешь – так возьми этот листок. Он все равно испорчен, но тебе пригодится, на обратной стороне еще можно что-то написать или нарисовать.
Герр Мюнстер протянул мальчику листок бумаги, испорченный большой кляксой. Ханси вежливо поблагодарил его и пошел прочь, разглядывая свой трофей.
Бумага появилась в Майнце не так давно, прежде писали только на пергаменте, сделанном из выскобленных телячьих или ягнячьих шкур. На большую Библию уходят шкуры двухсот ягнят или телят, которые приходится очень долго выделывать. Оттого пергамент очень дорог, на нем и сейчас пишут самые важные документы. Но кусок пергамента, даже испорченный, герр Мюнстер не подарил бы мальчику – его можно отчистить и использовать еще раз.
Ханси вышел из лавки писца, поплелся обратно к родительскому дому. Тут навстречу ему попалась нищенка Мицци.
Старая Мицци ходит по улицам города зимой и летом в одном и том же бесформенном балахоне из рогожи, она показывает прохожим раны на ладонях, уверяя, что это стигматы, отметины Господа, такие же, как у святого Франциска. Хотя все горожане Майнца знают, что Мицци сама процарапывает эти раны ржавым гвоздем, они все же по доброте душевной подают Мицци то грошик, то корку хлеба.
Ведь священники на проповеди всегда повторяют, что подаяние нищим угодно Господу, что тот, кто будет добр к сим малым, будет добр к самому Создателю, и ему непременно будет уготовано место в Царстве Божьем…
Ханси пошарил в кармане, нашел медный грош, протянул нищенке. Та сунула его в карман, осклабилась:
– Благодарю тебя, добрый мальчик! Спаси тебя Христос!
В это время за спиной у Ханси послышались громкие голоса, ржание коней.
– Поберегись, добрый мальчик! – прошамкала нищенка беззубым ртом. – Смотри, как бы тебя не зашибли!
Ханси отступил к стене, обернулся.
По улице ехали нарядно одетые всадники, копыта их лошадей разбрызгивали уличную грязь. За ними четверка вороных коней тащила богато украшенную карету. На карете красовался герб его преосвященства, господина архиепископа, владетеля Майнца и курфюрста Священной Римской империи.
На окошке кареты раздвинулись занавески, показался сам господин архиепископ – обрюзгшее лицо, двойной подбородок, маленькие глазки. Оглядел жмущихся к стенам горожан, осенил их крестным знамением, снова скрылся за занавесками.
– Важная особа! – прошамкала старая нищенка, и в ее голосе Ханси расслышал насмешку.
– А что – и впрямь важная особа! – проговорил он, покосившись на Мицци.
Он представил, каково это – ехать в такой карете, одаряя всех вокруг благословением… каково это – быть в числе курфюрстов, в числе людей, которые решают судьбы всей империи, решают, кто из владетельных князей получит венец императора…
– Ты достигнешь куда большего, добрый мальчик! – услышал он голос старой Мицци. – Что – золоченая карета! Что – выборы императора! Благодаря твоим делам изменится весь мир, десятки и сотни тысяч людей смогут выучиться грамоте, смогут узнать правду о мире и жизни… но и много крови будет пролито за эту правду!
– Что такое ты говоришь, старая женщина? – удивленно спросил мальчик.
– Я говорю, что не грех бы добавить мне еще грошик, чтобы я могла выпить за помин своей давно ушедшей молодости в харчевне толстяка Рудольфа…
Ханси пошарил в кармане, но больше ничего там не нашел. А когда он снова повернулся к нищенке, той уже и след простыл.
Что такое она говорила о его удивительном будущем? Или все это ему только послышалось?
Женя проснулась.
Она была вся в поту, простыня сбилась в комок, а в окна уже лился бледный зимний рассвет.
Проспала!
Женя вскочила, кинулась под душ. О завтраке нечего было и мечтать. Она торопливо оделась и понеслась на работу, в ужасе думая, что с ней сделает Альбина…
А потом она подумала – что бы ни сказала, что бы ни сделала Альбина, непременно нужно рассказать ей обо всем, что вчера произошло. Рассказать как можно скорее. Самое главное – о том, что на ее глазах похитили Ушакова. И это еще вопрос, станет ли она ругаться, да Женя сама выскажет ей все, что наболело. Нечего посторонних в свои сомнительные приключения впутывать!
Но Альбины на работе не было.
Женя поняла это, едва вошла в издательство – по тому, как вольготно вели себя дамы, по тому, как они громко разговаривали, сидя вокруг стола, посреди которого стояли чайник и тарелка с пирожками и домашним печеньем.
– Садись, Женя, поешь! – хлопотала Настасья Ильинична. – Пирожки, конечно, вчерашние, но я подогрела…
Женя проглотила голодную слюну, схватила пирожок и откусила половину. Только потом, с полным ртом, невнятно поздоровалась и спросила:
– Нафей нефу?
– Что? – удивленно переспросила Настасья Ильинична.
– Нашей нету? – повторила Женя, прожевав пирожок.
– А ты что – не видишь? – Софья Петровна выразительно оглядела стол. – Могли бы мы так при ней?
– А что – звонила? Говорила, когда придет?
– Нет, не звонила, – ответила Настасья Ильинична. – Кстати, она мне нужна. Обязательно нужно кое-какие бумаги подписать. Без ее подписи платежи в банке не пройдут.
– Вот когда она нужна, тогда ее нет! – авторитетно проговорила Софья Петровна и привычно закашлялась.
– А тебе она зачем? – вдруг спросила Лера, которая до этого смотрела в окно с обычным своим отрешенным видом. Надо же, вдруг интерес проявила, с чего бы это?
– Да так просто, – Женя сделала равнодушное лицо, но, похоже, Лера не поверила.
– А куда ты вчера ходила? – продолжала она с непривычной настойчивостью. – По какому делу?
– По личному, – сухо ответила Женя, – отпросилась у Альбины с обеда и ушла. Еще вопросы будут?
Она вовсе не собиралась выбалтывать издательским теткам про все, что случилось с ней вчера. Да они бы, скорее всего, и не поверили. Лера снова отвернулась к окну, а Софья Петровна, прокашлявшись, подняла глаза на Настасью Ильиничну и предложила:
– Позвони ей сама. Конечно, говорят – не буди лихо, пока оно тихо, но раз уж нужно…
Настасья Ильинична вздохнула, покачала головой, достала телефон, набрала номер и послушала.
Потом положила телефон и проговорила:
– Не отвечает…
Все замолчали. Женя налила себе чаю, отпила. Чай остыл и пахнул веником, впрочем, он и горячий тем же веником отдает.
– Ты кушай пирожки, кушай! – Настасья Ильинична придвинула к Жене тарелку. – Не знаю, что делать… где Альбина… куда она запропастилась… Сегодня до одиннадцати нужно успеть, иначе платежка не пройдет…
Женя не выдержала и снова набрала номер Альбины. На этот раз женский голос сообщил ей, что телефон выключен.
Лера на этот раз промолчала, но во взгляде, который она бросила на Женю, было какое-то новое, незнакомое выражение – то ли удивление, то ли неприязнь. Раньше ничего подобного не было. Раньше она на Женю вообще не смотрела, как, впрочем, и на остальных. Держалась отчужденно, выглядела рассеянной, глядя на нее, хотелось иногда провести растопыренной ладонью перед ее лицом – ау, Лера, очнись… Прямая Настасья Ильинична назвала ее как-то в сердцах потусторонней. И правда, Лера казалась девушкой из другого мира.
Но только не сегодня.
– Кстати, ты, Женя, сегодня хорошо выглядишь! – проговорила бесхитростная Настасья Ильинична.
Женя посмотрелась в небольшое зеркало, что висело у них в простенке между дверью и шкафом с верхней одеждой.
Разумеется, вчера она смыла весь макияж, но, странное дело, глаза все равно блестели, и волосы, чуть подстриженные Жанной Романовной, окружали лицо светлым ореолом. И правда неплохо, Женя улыбнулась себе в зеркале.
Лера, которая в этот момент как раз поднесла к губам чашку, поперхнулась чаем, закашлялась и выбежала в коридор под удивленными взглядами коллег.
– И еще, – подала голос Софья Петровна, – раз уж ты пришла, когда допьешь чай, сходи на склад. К двенадцати приедет Мухоедов, нужно ему принести сотню экземпляров.
– Почему я… – привычно начала Женя, но Софья Петровна на этот раз не удостоила ее обычным ответом. И так все ясно, все как обычно: у Настасьи радикулит, у Софьи бронхит, а Лера очень кстати куда-то подевалась.
Женя вспомнила, что увидела в Третьем Цеху в прошлый раз. Перед ее глазами всплыло мертвое, землистое лицо с пустыми тусклыми глазами… бледный шрам, пересекающий бровь… тот страх, который она испытала, увидев на полу труп…
Да, но труп исчез, и потом она видела его, то есть не труп, а живого человека на вчерашнем приеме, будь он неладен совсем!
Ей ужасно не хотелось идти, но что поделаешь, видно, такая уж у нее судьба…
Женя вздохнула, потянулась было за третьим пирожком, но раздумала – это будет уже перебор. Еще немножко подумала – и все же взяла пирожок, но не откусила, завернула в листок испорченной корректуры – не для себя, для таинственного существа из Третьего Цеха.
– Чашку мою помоете? – бросила она Софье Петровне.
– Помою, помою!
Женя поднялась, взяла тележку, вышла в коридор. Но, открыв уже дверь, вернулась и надела куртку. На всякий случай. Мало ли, как дело повернется.
Как всегда, в кармане были ключи от квартиры… но денег не было. Женя полезла в сумку за кошельком, и тут всунулась Софья Петровна:
– Ну что ты копаешься, дверь распахнула, комнату выстудила! Ты же знаешь, что у меня бронхит!
– А будете ругаться – вообще не пойду! – рявкнула Женя. – Что, в самом деле, я у вас самая крайняя всегда!
Она напустилась на Софью, чтобы та не увидела в ее сумке маленькую серую сумочку, удивительно красивую сумочку, которую вчера она получила вместо своей от дамы в розовом платье. Утром Женя взяла эту сумочку на работу, чтобы предъявить Альбине. И вот теперь решила взять ее с собой. Она не спрашивала себя, зачем, просто руки сами сунули сумочку под куртку.
В дальнем конце коридора Лера разговаривала с какими-то двумя мужчинами. В облике этих двоих было что-то знакомое и в то же время непривычное. И в самой Лере тоже было что-то непривычное. Она как-то изменилась.
Ах, да – обычно она бледна, загадочна и молчалива, как королева эльфов, слова от нее не дождешься, а тут она оживленно разговаривает с этими двумя подозрительными типами, и лицо разрумянилось, и даже жестикулирует… вот она даже коротко рассмеялась… совсем на нее непохоже!
Женя пригляделась.
Хоть их и разделяло приличное расстояние, но ей показалось, что она узнала этих двоих мужчин. Одинаковые темные костюмы, неловко сидящие на накачанных фигурах, одинаковые настороженные взгляды, одинаковые повадки опасных хищников…
Это были те двое мужчин, от которых она накануне пряталась на парковке! Надо же, нашли ее таки! Но как? А может, они искали Альбину? А эта сволочь Лерка выдала им ее, Женю. Дескать, где Альбина не знаю, но вон та может знать. Ведет себя странно, какие-то у нее с Альбиной были дела, что-то про нее точно знает…
Ну надо же, наша спящая красавица очнулась от летаргического сна! И прекрасно себя чувствует в иной ипостаси…
Сердце Жени пропустило один удар, а потом забилось в бешеном, невообразимом темпе. Она повернулась и пошла в противоположную сторону.
Только не бежать! Если она побежит – эти двое заметят ее и бросятся в погоню!
А те двое уже закончили разговор с Лерой и неторопливо пошли в ее сторону.
Тут она подошла к двери лифта, нажала кнопку.
К счастью, кабина была на их этаже, и двери сразу гостеприимно раздвинулись.
Женя торопливо вошла в лифт, в последнюю секунду боковым зрением заметив, что двое мужчин стремительно приближаются и уже перешли на бег.
К счастью, она успела нажать кнопку, кабина закрылась и заскользила вниз.
Вот кабина остановилась на первом этаже, двери с громким лязгом раздвинулись. Женя вышла из лифта, катя перед собой тележку, прислушалась…
И тут же услышала стремительный, дробный топот, несущийся с лестницы.
Ну да, те двое не стали дожидаться лифта, они побежали вниз по лестнице, чтобы перехватить ее здесь, в пустых коридорах полуподвального этажа. Здесь, где им никто не помешает, где с ней будет куда легче расправиться.
Женя припустила знакомым коридором в сторону цеха. Не потому, что на что-то надеялась, на что-то рассчитывала – а просто побежала в привычном, знакомом направлении.
Тележка предательски грохотала, выдавая ее местоположение, но Женя уже не обращала на это внимания, она бежала, чувствуя себя затравленной дичью…
Вот она добежала до знакомой железной двери, рванула ее изо всех сил…
Дверь, как всегда, подалась с трудом, с тяжелым, надсадным скрипом. Не скрипом – горестным, трагическим стоном. И как всегда, раскрылась не до конца, словно ей что-то мешало.
Женя с трудом протиснулась в дверь, боком протащила тележку. Промелькнула мысль – а зачем вообще она эту тележку тащит, ей бы самой спастись…
Но эта мысль тут же ушла на глубину, остался только страх, только желание бежать, бежать от преследователей. Только древний инстинкт, оставшийся с незапамятных времен.
В Третьем Цеху, как всегда, царила настороженная, неприязненная, враждебная тишина. Женя быстро шла по узкой тропинке, проторенной среди старых станков и пустых фанерных ящиков, среди этого заколдованного леса. Ну да, где же еще бежать затравленной дичи, как не в заколдованном лесу!
Как всегда, ей казалось, что там, в этом лесу, в этой груде бесполезных, истлевших вещей, таится что-то неведомое – но теперь эта неведомая сила казалась ей не такой враждебной, не такой опасной, как те двое, что бежали по ее следу.
Как всегда, в углу что-то зашуршало, и Женя привычно пробормотала, не поворачивая головы:
– Это я! Ты позволишь мне пройти?
И как всегда, из дальнего угла донесся едва слышный таинственный шепот:
– Поспеш-ши! Проходи!
Женя сделала еще несколько шагов – и на мгновение задержалась, чтобы положить на знакомый ящик свое приношение духу этого цеха – пирожок Настасьи Ильиничны.
И снова бросилась вперед.
И вдруг прямо перед ней на тропинку упал огромный ящик. Этот ящик перегородил дорогу к двери, ведущей на склад. Он намертво закрыл дорогу и был слишком велик, чтобы Женя смогла сдвинуть его собственными силами…
Женя замерла, ее окатила волна ужаса.
Этот загадочный цех не помог ей, наоборот – он перекрыл ей единственный знакомый путь, чтобы она скорее попала в руки преследователей…
И в ту же самую секунду она услышала за спиной горестный, тоскливый стон…
Ну да, это открылась железная дверь, чтобы пропустить тех двоих людей…
Женя сжалась, сгорбилась, опустила голову.
Она больше ни на что не надеялась.
Сейчас эти двое догонят ее, и все будет кончено. Осталась, может быть, всего одна минута. Может, оно и к лучшему. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
За спиной у Жени раздались тяжелые приближающиеся шаги.
И вдруг откуда-то справа, из груды бесполезных обломков, до нее донесся знакомый шепот:
– Пос-спеши!
Женя изумленно распахнула глаза.
Он что, издевается? Куда спешить, если дорога перегорожена огромным ящиком?
И снова до нее донеслось едва слышное:
– С-сюда!
Она повернула голову в сторону шепота – и увидела сбоку от перегороженной тропинки большой заржавленный станок, что-то вроде старинного печатного пресса. Внутри этого станка был узкий темный лаз, через который она вполне могла бы пробраться…
Тут у нее за спиной раздался оглушительный грохот, словно там сошла горная лавина.
Женя против своей воли оглянулась – и увидела, что груда деталей и ящиков обрушилась на тропинку. Судя по всему, как раз на тех двоих, которые ее преследовали.
Из-под обвала донеслась приглушенная ругань, груда зашевелилась – преследователи были живы и здоровы, обвал их только немного задержал, дав Жене небольшую фору.
Из-за груды ящиков до нее снова донесся знакомый свистящий, едва различимый шепот:
– Пос-спеши!
И правда, нельзя было терять драгоценные секунды, которые она выиграла благодаря обвалу. Женя сбросила оцепенение, метнулась в сторону, согнулась и нырнула в темный лаз, внутрь заржавленного печатного пресса, проползла по нему, собирая по пути многолетнюю слежавшуюся пыль, оказалась в темной извилистой пещерке, образованной десятком нагроможденных друг на друга ящиков, встала на четвереньки и двинулась дальше, стараясь не шуметь и не думать о том, что будет, если все эти ящики обрушатся на нее.
Сзади, там, откуда она только что убежала, снова раздался грохот, затем послышались тяжелые шаги – должно быть, преследователи выбрались из-под завала и бросились вперед. Потом прозвучал раздраженный, резкий голос:
– Куда она подевалась?
Ему тотчас ответил второй голос:
– Да куда она могла деться? Здесь где-то!
Женя снова поползла вперед… и вдруг проход, по которому она двигалась, уперся в стену.
Что теперь?
Она сама себя загнала в ловушку. Теперь ее положение стало в буквальном смысле безвыходным. Правда, ей пока что удалось спрятаться от преследователей, но надолго ли?
Женя постаралась взять себя в руки, успокоиться.
Главное, не паниковать. Нужно внимательно обследовать свое укрытие, может быть, отсюда можно как-то выбраться…
Легко сказать – обследовать! Вокруг было темно, как в животе у крокодила.
Только не паниковать! Нет ничего опаснее паники!
У человека помимо зрения есть еще четыре чувства. В частности, осязание.
Женя на ощупь обследовала стены прохода – нигде не было выхода. Со всех сторон были только плотно составленные ящики. Тогда она ощупала стену перед собой – и нащупала на этой стене привинченную к ней решетку. Должно быть, это была решетка, закрывавшая вентиляционный ход. Судя по размерам этой решетки, вентиляционный ход достаточно широкий, чтобы по нему мог проползти человек. По крайней мере, такая худенькая девушка, как Женя.
Женя внимательно ощупала решетку, нашла винты, на которых она держалась. Если их отвинтить, можно попытаться пролезть внутрь… вот только как их отвинтить?
Она попробовала отвинтить один винт ногтем – но ноготь тут же сломался, а винт даже не шелохнулся. Нет, так дело не пойдет… только все ногти обломаешь…
Черт, что же делать?
Попытаться выбить решетку? Но из этого ничего не выйдет, удары только крепче прижмут ее к стене, да и шум поднимешь, выдашь свое положение…
Женя в сердцах ударила кулаком по одному из ящиков…
И тут же что-то упало рядом с ней на пол, отчетливо звякнув по бетонному полу. Женя пошарила по полу рукой и нашла там мелкую монетку.
А что… монеткой вполне можно открутить винты… вот интересно, откуда взялась эта монетка в самый подходящий момент? Неужели ее подбросило то самое загадочное существо, обитающее в Третьем Цеху? То самое существо, которому она каждый раз оставляет какое-нибудь маленькое угощение?
Она вгляделась в темноту и прошептала:
– Это ты мне помогаешь? Спасибо!
И из темноты снова донесся тот же самый шепот:
– Пос-спеш-ши!
– Сама знаю! – вздохнула Женя и с новой силой принялась за решетку.
Монетка вполне подошла на роль отвертки, в темноте она даже удобнее. Один за другим Женя отвинтила все винты, сняла решетку и заглянула в вентиляционный ход.
Оттуда пахнуло застарелой, слежавшейся пылью и плесенью, но другого выхода все равно не было.
Женя глубоко вдохнула и нырнула в проход.
Позади, у нее за спиной, снова раздался едва различимый шепот:
– С-счас-стливо!
Впрочем, может быть, Жене это просто послышалось. Ну, разумеется, послышалось.
Она ползла вперед, опираясь на локти и колени.
Вокруг было темно и пыльно, но она ползла и ползла, не останавливаясь, повторяя про себя, что чем быстрее она ползет, тем скорее все это кончится. В носу чесалось, и ужасно хотелось чихнуть, но Женя терпела, чтобы не выдать себя.
Вдруг впереди раздался тонкий противный писк.
О господи… неужели это крысы?! Только этого не хватало!
Женя негромко постучала по стенке короба, чтобы отпугнуть крыс, и снова поползла вперед. Так прошло еще несколько бесконечных, отвратительных минут, и наконец впереди показалось бледное, расплывчатое пятно света.
Этот свет добавил Жене сил, она поползла быстрее.
Свет становился все ярче и ярче, и наконец перед Женей показалась еще одна решетка.
На этот раз Женя просто ударила ее кулаком. Теперь она не боялась шуметь, поскольку уползла далеко от своих преследователей, да и выбить решетку наружу легче…
Раз, и еще раз… еще удар…
Решетка понемногу поддалась, один ее край отогнулся, теперь дело пошло намного легче, и скоро решетка отлетела, и Женя смогла выползти наружу.
То есть, не совсем наружу. Она оказалась в большом пустом помещении с низким потолком и сырыми бетонными стенами, вдоль которых были проложены трубы и кабели.
Должно быть, это был подвал бывшего завода, где проходили трубы отопления и электрические провода.
В дальней стене этого подвала, под самым потолком, было несколько небольших окошек, настолько грязных, что через них едва проникал бледный сероватый свет.
Женя растерла онемевшие ноги, отряхнулась от пыли, подошла к одному из этих окон.
Внизу под окном спала рыжая кошка. При приближении Жени кошка проснулась и недовольно мяукнула.
