Наталья Александрова
Хранитель солнца
– Ну и ну! – не выдержала Надежда.
– Ага, а главное, я и приехала-то уже на взводе. Покупатель – форменный козел, жена его – стерва, всю дорогу шипела, машина у них – развалюха, спали у бабки какой-то на сеновале, ни помыться там, туалет во дворе, я грязная, как чушка, голодная, да еще такие пенки муж мне выдает! Нашел время!
Разоралась я, конечно, дала себе волю. Потом опомнилась, взяла себя в руки – ну, не могу понять, что с ним случилось. Хорошо ведь жили, друзья все старые, хорошие, все время вместе…
Как сказала это – тут его и прорвало. Сказал, что друзья эти все ему осточертели хуже горькой редьки, что он уже смотреть ни на кого из них не может, что каждую встречу ждет с зубовным скрежетом, потому что заранее точно знает, что там будет. Ленька Голиков будет со вкусом рассказывать, как все бабы от него падают, Митька Шишкин обязательно напьется, Светка Ломакина втянет всех в какой-нибудь спор вроде бы серьезный, а сама дура-дурой, Ивановы обязательно поругаются, в общем, все как всегда будет.
И раньше так было, он заранее знает, что каждый скажет и сделает. Сказал, что его уже тошнит от этих встреч, что достало его все, причем давно. И что он в кругу друзей этих чувствует себя так, будто все еще в школе учится, как будто жизни у него не было с тех пор, как он школу закончил.
– Все ясно, – вставила Надежда, – это у него кризис среднего возраста наступил.
– Ага, только мне-то тогда не до кризиса было! Послушала я его речь страстную и поняла, что меня он тоже относит к тем самым друзьям, что я тоже ему надоела хуже той самой редьки.
Сопоставила кое-что в голове, и дошло до меня, что все это из-за того, что он другую бабу нашел. Я и говорю ему: что если уходишь к другой, то так и скажи, нечего тут разглагольствовать. Друзья ему школьные надоели, а я-то при чем? Это и его друзья тоже, не нравятся – не ходил бы!
– А он что? – спросила Надежда в лучших традициях дамской задушевной беседы.
– А он глаза не отвел и отчеканил: да, говорит, встретил другую женщину, молодую, с ней новую жизнь хочу начать с чистого листа. Поэтому ничего из этой квартиры и не возьму, вот только вещи носильные. Ясно, говорю, все с тобой ясно теперь. Значит, нашел молодую красотку, которая будет тебя в постели ублажать, а потом, когда у тебя деньги кончатся и здоровье пошатнется, ты опять ко мне приползешь. Так вот учти: этого не будет. Раз ушел к… в общем, неприличным словом ее обозвала, так сам потом с ней и разбирайся.
Лида помолчала, потом отпила глоток остывшего кофе и снова поморщилась.
– Зря, конечно, так ее назвала… – сказала она, – очень уж тогда разозлилась. А Михаил ничего не сказал, взял чемодан и ушел, дверью даже не хлопнул.
– Это плохо, – сказала Надежда, – значит, все уже для себя решил.
– Ну да… а я стопку тарелок в сердцах расколотила, потом Пашке позвонила. Он к тому времени от нас отдалился, девушка у него, собаку они завели, он мне прямо сказал: разбирайтесь сами, меня не впутывайте.
Ну, что дальше было? Работа у меня есть, квартиру он мне оставил, пока, думаю, не пропаду.
Трудно, конечно, было первое время к этой мысли привыкать, что я теперь одна, что мужа нету… ну, у людей еще хуже бывает.
– А как же друзья ваши, как они это восприняли?
– Друзья… – Лида помолчала, – друзья, конечно, узнали как-то, хотя я никому не говорила, только звонит Светка Ломакина и квохчет как курица, которая снеслась. Как, орет, да что, да почему это? Ну, послала я ее подальше, вежливо, но твердо.
Потом еще кто-то звонил – не то на дачу приглашали, не то на новоселье, я уж не помню. Говорят, что Михаил от них откололся, а я-то своя, родная. Так что всегда рады меня видеть.
А я как представила, что весь вечер придется обсуждать мои проблемы… нет, говорю, спасибо, конечно, за приглашение, но не могу я. Не то настроение.
Но все-таки прорвались ко мне девчонки, хорошо хоть без мужей. Долго говорили, оказалось, все они про Михаила вызнали, Петербург – город маленький, все про всех все знают. Девица – моложе его на двадцать лет, представляешь?
– Не представляю… – поежилась Надежда, волей-неволей набежали мысли, что вот если бы ее муж… хотя они познакомились, когда ей самой было сорок… И никого он не бросал ради нее, его жена умерла.
– Вот уж не думала, что мой муж такой идиот! – с сердцем говорила Лида. – Ну, подружки твердят, что это ненадолго, дескать, страсти хватит на год максимум, а потом что? И ей он надоест, потому что денег с него взять много не получится. То есть он работает, фирма на хорошем счету, деньги какие-то есть, но не для ее аппетитов.
А ему, конечно, лестно, что такая молодая красотка на него внимание обратила, но ведь еще и разговаривать о чем-то с ней нужно… А у них, молодых, с этим сложно. В общем, утешали они меня, как могли, выпили мы конечно, а потом я решила, что с меня хватит. Поговорили – и будет, у меня своя жизнь, и если Михаил опомнится, то я еще подумаю, принять ли его обратно. Во всяком случае, с друзьями школьными советоваться не стану.
– Это правильно, – поддержала Надежда.
– Ну да… время идет, приходится как-то все же с Михаилом общаться. То письмо ему важное пришлют на наш адрес, то еще что…
Потом приходит мне бумага по поводу развода. Я звоню – ты что, не мог предупредить раньше? Он говорит, думал, что ты против будешь. Да нет, говорю, я не против. Спокойно так говорю, потому что ночь целую над этой бумагой просидела и поняла, что неправы подружки мои были, все у него с этой девицей серьезно.
Ну, что делать, ребеночка, что ли, ждете, спрашиваю.
Да нет, говорит, это тут ни при чем, просто решили официально судьбу свою соединить. Он детей не очень хочет, а она, его жена будущая, сейчас как раз диссертацию пишет, ей не до детей.
– Так и сказал про судьбу? – полюбопытствовала Надежда.
– Ага. Но, говорит, ты не думай, квартиру я у тебя отнимать не собираюсь, от своей доли отказываюсь. А тут у меня как-то выгодная продажа случилась, потом еще одна, и он как раз звонит, хочет квартиру на меня переписать официально. Ну, я и говорю, что деньги ему отдам, хоть сколько-то. Он заблажил, конечно: не надо, да не надо! Надо, говорю, Миша, раз такое дело, не хочу у тебя в долгу быть.
– Тоже правильно! – сказала Надежда.
– Ну да. Значит, развели нас быстро, не тянули нисколько, помириться не предлагали. Бумаги все на квартиру я оформила, тут ко мне сын переехал с девушкой своей и собакой, у них в квартире ремонт.
Ну, конечно, не привыкла я, когда гвалт такой в доме, музыка орет, гости у них каждый день, да еще зима была, а зимой у меня работы немного, сама понимаешь.
И звонит как-то Ленька Голиков, у меня, говорит, день рождения, если не придешь – обижусь насмерть. Ну, я и пошла. Прихожу к нему, а там никого нету. Стол накрыт на нас двоих.
Это, спрашиваю, как понимать?
А так, отвечает, что выходи за меня замуж. Он, говорит, с девятого класса меня любит, но я как к Мишке прилепилась, так ни на кого больше и не смотрела. И когда я замужем была, то он и думать себе обо мне запретил. Оттого и женился три раза, что все ему было не то, все жен своих со мной сравнивал и не в их пользу получалось. А теперь, уж два года почти прошло, мол, не вернется Михаил, так что нам с ним, говорит, прямая дорога в ЗАГС.
– Ничего себе! – ахнула Надежда. – Прямо как в сериале!
– Ну да. И кольцо достает из коробочки, и шампанское рвется открыть.
– Как-то он быстро…
– Вот-вот. А ты меня, говорю, спросил, хочу ли я за тебя замуж? Ты, говорю, в уме вообще? Ты меня за полную дуру держишь? Думаешь, вот я сейчас все брошу и побегу за тебя замуж? Нет уж, милый, мне эти школьные любови уже вот где! Может быть, я когда-нибудь и выйду замуж, но второй раз на эти школьные грабли наступать не стану!
– Строго ты с ним!
– Да, но понимаешь, с Ленькой иначе нельзя, сразу нужно было все отрезать, а то он бы таскался ко мне, уговаривал, ныл… нет, все к лучшему. Но пришлось, конечно, с друзьями школьными распрощаться навсегда, чтобы с Ленькой там не встречаться.
Сын с девушкой и собакой съехали, и осталась я одна. То есть работа, конечно, но… доходили кое-какие слухи про Михаила. Жили они счастливо, жена его молодая диссертацию защитила, работает, статьи пишет, преподает в Университете. Так что насчет того, что разговаривать с ней Михаилу не о чем, это еще как посмотреть, он-то у меня книжки еще с юности не больно читал.
– Это она была там, в музее? – догадалась Надежда.
– Ну да, она, Алена ее зовут, она в Университете преподает, статьи пишет, теперь вот еще консультант тут… Оттого я так и запаниковала. Еще подумает, что я нарочно за ней слежу. Надя, вот честное слово, случайно я на эту выставку пришла!
– Да верю я, верю… сама же говорила, что Петербург – город маленький… И давай уж пойдем отсюда, времени много, у меня кот дома голодный.
Вечером, вспоминая эту встречу, Надежда отметила, что положительный момент все же был: Лида довезла ее на своей машине до метро.
На следующий день в новом музее все шло своим чередом. Розалия Семеновна проводила очередную экскурсию. Народу было не так чтобы много, группа едва набралась, директор будет недоволен. Но все же Розалия Семеновна была рада, что сможет рассказать людям много интересного.
– В этой витрине вы можете увидеть уникальные ювелирные изделия минойской цивилизации, существовавшей на Крите более двух тысяч лет до нашей эры – бусы, перстни с печатями и золотые фигурки, которые пришивали к одежде. Посмотрите, как разнообразны эти фигурки – здесь есть изображения животных, птиц, растений…
Розалия Семеновна говорила хорошо поставленным голосом, при этом она не смотрела на содержимое витрины, которое помнила наизусть, она повернулась лицом к экскурсантам и плавно жестикулировала руками, подчеркивая каждое слово.
– Также вы видите здесь хорошо сохранившийся золотой лабрис, то есть двусторонний топор…
– Что, правда он золотой? – недоверчиво осведомился один из посетителей, плотный лысоватый мужчина, которого против его воли привела на выставку жена, три дня его пилила не хуже бензопилы – пойдем да пойдем, совсем ты у меня серый, в компанию приличную стыдно с тобой прийти. – Им же ничего не разрубишь! Золото, оно же мягкое!
– Это очень хороший вопрос! – оживилась Розалия Семеновна. – Лабрисы, двусторонние топоры, использовались исключительно в ритуальных целях…
– На похоронах, что ли? Это ведь похороны называют ритуальными услугами…
– Ну, в частности, и на похоронах… – сухо проговорила Розалия Семеновна, и тщательно уложенные ее седые кудряшки закрутились еще туже.
– А он правда золотой? – не унимался экскурсант. – Это же кучу денег стоит!
– Разумеется, это очень ценный экспонат, – проговорила Розалия Семеновна, неодобрительно поджав губы. – Но ценность его заключается не в количестве использованного золота, а в его исключительной исторической и художественной составляющих. Начать с того, что ему больше четырех тысяч лет…
– Старье какое… – вполголоса прокомментировал экскурсант.
Жена толкнула любопытного мужчину локтем и прошипела:
– Как ты себя ведешь?
– А что я сказал? – отмахнулся тот. – Само собой, старье… когда ты тот диван выкинула… – Тут жена хорошо тренированным движением ткнула его кулаком в живот, да так ловко, что никто из окружающих ничего не заметил.
Одна только Розалия Семеновна посмотрела на семейную пару крайне неодобрительно и перешла к соседней витрине.
– Самый ценный экспонат нашей выставки вы можете увидеть здесь. Эта монета совершенно уникальна. Как и остальные экспонаты, она найдена во время раскопок в сакральной пещере Аркалохори, но она несомненно принадлежит к другой культуре, значительно более древней, чем минойская. Возможно, она на тысячу лет старше всех находок на Крите.
Несомненно, это самая древняя из всех когда-либо найденных монет, и при этом удивительно хорошо сохранившаяся. Ученые всех стран безуспешно бьются над загадкой этой монеты, но до сих пор никому не удалось точно датировать ее и определить, в каком государстве она была изготовлена…
– А чего тут гадать-то? – снова заговорил неугомонный мужчина. – На ней же все ясно написано: две тысячи тринадцатый год, девяносто лет со дня основания футбольного клуба «Динамо»… у меня такая тоже есть! А что, она правда такая дорогая? И сколько же она стоит?
– Что вы такое говорите?! – возмущенно проговорила Розалия Семеновна, покрываясь красными пятнами, и кудряшки ее встали дыбом. – Какой тринадцатый год? Какой футбольный клуб?
Жена снова ткнула своего разговорчивого супруга локтем. Тот запыхтел, как закипающий чайник.
– Что ты пихаешься! Если там правда написано… можешь сама посмотреть…
Розалия Семеновна наконец повернулась к витрине, надела очки, которые висели на цепочке, и уставилась на монету…
И тут же беззвучно сползла на пол, да так быстро, что никто не успел ее подхватить.
В музее поднялась суета.
В зал вбежала старшая хранительница Мария Сергеевна, затем вызвали директора музея…
Вначале все хлопотали вокруг бесчувственной Розалии Семеновны, но затем директор увидел, что в витрине вместо бесценного экспоната лежит юбилейная монета десятилетней давности.
Ему тут же захотелось упасть в обморок, как эта старая кошелка Розалия, но он не мог этого себе позволить. Требовалось встретить грядущие неприятности лицом к лицу. А что неприятности будут, это он знал точно. Они уже есть.
Он с ненавистью посмотрел на лежащую Розалию Семеновну, препоручил экскурсантов старшей хранительнице и ушел к себе в кабинет.
Там для начала он взял себя в руки и позвонил в полицию.
Он представился и сообщил, что в его музее украден ценнейший экспонат.
– К вам сейчас выедут наши сотрудники. А пока скажите, были ли в вашем музее посторонние?
– Посторонние? Нет, посторонних у нас не было… То есть посетители, конечно, мы же музей…
Однако он кое-что вспомнил и, закончив разговор с полицией, устремился к главному входу в музей.
Там, напротив входа, дремал с открытыми глазами Николай Степанович, отставник пенсионного возраста, который работал в музее охранником.
Работа эта была суточная, и Николай Степанович дежурил на своем посту со вчерашнего вечера.
Директор остановился перед охранником и возмущенно прошипел:
– Спиш-шь?
– Кто спишь? Я спишь? – Отставник вылупил глаза. – Я никогда не спишь на рабочем месте, я правила знаю и неукоснительно соблюдаю трудовую дисциплину!
– Соблюдает он! – рявкнул директор. – Ты вчера вечером кого-нибудь в музей пускал?
– Кого вы велели – того и пускал, – ответил охранник, хлопая глазами. – Вы мне лично по телефону сказали, чтобы я эту профурсетку впустил, я ее и впустил…
– Не профурсетку, а научного консультанта… – машинально поправил директор охранника.
– Вы мне по телефону сказали, чтобы я впустил эту научную профурсетку… – повторил охранник, четко давая понять директору, что не позволит перевести на себя стрелки.
Охранник он был опытный, много лет уже на этой работе. И в банке работал, и в торговом центре, и в антикварном магазине… А в музей этот перешел, потому как работа непыльная, сиди себе при входе, а ночью и поспать можно. Только вот не ошибся ли он? Теперь главное – от этого козла директора отбиться.
– Сказал… – тоскливо повторил директор, и Николай Степанович тут же понял, что директор – не боец.
Директор и правда скис, потому что накануне вечером ему позвонила Алена Птицына, консультант из Университета, и сказала, что ей срочно нужно взглянуть на некоторые экспонаты выставки.
– А до утра это не потерпит? – уточнил директор.
– Нет, Альберт Иванович! – жалобным голосом ответила Алена. – Не потерпит! Мне завтра утром уже нужно сдать статью в печать, а для этого нужно непременно уточнить кое-какие датировки… Мы же с вами хотим, чтобы статья как можно раньше появилась в печати, это будет хорошей рекламой музею, не так ли?
Альберт Иванович тяжело вздохнул.
По музейным правилам, если он разрешал постороннему человеку прийти в музей в неурочное время, он сам должен был этого человека сопровождать. А ехать вечером в музей ему не хотелось…
– Ну, Альберт Иванович, я вас очень, очень прошу! – мурлыкала Алена. – Я вам буду очень, очень признательна!
Она добавила в свой голос сексуальную хрипотцу и повторила:
– Я буду очень признательна! Моя признательность не будет иметь никаких границ!
В этом голосе Альберту Ивановичу послышалось обещание. Альберт снова вздохнул – на этот раз мечтательно.
Алена Птицына, научный консультант, присланный из Университета перед открытием в музее эпохальной выставки искусства Древнего Востока, поразила его в самое сердце.
Он ожидал увидеть засушенную научную мымру, а к ним в музей приехала яркая молодая красотка, которой место было не на научной кафедре, а на конкурсе красоты или на подиуме модного дефиле.
Тем не менее эта красотка была кандидатом наук и старшим научным сотрудником. И на ее счету числились десятки серьезных статей и научных работ.
Альберт Иванович, интересный ухоженный господин средних лет, любил женщин. Но на работе его окружали или интеллигентные старушенции, всю жизнь проведшие среди допотопных экспонатов, или бледные, бесцветные, худосочные мымры, у которых впереди были такие же безрадостные перспективы.
На их фоне Алена Птицына выглядела особенно привлекательной… Правда вела она себя сдержанно, держалась с ним строго, а что еще было делать, когда эта старая галоша Розалия тащилась за ними по пятам, вперивши свои очки им в спину и ни на минуту не отвлекаясь.
Но теперь все будет по-другому…
Альберт Иванович представил, что окажется с Аленой один на один в залах своего музея, в их романтической полутьме, и сердце его взволнованно забилось…
– Я вас очень, очень прошу! – повторила Птицына, еще добавив в свой голос сексуальности.
– Хорошо… – сдался Альберт Иванович, – я сейчас приеду.
И он отправился в музей.
Однако на полпути с ним произошел неприятный инцидент.
Он ехал по Загородному проспекту, когда его машину неожиданно подрезал какой-то неказистый «Опель».
Альберт Иванович резко затормозил, но было слишком поздно, и он врезался в эту чужую машину.
Раздался отвратительный скрежет.
«Опель» остановился, из него выскочил лохматый тип и с ходу накинулся на Альберта Ивановича:
– Ты что, первый день за рулем? Права купил? Глаза залил? Смотреть надо, куда едешь!
– Слушай, ты сам виноват! – попытался отбиться Альберт. – Это ты меня подрезал!
– Ты сзади ехал и дистанцию не держал, значит, по-любому ты виноват! – возражал хозяин «Опеля».
Альберт Иванович вышел, осмотрел повреждения и предложил обменяться телефонами и разойтись по-хорошему.
– Нет, так не пойдет, будем ждать ГИБДД! – настаивал лохматый. – Пускай они все своими глазами увидят! – Он достал телефон и начал набирать номер.
Тут в кармане у Альберта Ивановича зазвонил его собственный телефон.
Альберт Иванович поднес телефон к уху и услышал сексуальный голос очаровательной Алены:
– Альберт Иванович, вы скоро? Я уже у входа в музей! Только меня этот ваш противный охранник не пропускает, говорит, без вас не имеет права…
– Алена, извините, но я тут попал в аварию…
– Ох… что же делать? Вы там надолго застряли?
– Боюсь, что надолго…
– Как же быть?
– Дайте мне охранника…
Алена тут же передала телефон отставнику, и Альберт Иванович сказал тому:
– Николай Степанович, пропустите ее!
– Под вашу ответственность! – отвечал бдительный охранник.
– Под мою, под мою…
На этом разговор прекратился.
Гаишники все не ехали, и вдруг водитель «Опеля» резко изменил настроение.
– Ладно, – сказал он Альберту. – Обменяемся телефонами, потом разберемся…
– Давно бы так!
Альберт Иванович тут же позвонил на вахту музея, но охранник сказал ему, что консультантка уже ушла.
Так что ехать в музей не имело смысла, и разочарованный Альберт Иванович вернулся домой.
И вот сейчас охранник в упор смотрел на него и повторял:
– Вы мне лично по телефону сказали, ее пропустить!
– Сказал… – с тяжелым вздохом согласился Альберт Иванович. А что ему оставалось?
Оставалось ему, конечно, найти эту самую Алену и выяснить ее версию событий.
Он набрал тот номер, с которого она звонила накануне, но равнодушный механический голос ответил ему, что данный номер не обслуживается.
У Альберта засосало под ложечкой.
Однако он снова взял себя в руки и позвонил на кафедру Университета, где работала Алена Птицына, и спросил, может ли он с ней поговорить.
– А Алена Викторовна сегодня не пришла на работу, – ответила ему секретарша.
– Не пришла… – как эхо, повторил Альберт, и неприятные ощущения под ложечкой многократно усилились.
И тут охранник сообщил ему, что прибыли люди из полиции.
Это были два человека – один средних лет, лысоватый и плотный, другой – молодой, курносый, с оттопыренными розовыми ушами.
Этот лопоухий носился по залам музея, как молоденький фокстерьер, и заглядывал во все углы.
Старший же сразу прошел в кабинет Альберта Ивановича и молча уставился на него строгим пристальным взглядом.
Наконец, когда молчание стало невыносимым, он произнес:
– Что именно у вас пропало?
– Монета.
– Всего одна монета? – в голосе полицейского прозвучало удивление – мол, из-за такой мелочи нас вызвали!
– Она очень редкая… да что я говорю – она уникальная. Другой такой не существует.
– И дорогая?
– Очень дорогая!
Полицейский достал старомодный блокнот, что-то в нем записал и произнес единственное слово:
– Нехорошо.
– Что именно нехорошо? – переспросил директор.
– Вы лично допустили к ценному музейному экспонату постороннего человека.
«Вот гад! – директор недобрым словом вспомнил охранника. – Уже настучал!»
– Она не посторонний человек, – поспешил он возразить. – Она официальное лицо… научный консультант…
– Все равно, она в вашем коллективе не числится, значит, без сопровождения ее нельзя было допускать. Кстати, где она? Вы с ней уже связались?
– Нет… я ей звонил, и по личному телефону, и по месту работы… по личному она не отвечает, и на работу не вышла…
– По личному, значит… – повторил полицейский с непередаваемым выражением.
– По личному – это ничего не значит… – поспешил оправдаться директор. – Это просто ее мобильный…
– Все понятно! – перебил полицейский. – Можете не оправдываться! А мы ее сами найдем! Сообщите нам все ее личные данные…
Альберт Иванович поспешно продиктовал все данные Алены Птицыной, которые знал.
В это время в кабинет директора заглянул второй полицейский – молодой и шустрый. Он что-то вполголоса сказал напарнику. Тот послушал его и что-то так же тихо ответил.
Альберт Иванович не жаловался на слух, но тут не расслышал ни слова.
Молодой полицейский исчез.
Два часа спустя старший из двух полицейских, тот самый плотный и лысоватый капитан по фамилии Севрюгин, который проводил первичный опрос Альберта Ивановича, сидел в своем кабинете и задумчиво разглядывал листок, на котором были нарисованы непонятные стрелки, кружки и зигзаги. В этих каракулях не было глубокого смысла, они просто помогали капитану сосредоточиться. Кроме того, придавали ему умный и целеустремленный вид.
Капитан выводил очередной зигзаг, когда дверь кабинета с шумом распахнулась, и в него ворвался молодой сотрудник – тот самый, курносый и лопоухий, похожий на жизнерадостного фокстерьера. По званию он был старший лейтенант, а по фамилии Сидоров.
Эта обыкновенная и распространенная фамилия, в сочетании с юношеской подвижностью и любознательностью Сидорова, отчего-то вызывала у всех его сослуживцев неуместную улыбку, а некоторые любители популярной оперной музыки даже напевали вполголоса, на мотив известной арии Фигаро:
«По-олицейский я Си-идоров!
Сидоров! Я тут… Сидоров! Я там…
Сидоров тут, Сидоров там, Сидоров здесь, Сидоров вышел…»
Итак, растрепанный и запыхавшийся старлей Сидоров появился на пороге кабинета.
Его старший товарищ выразительно взглянул на часы и проговорил неодобрительно:
– Где ты ходишь, Сидоров? Я тут, понимаешь, над делом напряженно думаю, можно сказать, всю голову сломал, а тебя черти неизвестно где носят!
– Я извиняюсь, известно где. Я, товарищ капитан, собирал информацию о подозреваемой.
– Ну и как – много собрал? – В голосе старшего товарища звучала легкая насмешка.
– Много! – Сидоров насмешки не уловил, он вообще к своей работе относился очень серьезно. – Только можно, я отдышусь?
– Ладно, не возражаю!
Сидоров сел за свой стол, перевел дыхание, затем достал из внутреннего кармана пиджака телефон.
– Ты кому это звонить собрался?
– Я никому… у меня в телефоне информация записана.
– Ах, в телефоне… ну, давай свою информацию!
– Значит, так… Птицына Алена Викторовна, старший научный сотрудник кафедры… тут какое-то сложное название… Восточного факультета Университета.
– Ишь ты, старший научный!
– Так точно, к тому же кандидат наук. Год рождения такой-то…
– Надо же, немногим старше тебя, а уже кандидат и старший сотрудник! А что у нее с семейным положением?
– Муж у нее имеется, Звонарев Михаил Петрович, такого-то года рождения…
– Вот как! Все-то она успела – и карьеру сделать, и замуж выйти… а дети у нее есть?
– Вот чего нет, того нет.
– Значит, все же не все успела!
Капитан Севрюгин нарисовал на своем листке еще один аккуратный кружок и осведомился:
– Ты ее нашел?
– А это как сказать…
– Что-то я тебя, Сидоров, не понимаю. Ты ее или нашел, или нет. С этим все должно быть однозначно.
– Я извиняюсь, не совсем.
– Поясни.
– Ее собственный телефон не отвечает. Домашний тоже не отвечает. На работе Птицына сегодня не появлялась.
– Так и говори – не нашел!
– Подождите… Дело в том, что на имя ее мужа, этого самого Михаила Звонарева, зарегистрирована автомашина «Тойота», регистрационный номер такой-то… – Сидоров сделал эффектную паузу.
– Ну и что? Мало ли, на кого что зарегистрировано!
– Но вот что интересно. Я просмотрел вчерашние записи с камеры видеонаблюдения около музея, и на этих записях появилась та самая автомашина.
– Ну, все ясно. Значит, она приезжала в музей на машине мужа. Что не удивительно.
– Но это не все! Сегодня на двадцатом километре Мурманского шоссе обнаружена сильно обгоревшая машина. И это – та самая «Тойота», зарегистрированная на Михаила Звонарева…
– Ну, ясно – провернули дело и избавились от машины, которая засветилась на камерах…
– Не только! – и Сидоров снова сделал паузу.
– Не тяни, Сидоров! – прикрикнул на него старший товарищ. – Ты не в школьном драмкружке!
– Есть не тянуть! В этой самой сгоревшей машине обнаружен женский труп. Тоже сильно обгоревший. Но на первый взгляд это труп Алены Птицыной.
– На первый взгляд? – переспросил капитан. – Ты уже и взглянуть успел?
– Никак нет! Взглянуть я не успел, но поговорил по телефону с сотрудником ДПС, который нашел эту машину. Он – мой старый знакомый…
– Везде-то у тебя, Сидоров, знакомые! И что твой старый знакомый сообщил?
– Описал труп, и прислал мне фотографию. И по описанию, и по фото получается, что это Алена Птицына. Можете взглянуть…
Он протянул старшему товарищу телефон, на экране которого было нечто отдаленно похожее на огромный сильно пережаренный кусок мяса, завернутый в обгорелые лохмотья.
– Гадость какая! – поморщился капитан, возвращая телефон. – И почему ты, или этот твой знакомый, считаете, что эта головешка похожа на Алену Птицыну?
– Ну, во‐первых, совпадает рост – сто шестьдесят восемь сантиметров, и телосложение – примерно «М»…
– Что еще за «М»? Это туалет бывает «М» и «Ж»! Слыхал старый анекдот: «М» – для мадам, а «Ж» – для жентельменов?
– Не слыхал! – отмахнулся Сидоров. – А «М» – это средний размер женской одежды.
– А, так бы и говорил! И это все?
– Нет, не все. На погибшей женщине надето пальто, так вот…
– Да от этого пальто ничего не осталось!
– Кое-где уцелели отдельные фрагменты. Так вот, это пальто – кашемир цвета топленого молока… то есть было до того, как обгорело. А Алена Птицына, по показаниям свидетеля, вчера приезжала в музей именно в таком пальто… Дорогое пальто, красивое… было…
– Вот как! – Севрюгин нарисовал еще один кружок, особенно аккуратный, поставил рядом с ним жирную точку и припечатал:
– Значит, Сидоров, мы с тобой это дело раскрыли! Причем удивительно быстро. Возможно, нас с тобой ожидает премия в размере месячного оклада.
– Как – уже раскрыли? – удивился Сидоров.
– Раскрыли! – повторил его старший товарищ и продолжил тоном умудренного жизнью человека:
– Начать с того, что в случае убийства женщины в девяти случаях из десяти убийца – ее муж или, если мужа нет, любовник. У Птицыной муж есть… то есть был, значит, он и виноват.
– Но есть же десятый случай!
– Десятый – он и есть десятый. А кроме того, тут имеются дополнительные обстоятельства. В лице машины…
– В лице? – переспросил Сидоров. – У машины же нет лица!
– Ну, или не в лице, а скажем, в моторе… вообще, Сидоров, не придирайся к словам! Я чувствую, что поторопился насчет премии лично для тебя!
– Я не придираюсь. Я уточняю.
– И уточнять не надо. Потерпевшая найдена в машине мужа, каких тебе еще доказательств нужно? Собираемся немедленно и едем задерживать этого самого Звонарева! По месту жительства или работы…
В это время телефон Сидорова зазвонил.
Капитан наморщил лоб и рявкнул:
– Сколько раз тебе говорил, чтобы никаких личных звонков в рабочее время!
– Это не личный, это по делу… это мой знакомый звонит из двадцатого отделения!
– Везде у тебя, Сидоров, знакомые! И чего этому твоему знакомому надо?
– Одну минутку… сейчас узнаю…
Сидоров поднес трубку, послушал и что-то вполголоса проговорил, потом повернулся к старшему товарищу:
– Не нужно ехать по месту жительства или работы. Михаил Звонарев сейчас находится у них, в двадцатом отделении.
– Как – у них? – всполошился Севрюгин. – Они что – его задержали? Это же наше дело и наш подозреваемый!
– Они его не задержали. Он к ним сам пришел.
– С повинной?
– Никак нет. Он пришел, чтобы подать заявление о пропаже своей жены гражданки Птицыной. Алены Викторовны. А я попросил своего знакомого задержать его до нашего приезда.
– Заявление подал? – изумился Севрюгин. – Вот ведь гад! Сам ее убил – и подал заявление, чтобы отвести от себя подозрения! Но у меня этот номер не пройдет! Едем туда немедленно!
Часом раньше в двадцатое отделение полиции пришел взволнованный мужчина средних лет. Он подошел к дежурному и проговорил, задыхаясь:
– К кому мне можно обратиться по поводу исчезновения человека?
– Какого человека? – устало осведомился дежурный.
– Моей жены!
– Ну, пойдите к капитану Сычеву… это двадцать шестой кабинет на втором этаже.
Капитан Сычев работал в двадцатом отделении совсем недавно, и на него сваливали всякую бесполезную и муторную работу.
Взволнованный мужчина взбежал на второй этаж, нашел нужный кабинет, постучался в него и вошел, не дожидаясь ответа.
